Татьяна остановилась как-то у этой семейки один раз по пути в деревню мужа, Галку после летних каникул забирала. У нее тогда деньги из кошелька пропали. Ничего не сказала: не пойман – не вор, – но матери своей, когда с Галиной на следующее лето в деревню отправляла, посоветовала в гостинице переночевать. А у них еще лучше получилось: пару часов на вокзале поспали, – и в поезд. Так и наловчились с родственничками лишний раз не встречаться.
А только дядя Паша недолго у матери с сестрой пожил. Пару лет каких-нибудь. И осталась баба Дуня одна. Тут уж Иван не выдержал. Собрались они, забрали мать. Татьяна помнила, как причитала баба Дуня, укладывая чемоданы.
– Оставьте, мама, кому это все нужно.
– Ткань хорошая. Себе сошьешь что-нибудь или Галке, – отвечала свекровь.
За каждую ложку тряслась. Это Татьяна тогда по глупости думала, что от жадности. Баба Дуня щедрой душой оказалась, только все как-то исподволь смотрящей. По всему видно, что судит, а молчит, аж зло берет. Но дом они быстро продали. По сути, Татьяна и продала. Все заботы на себя взяла, Иван с матерью все нянчился. И с квартирой потом уже ее матери все быстро получилось. Когда переезжали, мать ее тоже за всем следила. Говорить еще толком после инсульта не могла, а жестами требовала, чтобы показали, что положили, а что нет, сама каждую вещь чуть ли не наощупь проверяла. Это потом уж, когда стали все раскладывать на новом месте, Татьяна поняла, что каждая вещь – это память. Сколько рассказов она наслушалась! Долго все прибирали.
А у бабы Дуни вещи все по чемоданам до сих пор лежали, как камни. Почти ничего и не достала, так только разве по праздникам откроет. Старается не стеснять. Стул и краешек подоконника в отведенной ей комнате заняла, да и только. «Галке тоже место надо, что положить куда», – говорила.
Татьяна вскинула голову, подставила лицо ветру. Иван убежал далеко вперед, но лыжня была круговая, и она решила просто развернуться и подождать его на финише.
~
Холодало. Небо было иссиня-прозрачное, а воздух пах свежестью. Пролетев мимо очередного кустика, Иван заметил заячий след. Ружье бы да лайку, но здесь охота была запрещена. Впрочем, он и не любил убивать зверюшек. Вот дядя Паша мастак был охотиться и грибы собирать. С раннего утра уйдет, а к полудню уже возвращается, и чтобы пустой – никогда такого не было. Дядя его и по дереву научил работать. Золотые руки были.
Лыжник впереди Ивана резко затормозил, и в воздух взметнулась снежная пыль. «Вот так и ты когда-нибудь осядешь вместе с пылью на деревьях, обнимешь фонарные столбы, прижмешься к домам… и будешь везде», – подумал Иван, чувствуя приятную боль в мышцах.
Тело оживало, наливалось кровью, как будто родился заново. «Хорошо», – произнес он, и, посмотрев на часы, повернул обратно. А то жена замерзнет, будет ругаться.
Они вместе дошли до машины, он расшнуровал ей ботинки, отряхнул снег с капюшона, лыж. Уставшая, но как-то по-другому, приятно, Татьяна, вернувшись домой, сходила в душ, пока муж был в гараже, и прилегла, слушая музыку. Сегодня даже грустные мелодии казались ей воодушевляющими. Она вспомнила, как они с подругой танцевали под них на дискотеке.
– Отстань, – спросонья отпихнула она руку мужа, очнувшись от дремотного сна.
– Ну и ладно, – сказал он – и ушел смотреть телевизор.
Она потянулась, посмотрела на часы. Пора было разогревать ужин, а то баба Дуня, небось, без них ничего не ела. Вредная в этом отношении, как ее мать. Та тоже есть не хотела есть одна. Хоть кусок хлеба, а с ней проглоти.
~
Баба Ира смотрела в окно, ждала, когда с кухни вернется Галина: та мыла посуду после ужина. На подоконнике скакал голубь. Дочь ее любила прикармливать птиц. Откроет форточку и сыплет им хлебушка. Весь подоконник изгадили уже. Но раньше она и сама так баловалась, а теперь боялась птиц. Сядут, прижмутся друг к дружку – это еще ничего, успокаивает, а, как станет их Татьяна кормить, дерутся, бьются грудью о стекло – страшно. Дурная примета. Хоть и глупо в приметы верить, всю жизнь вот не верила, сама, своим умом прожила, а теперь на старости лет, поди ты, бога и то вспомнила, а в детстве, когда отец с матерью умерли, когда старшая сестра замуж вышла и, родив двойню, сказала ей: «Иди, живи к бабке, не прокормить нам тебя» – не вспоминала.
Бабка Февронья старой закалки человек была, дореволюционный еще. Сын ее до полковника дослужил. Она внучку на завод работать пристроила после школы, все говорила: «Умирать будешь, а ничего у людей не проси. Сама лучше давай. У тебя всегда хлеба и крупы с запасом должно быть, а с остальным перебьешься». Этот урок Ирина на всю жизнь запомнила, и дочери с внучкой завещала. Татьяна-то безалаберной оказалась, вся в отца, никогда остатки не считала, а вот Галина в нее пошла. Гордая, не попросит, осторожная.
Вот и Татьяна всегда на нее обижалась: «Ты, мама, слишком гордая. Так не живут. Нельзя так». А она немало горя от людей приняла, и дочь уберечь хотела. По молодости и у нее было много кавалеров да подруг. Две даже ей ох какую подлость сделали, предательство самое настоящее. Взяли да на ее письмо за нее и ответили, нехорошо ответили…
С той поры Ирина никогда ничьих писем не хранила: ответит – и сожжет от греха подальше. Предают всегда близкие, чужим-то невдомек. Вот разве думала она когда, что дочь ее так шустро квартиру продаст, где все детство прошло. Надо ли было?.. Умом понимала, что надо, а на сердце все равно обида легла. Не прижилась она в новой квартире, да и чего ради?..
Дочь с внучкой все равно были не с ней, пусть и рядом. А ей, в ее-то положении, что соседний дом, что другой конец города – все едино. Им, конечно, туда тяжело мотаться. Вот она их и пожалела, не думала, что столько протянет. По правде, ожидала, что во время переезда помрет, а бог не дал. Вот он какой.
Анна, ее двоюродная сестра, на старости лет в бога шибко уверовавшая, в церковь чуть ли не каждый день ходила, грехи замаливала. Мать-то ее, когда болела, очень тяжела была. Ходить ходила, а соображала плохо. Пойдет, оступится или включит плиту и забудет. Вот Анна ее в комнате под замком и запирала. Уйдет на целый день на работу – и нет ее. Ирина пока могла в гости приезжала. Сидели, чай пили. Потом реже как-то получалось, а потом и вовсе умерла бабка. Все на сердце жаловалась: «Сердце болит». А умерла от инсульта. Сразу. Ей бы тоже надо было так. Не получилось. А теперь вот, как ноги маленько пошли, вроде даже и пожить хочется, а иной раз такая тоска…
Как бога не вспомнить. Все есть, с кем поговорить. Бог-то он все слышит… Не оставляет таких одиноких, как она.
~
Татьяна подошла к мужу. Тот спал, развалившись перед телевизором.
– Вставай, пойдем. Спишь уже.
– Почему сплю? Не сплю, – открыв глаза, сказал Иван, и снова опустил голову на бок.
Но Татьяну было не обмануть. Это умение – разговаривать во сне – она за мужем знала отлично.
– Перебирайся, давай. Я уже нам разобрала. Сейчас Галка придет, ляжет спать. Завтра рано вставать ей.
– Придет, встану, – лениво отмахнулся Иван.
– Пойдем.
~
Одиночество ело поедом. Баба Дуня подошла к окну, посмотрела, не идет ли внучка. Она с ней и говорила только. Сын все сразу убежать норовил, будто боялся, что она в его семейную жизнь полезет, учить его будет; будто она Татьяну задеть как-то хотела бы, обидно, что мать так плохо знал. А сама Татьяна вообще разве что «доброе утро» скажет, – и на том спасибо. А тут еще письмо пришло, ответ думать надо.
«Здравствуй, дорогая моя сестрица Дуня!
Поздравляю тебя и всю твою семью с праздником. Желаю всем здоровья, счастья в жизни, а молодым успехов в работе. А также поздравляю всех с Рождеством. Вот и пережили мы с тобой еще один годочек. Глядишь, скоро весна будет. Это тоже праздник, и настроение станет лучше. Что о себе мне писать? Самочувствие пока нормальное, можно сказать хорошее. А это самое главное. То, что жизнь, продукты дорожают – это у всех так. Надо сказать, что живем хорошо и все у нас есть и всего вдоволь. А помнишь, какие были у нас в жизни в войну трудные времена. Никогда мы этого не забудем, и не дай бог, чтобы такие времена повторились. Погода тоже как бог пошлет, так и будет. По телевизору, когда передают погоду, слышу и о погоде у вас. Зима в этом году «сиротская», теплая. Днем греет солнышко и теплее, а ночью, пусть и мороз, но больших-то морозов не было. Вот сегодня пишу всем письма.
Да, Дуня! Здоровье сдало, здоровье плохое стало. Но самое главное – не падать духом. Если впасть в уныние, и здоровье ухудшится и настроение тоже. Вот на днях сломался холодильник, а еще Сашке новые штаны надо. Этим летом в училище хочет поступать, собирать его придется, билет опять же. А где денег взять? Пенсия моя, сама знаешь какая. Спроси у Ивана своего, может он чем помочь?
Желаю тебе всего хорошего. Лет нам уже много. Никак не думала я, что до стольких лет доживу. С марта пойдет восьмидесятый год. А пока мне семьдесят девять лет.
Еще раз всех поздравляю с праздниками.
До свидания, Вера».
– Привет, бабуля, как день провела?
– Ничего, без тебя скучала.
– А ты телевизор бы посмотрела али книжку почитала, – посоветовала Галина.
– Читать-то глаза болят, это только днем могу. Ты бы нашла мне такую же хорошую, как тогда давала.
– Ладно, посмотрю.
Галя прошла в их общую комнату, прикрыла дверь, переоделась. За окном шел снег. Казалось, он стирал все границы, и знакомый мир переставал существовать. В такую погоду, да еще без ветра, дышать ей было легче, а в солнце она задыхалась, иной раз будто совсем забывала дышать.
Баба Дуня тоже подошла к окну.
– Навалило-то.
– Ага. Тебе с окна не дует? Может, закрыть? – предложила Галя.
– Нет. Свежий воздух – хорошо. Я лягу, ты мне на ноги покрывало набрось.
«Вот и все ее заботы, – подумала Татьяна, проснувшись от стука двери. – Поесть. Поспать и чтоб тепло было». Мама ее тоже всё мерзла. От старости. В квартире жара была, дышать нечем, а она в теплой безрукавке, платке, да еще плед на ноги. Форточку редко когда давала открывать. Ну, они с Галей приоткроют на кухне, чтобы по полу не сквозило, все легче. И сиделкам советовала. Главное, бабе Ире не говорить, а то распереживается. Сквозняка мать стала любого бояться. Совсем сдала, а какой был характер!.. Жалко ее.
А сегодня, пока мужа ждала, видела двоих молодых. Шли так, не спеша, он вроде ей говорил что-то, рассказывал. Она смеялась. Они с Иваном по молодости тоже такие тропки любили: чтобы тропинка и подальше от посторонних глаз. Молодость-то она бессмертна: ты ушел, другие остаются.
«Интересно, у Галки кто есть? – подумала Татьяна засыпая. – Хоть бы поглядеть. В дом-то не приведет, характер. Да и куда приведешь?». Хотя ей самой по молодости это не мешало. Весело жила. А дочка норовом в отца пошла больше. Тоже обидно.
~
Ночью Иван проснулся, захотел пить. Осторожно вылез из-под одеяла, прошел на кухню. Галка во сне встрепенулась. Это она шаги почувствовала. С детства сразу просыпалась, как кто к ней подходил. А по-другому не добудишься. Хоть гром греми, хоть из пушки стреляй. Два будильника себе поэтому ставила, да такие, что трезвонят до последнего, так просто не отключишь.
Иван приоткрыл холодильник, загораживая телом свет. Сока не было, воды в графине тоже было на донышке, матери надо было оставить, вдруг таблетки придется пить, зато в чайнике оставалось прилично. Он наполнил стакан, отхлебнул, подошел к окну.
Снег все шел, так что завтра надо выйти пораньше. Машину почистить. Жену еще обещал в больницу подбросить. Как там выезд будет, как дороги. Кто-то закашлялся. Иван потушил на кухне свет, вышел в коридор и прислушался. Показалось. Мать его часто кашлем мучилась, особенно когда давление было. Иван вспомнил, как вскоре после приезда Галка тихонько разбудила его среди ночи: «Помоги, бабушке плохо». Ту вырвало, но Галка успела подставить тазик. Услышала надрывный кашель и принесла. Знала, что делать. У тещи раньше такие же приступы были, а теперь вроде легче, так по восемь таблеток за раз пьет, что-то же должно помочь. Хотя это и плохо. А вот до туалета они мать тогда не довели. Переживала очень. Все шептала: «Ты в ведре замочи, я сама постираю». Да они все быстро убрали, Татьяна укол поставила, вроде матери полегчало.
Иван сделал глоток из стакана. Вздохнул. Да, сдала его мать. А как гонялась за ним, когда в сорокаградусный мороз с ангиной он убежал играть в снежки с ребятами. Снега у них столько обычно не выпадало, вот они и обрадовались. Снеговиков лепили, друг друга на землю кидали. Потом по такому вот снегу везла она его на саночках с больницы. Это уже когда аппендицит ему вырезали. В город тогда пришлось везти.
«Крышку на замке в гараже надо по-другому сделать, – подумал Иван. – А то снег набивается». Пошел спать. Как давно это было, его детство!.. Вот и Галка выросла, сказки ей уже читать не надо, сама кому хочешь сказки расскажет. Потому Иван и любил бывать на природе: это как из колодца воды чистой испить, снова назад вернуться, когда искренне все было, по-настоящему. На природе оно все по-настоящему, там себя не скроешь. Галка его тоже походы раньше любила, а потом обленилась. Татьяну вообще в лес не заманишь, коли народу там нет. А вот с компанией она согласна. Надо бы со своими поговорить, летом на сплав махнуть. Хорошо!..
Он лег, но никак не спалось. Может, оттого что вечером крепко поспал. Не надо было, права жена. А только сморило его после лыж, ну и малость налил себе. «Внука бы сейчас али сына,» – мечтательно подумал Иван. Ну, сына-то поздно, а вот внука пора. На днях у его друга, – учились с ним еще вместе в институте, работали, правда, по разным конторам, – родился, так что теперь был полный комплект, а его Галка не торопилась. Эх, надо было уговорить тогда Татьяну, хорош он, нечего сказать. Ну и что, что бедно жили. Мать вон его одна вырастила, неужто двоих бы не подняли?..
«Заканчивать ей надо было институт, на работу устраиваться», – заметило второе я. «Это да». По стране-матушке он тогда славно поездил. А что? Жена работает, дочь пристроена, теща сразу после рождения Галинки на пенсию вышла, словно ждала. Опять же уезжал он ненадолго. Раз, правда, отправили они Галку на полгода к матери в деревню (теща к сестре тогда младшей на похороны уехала, а потом еще куда-то, вроде знакомых навестить, отдохнуть), приезжают, а дочь их не узнает. Тащит какую-то фотографию и говорит так смешно: «Не похоши». Это ей мать, значит, по фотографии родителей показывала, чтобы не забыла. Стыдоба. Смех, да и только.
А родня его Татьяну не очень привечала. Тогда еще бабка его жива была. «Городская, не нашей породы» – все говорила. Зато, как с роддома они приехали, увидала Галку (в кои-то веки из деревни своей тогда выбралась!), «наша» сказала. Так и пошло с тех пор у жены с его матерью наперекосяк. Женская ревность какая-то. Ладно, хоть не ругаются.
Истерик Иван не любил. Голова от них сразу начинала болеть. Предпочитал уходить в гараж или просто прогуляться. А как они ночами с Татьяной гуляли по молодости!.. Как он в общежитие к ним пробирался в платье. Как давно это было!.. Давно ли?..
Он, как вчера, помнил выпускной и ощущение всемогущества и свободы, охватившее его. С этим могла сравниться разве первая его зарплата. Мать тогда устроила его наподхват к мастеровым. Но все первые заработанные деньги ушли ему тогда на одежду, ни копейки не дала мать потратить бестолково, так что это не совсем считалось. Правда, немного он все-таки исхитрился припрятать, хоть и стыдно было. Потом матери на день рождения платок подарил. Радовалась, целовала его, а бабка все плакала: «Мужик в доме растет». Этого он тогда не понимал, с матерью им хорошо жилось. Дядьки потом часто приезжали. Дядя Паша с Иринкой, дочкой своей, часто бывал. Они с ней на крыши дома загорали, черемухи ели. Лежат на солнышке, руку протянут и сосут ветку. А косточки в Шарика кидали. Веселый пес был. Машиной сбило. Потом у них другой Шарик завелся, но тот все мрачный ходил, угрюмый. Охоту, правда, любил, в дом чужого никого не пускал, даже когда совсем старым уже стал. Вовсю лаял.
Иван вспомнил, как однажды они с Татьяной приехал навестить мать, а поезд пришел ночью. Дошли до дома, он перелез через калитку, давай ворота открывать, а Шарик как завоет – мать с поленом, бабка с топором выбежали. Бабка его боевая была. Ее все мужики в деревне боялись. Шутка ли такой характер! И грамотная. Первый раз ее за учителя замуж выдали, она еще за партой сидела, но он быстро помер. А второй раз за охотника-старовера. Этот долго пожил. И еще бы пожил, кабы не посадили да потом не расстреляли. Бабка-то его за ним с детьми моталась. Как уж добилась, а тело выцарапала, дорогой сберегла, похоронила, как положено, сама. Вот какой у нее характер был! Тут попробуй, поспорь. Да Иван и не спорил. Куда ему, мальцу, против двух баб голос поднимать было? Дядья его и те молчали да щи хлебали, как говорится. И все же матери Иван был благодарен.
~
«Опять полуночничает, – недовольно подумала Галка и повернулась на другой бок, от света. – Сначала спит вечером, а потом просыпается ни свет ни заря. «Это я рано лег». Где логика?». Она плотнее укуталась одеялом. С балкона поддувало, но закрыть было нельзя: мороз, капуста замерзнет.
Пару лет назад, когда она окончила институт, думала: ну, теперь свобода. Надоело учиться аж до тоски. Еле-еле последний год продержалась, хотя виду не подавала, сессии последние сдала легко. А чего их было сдавать? Зубри и зубри. А память у нее хорошая, бабки натренировали. Одна, ее Галя помнила смутно, папина, учила все ее древней азбуке: «Аз буки веди. Глаголи добро есть. Живете зело, Земля. И иже Како люди мыслете. Нашъ онъ покой. Рцы слово твердо…», а бабушка Ира предпочитала Пушкина и иже с ним.
Нет, поэзия Галине нравилась, стихи сами запоминались. «Царь с царицею простился, в путь-дорогу снарядился, и царица у окна села ждать его одна…». Наизусть до конца когда-то помнила, да и сейчас, если постараться, до половины могла дойти, а, если с пропусками, так и все, может, припомнила бы. Не пустые вещи, запоминались сами. Каждая строчка со смыслом, образом, воды не было почти, не то что в современных учебниках.
А у прабабки ее по папиной линии одна книга и была, по ней та ее и учила, а потом в сундук прятала. Сундук тот, конечно, в деревне остался, а про книгу Галя постеснялась у бабы Дуни спросить. Расстроиться еще, давление поднимется.
А в ее работе воды много было… Весь мир такой был сейчас. На пустом месте башни строили. Как в сказке: на карте есть дорога, а в жизни – одна топь. Ошибочку она тогда сделала, после института: надо было в аграрный идти, как хотела, не слушать никого, или еще раньше, после школы, по стопам отца в инженеры, да склонности особой не было, разве что усердием взяла бы. А приноровилась бы?.. Тоже не выход. Вот мать ее тоже свою работу не очень любит, но ценит. «Коль взялся, делай, как следует», – говорит. И то правда. А счастье оно не во внешнем. Бывает, есть все у людей, а счастья и нет. Да и не нужно оно. Жизнь бы была достойная. Это важно. В этом она на своих глазах убедилась…
~
«Проверяет жизнь меня на прочность», – хотела написать баба Дуня, да решила – не стоит. По-доброму начать надо было, а как?
В магазин она больше не ходила. Правая нога отнялась совсем. Приходилось сильно опираться на палку и приволакивать ее за собой. Сын, молодец, сделал ей ручки в ванной и возле кровати, а еще вдоль коридора к кухне, так что он сама могла передвигаться, считай, по всей квартире. Если и упадет, бывало, когда нет никого, доползет до стены, схватиться за ручку и подтягивается. Сила в руках, слава богу, осталась. Об одном молилась: на глазах у детей не свалиться. Чтоб не жалели. По выходным проснется пораньше, наметит себе дорогу – и ползет умываться. Позавтракают они, она в кресло – и сидит. Надоест. Встанет, потопчется на месте, до туалета пройдется, ноги разомнет, и опять сидит. И не видно, что шатается, как мышь слепая.
– Я сегодня пораньше приду, так мы с тобой вниз сходим, подстрижешься, – сказал ей Иван.
– Ага.
На первом этаже в доме у них была парикмахерская. Маленькая, но ничего, чистая. Она, конечно, могла и дома обойтись, но Татьяну просить не хотелось, Галя шутила, что глазомер у матери косой, да и выйти наружу лишний раз не мешало. Приведет себя в порядок, голову помоет, платок новый наденет, платье, поговорит опять же о чем-то чужом, досужем. Голос человеческий услышит…
– Ты не переживай, я тоже сегодня рано, так что, если что, мы с бабкой сами сходим. А то у нее голова чешется, да? – заметила Галя, входя на кухню. – А где мой пирожок? Кто съел? Я его специально припрятала.
– Да, миленькая моя, седина-то отросла, колется, раздражает, – ответила баба Дуня, поглядывая на сына.
– Ты?
– Ничего, сегодня сходим. Они работают, я вчера посмотрел.
– Должен мне будешь два.
«Уйдут все на работу, сяду и напишу», – решила Дуня.
«Здравствуйте, все мои родные. Вот получила от тебя весточку и даю ответ. Ты, моя сестрица, просишь у меня денег на билет, но я не знаю, как мне сказать своим. Ивану, конечно, я сказала, Галя прочитала письмо. Вот теперь, как они решат, я не знаю. Одна Татьяна недовольная, но я сказала: нет, так пусть так будет, у нас ведь еще дороже вашего. Я хоть не хожу, а они ездят каждую субботу, берут нам и своей бабе Ире все на базе, со скидками. Ванюша мой купил ей торт и цветы на день рождения, Галя полотенец, а Татьяна на платье материал ситец, но кто будет шить? Я уже не могу, вот такие мои дела.
Мне самой не верится, что я дожила до восьмидесяти восьми лет, а как не охота больше жить, умереть бы поскорее и не мешать никому, там будь что будет. Не знаю, как нынче будем садить на даче. Ване в мае надо ехать в Москву с глазами, а Татьяна, что она сделает? Надо покрывать теплицу, да и воду, надо все трубы налаживать. Кто будет? Вот они говорят, ничего не будем садить, будем дома сидеть. Вот такие мои новости, а есть охота. Все китайское продают.
Но я вам желаю всего хорошего, а главное здоровья, это тебе до моих лет дожить. У тебя хорошо дочери, а у меня парень. Как они будут меня мыть тут, ногти обрезать? Хорошо, что есть Галя, она мне пострижет, больше я нечего не прошу у них пока.
До свидания, жду ответа от вас, не забывайте, пишите все, мне интересно. Таня, помогай бабушке, я тебя очень прошу, моя дорогая. Вырастишь большая, все сама поймешь, что надо делать, что не надо. До свиданья, моя дорогая. Наверное, не помнишь, как мы с тобой сидели на крыльце покуривали, свернув бумажки, все пиши, ладно?
Но что еще тебе написать, учись хорошо, а как твой брат старшой, учится или нет? Галя спрашивает, что-то Вера про него ничего не написала. Но привет всем. Лене, Наташе и всем твоим внучкам и правнукам.
Писала в 3 часа дня. Вот сейчас Галя придет, напишет адрес и отправит».
~
Иван с удовольствием отпил глоток вина, спрыснул им мясо. На новой решетке жарилось хорошо, а он еще обмотал свежее мясо листьями ревеня, чтобы мягче да посочнее кусочки получились. Мать его мяско любила. Жевать, правда, нечем было, так глотала. Ну, Галка ей нарежет меленько-меленько, чуть не по миллиметру, как крупу. У него такого терпения не было.
Но самой терпеливой у них была Татьяна. Как возьмется грядки с морковкой пропалывать пальчиковым методом – по одной травинки выдирает. А картошку да то, что крупнее, не требует такой деликатности, – это они уж с Галкой сами обрабатывали. Пока Татьяна одну грядку пройдет, они пол- участка уже обделают.
Иван перевернул решетку с мясом: мангал был маленьким, и надо было следить за огнем, чтобы куски жарились равномерно. Удачно в этом году у них все получилось. Мать все переживала, как садить будем, как что, а ничего, управились. Теплицу раньше накрыли, пока еще снег стоял, а что на улице – позже посадили. И надо же, повезло. Пока он ездил в командировку да в больницу, ударили морозы, у соседей почти все пропало, что уже высадили, пришлось второй раз засевать, а у них ничего и не было еще.
Правда, помидоры с огурцами переросли, Татьяна намучилась их пересаживать. Все ругалась на мать: «И куда она столько рассады насадила, как будто огород целый». Земли у его матери и правда не в пример больше было. До последнего сама все обрабатывала. Когда уезжали из деревни, все беспокоилась, что картошку не всю раздала. Новому хозяину наказывала мешок с мелочью еще Авдотье дать. «Убогая она, грех обижать, – говорила. – А сразу всю не давай. Отберут нехристи всякие».
Иван вздохнул. Почернела его деревня, покосились дома. Людей прежних почти и не осталось. Да и сам он, разве бы поехал туда?..
А все же в доме своем жить просторнее. Вышел на улицу рано утром, умылся водой, настоящей, не той, что из-под крана течет, прошелся, там сорвал что-нибудь, там просто в грудь воздуха вздохнул…
На старости лет он бы пожил так. Не совсем на старости, конечно, в работящем бы еще возрасте.
– Как там? Скоро? – незаметно подкралась к нему Галка и ущипнула за бок. – А то наши уже оголодали совсем.
– Еще минут пять.
– Хорошо. А то вон затягивает. Угол-то совсем черный. К вечеру дождь пойдет.
Ворона на заборе каркнула, подтвердив подозрения.
– Ты полей грядки немного.
– Зачем поливать-то? Само польется.
– На сухую землю плохо. Так, чуть-чуть сбрызни, чтобы вода не скатывалась. Оно хорошо будет.
Галка поморщилась, но пошла, лейку взяла. Правда, первую порцию на него и выплеснула. Он едва отскочил. Плеснул ей в ответ ковшом из бочки.
– Ай-яй-яй.
– Хватит баловаться, – вышла на крыльцо Татьяна. – Все готово уже. А ты бы салат лучше помогла сделать. Убежала, умная.
Иван шутливо брызнул рукой и в ее сторону.
– Ну, погоди, я сейчас тебе за шиворот-то налью, – без труда уклонившись, со смехом сказала жена.
Баба Дуня с грустью смотрела на них в окно. Соседский кот опять ходил по забору. Она погрозила ему кулаком, крикнула: «Шугните кота». Тот, как почуял, и спрыгнул на свою сторону. Мерзавец, повадился ходить. Это после того, как Татьяна остатки рыбы в теплице закопала вместо удобрения. Плохо кормит его соседушка-то, да и когда ей. Огород и то заросший стоит. Как проводила в море сына, так и пьет. Старший-то к ней не ездит. Галка говорит, что он после смерти отца, как квартиру разменяли, к матери ни ногой.
«Отец у них тоже в моря ходил, а она с другим здесь гуляла, сюда приезжали пару раз, веселый такой, потешный, добрый. Помнишь, слоненок у меня на стеллаже стоит, в нашей комнате? Его работа», – рассказывала Галка. «А муж-то как же?» – спрашивала баба Дуня. «А что муж? Как он придет, она уж его привечает по-царски. Да и сам он, говорят, гулял немало. Младший-то его только. А второй, тот, что постарше…». «Черненький такой?». «Да. Родная мать рано, вроде от рака, умерла, они его и взяли. Но он ее матерью всегда называл, соседку. Маленький еще был». «Да, жизнь, – вздохнула бабка. – Прямой дорогой не выложишь».
Дверь открылась, и по комнате распространился мясной аромат.
– Принимай блюдо, мать. Галка, подставь доску-то, горячо.
Сели обедать.
~
«Всем здравствуйте и с праздником весны. Сейчас 8 марта. Письмо достал Витька, приехали на поздравление. Сегодня у меня прием. Ну, вы, господа, не можете без сюрпризов. Ну, честно, неожиданно. Было у меня девять человек, все родственники. Рая боится ездить, но на полном самообслуживании. Я так ей и говорю: «Не ной, тебя пора по телевизору показывать». Это при ее-то букете болячек и богатом возрасте. А вся моя родня, кто и не видел, знают тебя, как облупленную, по моим рассказам. О чем еще поговорить старикам? Вот и сплетничаем друг на дружку. Светка моя два раза собиралась приехать и не получилось, а Лида говорит, что больше не собирается наводить чистоту. Два раза сделала косметику и напрасно. Сейчас делают большой ремонт, даже обновили кое-что из кухни. Так что приезжайте к нам в гости. Лидочка с работы пишет, что усиленно лечит сердце, а от шампанского отказаться не может, любит очень, а я водку люблю. В молодости любила коньяк. Точнее, цена не нравится, да и давление у меня тут чуть за сто, поэтому ползаю, как таракан после отравы.
Что-то увело меня от весны-то. У нас по-весеннему тепло, солнечно, капели стучат по балкону. И очень тихо. Даже когда снег идет, отвесно падает. А у вас, Света сказала, почти как в Новый год, кругом снега. И почему-то все пурги мне издалека такими страшными кажутся. Видимо своими охами достала Светку, она теперь каждый раз звонит и говорит, что небо уже голубое, успокойся.
В твой день рождения Светка по моему поручению звонила несколько раз и не дозвонилась. Наверно, не в то время звонила, не в тот час.
Помнишь, как я не любила твои горшки на подоконниках? Все мне света не хватало, зато теперь света хоть за шторку прячься, и одна отрада – это цветочки, с которыми я разговариваю, больше не с кем, а так хочется поговорить, за круглым столиком посидеть. Я свой трехногий привезла с собой. Правда, купила стеклянный, но он мне не для души. Стоит для интерьера, а мой трехногий при диване как самый верный друг.
Ну вот, пока с тобой болтаю, мои гости уже отзвонились, все домой доехали. В ноябре к Рае на день рождения костюмчик на мне свободно был, а сегодня кофточка натянулась на прелестях. Светка тоже пишет, что прет ее как корову. В сорок пять это нехорошо. Зато Лида моя одна треть самой изящной топ-модели, а Витька как тюлень пузатый. Все разные, все одинаково бедные и у всех свои болячки. Но зато все родственники дружные, отзывчивые. Хороших детей мама и Зина воспитали. А какое у тебя окружение! Одна Галя сто сот стоит. Это ты такое потомство воспитала. Спасибо тебе, Галочка, что даешь нам поразговаривать. Мои лучшие пожелания Татьяне в день весны, а сама весна и к вам скоро прикатит, тепло будет на улице, а дома будет тепло? У меня очень тепло, а вода в кране аж кипит. Дождалась.
Пока, до свидания. Привет всем вашим от всех наших.
С любовью Рита».
– Припоздало-то письмо аж на три месяца, – подозрительно заметила баба Ира.
– Затерялось где-нибудь, вот и лежало. Хорошо, что вообще пришло, – ответила внучка.
– И не говори, кто сейчас на почте работает, географию не знает. Мы с Машей сегодня телевизор смотрели, так там показывали, как почтальонов опрашивают. Где Томск, где Новгород – им все одно.
– А как тебе новая сиделка?
– Ничего. Сноровистая, не грубит, не опаздывает. На кухне-то чисто? – придирчиво спросила баба Ира.
– Чисто.
– Ну вот и ладно. По первости они все хорошие, а потом уж, как привыкнут, так норов свой и показывают. Ленку помнишь? Хорошая сиделка была, шустрая. Гулящая только. Придет как-нибудь утром, встанем мы, позавтракаем, она ляжет, ноги на диван закинет и говорит: «Сегодня меня не трогайте. Нет меня».