Никита Владимирович Чирков
Вновь: ложный мессия
6
Оскар и Алви бежали со всех ног. Пересекая то, что называлось Скрюченным Кладбищем, они не заметили рассеявшегося тумана, ибо случилось это на подступе к уже плотному высокому лесу, чьи голые стволы создавали картину бесконечного пространства. Травмоопасный путь давался Оскару сложнее ожидаемого, ведь к таким препятствиям он не привык: уж слишком пустынной была территория Монолита, где приходилось содержать искусственный сад и лес ради поддержания благоприятной среды для почти миллиона жителей. Лидирующая позиция давалась ему легким направлением злости на путь размышления о том, как бы поступил его отец во всем этом скоплении очередных неподконтрольных событий… Игорь Козырев был столь же сложным, сколь вдумчиво-тактичным. Если уж и принимал решение, то неподвластное доступным любому влиянием на переигровку. Руководство Монолитом было строгим, но мудрым, последовательным, но целеустремленным. Все эти качества должны быть в сыне, просто обязаны присутствовать, как наследие великого Игоря Козырева! Оскар изводит себя еще больше в терзаниях о далеком ему стратегическом анализе отца, который, будь сейчас на его месте, уже точно нашел бы оптимальное решение всех проблем, имея еще и запасной план на самую актуальную переменную. Оскар должен уметь так же, просто обязан! Но не может… только начиная просчитывать варианты, молодой характер сталкивается со все еще кипящим нравом, так и толкающим просто устроить праведную драку. И от этого различия он чувствует вину перед папой.
– Мы можем хотя бы чуть-чуть отдохнуть?!
Оскар остановился, оценивающе осмотрев Алви с неприкрытым удивлением от такой резкой просьбы. Сердце колотилось, адреналин вытачивал инстинкты с завидной дотошностью. Оскар не желал и секунды промедления.
– Здесь есть ангар? – спросил Оскар недоверчиво.
– Должен быть, наверное. Я вырос на этом острове. – Алви тяжело дышал, опираясь руками на колени, пытался восстановить дыхание. Говорил он, казалось, в некоем состоянии шока. – Улетел на Опус учиться. Это было лет двадцать назад. С того времени летал, работал… Снова летал. Я все это говорю к тому, что это место для меня чужое не сильно меньше, чем для тебя.
– Идем, пока не добрались до этих Судорожных Скульптур. – Оскар отнесся к его откровению легкомысленно, сторонясь излишнего промедления. Алви выпрямился и, кратко осмотревшись, произнес достаточно пугающе, чтобы Оскар развернулся и всерьез обратил внимание на его слова:
– Но мы уже добрались. Сам посмотри.
Краткое влияние Алви способствовало фокусировке на окружении, осмысление же давалось с неожиданным трудом. Огромные, достигающие высоты от полутора до трех метров валуны создавали необъятный нелинейный лабиринт без даже близкого понимания своего местоположения. Расстояние между ними разрешало лишь пару метров в лучшем случае, давя на любого гостя нескончаемой теснотой. Сами же валуны были непростые – внутри них выбивались скульптуры, ручной труд молотка и стамески имел специфические следы воздействия, превращая образы голов здешних мастеров в достаточно грубые фигуры. Большинство фигур успело вылезти лишь на половину или треть, так и не сбросив лишнее для формирования конечного образа чего-то знакомого, чего-то человеческого. Порой попадали пугающе детализированные лица, контраст чему балансировали грубые, угловатые, уродливые страдальцы без намека на очеловечивание, соседствуя еще и с теми фигурами, чей образ становился жертвой переменчивого отношения творца. Почти каждый валун, насколько могли судить Оскар и Алви, умещал от трех до пяти образов человека. Иногда то была семья с детьми, порой и вовсе казалось, что изображают одного и того же, некоего любимчика. Но это было лишь предположение, как в целом и ранние некоторые выводы, ведь многие лица казались не просто одинаковыми – знакомыми, знакомыми настолько, насколько быстро закрывался вопрос целесообразности этого места: Матерь Кассандра взирала на них чаще, чем Оскар подмечал знакомое лицо той, кто неразрывно оказался связан с гибелью его дома, – Любы.
– Какое бы принуждение ни крылось за льстивыми обещаниями, тщетность лечения станет производным надежды и справедливости.
– Как красиво ты заговорил, – с легким презрением сказал Оскар не без странного отвращения к словам Алви.
– Это… Так я борюсь со стрессом. Отягощать вопрос существования пророка не менее болезненно, нежели влияние его внезапного осведомления о грядущем…
– Заткнись!
– На том видео был я. – Алви выговаривался. – Мой голос, мой характер, мое лицо… то был я! Я сказал нам идти в этом направлении… Оскар, сколько бы ты ни знал об этом, это уже будет больше, чем знаю я. Больше не могу держать это в себе.
Оскар внимательно вглядывался в смущенного чуждыми знаниями испуганного Алви со слишком привычным для себя отношением недоверия.
– Запомни главное – ты можешь убить сам себя, но не исчезнешь.
Ошарашенный Алви подошел ближе, терзающее непонимание провоцировало злое неприятие.
– Но я не хочу этого!
– Никто не хочет. Добро пожаловать в клуб.
– Стой, стой. И тебя это не смущает? Там появился этот… кто-то, может быть, я, а потом сообщение, где я…
– Вполне возможно, что твой путь будет другим. Тот Алви, который записал видеосообщение, может, уже умер даже. А может, убьет тебя, чтобы занять место и жить уже в измененном времени. А может, вместе будете, как братья-близнецы. Я не знаю и знать не хочу. – Алви продолжал смотреть на Оскара, преисполненный нужды ориентирования. – Бэккер, который был с нами на Коме, прошел аналогичную петлю. В одном я уверен – это все несет лишь разрушения. И не удивлюсь, если все вокруг связано с тобой.
– Как-то ты пугающе спокоен.
– Я спасу Роду и Настю, а потом свалю отсюда. Наш дом не здесь, а там, на Коме.
Оскар уже хотел закончить разговор, глазами он искал, куда бы свернуть, чтобы пойти дальше, уже толком не обращая внимание на Алви, который, в свою очередь требовал разъяснения.
– Ты был готов дать умереть Насте, а теперь хочешь ее спасти?
– Я думал, она умерла! – рявкнул Оскар в состоянии нападения. – Когда положил ее на землю, то был уверен, что она умерла. И тогда я ощутил страшное облегчение! Это неправильно, я знаю. Но мне стало легче. Просто легче. И я все не мог понять причину такой… Теперь понимаю. Чем мы дальше идем, тем нам все хуже. Тем хуже и людям вокруг нас. А все потому, что мы покинули наш дом. Мы ответственны, потому что потомки тех, кто воздвиг его. А это все вокруг… оно чужое, не мое и не их. И твоя эта временная петля для меня не нова.
Алви не сразу задал вопрос:
– Ответь честно – ты доверяешь мне?
– Помоги мне спасти Настю и Роду. Тогда начну.
– Хочешь знать, доверяю ли я тебе? – Оскар смотрел на него. – Доверяю. Ты был честен со мной сейчас. Хотя мог сказать любую ложь, и… думаю, я бы поверил.
– Ты бы лучше о другом думал: доверяешь ли ты сам себе? – Оскар кивнул в сторону обруча, четко определяя акцент упомянутого объекта доверия.
Несколько минут они шли молча, пока не услышали звук удара о валун. Где-то слева что-то ударяло по валуну с завидной энергией. Только Оскар хотел пресечь любопытство напоминанием об опасности и ускользающем времени, от чего нецелесообразно отвлекаться на и без того опасно долгом маршруте, как тот уже шустро проскочил за валун. Оскар в этот момент всерьез задумался о том, чтобы бросить этого Алви здесь… Но что-то помешало ему это сделать. Сам не знает почему, но он последовал за ним и, минуя несколько валунов, оказался на небольшой площади, все так же в окружении валунов, но те были самыми высокими, сторона внутри круга была с самыми детализированными фигурами разных людей. Некий мужчина подходил к каждой из них и разбивал молотком и металлическим клином их лица со всей личной злобой, какую только можно было представить. Этот мужчина на самом деле оказался чуть ли не стариком, пусть и в крепкой для своих поздних лет форме. В бесформенной футболке без рукавов с рваными краями и таких же примитивных штанах, он безошибочно определялся неким здешним мастером, отныне, судя по поведению, ненавидящим результат своих трудов. Крепкие руки и плечи разрушали вылезающие из валунов образы за каких-то пять-шесть мощных ударов, причем, если падали цельными голова или только лицо, он дробил их на земле, высказывая им разные фразы:
– Вы не слушали – не хотели слушать. Зов донесся избранным. Зов… если бы вы слышали зов… Я смог коснуться его и увидел правду. Ложь слетела с моих глаз.
Этот лысый старик с легкой щетиной и вовсе не замечал стоящего в центре Оскара, полностью отдаваясь своей, видимо, все же далекой до завершения задумке. Оскар огляделся, подметил уже несколько лишенных признаков человеческого образа валунов… заметил кучу мелких обломков под ногами, словно тут ранее была статуя, которую раскалывали чуть ли не до порошка… заметил немного подступающий дождь… но не заметил Алви. Чуть-чуть оглядевшись внимательней, получилось подметить в этом бардаке четкую тропу, как раз напротив того места, откуда он пришел сюда. А дальше, уже в километре, возвышается большая церковь с колоколом под шпилем. Оскар не видел смысла общаться с этим стариком, чьи силы стали потихоньку иссякать, а голос – терять связку слов, превращая обращение в неясные звуки. Лишь аккуратно забрал валяющуюся недалеко стамеску и молоток, аналогичные тем, какими пользуется из последних сил старик. Собравшись уже идти к церкви, он внезапно столкнулся с Алви, который вышел откуда-то слева, мельтеша и спотыкаясь. Уже, казалось, присутствует фактор преследования, но нет.
– Я заплутал. Тут, знаешь ли, еще тот лабиринт. – Взъерошенный Алви лишь кратко столкнулся с тяжелым взглядом Оскара перед тем, как удивиться старику, чьи силы иссякли до того, что тело уже почти перестало слушаться, напоминая о себе редкими конвульсиями. – Я шел на этот звон, но…
– Хватит.
7
Расстилавшиеся по левую и правую сторону от тропы темно-красные розы удивляли не только своим неестественным для этого места видом, но и очень аккуратными грядками без единой лишней травинки. Также были замечены по две штуки на сторону большие деревянные строения простого формата, куда, видимо, складывались телеги и инструменты для обработки земли. На этой тропе, пересекая которую Оскар и Алви ощутили проявившийся дождь, они были слишком на виду – заметить издали их не составило бы особого труда. Причем то, что называлось Судорожные Скульптуры, было чуть ниже, отчего они и не заметили сразу, что все время движутся на легкое возвышение. И вот из-за этого ранее был видна лишь церковь, создав ошибочное предположение о конечной точке пути. Только они пересекли километровое поле роз, так и не промолвив и слова друг другу, как уперлись в целый город двухэтажных деревянных домов из бревен.
Не принимай они во внимание составляющие элементы их дороги с момента своеобразного прибытия на этот остров, здешний город, или, скорее, и вовсе деревня казалась бы спасительным в своей цивилизованности достижением. Невозможно было не вглядываться в детали этого простого, уютного, вполне даже теплого места, постепенно оборачивающего свои отличительные на фоне ранней дикости приятные особенности в пугающего наблюдателя с недоброй волей. Тишина лишь усугубляла неестественную пустоту, врезая новоприбывших в окружение грубыми рваными краями, устраивая странный симбиоз бытовой простоты и раздраженной фантазии чужаков. А ведь то были обычные дома в два этажа со входами с двух сторон на обычных деревянных дверях, окруженных небольшими стеклянными окнами с форточками, да торчащей из крыши печной трубой красного кирпича. Помимо запаха дерева и удивительной свежести присутствовали сладкие ароматы ягод или чего-то подобного, приукрашивая окружение и разными подвесными глиняными горшками с цветами красного и желтого цвета и зелеными растениями. А стоило чуть приглядеться, как внутри отчетливо проявлялись самые скучные, но незаменимые бытовые доказательства обители человека: кровать, стол, шкаф и прочее. Вроде бы достаточно разное своим качеством и исполнением содержание обязано притягивать на личное поощрение любопытства, но ни в один дом они так и не зашли. Ни в один, кроме последнего справа перед обычным перекрестком двух улиц. Там на стене висели картины, в целом, со стороны, не более чем обычные для работы маслом, только вот изображение мужчины, женщины и ребенка не могло не взыскать с памяти тот грубый образ похитителей Роды и Насти. Здесь же была представлена самая обычная, красивая, но простая в своей естественности семья, которую сопоставить с теми похитителями можно лишь в общих чертах мужчины, скорее напоминающего того, кто убил старика, нежели являющегося им. Оскар же подметил еще кое-что, столь же неожиданное, сколь нежеланное, убивающее неестественно-приятную своим добрым уютом атмосферу этого инородного места, – женщина пугающе достоверно напоминала Любу.
– Раньше здесь было вдвое меньше домов… кажется. – Алви чаще смотрел в окна, мельтеша от одного к другому. – Куда же все подевались…
– У тебя здесь есть родные? – Оскар спросил строго, уже готовый к решительным действиям. Алви посмотрел на него изучающе, недвижимо, вновь спрятав свои мысли от любого наблюдателя в тот момент. А потом засмущался и ответил с чувством вины:
– Я не помню. – Оскар не реагировал. – Я хочу выяснить… все, что было до, что сейчас и после, но… что-то внутри бунтует, как если некое нутро оберегает от опасности.
Оскар уже хотел подняться наверх, как Алви спросил:
– Ты по этой же причине не хочешь обсудить или… поразмыслить над спасительной молитвой? Той, которая спасла священника.
– Она его не спасла.
Оскар сказал это твердо, явно защищаясь. Сразу после он поднялся наверх, желая выбраться на крышу, чтобы оглядеться как следует, ненавидя себя за упущенное время этого непонятного маршрута, навязанного очередным парадоксом. Будет ли так, что вскоре или чуть позже он возненавидит себя за упущенную возможность анализа, ныне происходящего в минимально вероятный просчет грядущего? Если же он займется этим, если же вовлечет себя в пока и близко неясную своей глубиной историю, то увязнет в этом. Только в этот раз еще и присутствует болезненное одиночество с живым страхом перед безвозвратностью к тому, кем он был, и недосягаемым воплощением наследия отца, которым он должен, обязан стать. Еще дома его друг Томас сказал очень простую мысль, ставшую советом и опорой, ради ценности которой он отдал свою жизнь: «Нельзя менять прошлое, нам дано лишь будущее». Хороший совет. Оскар дал тогда обещание, что предотвратит угрозу… но не справился… Бэккер все еще жив… пока он не увидит тела, таковым будет факт. И сейчас, здесь, познавая одиночество, путь к дому кажется таким прямым и естественным… но лишь если отсечь всех остальных, чьи жизни он должен спасать… или отнимать.
С этими изнуряющими мыслями Оскар сначала забрался на второй этаж, где вместе со спальней были книжные полки с рукописными текстами, а потом, через окно, нарушая простую безопасность, кое-как все же забрался на пологую крышу, чья ребристая поверхность была скользкой. Ухватившись за кирпичную трубу от печи, Оскар выпрямился, потом и вовсе залез на нее, надеясь на свое тело больше, чем на крепость печной трубы. К этому моменту Алви уже обдумывал, как он будет ловить этого упрямца, ведь упадет тот либо на улицу, либо в узкий проход между домами, а с торцевого окна помочь без собственного риска невозможно. Оскар же не думал об этом, лишь дотошно и быстро выискивал какие-либо ориентиры среди одинаковых домов вокруг главного храма, чья высота достигала чуть ли не двадцати этажей. В сравнении с Монолитом и его четырьмя Блоками по две сотни этажей и во много раз шире это строение… мгновение на эти заключения закончилось открытием – своеобразный храм очень сильно напоминает единственную церковь Наставления Монолита. Ненависть лишь возросла за счет воспоминания еще одной причины развала его родного дома – революции Наставника, посмевшего пойти против порядка его отца, подвигнув не менее красивыми в своей лжи лозунгами передела власти, ужасным результатом чего стала бойня среди только что совсем сплоченного народа… бойни, в которой Оскару пришлось впервые убивать, чтобы спасти не только себя, но и Настю. Революция не удалась, наука победила, но оказалась не готовой к воле Бэккера, отдавшего целую колонию в жертву своего похода против бога.
Как же давно это было… борясь со скользкой поверхностью, Оскар спустился с крыши в жутком терзании этих воспоминаний, толкающих его к страшному, мучительному выводу: без его отца и, собственно, без наследия в лице сына оставшимся народом может править лишь церковь, возглавляемая, вероятно, все тем же Наставником, которого перед катастрофой упрятали в отдаленную тюрьму, откуда сбежали все заключенные в конце того кошмарного дня.
Вернувшись к окну, где так и ждал его Алви, который помог влезть обратно, Оскар сразу же пошел вниз, бросив навязанному напарнику:
– Роду и Настю завели в большой дом через три от нас. Идем!
8
Идя налево от той улицы, которая привела их сюда, Оскар и Алви уже не придерживались центрального положения. Для сохранения преимущества перед противником необходимо сторониться открытых мест, отчего и вынуждены они идти вплотную к домам, все время оглядываясь, прислушиваясь. К счастью, окружение неизменно своей стабильной опустошенностью, будто бы все разом ушли, оставив свои вещи, но никак не следы борьбы или намека на цель отправления и координаты прибытия.
– В какой стороне находится взлетная площадка? – Алви не ответил. Оскар обернулся, наладив зрительный контакт. – Эй! Куда нам идти, чтобы улететь отсюда?!
Усиленный дождь начал смешивать в своих объятиях голоса Оскара и Алви.
– Извини… Лучше я оставлю хоть что-то, чем буду полезен тебе.
– И это ты-то мне говорил про доверие.
– Я просто пытаюсь выжить.
– Неужели все же есть ради кого?
– Чувствую, что есть… Я смотре на те картины и… – Алви запнулся, лицо его замерло, как при столкновении с пустотой. Оскар уверенно пошел вперед, услышав, как за ним последовал и Алви.
Минуя все три пугающе нетронутых событиями дома, они уперлись в Т-образный перекресток: слева направо шла более широкая дорога, с обратной стороны которой как раз и был тот большой дом, рядом с которым через небольшую площадь располагался еще один. Те дома и еще несколько, составляющие странный комплекс трех- и четырехэтажных строений вокруг площади, располагались уже слева от церкви, что давало возможность обогнуть его.
Оскар внимательно посмотрел налево, откуда принесли Роду и Настю, потом направо, чей тупик был невидим отсюда, но путь шел мимо церкви и больших строений. Все было пугающе опустошено. Нужный домик был без окон. Левая часть была с один этаж, а вот вторая половина справа – уже двухэтажная. Оскар сказал Алви, чтобы тот присматривал за улицей, пока сам пойдет внутрь. И только он оказался у двери, как, чуть приоткрыв ее наружу, обнаружил отсутствие каких-либо разговоров или любых звуков. Медленно открывая ее, чтобы углядеть содержимое, сразу же готовя клин в левой руке, а молоток в правой, готовясь к суровой схватке, Оскар внезапно столкнулся с самым благоприятным условием: Рода была одна, дверь направо, видимо, куда ушли остальные, цельная – значит, их не увидят. Быстро зайдя вовнутрь, сразу же подметив еще одну дверь напротив входа, которую можно использовать для бегства. Оскар подошел к Роде, которая уже была без цепей, просто сидела в углу, поджав ноги под себя, закрывая лицо.
– Рода, это я, все хорошо, мы проследили за вами. Это долгая история, но так надо было. Мы с Алви здесь, сейчас забираем вас и сваливаем отсюда, он знает, где можно добыть звездолет, надо только добраться. Так что соберись, осталось немного.
Когда она показала лицо, то раскрыла и синяк на правой щеке, явно оставленный одним точным, жестким ударом. Глаза же ее тонули в волнах горя и слабости.
– Где вы были?
– Сейчас не до этого. Они вернутся в любой момент. А ну, соберись! Сейчас не время для…
– Когда они пришли, я попросила помощи. – Рода заговорила отрешенно, скорее для себя, собирая разрозненное прошлое, перед тем как решить будущее. – Я кричала… просила… Настя умирала, времени не было. А я была одна и не знала, что еще делать. Но они не слушали. Им было просто плевать. Если бы не она, я бы убежала. Внезапно кто-то вылез из-под земли. Рядом с нами, начал выбираться прямо из той мягкой земли, словно из могилы. Это было не с какой-то целью. Оно просто хотело жить, вот и пыталось… пыталось жить. Их это удивило. Удивило настолько, что они позаботились о ней так, как о родной. Может, она и есть им родная. Мы же были на кладбище. Они вытащили носилки из того дома, аккуратно положили ее, чтобы унести. Но Настя умирала. А меня не слушали. А раз меня не слушали, я решила добиться внимания силой. Все оказалось зря. Оскар… Настя умерла. Они похоронили ее. Похоронили, даже не проверив… жива ли она…
Лишь только Рода закончила очень глубокое, полное боли очертание кошмара, как сменился статус этой спасательной операции – в комнату вошел один из похитителей. Руки Оскара незаметно ослабли под натиском шокирующей правды, чем воспользовалась Рода, выхватив из них стамеску и молоток, дабы, без промедления кинувшись на похитителя, успеть нанести смертельные раны сначала в пах, а потом и по горлу. Она не кричала, чего ранее вполне можно было от нее ожидать; она ничего не говорила, хотя имела авторитет ответственного лидера; она предстала столь расчетливой, сколь ушла в новую крайность привычного ей звериного нрава. Хладнокровие, строгость и осмысленность представили ее другим человеком. Алви вошел и не успел и слова сказать, как услышал от Роды: «Уходите». Она встала во весь рост, посмотрела на Оскара, прервав его попытку перечить ее воле, крепко его поцеловала, и не успела закончиться минута с момента прихода Другого, как появившийся еще один столкнулся с нападением. Отчужденная, искалеченная морально и эмоционально, она ринулась внутрь с единым бескомпромиссным желанием убивать, дабы забыться в этом танце боли и злобы, мстя уже не только за лучшую подругу, но и за все то, чего она лишилась, знаменуя свою победу над собственным выбором… собственной смерти.
