Олег Патров
Простые истории
– Сейчас все по-другому, мама. Время другое. Сейчас готовое покупают или из своей ткани шьют, – возразил на рассказ матери Иван.
– Мы тоже сами себе шили. Только ведь я не к тому. Я говорю, что иногда и честные люди попадают впросак.
– Это от глупости.
– Много ты понимаешь, – обиделась баба Дуня. – Ты думаешь, я не вижу, как ты мучаешься? Ты думаешь, мне легко, что ли, жить с вами-то здесь? Лучше бы вы меня в деревне оставили, лучше б я умерла там.
– Начинается. Прекрати, мама. Мы все тебя любим. И Галка, и Татьяна.
– Татьяне-то я твоей как кость в горле.
Иван сердито вывалил картошку на сковороду.
– Правда, она глаза колет. Думаешь, я не вижу, сынок, не понимаю, что трудно со мной? – тихо всхлипнув, баба Дуня протерла глаза краем платка. – А что поделаешь, умирать-то мне не хочется, ох, как не хочется.
– Что за траурные настроения? – вошла в комнату Галина.
– А ты чего не у бабки? Где мать?
– А мы с ней сегодня поменялись. Она зашла. Сказала, что завтра не сможет, у нее работа, а мне тоже кое-что сделать надо. Вот мы и поделились. А у вас тут картошечка жареная! Это я люблю.
– Все для тебя, милая ты моя, дорогая, – с дрожью в голосе произнесла бабушка Дуня.
– Что, опять о смерти говорили? Ты мне это, бабка, брось, упаднические настроения. Лето вон как хорошо провела. Оглянуться не успеешь, зима пройдет.
– Хоть бы дожить.
Галина погрозила пальцем.
– Пойду руки помою. Без меня не начинайте.
– Все съедим, – крикнул ей вдогонку отец.
~
Письма в тот день они так и не написали, на следующий настроения тоже не было. Эти две бабки словно чувствовали друг друга на расстоянии. Одна начинала причитать – и вторая подхватывала. Галя с силой плеснула на лицо холодной воды. А вот на новогодние праздники ответ сразу сели сочинять, наученные горьким опытом. Сначала, как водится, для затравки, перечитали письмо.
«С Новым годом, Рождеством Христовым! Крепкого здоровья тебе, Ирина, и всем, кто тебя окружает, кто тебе дорог. Семейного благополучия, и удачи, и терпения! Тепла душевного и атмосферного!
А у меня дома тепло и чисто. На улице днем маленький, а ночами большой мороз, из-за чего деревья сказочные от инея. Ляпота!
Летом я все по дачам, на три килограмма похудела, а за один-два месяца опять набрала, так как мало хожу, много лежу. В основном на рынок за хлебом, овощами и по родственникам: кому что помыть, кому окна заклеить. А осенью сестре было восемьдесят. Продукты, поляна на мне. Она хоть и на ногах, но круговая. У меня тоже с памятью что-то стало, и за два года бездельных заметно поглупела.
Молодая моя родня ездила в Китай за тряпками. Вернулась в щенячьем восторге. Вынудили и меня оформить загранпаспорт. Только начала оформлять документы, как грянул мировой кризис, турфирмы начали банкротиться, а когда сканировали мою рожу, зависли все компьютеры. Вот что я натворила. Видимо, наш пенсионер не должен по зарубежам ездить. Получу к весне паспорт нового поколения – и к Мане на дачу сорняки выдирать. И почему-то я очень болезненно переживаю все ваши беды погодные. Хуже, чем когда жила там. Так и хожу мысленно по скользким тропинкам. А по времени к восьми утра по-нашему с тобой просыпаюсь. Так что мало сплю, мало ем, а толстею, как на дрожжах. Никак не могу привыкнуть к этому огромному, многолюдному городу. И чувствую себя как былинка никому не нужная.
Привет и пожелания от моих.
До свидания. С любовью. Рита».
– Да, непросто друзей на старости лет заводить. У всех уж своя компания, – вздохнула бабушка Ира. – Кто умер… А кто остался, хоть и не дружил вовсе, а сплотились. Жизнь вместе прожили, вот как мы с ней. Ох, и ругались мы по молодости. А сколько сплетен она про меня насочиняла.
– И не говори. Бабе Дуне тоже тяжело, поговорить не с кем. Разве что с продавщицами в магазине, да она теперь реже ходить на улицу стала. Ноги болят.
– А я совсем не хожу, – пожаловала Ирина. – Ты не бросай ее. Ей тяжело одной-то.
– Ага. Если дома никого нет, она сидит, нас ждет, не ест, пока не придем. Я уж ей говорила. У отца-то работа, иной раз до ночи задерживается.
– Единственный он у нее.
– Понимаю. Давай ответ писать. Я ручку возьму.
Придвинув табуретку, Галя села на пол и приготовилась записывать. Письма хоть ненадолго, но оживляли бабушку, а молчать с ней было нельзя. Говорить надо, да думать, что говоришь. Чтобы не спровоцировать чего-нибудь, чтобы лишнего не сказать, так как матери передаст. Вот они и говорили: о сиделках, о мире, о политике, о животных, о работе. Безопасные темы.
Иногда говорили и о серьезном, по душам, но иносказательно. Им-то самим все понятно было, а это главное. У бабы Ирины в последнее время появилась идея, что за ней кто-то следит, кто-то ее отравить хочет. Но это бывало временами и проходило.
– Готова.
– Пиши.
«Привет, подруга. Перечислять, кому еще привет не буду, кто меня знает – сама предашь. Пользуюсь оказией, письмо пишет Галя. Прошли праздники. И я вспоминаю, как мы отмечали Новый год и Рождество. Даже Верку вспомнила, твою соседку. Как она там? Чего-то ты о ней не пишешь? А я сейчас о знакомых только по переписке, по почте узнаю, даже по телефону поговорить не могу. Медленно, но верно теряю слух и зрение. Наша Валюша, наверное, обижается на меня. Напиши, что она про меня пишет. Она обижается, что я с ней не говорю по телефону: то я ем, то сплю. Думает, отнекиваюсь. А я не то что «не хочу», а не могу. Не слышу ничего, а искать еще посредника и по телефонным разговорам нутро не позволяет. Так что ты будешь связующим звеном между нами. Мечтаю к тебе в гости приехать, но, видимо, не суждено. И роскоши твоей квартиры не увижу. А чтобы не толстеть, выходи замуж, и будет тебе занятие и летом, и зимой.
Ты ничего не пишешь ни о Свете, ни о Матвее. Думаешь, что я информирована лучше, чем ты? Ошибаешься. Напиши, что с ними, как у них дела. Вот и выходит, что близкое стало далеким, а далекое – близким. Волнуюсь за Валюшу и узнать не могу. Телефон дело отличное, но когда его не используешь, обидно. Что я волнуюсь за Валюшу? Как бы она не «запела» после смерти сына. Утрата для нее очень тяжелая. Считай, что теряется смысл жизни. Жизнь – штука коварная. Нет, нет, да так огреет по башке, что еле на ногах устоишь.
Я уже тебе писала: мне хвастаться нечем. Поэтому распространяться много не буду. Спасибо Гале с Татьяной, они меня удерживают на этом свете пока. До сих пор живу с сиделками. Так что сыта, обихожена и не одинока. Всё живые люди. Хотя, по правде сказать, такой жизни не пожелаешь никому. А отсюда – делай вывод, с моим-то характером. Ну, да ладно, что бог пошлет, то и будет.
Как там Димочка? Сколько ему уже лет? Еще не привел себе жену? Так что пока дыши во все легкие в своей квартире. Возможно, скоро уступать придется молодым. А самой – к Лиде. Как они там с Витей живут? А то, что у них не совсем стерильная квартира, – ты писала как-то в письме, я не успела на него ответить, – так это все ерунда. Была бы стерильно чистая душа.
Передай всем мои поздравления. Хоть и поздно, но приятно. Ты хотела работать. Работаешь или нет? Если нет, и не устраивайся. На хлеб тебе хватит, а здоровье надо беречь. Как там твои племянницы поживают? Планируете ли вы путешествие по бескрайним просторам или уже положили крест?
Ну что ж, дружок, до следующей оказии. Постараюсь уловить возможность ответа с желанием: чтобы было, что написать, и написать кому. А жизнь все-таки хорошая штука, когда все хорошо. И это поймешь только тогда, как будет, что сравнивать. Так что гуляй, танцуй, развлекайся, живи в свое удовольствие. Неизвестно, сколько нам отпущено богом. Летом у тебя «курорты местного значения» – дачи. Езди, инспектируй, давай советы – и будешь занята. Бойся одиночества. Эта чума подкрадывается незаметно, берегись. Ну, пока. Вроде все. Если я иногда задержусь с ответом и не отвечу на письмо – не думай, что ты выпала из орбиты. Я всегда помню о тебе. Спасибо памяти, что хоть что-то сохранила. Ты вспоминаешь наши места, я тоже постоянно вспоминаю: и нашу жизнь, и, несмотря на некоторые разногласия, все-таки дружбу.
Привет твоим, Рае и другим, кому сочтешь нужным.
Еще раз до свидания. Несмотря на задержку с моей стороны, пиши».
~
Татьяна вздохнула. Новый год прошел у них странно. Пока Галина с Иваном готовили, накрывали на стол, она сидела у матери. Пришла домой только к самой полуночи. Выпила бокал шампанского, посидела немного и легла спать. Первого числа они уже все вместе пошли в гости к матери, только свекровь осталась на хозяйстве. Ну а потом они по очереди покатались с отцом то на лыжах – это он с дочерью, то на коньках – это уже она с мужем. Что ни говори, а с Иваном ей повезло. Если не брать в расчет обычные мужские повадки, в остальном он был муж отличный: внимательный, заботливый, терпеливый. Готовил почти все крупные блюда. Она только супы да солянки варила на неделю, борщ он ей не доверял. Убирался с дочерью, держал дом в порядке и чистоте. Так что она могла отдохнуть.
Татьяна сильно уставала в последнее время, у нее жутко болела голова, не было никакого желания кого бы то ни было видеть, куда-то идти. Успокаивала одна музыка, да сон, а что еще делать?.. Не с кем и поговорить толком. С дочерью они посменно были на дежурстве, с мужем начнешь говорить – свекровь прибежит, как чует, не смотри что глухая, а ведь как-то догадывается. Сидит в своем кресле в зале как сыч, наблюдает. Мимо нее не пройти, все двери в ее сторону открываются, стены тонкие, как тут не услышать.
~
Баба Дуня тоже грустила на празднике. В деревне у них справляли все по-другому: весело, с песнями, танцами. А тут только с внучкой и сыном в карты поиграли, – и то хорошо. Не умеют веселиться, молчальники. Ничего-то от них не добьешься. Иной раз просыпаешься утром, и не знаешь, что тебя ждет. «Сегодня к нам вечером гости придут» или «вечером они в гости собираются, а я поздно приду, так что ужинай без меня, а потом в карты сыграем» – хорошо хоть Галя сообщает. «А ты не расстраивайся, мне они тоже ничего не говорят, так догадываюсь, али по заведенному, али скажут в последний момент», – утешала ее внучка.
На рождество невестка, как обычно, полдня провалялась в постели, а потом вскочила, давай бегать. Позвонила куда-то.
– Нас ждут к семи, – командным тоном сообщила всем. – Сегодня у бабушки сиделка, так что идем втроем.
– Может, не пойдем никуда? Не хочется. Посидим дома, отметим? – робко предложил Иван.
– Нас ждут.
– Ты договаривалась, ты и иди, – взвилась Галина.
– Нельзя, твоя крестная просила.
Поворчав, отец с дочерью засобирались.
Пришли они домой поздно, веселые. Баба Дуня слышала, как они заходят с улицы, стряхивают снег. Кто-то засунул кому-то комочек за шиворот, раздался приглушенный визг.
– Тише, бабушка спит.
Но она не спала. Просто лежала с закрытыми глазами, думала думы, вспоминала.
Охотники говорили, что, если человек долго остается один, его начинает грызть тоска по человеческому общению. Даже самые стойкие и те с собаками начинали разговаривать. А что? Тоже живые души. Маменька ее тоже говаривала, что человек человеку рознь, но без людей нельзя. «Жить в одиночку прожить, что могилу копать. Яму выкопаешь, а кто закапывать будет?» – ругала она дочь, все хотела, чтобы та себе другого мужа нашла. А где его, нормального, в деревне найдешь? А мучиться, как ее сестра, баба Дуня не хотела. Да и не смотрели особенно на нее, и она, по правде, не смотрела. Как-то не шло к сердцу. Вот когда выходила она замуж, думала: «Теперь погуляю». Свободной себя чувствовала, могла делать, что хотела, жить по-своему. У мужа родители умерли, так что она к нему и перебралась. Как давно это было!.. А все же душа у нее не сильно постарела, чувствовала себя еще бойкой бабенкой. Вот как бы ни нога да голова, да глаза бы лучше видели. А так ничего…
Она улыбнулась, вспомнив, как поехала за сыном в город, забирать его из училища, куда он подался с приятелем. Зашла в общежитие, а там никакого порядка. Курят, бутылки валяются, вещи все изодранные, а половины-то вообще нет. Ну, она прикрикнула пару раз. Иван ее потом стыдил: совестно ему, видишь ли, перед товарищами было. А она, что, не мать ему? Мать, поэтому имела право. Притащила чуть не силком домой, упросила учительницу взять обратно в класс, над душой сына стояла, но выучила. Закончил-таки десятилетку, потом в техникум поступил, сам. Серьезным стал. Ей, матери, даже спасибо сказал, когда диплом получал.
Он у нее всегда добрым мальчиком был. Добрым, а вот поди же податливым на чужое влияние. В кого только? И она, и бабка его мягким характером не отличались, разве что в кого из братьев ее непутевых. Троих-то война схоронила, одного расстреляли, старшего, другой сгинул по тюрьмам без вести, младший с крыши упал: полез, выпивши, чинить. Детки после него остались. Только трое и дожили до приличного возраста, а потом друг за другом, чуть ли не в один год умерли.
Нет, не пожелала бы она себе такой участи, как у матери. Последнего сына, Пашку, когда хоронили, страшно на нее смотреть было. Соседки утешали, как могли: «Смотри, внучки славные остались. Приемыш твой, вон в люди выбился, в гору пошел, две квартиры у него, дом свой, начальник». Да разве чужая кровь утешает?
А она все же счастливую жизнь прожила. Вот бы внуков еще от души понянчить, воспитать, как бабка Ирина. Да уж видно не придется. Не живут столько люди.
~
Галя читала:
«Вот это сюрприз новогодний: письмо от подруги. Всем здравствуйте! Гале низкий поклон за письмо, а подружку с Днем рождения! Более легкого года! И как была ты вредина, так и …
Письма в этом году копятся, получаю от Светки ответы на пару своих. И решила позвонить тебе на день рождения, попросила твой телефон, а ты, здрасте вам, «я не слышу». И что мне теперь? Времени совсем мало, успокаивает то, что раньше нельзя, а позже хоть сколько. Валя на тебя не в обиде. Просто боится лишний раз беспокоить. С понятием бабенка. Сама она так и не пошла на работу после Сергея, а дома сидеть ей вообще противопоказано. Писать, читать она не любит, ей, как и мне, толпа нужна. А о Вере я не знала, что писать, так как от нее ничего. Потом, прошлую зиму, получила грустное проблемное письмо. Антон выходит из тюрьмы без документов в никуда. Отправила она его к отцу, Женьке непутевому, а они не заладили. И больше я от нее ничего не получала. Даже в день рождения. Раньше всегда звонила. Я будто обиделась, но новогодние пожелания отправила, но мой конверт седьмого вернулся. У меня был прием. Были мои да девочки, с которыми вместе учились. Представляешь, нашлись две старые подруги. Димка помог. Есть польза от его компьютеров. Вот сидим мы, а Лида увидела, что на конверте что-то наклеено. На квиточке написано: «причина отправки – адресат умер». А я, дура, обидки строила. Ничего не знаю, когда и почему? До сих пор не верится.
Самая работящая, самая выносливая из нас. Ведь по десять соток земли обрабатывала и еще свою, под домом.
«Пишется» часто только с Тоней, сватьей моей несостоявшейся, дура я была, надо было Светку за ее сына отдавать, ну и что, что не наш, а работящий, семью поднял. Рано ушел только, инсульт. Ты ее помнить должна, она-то тебя не забыла. Так и спрашивает: «А что, строгая твоя начальница как поживает?». Сама она опять ушла с работы и уже насовсем. Ей тоже тоскливо.
Света звонит, Лидочка с работы пишет и все. Тут никого: ни друзей, ни соседей. И только родственники, всем на зависть. Каждый в своей скорлупе, со своими проблемами. Рае восемьдесят первый на самообслуге, но ко мне уже не может. И мне к ней не наездиться, хотя приглашали, говорят: «Лучше ты к нам». И к Лиде с Витькой лучше я. Вот и сейчас от них приехала. Отвезла пирожков, покормила дочь виноградом, то есть почистила, порезала. У нее совсем нет зубов. Помыла плиту, так как Витька вчера готовил на работу, как на зимовку. Как моржа разожрался. Совсем не хочет о себе думать. У него диабет, а сало жрет, как хохол. Дима худой и очень высокий, размер ноги больше сорок шестого, учится в десятом классе на тройки. Сам очень удивился, увидев в табеле за полугодие семь четверок. Невеста есть, учится в институте, готова хоть «щас» замуж, но Димка еще не догоняется по поводу любви. Еще дурковат. Лучше с мальчишками в «компе». Ну, самый больной мой кусок, это ваши соседи, старшие мои. Светка тоже неимоверно разожралась, а Матвей совсем потерялся. Никакая учеба его не манит, работает грузчиком в магазинах, на базах. Часто не платят, ссылаясь на недостачу. Идет в другую точку. А невесты всегда присутствуют. Ну вот вроде о всех, кроме себя любимой. В основном здоровенькая, в меру пухленькая, волосы не седые, голос молодой, настроение хреновенькое часто из-за отсутствия толпы. Чтобы не быть букой, то есть не лежать, езжу в центр, возвращаюсь с полной сумкой. Кто ест, не ведаю, сама-то я очень-очень мало ем.
Рада была с вами поразговаривать. Галя, не обращай внимания на ошибки. Мне стыдно. До свидания. Всех вас помним, любим. Я и все мои, особенно Витька».
– Он меня всегда уважал, – покачала головой баба Ира. – Я ему говорила, ты, Виталий, молодец. А Рита его все ругала. Дура, дочку ее взял, любил, все видели. И вот живут же вместе, не разбежались. А Светка что? Искала корысть, а где теперь счастье найдешь?.. Матвей у нее хворый с детства был, долго энурезом мучился. Рита его все стыдила, а я говорю: «Это от нервов. Ты бы парня к врачу отвела». Трудно ему видеть было, как его отца поедом съедают да не закусывают. И кто? Мать да бабка родные. А Лида с Витькой живут, сына родили да вырастили здорового. Это она сейчас на них ругается, а где она раньше была, когда он маленький был? Со Светкой всё суетилась, думала ее в люди вывести. Корыстная баба, прости господи. А вот поди же, на старости лет пришлось и о совести вспомнить. Жалко ее.
– Тут еще приписка. Я сразу не заметила. Разошлась тетя Рита.
«PS: Ну, вы меня разворошили, господа, что бумаги не хватило, а я еще спасибо не сказала за совет о замужестве. Надо ехать на какую-нибудь телепередачу, вот только все женихи в возрасте лысые и пузатые, а мне подавай лохматых и седых. Если не получите приглашения на свадьбу, значит я ушла в модели, так как 90-60-90. Каждое утро добровольная зарядка. Пока-пока, на встречу нового годка».
Ответ они написали быстро, в тот же день. Когда редко пишется, много ли скажешь…
«Ну вот, подружка, и опять мы с тобой в разговоре. Использую Галю. В последние дни на меня напала лихорадка. Жду письма от тебя. Кто ни приходит, всех заставляю смотреть в ящик – нет ли ответа. Мне доказывают, что праздники, что почта не работает, а я всё жду. То ли подробности о Вере хотела узнать от тебя, то ли от тебя был какой-то «посыл». На удивление, получила письмо, и уже мы с Галей на него отвечаем. И на душе вроде легче стало. Так что, дорогуша, пользуйтесь тем, что можешь писать и получать ответы. Пиши больше – и будешь получать больше. Думаю, что может быть, это последнее письмо. Постарайся успеть – жизнь не становится лучше. Так что тебе еще повезло, что на тебе фазенда висит. Помогай всем в меру возможностей. Это скрасит твой день. С весом не борись. Это только говорит за то, что к тебе пришел покой «относительный». Не психуй, не нервничай. И все встанет на свои места. Если бы ты сейчас видела мою Анну, сестру двоюродную, ты бы успокоилась еще больше. Она таких необъятных габаритов, что описать невозможно. Пишет письмо Галя, поэтому она тебе соврать не даст. А что ей беспокоится? Внучка заканчивает десятый класс, с дочерью все в порядке. У самой дед под боком. И покой пришел на душу.
Рае передавай привет. Пусть крепится и держится на плаву. Всей семье своей, кто меня помнит. Одним словом, мы еще поборемся. А вот ты пишешь, что Вера была самая сильная, крепкая среди нас. Где «дуб» может погибнуть, маленькая веточка лозы будет гнуться и качаться во все стороны – и выстоит. В последнее время на нее много негативного навалилось. А тут еще с Антоном такая история. А сердце у Веры одно – не то, что у тебя два сердца. Вот оно и не выдержало, дало сбой. А рядом никого из близких не оказалось. И соседская палочка-выручалочка не сработала, ты же видишь, я с ней и поговорить-то толком не могла.
Ну вот, теперь, наверное, и все. Пиши».
~
Галя смутно помнила тетю Веру. Она жила в квартире напротив в прежнем доме бабушки. Когда Галя была маленькой, бабушка Ирина с подругой все сидели на скамейке, каждая караулила своих внуков, а они все равно умудрялись напакостить. То сговорятся, да как вместе побегут к гаражам, – ох, и крику тут было, – то давай обмен устраивать: притащат тайком из дома ложки, штучки всякие красивые и давай меняться. Игрушек у них в то время мало было, это сейчас зайди в магазин и покупай, что хочешь, были бы деньги. Но они не скучали.
А как на качелях катались!.. Те аж скрипели. Теперь убрали с их прежней площадки качели. Сказали, опасные, а новых пока не поставили. Галя давно не была в том районе. Через месяц после переезда бабушки Ирины она туда раз съездила, посмотреть на память. Поднялась по выщербленной лестнице к дому, обошла кругом.
Район потихоньку менялся. Старые люди уходили, приходили новые. Гаражи почти все убрали, строили на их месте дома. Все менялось.
Вот и праздники они раньше по-другому справляли. На день рождения бабушки Ирины они к ней, а у ее день рождения аккурат первого числа. В Новый год считай. Так что всегда праздник. Гостей много было, стол длинный накрывали, все диваны, кресла подвигали. Последний год перед переездом, правда, поменьше было, но все равно весело. Умели подруги бабушки поговорить, рассмешить, рассказать что-нибудь забавное, съязвить – не без этого. Живой стол был. А она сидела и слушала. Галина вообще любила слушать, может, потому бабки ее обе и любили. Старым людям хочется что-нибудь рассказать, поговорить. Но в последнее время бабушка Ира реже подавала голос, и это беспокоило Галину.
Она принесла книгу, которую недавно прочитала, интересную, новую, бабушке должны были понравиться и язык, и содержание. И они читали вместе вслух. Вернее, читала она, а бабка слушала. Потом делали перерыв, обсуждали. Одно раздражало: пока читали, сидела бабка не шелохнувшись, пальцем не двигала, а потом жаловалась, что руки затекли. Тогда Галина пошла на хитрость. Прислонится к бабке плечом, книжку поставит, а сама ей руки разминает, а потом пальчиком командует, зарядку сидячую велит делать. Одна строка – одно упражнение. Только не всегда их на это хватало. То у бабушки настроения не было, то у Галины самой. Тоже усилие надо, просто читать-то проще. Жить вообще гораздо проще, если не заморачиваться. Но не думать она не могла.
Галина потянулась, разминая косточки. «Сейчас бы в снегу поваляться. Вот была бы в первый рабочий день пурга, нет лучше во второй. Совсем было бы хорошо», – подумала она, глядя в окно. Тучи набирали обороты.
– Ты сегодня пораньше иди, – проследив за ее взглядом, обеспокоенно сказала бабушка Ира. – А то заметет.
– Ничего, не на работу. А снег я люблю, ты же знаешь. Весело.
– Принеси попить.
Ирина закрыла глаза и вспомнила, как в один год на праздники замело, и мужики спрыгивали со второго этажа в снег, ходили за хлебом. Всего остального в их доме на неделю хватило бы. Крепкая она была все-таки хозяйка. Умела гостей привечать. Ремонт последний и тот сама сделала. Ходила уже еле-еле, а обои наклеила. Не стыдно перед новыми хозяевами. Даже если на свои решат сменить, не скажут, что засранка какая жила.
Ладную она квартиру оставила, просторную, светлую, не то, что эта. Узкая, длинная. Туалет, правда, ближе, а ей это сейчас очень важно, но сердце к стенам новым не прикипело. Иной раз Ирина просыпалась среди ночи, и ей казалось, что привезли ее куда-то в незнакомое место. Это уж потом, пройдет время, очнется, вспомнит, сообразит. Совсем плоха стала, вот и из памяти выживает, а дети не верят, кричат: «Делай зарядку, шевелись, ведь можешь». А на нее иной раз такой столбняк находит, ничего не хочется, а иной раз соберешься, даже весело. Вот сама с кровати до кресла добираться стала, пусть и с помощью. До туалета, опять же, если ведут. Большое дело для души. Лежать-то под себя ей очень тяжело было. Прямо сил никаких нет. На ночь дети ее в памперс укладывали, чтобы не упала. А как она утра ждала, кто бы знал!.. Потому еще и радовалась, когда дочка или внучка ночевать оставались. Поговорить, посидеть подольше опять же можно было, и душа живая рядом. Трусихой она стала.
Вот баба Дуня – та ничего небось не боится. Одна на даче целое лето жила, ночевала одна, она бы так не смогла. А что той? Все знакомое, ноги ходят. Земля рядом. Свежий воздух.
~
– Мне бы какую ручку в ванной, сынок, – попросила баба Дуня. – А то ты ругаешься, что я за батарею хватаюсь, а мне по-другому не сесть, не встать. И умыться бы, тоже за что-то держаться, голова кругом.
– Куда же я тебе ее прикручу, мама, и как? У нас же плитка старая. Отвалится, упадет вместе с тобой, – сердито вздохнул Иван.
– А ты бы подумал как-нибудь, а? Ты у меня вон какой, головастый.
Она шутливо стукнула его сморщенным кулачком по лбу, провела ладонью по волосам.
– Седой стал. Что-то рано.
– Жизнь такая. Седина, она украшает.
– Молодой ты у меня какой.
– Ну что ты, мам.
Она промокнула глаза.
– Ты капли капала в глаза сегодня?
– Забыла.
– Опять? – рассердился Иван. – Сиди уж, сейчас принесу. Таблетки-то свои пила?
– Все выпила. И на вечер уже отложила.
«Кабы они помогали, таблетки эти», – подумала она про себя.
Иной день голова у нее болела так, что хоть помирай, и давление. Пластом лежала. Она вообще стала больше спать. Так оно вроде легче было. И голове, и душе. Походит, поработает, пыль подотрет, цветочки польет, и ляжет. Потом, перед их приходом, встанет. У нее теперь такая жизнь была: нет никого дома – и ее почти нет, есть – она уж старается посидеть с людьми, погреться у чужого тепла.
~
В последний день новогодних каникул Иван проснулся рано, не спалось ему в последнее время, мать жалел, жену жалел, себя. Как-то все круто выходило. И на работе кувырком. В начальники вышли новые люди, «новая формация», как говорили, и стали сокращать расходы. А за счет кого, спрашивается? За счет работяг. И нет, чтобы своими руками, зачем. Собрали инженеров, начальников цехов и говорят: так и так, на треть технический персонал надо сократить, мы подсчитали, что новая техника не требует… Много они там насчитали… Техника вообще ничего не требует, если не работает, а людей, знающих, мало осталось. Рассеялись, как пыль на ветру, по разным компаниям, понять можно. Каждый ищет, где потеплее. Но костяк старый пока остался. Тем и держались, что вместе.
~
Завтракали все вчетвером, на кухне, подвинув стол на середину. Обычно кто-нибудь из них выпадал из обоймы: то работа, то дела, то дежурства. Но если встречались, сидели дружно, без обид. Только посуду мыть никто не любил, это да. Вечером жена, уставшая после нервного рабочего дня, сразу уходила к себе в комнату – спать. Матери Иван работать не давал. Вот и выясняли они с дочкой, чья очередь.
– Ладно, иди, я сам сегодня помою, – сказал он в этот раз.
– Правда? Ладно.
Немного погодя он осторожно зашел в спальню, пристроился к жене, чмокнул в щечку.
– Чего тебе?
– Пойдем на лыжах, последний день праздников, належишься еще.
– Вот именно. Ты бы знал, какой у меня завтра тяжелый день! Совещание.
– У меня тоже. Вот и давай развеемся.
– Иди сам, – недовольно отнекивалась Татьяна.
– Одному не интересно, – Иван опять поцеловал жену, на этот раз в шею.
– Галку возьми, – посоветовала та.
– Она сказала, ей работать надо, а вечером к бабушке, – последовал быстрый ответ.
– Я могу сходить.
– Вечером уже холодно.
– Иди, мам, – бесцеремонно вмешалась в разговор дочь, входя в комнату. – Там собак не будет. А то помнишь, как ты лыжу на ровном месте сломала, собаку объезжая? Умора.
– Жалко ее было, – пояснила Татьяна. – Не давить же.
– Да она бы убежала, не дура, или тебя бы цапнула, – со смехом заметила дочь.
– Вот-вот, меня уж кусали, я тогда месяц на перевязки ходила.
– А еще говоришь, давайте заведем, – шутливо подцепила мать Галина. – Ремонт только сделали. Пропадут ваши обои. Нет, животные – это хитрые бестии, никогда не знаешь, что у них на уме.
– Ничего, мы тебе на свадьбу подарим, – подхватил тон дочери Иван. – Чтобы вам с мужем не скучно было.
– Не волнуйтесь, не заскучаем. А ты, правда, сходи с папой, а то он скучает.
Галина впрыгнула на тахту, подставив лицо солнышку.
– И вообще, вредно дома сидеть, сходи, а?
~
Так и уговорили они ее все-таки. И теперь Татьяна летела вниз под горку по пушистому снегу, не боясь выйти из удобно пробитой лыжни. Она любила снег. И отец, и мать ее в молодости много катались, мать даже выступала за район, ходила в лыжную секцию. Ивану нравился бег на лыжах, а она больше любила спокойную ходьбу после небольшой пурги, когда весь мир становится таким белым-белым, таким сказочно легким и пушистым.
Снежинки смягчали ее характер, и Татьяна часто с удивлением ловила себя на мысли, что на природе становилась как-то нежнее, спокойнее, хотя собираться на прогулку не хотелось. Для этого надо было пересилить себя.
А вот в гости она ходила с удовольствием. Жаль, разлетелась их школьная компания кто куда, а какой дружный был класс! В прошлом году собирались, отмечали юбилей, так смогли почти всех обзвонить. Хорошая встреча была, веселая. Потом даже договорились вместе на шашлыки съездить. Когда вернулась, дочка заметила:
– Ну, тебя не узнать, мама! Такая молодая.
– Да, мне сказали, что я больше похожа на твою старшую сестру, чем на мать.
– Это хорошо.
А она и впрямь чувствовала, что ожила. В молодости, когда Галюшка была еще несмышленышем, Татьяна выступала первой общественницей, душой компании. Пробовала сагитировать и мужа, но тот не поддавался.
Особенно ревновал ее Иван к одному школьному другу. Как увидит – так в сторону отходит. Хорошо, что часто уезжал в командировки, путешествовать муж любил, говорил, что это как свежий ветерок после деревни, а и то правда.
Татьяна пару раз к его родителям ездила, когда еще свекровь там жила. Тоска смертная. Зимой минус сорок, летом плюс сорок, вода в реке холодная, с мерзлотки, на плотине оводы поедом едят, в огороде коза да куры пасутся. Свинью держали. Порой им сало по почте мать Ивана отправляла. Это уж потом стало трудно ей да бабке Ивана за хозяйством смотреть, так и перевели по одному всю живность. Свекровь сына-то часто звала в письмах приехать, навестить, а куда поедешь, ежели работы даже в соседнем городе нет никакой. И потом, куда бы пошла Татьяна? Галку надо было учить, опять же. Но свекровь и не настаивала, понимала. Сыну почем зря душу не рвала. Потом брат бабы Дуни у матери с сестрой поселился. Выгнала его дочь родная, квартиру не поделили, а ведь он ее вырастил, сам вскормил, когда жена его бросила. А все равно непутевая дочь вышла. Нашла себе такого же мужа, жадного, троих детей нарожали, а отца – на свалку. Вот тебе и детская благодарность. Вкалываешь, вкладываешься в них, вкладываешься, – а потом и стакана воды некому поднести будет.
