Николай Гейнце
Самозванец
XXII
Знакомые лица
Граф Стоцкий развязно подошел к Аркадию Семеновичу Селезневу.
– Можно вас поздравить с будущим талантливым и многообещающим зятем?
– Что вы этим хотите сказать?
– Я думал, что вы знаете отношение молодого адвоката к его прелестной клиентке.
– Выражайтесь яснее… Я не мастер отгадывать загадки.
– Разве отношения господина Долинского к вашей дочери или, скорее, их обоюдная склонность друг к другу составляет для вас тайну? – продолжал граф. – В таком случае, посмотрите по направлению к маленькой гостиной… Какая прелестная парочка!..
– А, вот в чем дело! – равнодушно протянул Селезнев, посмотрев по указанному ему направлению. – В этом отношении я совершенно спокоен. Долинский честный человек, я знаю его с детства и очень бы желал иметь его своим зятем. Я был бы очень рад, если бы ему удалось завоевать сердце моей дочери и получить согласие моей жены. Но я боюсь, что Люба уже сделала выбор.
Улыбка Неелова доказывала, что он того же мнения.
– Она уже отказывала не одному жениху, – продолжал старик, – и я желал бы, чтобы ее выбор пал наконец на человека достойного. И, как я уже сказал, человек этот – Долинский.
– Тут ничего не возьмешь! – шепнул Неелов графу Сигизмунду Владиславовичу. – Пойдем лучше к мамаше.
Граф кивнул головой в знак согласия.
– Я только шепну насчет этого Матильде, – тихо сказал он.
При первой возможности он отошел и стал разыскивать Ругу. Для него достаточно было несколько слов, чтобы сообщить ей о своем плане.
Певица подошла к Екатерине Николаевне Селезневой, полной, напыщенной, роскошно одетой даме, и после нескольких минут разговора с ней бывшая княгиня величавой походкой направилась к маленькой гостиной.
Она появилась на ее пороге в тот момент, когда Сергей Павлович готов был признаться молодой девушке в любви.
Он посмотрел на нее, а затем обратился к Екатерине Николаевне.
– Прошу вас выслушать объяснение того, что здесь произошло и что вы здесь видели.
– Куда ты пропала, Люба? – перебила его Селезнева, не обращая внимания ни на него, ни на его слова. – Тебя ищут в зале.
– В этом виноват я, – начал снова Долинский, – я давно уже ищу удобной минуты…
– Мой сын только что приехал и, вероятно, ищет вас… – снова перебила его Екатерина Николаевна.
Ей, видимо, не удавалось подавить в себе досаду. Долинский с почтительным поклоном вышел из гостиной. Любовь Аркадьевна схватила руку матери и хотела сказать что-то, но та перебила ее и холодно проговорила:
– Я найду средство положить конец этим ухаживаниям…
Мать и дочь вышли в залу.
Когда Долинский выходил из гостиной, он наткнулся на Неелова, который, хихикая, перешептывался с бароном Гемпелем.
Сергей Селезнев действительно искал его.
Он очень любил своего друга детства – Долинского – и даже был обязан ему спасением жизни, когда они оба, катаясь по Неве, протекавшей в имении Селезнева, верстах в тридцати от Петербурга, упали из опрокинувшейся лодки, и Сергей Селезнев, не умея плавать, стал тонуть.
Они дружески поздоровались.
Долинский был очень рассеян. Он думал только о ней, и горькое сомнение волновало всю его душу.
Вдруг Любовь Аркадьевна легко и весело пролетела мимо него в вихре вальса с высоким изящным господином.
Долинский вспыхнул и даже не узнал Неелова, с которым только что познакомился.
– Знаешь ты этого молодца, который танцует с твоей сестрой? – спросил он своего друга.
– Это Неелов.
– Неелов? Ты близко с ним знаком?
– Нет. Он познакомился с нами недавно и был всего несколько раз с визитом. Если хочешь, я вас познакомлю.
– Благодарю. А что он из себя представляет? Богатый он?
– Я думаю, что нет.
– Чем же он живет? Служит где-нибудь?
– Нет! Живет, как все дворянские сынки, – играет.
– Так значит, он игрок?
– Не знаю, но играет он замечательно счастливо!
– А вообще, что он за человек?
– В обществе про его похождения говорят много: про его удачи, про его счастье. Везет ему во всем – на скачках выигрывает именно та лошадь, на которую он ставит… Совершенная противоположность его друга – Савина…
– Савина… Это тот, который был раздавлен железнодорожным поездом за границей во время его бегства?
– Откуда ты… Разве ты не читал сегодняшних французских газет? Он снова уже судится в Брюсселе… Да и ранее было известно, что он задержан в этом городе.
– Как же это?
– Да так, оказывается, что он очень удачно выпрыгнул из вагона в туннеле, бежал в Бельгию и переименовался маркизом…
– Значит, и ему везет…
– Ну, не очень… Теперь опять попался и, конечно, не выпутается…
– Может быть, он хочет жениться на твоей сестре?
– Кто? Савин? – спросил, смеясь, Селезнев.
– Какой там Савин? Что мне за дело до него, я говорю об этом Неелове.
– Думал, но получил решительный отказ от отца и принял, как кажется, совершенно спокойно.
Долинский решил ближе познакомиться с этим человеком.
Любовь Аркадьевна стояла с Нееловым в оконной нише и о чем-то очень оживленно разговаривала.
Сергей Павлович молча наблюдал за ними.
«Неужели она любит его? – думал он. – Игрока? Может быть, даже шулера?»
«Бедная Люба, – продолжал он размышлять, – ты будешь самая несчастная женщина, если полюбишь его! Лучше уж пойти за старого графа».
В роскошных залах банкира Алфимова собралось много из наших старых знакомых.
Тут были Михаил Дмитриевич и Анна Александровна Масловы и неразлучная с нею Зиновия Николаевна Ястребова.
Алексей Александрович приехал несколько позднее, прямо из редакции.
Он-то и привез с собою корректурный оттиск перевода статьи из «Indépendance Belge» судебного отчета по делу Николая Герасимовича Савина в Брюсселе.
Весь кружок Масловых, знавший и помнивший Савина, сгруппировался около Ястребова в маленькой гостиной, еще недавнем месте разрушенного свидания Долинского с Селезневою.
– Теперь попался, быть бычку на веревочке, – говорил Алексей Александрович.
– Едва ли, не таков он… Посмотрите, опять убежит… – заметил Михаил Дмитриевич.
– Трудновато, теперь за ним будет глаз да глаз… Да я не понимаю, с чего ему бегать?.. Ведь ты же говорил, Леля, что здешние его дела окончатся пустяками, что его должны оправдать? – заметила Ястребова.
– Так-то, так, да не хочется в тюрьмах сидеть, да по этапу шествовать. А кроме того и расстаться с хорошенькой женщиной… По описаниям газет, эта Мадлен де Межен положительно красавица, – отвечал Ястребов.
– Счастлив он на баб, – произнес Маслов.
– Ишь, вашего супруга зависть берет, – пошутил Алексей Александрович, обращаясь к Масловой.
– За Мишу я спокойна… Не валите вы с больной головы на здоровую.
Алексей Александрович Ястребов, действительно, не отличался верностью своей жене, но она как благоразумная женщина не обращала на это большого внимания и даже заступалась за мужа.
– Вы не обижайте моего Лелю, – вступилась Зиновия Николаевна и теперь, – он не виноват, что все женщины от него без ума…
– Уж и все… Исключите хотя мою Аню, – засмеялся Маслов. – Шутки в сторону, – продолжал он, – вы думаете, его выдадут России?
– Без всякого сомнения, ведь он здесь обвиняется в общеуголовных преступлениях – разорвании векселя и поджоге… Это ведь только заграничные газеты провозгласили его главой русских нигилистов и вожаком революционного движения в России.
К группе разговаривающих подошла под руку с Нееловым вся разгоревшаяся от танца Серафима Николаевна Беловодова. Им передали известие о Савине.
– Так значит, он жив? – воскликнула Симочка.
– Значит… – с улыбкой заметил Ястребов.
Неелова не поразило это известие, он уже раньше читал, как и другие, об аресте Николая Герасимовича в Брюсселе.
– Выпутается, не из таковских, чтобы дать себя облапошить, – уверенно произнес он.
– Нет, теперь, кажется, ему крышка! – пробормотал Алексей Александрович.
Симочка оставила руку своего кавалера и пошла разыскивать своего мужа.
Андрей Андреевич вертелся около Матильды Руга и Маргариты Гранпа, которая была тоже тут и сияла своим ослепительным декольте.
По занятиям театрального агента ему был знаком весь театральный мир.
Судьба Беловодовых изменилась к худшему.
На табачной торговле они, благодаря Андрею Андреевичу, прогорели.
Беловодов забирал всю выручку и прокучивал ее с приятелями, а по субботам – дням расплаты с поставщиками – исчезал с самого раннего утра из магазина, предоставляя жене вертеться и изворачиваться перед настойчивыми кредиторами.
Молодая женщина рассыпалась в уверениях скорой уплаты и в сетованиях на плохие дела и первое время умела умилостивить поставщиков, но всему бывает конец, наступил конец и их терпению, и они перестали отпускать товар.
Кредит прекратился – торговля рушилась.
Беловодовы закрыли магазин.
Андрей Андреевич снова пустился в театральную агентуру, которая, хотя и не давала больших заработков, но зато представляла из себя веселую и разнообразную деятельность.
Семья перебивалась с хлеба на квас, но супруги не унывали.
Такая жизнь была в натуре этих современных супругов.
Хоть есть нечего, да жить весело – вот девиз, который был одинаково по душе как Андрею Андреевичу, так и Серафиме Николаевне.
Маленькая помощь родственников Симочки не давала им умереть с голоду, а из получаемых от тех же родственников обносков молодая женщина умела делать себе такие туалеты, что не было стыдно появиться в них даже на балу банкира Алфимова.
В его дом Андрей Андреевич Беловодов проник сам и ввел жену через Матильду Руга, при которой состоял в качестве комиссионера.
Разыскавши мужа, Симочка передала ему, что слышала о Савине.
– Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить, – резко ответил пословицей Беловодов.
Имя Николая Герасимовича приводило его в раздражение.
Вглядываясь в черты лица своей старшей белокурой дочери, он более и более догадывался о том, что делала его жена на даче Хватова в то время, когда он пешком шагал в Петербург, зарабатывая триста рублей.
Бал между тем был в полном разгаре.
Все были веселы и оживлены.
Некоторым контрастом являлась дочь самого хозяина – Надежда Корнильевна – которой, казалось бы, надо быть счастливее, веселее и оживленнее всех.
Она была «счастливая невеста титулованного жениха», который, как говорили товарищи графа Вельского, был влюблен в нее до безумия.
А между тем веселость ее была заметно деланная и ее хорошенькое личико то и дело заволакивалось облаком кручины.
Что происходило в душе богатой молодой девушки почти накануне ее свадьбы – знала только она и несколько очень близких ей лиц.
К числу последних принадлежала и Зиновия Николаевна Ястребова, приглашенная к Алфимовой в качестве врача, но вскоре привязавшая к себе свою пациентку и привязавшаяся к ней.
Молодая девушка выбрала минуту и подошла к Ястребовой.
– Вы все печальны? – сказала ей она.
– Если бы вы знали, как мне тяжело! – со стоном вырвалось из груди молодой девушки.
– Отец неумолим?
– Слышать не хочет и спешит со свадьбой.
– А он?
– Он, что же он, он беспомощен, беден… Его будущность впереди.
– Попробуйте признаться отцу.
– Едва ли это поможет, у него со старым графом какие-то дела… Он дал ему слово… А в слове отец – кремень…
– Но у вас отдельное состояние… Он, наконец, и отец-то вам без году неделю! – резко, не выдержавшая из чувства симпатии к молодой девушке, сказала Зиновия Николаевна.
Та испуганно поглядела на нее.
– Что вы говорите… Я дала матери у ее смертного одра слово не выходить из воли его и моего брата.
– Что же брат?
– Он тоже за графа.
Разговор их прервался приглашением Надежды Корнильевны на вальс.
Невеселое настроение невесты не ускользнуло от зорких глаз приятелей графа Вельского – графа Стоцкого, Неелова и барона Гемпеля.
Они разыскивали «счастливого жениха».
Тот тоже был не весел.
– Между тобой и невестой царит какая-то таинственная симпатия, – сказал Сигизмунд Владиславович.
– Что это значит?
– Да как же… Оба вы печальны и грустны среди этого, несомненно, оживленного праздника.
– Послушай, Сигизмунд, – вполголоса сказал ему граф Вельский, – я скажу тебе одну вещь, которая тебя очень удивит, но, пожалуйста, без насмешек, так как это очень серьезно…
– Это интересно! Только с каких пор ты говоришь таким докторальным тоном?
– Я люблю мою невесту…
Граф Стоцкий расхохотался в ответ на это неожиданное признание.
– Ты… ты… – повторял он, задыхаясь от смеха.
XXIII
В Отрадном
Граф Сигизмунд Владиславович Стоцкий уже второй раз так неудержимо смеялся над чувством графа Вельского к его невесте.
Первый раз это было несколько месяцев тому назад, в имении Алфимова, под Москвой, доставшемся детям Корнилия Потаповича от их матери.
Имение было прекрасно устроено.
Громадный барский дом, великолепно меблированный, со всевозможными службами, стоял на горе, по склонам которой был разбит тенистый сад.
Покойная Алфимова живала в нем только летом, в нем были и покосы, и пашни, а кругом обширные густые леса.
Управлял имением Иван Александрович Хлебников, живший там и зиму, и лето со своей женой Ириной Петровной и дочерью Ольгой.
Последняя была подругой детства Надежды Корнильевны Алфимовой.
Хлебников, служивший когда-то в московской палате гражданского и уголовного суда, остался за штатом и поступил поверенным Алфимовой, сумел войти в ее доверие честным ведением ее дел и был назначен управляющим.
Он переселился с женой в Отрадное, так звали село, близ которого было имение, а дочь осталась в Москве, в Александро-Мариинском институте, где она была в одном классе с Надей Алфимовой.
По окончании курса она переселилась к отцу с матерью, а вскоре мать Надежды Корнильевны скончалась, и она с братом переехала к отцу в Петербург.
Первое лето они не приезжали в имение, а следующей весной Хлебников получил письмо от Алфимова, который оставил его в управителях, с приказом приготовить дом для принятия не только хозяев, но и многочисленных гостей.
Ремонт и чистка дома закипели.
В начале июня, действительно, в Отрадное нагрянула целая орава гостей, в числе которых были и дамы: Матильда Францовна Руга, Маргарита Максимилиановна Гранпа и еще несколько оперных певиц и танцовщиц.
Иван Александрович только целый день качал головой после этого нашествия, находя это общество несоответствующим для молодой девушки, и решился мысленно не пускать дочь в хозяйский дом во время пребывания там этих «петербургских сирен», как прозвал он прибывших дам.
Кавалеры, приехавшие гостить, тоже не внушали старику Хлебникову доверия, не исключая и графа Вельского, о котором говорили, что он жених Надежды Корнильевны.
Это были знакомые нам граф Стоцкий, Неелов и барон Гемпель.
– И с чего это старик-то так разошелся! – беседовал он там со своею женою Ириной Петровной.
– С чего, известно с чего, седина в бороду, а бес в ребро, та черноокая-то… – Ирина Петровна говорила о Матильде Руга, – говорят, его пассия…
– Да что ты, ведь стар уже он очень…
– Стар! Говорят, в Петербурге стариков нет.
Действительно, Корнилий Потапович, послушав советы покойной жены из чисто деловых оснований, вошел во вкус новой жизни, а прежняя, полная лишений, почти жизнь аскета, взяла свое, и он, вкусив от радостей и наслаждений жизни, что называется, разошелся.
Мотал он, впрочем, только доходы.
Капитал по-прежнему был для него неприкосновенной святыней.
В эту-то увеселительную поездку к своему тестю и признался граф Петр Васильевич своему другу графу Стоцкому в любви к своей невесте.
– Должно быть, это у тебя от чудных вин твоего тестюшки! Ты… и влюблен. Не заставляй меня усомниться в твердости земной почвы. Ты – Дон-Жуан Петербурга!.. Ты – мотылек, для которого нет цветка достаточно нежного и ароматного, ты – человек, который знает и кипучих испанок, и красавиц итальянок, ты – Адонис, на которого заглядывались все девушки… и вдруг ты влюблен в эту розу без аромата, которая может рассыпаться от малейшего дуновения ветерка! Влюблен в это хрупкое создание, в котором нет иной прелести, кроме ее полного неведения всего того, что составляет обаяние женщины. Смотри на меня еще серьезнее, если хочешь, но я тебе не верю.
– Ты, может быть, и прав. Это удивительно. Но каждый раз, как я ее вижу, я чувствую нечто, чего не чувствовал уже давно. Я сам не могу дать себе отчет в этом чувстве, но думаю, что это любовь.
– Это скорее тщеславие, мой друг!
– То есть как это?
– Очень просто. Она не влюблена в тебя, как все другие, в это тебя бесит.
– Не думаю.
– А только эти московские красавицы всегда напоминают мне запоздалые фрукты: сорвать их трудно, а сорвешь – оказывается, что они далеко не так вкусны, чтобы стоило трудов их добывать.
Граф Вельский нахмурился.
Ему было, видимо, досадно, что Стоцкий говорил таким тоном о девушке, которая должна стать его женой и которую он действительно любил.
– А уж если твой избалованный вкус принял такое направление, то мне кажется, ты мог бы себе доставить удовольствие много поинтереснее…
– На кого ты намекаешь?..
– На подругу Надежды Корнильевны. Она дочь здешнего управляющего и хороша поразительно. В Петербурге она свела бы всех с ума.
– Действительно, я не видывал девушки красивее.
– Она положительно прелестна!
Граф Стоцкий пристально посмотрел на графа Петра Васильевича.
– Я был просто поражен, когда увидел ее в первый раз, да и теперь я от нее в восторге.
– Еще бы! Но как это ты ее прозевал?
– Я-то ее не прозевал, да она-то была здесь всего один раз на каких-нибудь полчаса… Корнилий Потапович очень любит ее и пригласил сегодня, но она не явилась. Очевидно, она от нас прячется. Точно будто у нее есть предчувствие…
Разговор происходил в комнате, отведенной обоим графам, после весело проведенного вечера.
Оба они уже были раздеты и лежали в постелях.
– Шутки… Теперь давай спать… Завтра предстоит, ты знаешь, пикник с дамами… Мы, может быть, увидим и твою красавицу.
Граф Стоцкий потушил свечу.
Но ему не спалось, хотя он вскоре и притворился спящим.
«Черт возьми! – думал он. – Он привязался к ней! А это вовсе не входит в мои расчеты. Этот дурак хочет, кажется, вырваться из моих рук. Но нет, господин граф, шалишь! Знаем мы средство, как укрощать таких соколиков, как ты».
«Жениться на ней он должен, – продолжала работать его мысль, – но не любить ее… Нет! Подожди, птичка, мы поймаем тебя на другую приманку, и дочь управляющего сослужит нам прекрасную службу. Завтра, во время пикника, мы побываем у управляющего, а с этого игра и начнется».
С этою мыслью он заснул.
У подошвы горы, на которой стоял барский дом, шумел густой лес, тянувшийся с лишком за версту, а затем уже расстилалось село Отрадное.
У опушки леса, на берегу протекающей речки стоял хорошенький одноэтажный домик, окруженный тенистым садом.
Это был дом, в котором жил управляющий имением Иван Александрович Хлебников.
На другой день после описанного нами разговора между двумя друзьями, ранним утром из ворот этого дома вышел Хлебников, одетый в коломянковую серую пару и соломенную шляпу.
Это был человек лет пятидесяти.
Борода и усы уже заметно поседели, тогда как волосы на голове были еще густые и без малейшего признака приближающейся старости.
Телосложения он был крепкого, а в его загорелом лице сказывалась несокрушимая сила воли.
Его согбенный вид, по-видимому, был скорее следствием нравственного уныния, чем телесной слабости.
Он пошел по селу по тому направлению, где около церкви, в стороне от крестьянских изб, кстати сказать, по их внешнему виду, указывавших на довольство их обитателей, виднелся небольшой домик сельского священника, любимого и уважаемого не только крестьянами села Отрадного, но и крестьянами соседних сел, отца Иосифа.
Как раз в то время, когда Хлебников подходил к палисаднику священнического домика, из него вышел сам отец Иосиф, еще не старый человек, с открытым, строгим лицом, опушенным небольшою жидкою бородкой и усами, и какими-то светящимися неизмеримой добротой серыми глазами.
Одет он был в коричневую камлотовую рясу и широкополую черную соломенную шляпу.
Иван Александрович и отец Иосиф встретились, как встречаются люди, ожидавшие встречи, и действительно, ежедневно летом, ранним утром, кроме праздничных дней, когда была служба в церкви, они совершали утреннюю прогулку, проводя час-другой в задушевной беседе.
И теперь Хлебников, приняв благословение от батюшки, вернулся с ним назад, и они пошли по направлению к лесу.
Село было пусто.
Крестьяне все были на работе.
В лесу веяло прохладой и той необычайной тишиной природы, которую можно наблюдать только очень ранним летним утром и которую звуки леса и его пернатых обитателей не нарушают, а скорее усиливают.
Путники шли молча, как бы боясь произнесенным вслух словом нарушить эту тишину.
Пройдя лес, они вышли к подножию горы, на которой был расположен барский дом.
В нем, видимо, все еще спало глубоким сном.
– Ишь, как тихо в усадьбе, – так называли по старинному барский дом, – не шевельнется ни одна мышь…
– Когда кутят всю ночь напролет, нельзя наслаждаться утренними часами…
Отец Иосиф кивнул головой в знак согласия. Они постояли некоторое время на опушке и не спеша пошли назад.
– А теперь, батюшка, я попрошу вас зайти ко мне…
Священник взглянул на него вопросительно.
– Не болен ли кто у вас?..
– Нет, но…
– Вас что-то гнетет, милый друг, скажите. Вы знаете, что я не только духовник, но и друг ваш.
– Я это знаю, и именно потому, что я нуждаюсь в вашем утешении, в вашем ободрении, я и прошу вас зайти ко мне непременно.
– Ну… В чем же дело?
– Отъезд Ольги решен окончательно.
– И вы можете расстаться с этим ребенком? А как же его мать?
– Это необходимо, батюшка!.. Я боюсь ее оставить здесь летом… В хозяйском доме происходит нечто такое, что заставило меня не пускать ее к подруге детства Надежде Корнильевне… Долго это делать нельзя, это может меня поссорить с моими хозяевами… Лучше удалить ее.
– Действительно, к ним понаехали довольно странные гости, эти певицы и танцовщицы… – заметил отец Иосиф.
– И эти петербургские развратники… – добавил Хлебников. – Ужели я должен допустить, чтобы моя дочь была в таком обществе.
– Нет, этого не следует, – сказал священник. – Господь одарил вашу дочь очень впечатлительным и восприимчивым сердцем, да еще и красотой, а поэтому подобное общество для нее вдвое опаснее.
– А следовательно, она должна уехать, как бы это ни было тяжело…
– А куда вы хотите ее отправить?
– В Петербург.
– В Петербург! – воскликнул отец Иосиф вне себя. – В этот современный Вавилон, в этот город безверия и распущенности, где погибает добродетель и честность? И этому-то Молоху, который не щадит ни невинность, ни душевную чистоту, хотите вы поручить вашу дочь, эту жемчужину между девушками.
– Я думал об этом, – отвечал спокойно Иван Александрович, – но там опасность для моей девочки не так велика, как здесь. Гости, говорят, останутся здесь около месяца… А там при всем желании ее не разыщут. Вы знаете, что сестра моей жены замужем за одним некрупным петербургским чиновником… У них свой домик в отдаленной от центра столицы местности – на Песках. Они ведут тихую, патриархальную, чисто семейную жизнь… К ним-то и поедет Оля. Там она будет вдали от шумной жизни столицы… У ее тетки дети… и молодая девушка займется их воспитанием.
– Дай Бог, чтобы вы не обманулись в ваших надеждах, достойный друг… – сказал отец Иосиф.
Они подошли к калитке сада, окружавшего дом управляющего, и вошли в нее.
