Никита Владимирович Чирков
Вновь: ложный мессия
15
Самое сложное состояло уже не в изоляции откровенно зараженных: усмирение паники – вот настоящая проблема, так и напрашивающаяся на суровый и прямой конфликт с мнением лидера в лице Гранта. Он ведь позвал Изабеллу, Бэккера и Любу не для пояснения или же передачи роли, нет – двигала им лишь нужда в новых руках, исполняющих необходимый в своей суровости дисциплинированный контроль. Люба и Изабелла смогли как-то настроиться на взаимное понимание ради организации удобоваримой среды для процветания терпения и доверия лиц, зараженных лишь страхом и паникой. Столовая стала этаким местом концентрированного, но сдерживаемого напряжения, где почти двадцать людей с подачи Изабеллы и Любы осваивали превозмогание мысли над чувством. Сама Изабелла не заметила своеобразное, имеющее место быть потакание опыту матери, черпая из ее умения навык убеждать, все больше ощущая и признавая сходства с ней. Это помогало и в доверии к новому ремеслу Гранта, Бэккера и Павла, взявших на себя роли бескорыстных разделителей между откровенно больными и теми, чьи симптомы лишь намекают на схожесть с приближающимися к смерти товарищами. Бэккер и Павел усмиряли самых буйных, требующих то свободы с этого корабля, то якобы имеющегося лекарства, мысль о чем им навеял Сказатель, припоминая ранние слова о специальной симуляции в Объеме, любезно одаривающей их этаким сюжетом. Сам этот некогда человек был в итоге усмирен Грантом просто физической силой, после чего он смотал тому руки, ноги и заклеил рот скотчем, кинув это хилое тело в отдельную каюту. Самых больных запирали через силу не только физическую, но и эмоциональную, ибо не сложно было понять, что устраивают они тут захоронение. Сквозь кровавую рвоту, нарывы и безумие лишь изредка пробивалась человеческая мысль, зачастую кричащая о желании скорой смерти. В основном то были мужчины и взрослые женщины, пока дети с их родителями были под присмотром Изабеллы и Любы, заручившейся поддержкой и нескольких мужчин, соблюдавших строгое подчинение лидерам мнений. Каждый думал о том, что могло быть и хуже – вот так посмертно запирать в каюты детей… В каком-то смысле Бэккер, Грант и Павел питались образом спасения младших, жертвуя старшими, что напрямую зависело от них, ведь необходимо было удерживать агрессивных от побега, исполнение чего порой составляло трудности из-за резкого порыва сил, взявшихся от банального стремления жить. По итогу заперто в тяжелом состоянии было пятнадцать человек, что без скорого ввода гипотетического лекарства равносильно похоронам. Еще шестнадцать изолированы на другой стороне, как те, кто имеет лишь начальные симптомы, одним из которых было отсутствие безумия, позволившее скоординировать эту вынужденную для безопасности остальных изоляцию. Вычитая погибших, осталось двенадцать человек, один из которых Сказатель, трое – дети.
Бэккер, Павел и Грант вернулись не просто уставшими и побитыми, ибо драк было достаточно – они были в зараженной крови, которая не могла не попасть через те царапины, оставленные преимущественно отчаянными женщинами. Ведь тут не было ни защиты, ни щитов, ни средств нейтрализации агрессивного поведения. В каком-то смысле им и вовсе повезло не быть убитыми. Тоня все это время была в рубке связи, корпела над попыткой изобрести хоть что-то, способное пробить глухой барьер пустоты. Вернувшись, увидев их в самом невообразимом для нее состоянии, она не смогла сдержать слез и отдалась чуть ли не отчаянной истерике, уберечь ее от всепоглощающего кошмара сразу же спохватился Павел, только-только переодевшийся в чистое. Он обнял ее, став частью долгих минут молчания среди пока что здоровых в центре столовой. Изабелла, Бэккер и Люба, после того как немного привели себя в порядок, поднялись наверх, чтобы визуально держать столовую под контролем и видеть путь направления корабля. Когда пришел Грант, все разом споткнулись о мысль потери ориентира во времени. Никто не хочет проверять, сколько часов длился этот кошмар. Казалось, вот-вот – и все рухнет, хрупкое спокойствие обернется новым образом ужаса, отличительного своей формой и содержанием ото всего, с чем им приходилось сталкиваться. Это тесное, душное, грязное, пропахшее кровью и зловонью место уже не напоминало спасительное судно.
Внимание Бэккера привлек странный взгляд Любы в отношении Изабеллы, без скромности ожидающей пояснения чего-то до конца неясного ему, но ничто, кроме темы больных людей, сейчас не вписывается в этот сценарий поведения. Изабелла посмотрела на Любу, и между ними случился строго зрительный разговор, чей итог обсуждения она с некоторым сомнением поведала уже вслух.
– Я не врач, но симптомы очень схожи с тем, что было на Коме. – Бэккера словно пробило током от удивления перед связью столь же простой, сколь легко он ее упустил прямо из-под носа. – Когда эвакуировали население, оказалось, что почти все подверглись какой-те заразе, не просто разрушающей клетки – искажающей их под каким-то неестественным формированием еще и новых. Людей изолировали и оставили в Спальниках. Совет Опуса занимался этим вопросом. Но сейчас ни с кем нет связи. Тоня так и не нашла ни контакта, ни даже намека на пусть и отдаленный, но сигнал.
– Может ли быть так, – тяжело спросил Грант под давлением смертельного инцидента, борьба с которым покрыла его строгой мрачностью, – что это не то, о чем вы слышали?
– Я первая, кто хотел бы, чтобы так и было. Но исходить надо всегда из самого худшего варианта. – Изабелла отвечала емко и быстро.
– Значит, мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть худший из вариантов.
– Нет. В любом случае надо изолировать тех, кто уже умер. Все тела должны остаться здесь. Эта зараза живучая, даже убив носителя, мы от нее не избавимся. Я читала подробные отчеты тех, кто столкнулся с этим.
– Значит, у нас теперь карантин. – Грант звучал пугающе холодно.
– Да. – Изабелла смотрела в его глаза с расчетливой строгостью. – Несколько часов до прибытия. Там придется действовать по обстоятельствам. Колыбель является частью огромного острова девственной природы. Если мы занесем это туда – убьем плодородную землю еще до того, как умрем сами.
С минуту все молчали.
– Ты хорошо помнишь Наставление? – Адресованный Любе вопрос Изабеллы всерьез удивил ее. – Нам не нужен здесь новый бунт. Дай им проповедь или чем вы там занимаетесь, чтобы облегчить тяжкую ношу страдающего.
Искренность просьбы Изабеллы толкнула Любу на согласие с непростой задачей. Бэккер и Грант никак это не прокомментировали, хотя определенная солидарность виделась легко.
– У нас есть небольшой шанс. Возможно, это придаст людям сил продержаться. – Бэккер привлек внимание. – На Колыбели должны быть наши друзья. У них предположительно иммунитет. Они с Комы, нас заверили, что они в порядке. Есть надежда, что там будет лекарство, а может, мы сможем его синтезировать, только не знаю, какими силами.
Грант смотрел на него с тяжелым лицом смирения.
– А до тех пор… удержать людей силой. Может быть, есть еще что-то, что мне, как лидеру, следует знать, прежде чем говорить людям, что им придется здесь и умереть?!
– Грант. – Люба смотрела на него с по-свойски глубоким сильным взглядом. – Новая тропа равнозначно извилиста зрячему и слепому не меньше окончания их начатого пути.
– Мы буквально в одной лодке, – заключил Бэккер, – если будет разлад здесь, то ожидать порядка там уже не в нашей компетенции. Давайте делать все поочередно. Иначе нам всем конец.
– Странно, мне видится, что вы пережили это лучше моего.
– А мы не пережили. – Бэккер чуть ли не рявкнул, глаза его запылали знакомой Изабелле и Любе яростью злобы и боли, безошибочно выдавая в человеке знакомство со смертью.
Грант оказался впечатлен, потом внимательно посмотрел на каждого. Эти двое ему чуть ли не в дети годились, вдруг осознал он эту необычную мысль. Люба же выглядела в более близкие ему сорок пять – пятьдесят лет, при этом сила, исходящая от нее, ощутимо превосходила даже его возраст.
– Хотите знать, почему меня иногда называют «мама медведь»? – Локк говорил серьезно. – Как-то я наткнулся на семейство медведей, глубоко в лесах на востоке. Почти с обратной стороны отсюда. Я следил за отцом и детенышем. Фиксировал процесс обучения единственного родителя. Как-то они пересекали болотистую местность в поисках пищи. К тому моменту я уже сам должен был начать обратный путь к передвижному лагерю. Припасы заканчивались, время командировки – тоже. Папа-медведь угодил в какую-то трясину. Я пытался помочь тем инструментом, который был. Совсем еще маленький был пугливым. Не знаю, куда делать мама. Но отец не успел воспитать ребенка. Он увяз в трясине и утонул там. Ну я и забрал мелкого, прошел с ним трое суток до лагеря, там передал волонтерам. Эта та история, которую я всем рассказываю. Рассказываю, умолчав о том, что детенышей было двое. Старшего пришлось убить, чтобы нам было что есть. – С минуту он смотрел на них с постепенно рассеивающимся мраком. – Вы первые, кому я говорю… всю историю.
– Ты все сделал правильно. – Сказанное Любой звучало страшным вердиктом.
– И все сделаю правильно и вновь. Но не смейте держать меня за дурака.
Бэккер и Изабелла переглянулись в согласии с нуждой принять его в статус посвященных. Люба же смотрела во внезапно глубокой задумчивости. Грант задал непростой вопрос:
– Раз у нас карантин, то как вы собрались попасть на станцию? Любой, кто покинет корабль, нарушит этот карантин. Мы вчетвером контактировали с зараженными.
– Пока не знаю. Это мой корабль, ответственность несу я. Система связи прощупывает все частоты. Если мы так и останемся без внешней помощи на момент прибытия, значит, рассмотрим лишь два варианта: посмертное консервирование судна или же рискованная вылазка на станцию. Сейчас все предельно просто. Воспользуемся этим моментом, чтобы минимизировать грядущую трагедию.
Напряженная Изабелла не собиралась выпускать ситуацию из-под своего контроля. Бэккер и Люба же не могли не заметить в ней чрезмерное бесстрашие, какое бывает у тех, кто-либо потерял связь с самой жизнью, либо же уверен в своей неприкосновенности, что в ее случае могло происходить лишь за счет неких внешних сил. Грант слышал позади себя вопли людей и зов помощи Павла, чей крик с трудом перекрывал злобные утверждения о новом испытании, которое приготовил им Объем от внезапно вырвавшегося Сказателя. Все выходило из-под контроля, некоторые уже пытались подняться к ним по лестнице, чтобы сбежать от смерти, потакая безудержному чувству самосохранения, игнорируя ущерб другим на пути к открытым водам. Разозленный Грант посмотрел на Любу с ожидаемым требованием поддержки, на что та уже было почти согласилась, как Бэккер громко выругался, перенаправив общее внимание на вид восходящей из-за горизонта земли. Остров был в прямой видимости. Бэккер и Изабелла смотрели вперед, Люба же в этот момент выразила одним взглядом своеобразное одобрение той ужасной, рожденной инстинктом выживания мысли Гранта, которую он воплотил в жизнь с тяжелым молчанием. Взгляд Любы держался сильнейшим образом в его мыслях в отчаянном решении запереть единственный шлюз, изолируя всех остальных людей внутри трюма. Когда все свершилось, руки его продолжали прижимать шлюз, ощущая вибрацию от ударов по нему с другой стороны, видя перед глазами искаженные его предательством лица Павла и Тони.
16
Весь путь Оскар наблюдал лишь образы: дерево, поле, человек, который тащит его на своем плече, при этом слух совершенно перестал отдавать отчет о работе, казалось, глухота не исчезнет никогда. Когда же Оскара положили на что-то твердое, он сначала взирал на чистое небо, рассеченное солнечными лучами постепенно уходящего на покой солнца. Тело стало подавать признаки своего существования в тот момент, когда неизвестный надел на левую и правую руку два широких напульсника, сразу же вцепившиеся в его кожу тонкими иглами.
– Не бойся. Они проведут диагностику, насытят дефицитные клетки, подлечат поврежденные сегменты. Считай, недельный курс восстановления ужали в полчаса-час.
Оскар сел, нащупав руками устеленный соломой каменный пол. Разглядывая цельные напульсники с небольшим дисплеем, он восстановил зрение, после чего, выпрямившись, стал оглядываться вокруг.
– Здесь безопасно. Как минимум сейчас.
Храм для молитвы, тот самый, который упоминал Алви как место встречи. Если только тут нет другого аналогичного. Причем этот, в отличие от того, который они видели у кладбища, был больше, а место перед памятником матери Кассандры втрое больше – здесь человек сто уместятся. Сам же памятник был столь же разрушен, сколь больше предыдущего в два или три раза. Все его куски разделили площадь на две стороны, создав своеобразное укрытие, ведь справа от этой площади, а ныне за спиной Оскара, было каменное возвышение.
– Зачем ты рубил те головы?
Оскару казалось, происходящее сейчас так далеко от упомянутых событий, как бессмысленно звучит этот вопрос. Сам он ощущал подступающую трезвость лишь благодаря работе напульсников, что, к его счастью, мало способствовало активности осознанной мысли.
– Странный вопрос для того, кто даже не представился.
– Ну, я бы мог начать издалека, расспросив о том, кто ты и откуда, но решил не усложнять. Ты пока приходишь в себя, лучше не нагружать тебя.
Оскар сконцентрировался на нем и наконец-то смог воспринять этого незнакомца вместе с тем, чем тот был занят, находясь чуть в стороне, прямо у тела одного из подвешенных, которое сидело на поджатых ногах, спиной к ним, безвольно, безжизненно. Это была женщина, седые длинные волосы свисали вперед, поддаваясь опущенной голове, руки ее были сложены на животе, голая спина, а точнее, позвоночник, чем-то интересовал незнакомца.
– Ты не похож на других… – Оскар внимательно разглядывал этого мужчину: невысокий, небольшая полнота ему в пору, короткие черные волосы с небольшой щетиной, бодрый, мыслящий, осторожный взгляд особенно выделялся перед тем, как что-то сделать или заговорить.
– Как и ты.
С минуту они смотрели друг на друга, незнакомец даже не моргал, сидя на складном стуле, держа руки в замке, он явно желал вернуться к какой-то работе с мертвым телом.
– Ты сильно не переживай, верую я лишь в науку. Измеримое и воспроизводимое всегда было интереснее подкрепляемой яркими красками гипотетической души фантазией. Моя работа…
– Что такое душа?
Вопрос этот удивил его.
– Там была женщина. Она просила сохранить ее душу.
– Откуда ты прибыл?
– Сначала ответь на мой вопрос. Я даже имени твоего не знаю, раскрывать свой дом чужаку небезопасно.
– Меня зовут Адама. Я уже догадался, что ты не отсюда.
– Вот на этом и зафиксируемся.
Вновь они молчали. Оскар упрямо ждал ответа.
– Душа есть нечто большее нашего сознания, даже больше понятной биологии. Она остается после смерти как твоя истинная суть, сохранившая твой жизненный опыт. Если еще проще, то она связана со всеми другими душами. Именно ее проявление отражается в любви, скорби и прочем, что принято просто определять эмоциями. Нечто большее, чем жизнь и смерть, доступное нам лишь посредством того ощущения, которое нельзя понять или сравнить. – Оскар нахмуренно молчал. – Понимаю, объяснение не самое конструктивное. Если еще проще, душа дает тебе жизненную силу, как бы наполняя твое тело и разум умением чувствовать жизнь, ну и других людей тоже. И, что важно, душа остается даже после смерти.
– Понятно, – емко обрисовал Оскар принятие пропасти между пониманием этой концепции и его желанием принимать ее.
– Это чаще пытаются ощутить, чем объяснить.
– Так зачем я тебе?
– Интересная взаимность. Ты здесь явно чужой, напрашивается интерес. Я же вряд ли похож на них в твоих глазах. Люблю поощрять любопытство. Не то время и место принесло тебе несчастие. Стараюсь делать добрые поступки, когда могу.
Оскар отметил, что голос этого Адамы не похож на Библиотекаря.
– Я потерял здесь самых близких людей. Эти… Нерожденные убили их. Потом начали драться друг с другом.
– Последнее я застал.
– Мне не интересна причина. Они что-то не поделили, пусть и так, но меня это не волнует. Ты сам здесь чужой, значит, прибыл как-то. Значит, можешь и уйти с этого острова.
– Зачем ты убивал убитых?
– Под руку попались. Тебе какое дело?! Они уже мертвы.
Адама подумал, посмотрел на Оскара, протянул ему флягу с водой, которую тот настороженно взял. Потом молча достал металлический квадратный контейнер и снял крышку, выпустив десяток мух, которые сразу же полетели к мертвому телу. Некоторые залезли в уши, другие стали ползать, Адама же пристально осмотрел мертвеца лишь глазами, после чего оставил мух заниматься чем-то неизвестным Оскару, пусть это и напоминало некий способ изучения.
– Знаешь, на чем основана вера в душу? На том, что есть нечто большее, чем они и мир вокруг них. При этом на самом деле сама вера важнее доказательства наличия или отрицания предмета этой веры.
– Процесс важнее результата?
– Именно так. Для меня, как человека, который изучает мир, подобное кажется ересью. Таким методом мышления развитие попросту не требуется, что, опять же, ересь. Как минимум в моих глазах.
Мухи вылетели из тела, вернулись в коробку. В следующую минуту Оскар и Адама наблюдали медленные вдохи и выдохи у некогда мертвой женщины. Единственный признак жизни дополнился очень медленным пробуждением функций мозга: она начала разглядывать свои руки, потом ноги, потом все вокруг, при этом оставаясь сидеть на месте.
– Скажи мне, Адама, что, если душу нельзя будет доказать?
– Все зависит от того, что мы зовем душой.
– Хороший ответ.
– Хороший вопрос. Для меня и, думаю, для тебя, душа – нечто такое, чем можно управлять несложными манипуляциями слова, для нее и ей подобных, – Оскар указал на женщину, – истина.
– Ради которой можно убивать.
– Ну, здесь она не сильно отличается от тебя. Ты убивал ради веры в нечто…
– Я просто хотел выжить!
– Зачем?
Оскар смутился от такого спокойного вопроса.
– Ты сказал, что здесь убили твоих близких. Если это была месть, то ради чего? Справедливости, которую некому измерить или зафиксировать, или же, как вариант, стремления почтить их память, что произрастает строго из личной оценки чувств и памяти. – Адама будто и не замечал мрачного, насыщенного гневом взгляда Оскара. – Я не осуждаю. Это нормально. Но почему-то хочется верить, что ты преследуешь цель большую, нежели личное понимание справедливости. «Хочется верить» – даже я поддаюсь этому порыву… допустить нечто большее измеримого.
Оскар с трудом встал, упрямо преодолевая простую физическую тяжесть.
– Ты знаешь кого-то по имени Алви?
– Нет.
– У тебя есть звездолет?
Адама встал во весь рост, почти сравнявшись с Оскаром, который был чуть выше.
– Раз хочешь улететь домой, значит, уже отомстил. Но что если, просто к размышлению, та череда причин и следствий…
– Не смей.
– … не просто так привела тебя сюда?
– Знай ты, что я пережил, так бы не говорил! Я не один из этих, сам выбираю, во что верить, а во что нет! У меня есть дом и народ, который нуждается во мне! Я привязан к ним кровью, настоящей, человеческой. Привязан, как когда-то был мой отец. Если ты попытаешься поставить под сомнение мою веру, то я прямо здесь…
– Завидую тебе.
Оскар удивился этому сдержанному откровению.
– Твоя вера в собственную роль подкреплена историей. Это уже и не вера, а настоящая суть. Такой лидер, как ты…. Такой лидер нужен им. – Адама указал на Нерожденного. – Хочется верить, что ты здесь не случайно. Странно, правда, как порой идеально должна сложиться мозаика для процветания… только вот сегменты не хотят сходиться. Подумай, разве вера в то, что ты здесь не просто так, отличается от веры, что ты здесь лишний? Да, результат разный, но разве он не зависит от свободы выбора?
– Раз считаешь, что этим уродам нужен лидер, так будь им сам!
– У меня нет опыта, как и нет глубинной цели.
– Довольно этого бреда.
– Позволь, скажу последнее, а потом укажу, где твой путь домой. – Оскар неохотно кивнул, уже начиная поглядывать в стороны ради простой сводки окружения. – Когда эта междоусобица закончится, лидеру придется сделать все, чтобы предотвратить повторение, а для этого, с большой вероятностью, придется искать внешнего врага. Ты понял меня. А вот если их возглавит тот, кто пришел из внешнего мира, то лишь он будет мотивирован для объединения. Твое уважение и любовь к своему народу позволят уберечь здешних от вступления в новую войну.
Оскар смотрел в слишком убедительные глаза Адамы, слушал его внушительную речь, даже находил намеки смысла…
– Хочешь факт, человек науки? За одними Нерожденными стояла какая-то баба, там, в Церкви Первой Молитвы. За другими, которые голые, я вижу тебя. Самоназванный человек науки просит меня принять решение на основе веры? Пока что я верю в себя, мои корни и мою историю больше, чем в гипотезы. Скажу больше, я стал верить в них еще сильней. И пусть эта вера слепа, но это мой выбор.
Накаленная атмосфера не достигла предела из-за внезапно появившегося Алви, прибежавшего откуда-то со стороны на последних силах.
