Никита Владимирович Чирков
Вновь: ложный мессия
9
Люба аккуратно села, скрестив ноги, на носовой части корабля, позволив голубому небу охватить ее со всех сторон, увлекая своим невинным простором ради хотя бы мимолетного расслабления перед непростым временем. Но уже пару минут спустя она увидела вдалеке мрачные, пронизывающие все и вся тучи, плавно, чуть ли не с напускной нежностью, тянущиеся со стороны пути их назначения. И, узрев это смещение оттенков, приняла то, что и так знала: ей хочется этого неистового шторма, единственного в своей бескорыстной воле, способного по-настоящему отчистить ее от пепла мертвого мира.
– Зачем ты привела их? – Вопрос, заданный пришедшей Изабеллой, не скрывал личной претензии к самой Любе. Изабелла встала в паре метров, поглядывая сверху вниз на Любу, чья внешность сорокапятилетней красивой, мягкой женственности удивительным образом совмещалась с властным, глубоким жизненным опытом взглядом. Сейчас ее испачканные пеплом светлые, когда-то красивые длинные волосы свисали вниз, скрывая половину лица, а майка со штанами, так же как и у Изабеллы и Беккера, были пропитаны смертью, забравшей цивилизацию Опуса.
– Я не против. Хоть кто-то выжил. А вот твой интерес в их жизнях мне не ясен.
– Не всегда есть контекст. – Люба проронила эти слова слишком неряшливо для себя, немного настораживая отрешенностью. Она глядела на изрезанную тонкими линиями шрамированного характера левую руку, чья моторика не до конца поддавалась ее воле. Эти линии создавали неестественную паутину по самое плечо, некоторые исходили от пальцев и заканчивались прямым углом, другие пускали ответвления, казалось, все эти черточки уходят под кожу, составляя внутри части некоего изящного организма.
– Скажи это им! – Изабелла злилась, глаза ее пылали. – Ты одна решила оставить Опус в руинах, одна решила, чтобы от миллионов людей остался лишь прах! Ты могла уговорить Кассандру и Клендата вернуться в прошлое, начать новый круг и спасти всех. И не смей вновь говорить о рисках. Если ты думаешь, что, взяв на себя роль самой смерти, ты спасла меня от этого, то ты ошиблась, мама!
Последнее слово вынудило Любу поднять голову и встретиться глазами с искаженным от злобы и слез лицом дочери.
– Чего ты хочешь? – Люба спросила это почти невинно.
Изабелла все внимательно смотрела на нее, выискивая в глазах тот сокрытый мир, который ей не понять, да и она не сильно-то хочет. Ее воротит от одной мысли стать такой же, как Люба. Так что думает она втройне: Люба не может не знать об обещании Клендата привезти ее и Бэккера к Колыбели, как и вряд ли не знает, чем эта Колыбель является на самом деле и для чего. Эта вынужденная борьба еще больше погружает ее в одиночество, ибо знает, что и Бэккер не на ее стороне. Про ее родство с ней она узнала не так давно, чтобы привыкнуть к этому… но как ребенок, воспитанный без родной матери… нечто потаенное в глубине ее желало неестественного между ними для их нынешнего ужасного положения.
С несколько минут они молчали, смотря друг другу в глаза с особым вниманием и претензией. Этого было достаточно, чтобы Бэккер вновь увидел противостояние двух сильных характеров матери и дочери, пронизывающих сквозь нрав определенную смесь уважения и поддержки друг другу, и это, на его удивление, всерьез радовало, как нечто знакомое и понятное, немного и вовсе ностальгическое. Впервые он увидел это еще на орбите Комы, когда познакомил их на станции Эфир, сразу после гибели Монолита.
– Спасибо тебе. – Бэккер обратился к Любе, разрушив сильнейшее напряжение между двух непреклонных друг перед другом женщин. – Ты пришла вовремя, иначе бы они и правда убили бы того идиота, что начал загонять им про виртуальный мир.
– Его обсуждать не будем?
– Уже обсудили. Изабелла, хватит, все хорошо, прошлое… в прошлом.
– Он был там. Он все знает, как…
– Я не вижу смысла тормошить причины. Хочешь, чтобы тебя… меня и ее на куски порвали? Там почти пятьдесят человек, лишь некоторые стали нам доверять, с поправкой на недолговечность этого союза. Люба помогла им на Опусе, привела сюда, не удивлен, что они ценят ее роль неназванного лидера в своих рядах. Если бы ты их слушала, Изабелла, то знала бы, что они были на углях города без еды и воды почти сутки, раненые и одинокие. И, кстати, она привела сорок восемь… но их было немного больше.
– Скажи-ка, – Изабелла продолжала давить, – если ты ее так защищаешь, то почему оставил, уйдя со мной на этот корабль?
– Потому что она свободна сама принимать решения. А я не нянька. – Жесткий ответ пробудил в нем того самого, упрямого, своевольного и бесстрашного наглеца.
– Представим, что убедил. Дальше будем вести себя как… обычные люди?
– Мы и есть обычные люди. – Люба закрепила важность своих слов, встав, чуть размяв спину и шею, зачесала волосы назад, наконец раскрыв все лицо, которое, вопреки пережитому, не потеряло свою необычную красоту. Все в ней говорило о превосходстве над Бэккером и Изабеллой. – Ради этого безвозвратно похоронен Опус. Тебя ждет любимый мужчина на Колыбели…
– И это не твое дело! – Изабелла не стала сильно скрывать переживание насчет правоты Любы. – Мне придется рассказать ему все… смотреть прямо в глаза и сказать, что я не справилась. И ты мне для этого не нужна.
– Я знаю.
– Что-то мне кажется, – решил вмешаться Бэккер размеренно и вдумчиво, – что вам еще многое предстоит обсудить и усвоить. На это у вас вся оставшаяся жизнь впереди, раз уж наступил настоящий эпилог. Обсудим лучше более важное – Колыбель. Ты солгала им, сказав, что это место еще не введено в действие.
Изабелла и Люба не сразу, но все же разорвали натяжение между ними, перестав сверлить друг друга глазами, обратив внимание на задумчивого Бэккера.
– Это не ложь. Колыбель – это не одно место, а несколько. То, где выросла я, и будет домом для этих людей.
– А где тогда Настя, Рода и Оскар?
– Они в другом корпусе. Там безопасно. Клендат лично распорядился их туда направить. И это его личный проект. Думаю, он для этого тебя и наставлял на Опусе, чтобы ты возглавил выживших и помог им пережить то, что устроила Кассандра. И нет, Люба, я не верю, что это сделал Клендат!
Люба не реагировала, Бэккер также не стал вновь отстаивать иную точку зрения.
– Есть какая-то связь с ними?
– Нет. Целью было спрятать их, так что забудь о каком-либо контакте до личной встречи. Но за них я не переживаю, Клендат трепетно относился к сети Колыбель, лишних людей он туда бы не пустил. Колыбель была и является запасным планом, своеобразным новым началом на случай его поражения. Врагов-то у нас хватило.
Изабелла проявляла себя ответственно, как и ранее, при людях, изолируя и намек на личные эмоции. Она посмотрела в сторону надвигающегося шторма, ощущая то, что не спутать ни с чем, – приближение к чему-то в хорошем смысле важному, чуть ли не спасительному.
– Я думаю, надо ввести Гранта в этот наш круг осведомленных.
– Ты ему доверяешь? – Люба задала этот вопрос с вниманием на реакцию Бэккера.
– Думаю, сейчас вопрос не доверия, а возможностей. К нему прислушиваются, а конфликт между ними и нами… Мы с тобой очень хорошо знаем, что бывает, когда скрываешь от людей факты, неся все на себе. Пора изменить этот подход, если мы не хотим повторения… в общем, ты поняла. Изабелла? – Лишь сейчас, когда Бэккер окликнул ее, она оторвала взгляд от шторма, встреча с которым случится уже вот-вот. Изабелла вернулась в разговор с тем чувством, которое еще не усвоила, но которое уже понимает, – она больше не одинока. Нечто странное в своей простоте будто бы коснулось ее, лишь слегка, но достаточно заметно, чтобы оставить уникальный след в ее мыслях и эмоциях. Она посмотрела на Бэккера с Любой и потеряла тот момент, когда перестала видеть в них прямую угрозу.
– Если Кассандра и Клендат не вернутся… – Изабелла заговорила с неожиданным принятием, – лучше мы будем последними, кто причастен к ним. Грант станет тем, кто даст людям веру в безопасность.
– На Колыбели есть звездолеты?
– Если хочешь начать поиск выживших вне острова, то я с тобой. – Изабелла звучала и вела себя взрослей, что стало важным начинанием в плодотворном сотрудничестве с Беккером и Любой, которые, в свою очередь, с трудом улавливали фрагмент этого безопасного времени, когда и вправду можно просто побыть людьми.
Солнце, как и все небесное полотно затмило густыми тучами. Через минуту начался ливень. Никакой грозы или молний, лишь стена воды, призванная отмыть их. С момента гибели Опуса в пламени они не мылись, не меняли одежду и не ощущали, что наступил уже следующий день. Лишь сейчас, стоя на одном месте, промокая насквозь, приходит не порицаемое принятие начинания следующей страницы их истории. Бэккер поднял голову и немного раздвинул руки, чуть ли не желая кричать во все горло, покрываясь мурашками от холодного дождя, вот-вот, кажется, способного содрать с него кожу, чего он и не боится вовсе. Люба же опустила голову вниз, позволяя волосам свисать под тяжестью воды, часть которой стекает по шее и спине, омывая ее от старой себя, ведь Клендат и Кассандра дали ей свободу, которой она жаждала чуть ли не с основания цивилизации.
А Изабелла стояла под дождем и вновь ощущала опору, как когда был жив Клендат, даруя незаменимое состояние причастности к чему-то большему. В самый даже и вовсе трудный момент она черпала силы в этом ориентире, находившем ее зов. Только ныне оно переросло в голос, доносящийся из самой материи простора, принимающий ее в свои объятия возвышенной мыслью, известной отныне лишь ей одной. Зов коснулся ее чуть ли не физически, пробудив какие-то новые ресурсы внутри ее мыслей и тела, доказав свое заботливое внимание в ее адрес.
Внезапно к ним подбежал Грант. К этому моменту все трое уже успели освоиться в новом мире, признав свободу от старого. Бэккер первый заметил на его лице серьезную тревогу.
– Двое человек умерли. Отравление или бактериальная инфекция. Рвота, температура, бред и какие-то странные пигментации. Если мы не найдем способ вылечить это, придется вводить карантин, а это значит, что Колыбель пока будет нам недоступна.
10
Усилившийся дождь почти пронзал плоть, стуча холодными каплями по горячему телу, напоминая столь нужный для уставших мышц массаж. Воздух начинал душить, вступая в борьбу с характером, безуспешно подстрекая на поспешную реакцию мысли. Вязкость мыслей притворилась спасительным послаблением, утягивая волю в бездонную яму одиночества, приманивая его к безвозвратному смирению. И лишь последние слова Роды перед казнью в окружении зла позволяют ему не просто выдержать давление наслоившихся плотным слоем событий, но и преобразовать их в броню. «Не дай нам умереть зря» – Рода врезала эти слова в саму его суть, возжигая сокрытое в нем несущее разрушение пламя. Распаленный смертью Оскар выбежал через заднюю дверь, обогнул пристройку к бане и направо, на площадь, где столкнулся со сваленной в единую кучу одеждой тех, кто не имеет личности, лишь образ зла, убившего последних тех, кого он считал и кто был его семьей, теми, кого он обязан был защищать…
Алви догнал Оскара в этот момент, сопроводив некими словами это опасное промедление. Оскар слышал его, но не слушал. Нужно было спрятаться, но вокруг сквозь стену ливня проглядывалась лишь разруха, наблюдать которую в самом городе было бы куда естественней, чем здесь. Все окружающие площадь здания отражали непростую битву между сторонами столь же идеологически разными, сколь непреклонными перед противником. Разбросанные фрагменты стекла стали уликами многочисленных преступлений на почве ненависти, подкрепив этот вывод пугающим количеством рваных брызг бледной крови, ставшей для этого места клеймом смерти. Дополняется все обильным количеством палок, камней и остатков мебели, отправленных на служение войны с единственной целью убивать. Здесь не было ни следа мирной жизни, а всей жуткой разрухе не хватало одного – тел.
На мгновение показалось, что стена холодных капель с тонким дымом тления горы одежды прячет их на самом виду. Когда же позади начали появляться первые преследователи, пришлось продолжить то, что, пусть ошибочно, и можно считать трусливым бегством, но на деле для Оскара это было инструментом поиска места стратегического отступления к возможности не совершить ошибку мстительного характера. Алви внезапно вырвался вперед, минуя все препятствия, он исполнял единственную полезную роль – искал место, где будет шанс подумать. Оскар побежал за ним, из-за спины слышался топот врага, на него давила сама боль, вытесняя малую надежду на даже блеклый шанс выживания Роды. Каждый шаг вперед, все дальше от нее, так, как уже не собираются смотреть назад, принимая лишь грядущее, забывая о возможном возвращении прошлого.
На перекрестке с уже жилыми строениями Алви резко свернул направо, зацепил Оскара осмысленностью этого неожиданного смещения движения. Уже через десяток метров Оскар промчался мимо открытых дверей в два метра высотой, которые Алви сразу же закрыл за ним, заперев изнутри балкой.
– Почему сюда? – Оскар задал этот вопрос из нужды хоть как-то привязать себя к статичному моменту. Бушующая внутри него агония страдания вот-вот и возьмет всю власть над телом, загнав разум в дальний угол.
– Здесь самые толстые двери. И я знаю это место. Здешняя библиотека с музеем напополам. Это место очень ценно, сжигать нас живьем тут не будут. – Алви говорил аккуратно, вычерчивая слова с заботой о слушателе. – Тут и металлические вставки есть.
– Выход один?
– Нет. Но я отсюда вижу, что второй закрыт. – Алви указал налево, туда, где через большой атриум видны аналогичные двери. Сам атриум вмещал в себе несколько столов для чтения, соединяя это место со вторым и третьим этажом, содержимое которых проглядывалось под нужным углом. Большое квадратное здание со стеклянной крышей, откуда свет падал на читальную область, стены же чередовали полки с разнообразием книг и множеством разных древних предметов археологических раскопок, в основном самого бытового содержания. Отдельные шкафы были закрыты за плотными навесными замками. Второй этаж был освещен свечами заметно лучше первого, отчего создавалась странная атмосфера уютного кошмара. Дождь бил по стеклу в потолке, выделяясь самым ярким проявлением звука в этом месте, где чистота и порядок соседствовали с запахом старины.
Оскар схватил какой-то старый меч с простой рукояткой с навесных крюков на стене. Полуметровое лезвие стало значительно более устрашающим именно в его руках и именно в глазах Алви, ставшего для Оскара объектом всего его внимания.
– Прости меня. Мне жаль. Я не хотел, чтобы такое случилось с Родой и Настей.
Оскар стоял в метре от Алви. Тот оперся спиной на двери, говоря вдумчиво, размеренно, стараясь достучаться до погрязшего в боли и злости Оскара, чей мертвый взгляд сверлил Алви насквозь. Было неясно, слышит ли он вообще что-то.
– Я не знаю, почему моя версия из будущего пустила нас обходным путем. Но мне хочется верить, что на это есть причина. Люба не просто так стерла мне память, а потом оставила с вами! Может быть… может быть, Рода жива. Мы не видели тела. А Настя… Я хочу сказать, что моя смерть ничего не изменит. Ты сам говорил, что, убив меня здесь, ты не убьешь «его» там. А месть не принесет тебе мира.
– Здесь он прав.
Чужой голос пронесся легким эхом, пошатнув почти свершившуюся казнь. Оскар начал тонуть в трезвости, Алви же стал поглядывать в атриум в спасительной надежде. Этот мужской голос удивил не только тяжелым уставшим тоном, но и самим фактом произношения внятных человеческих слов. Алви подметил мужское очертание на втором этаже, между книжных полок около перил. Игнорируя Оскара, он подошел к атриуму, чтобы наладить своеобразный зрительный контакт, но этот неизвестный лишь листал одну старую книгу, чьи страницы были толстыми и тяжелыми.
11
– Кто вы такой? – Алви старался украдкой поглядывать на Оскара, который встал чуть в стороне, как бы прячась за книжным шкафом, выглядывая на этого неизвестного с самыми неприкрытыми подозрениями.
– Тот, кто ищет правды. Библиотека всегда была… особенным для меня местом. «Знание должно работать на человека, а не наоборот». Мудрые слова, которые я не сразу понял.
– Как вы… то есть… Вы не тревожитесь за свою жизнь? – Алви аккуратно подбирал слова.
– Моя роль библиотекаря несет ответственность лишь за истории в этих стенах.
– Но эти истории когда-то…
– Уже давно они лишь здесь. – Библиотекарь кратко отрезал размышления Алви. – Я не причиню вам вреда. Но и помогать не буду.
– Тогда зачем вы заговорили с нами?
– Возможно… я просто захотел быть услышанным. Ну а возможно, судьба привела вас сюда не просто так. Не похожи вы на тех, кто ныне здесь живет. Возможно, как раз вы и должны услышать историю происхождения Церкви Первой Молитвы.
Алви с Оскаром переглянулись уже заметно более осмысленным принятием друг друга вне рамок вражды, желая все же услышать этого Библиотекаря, прячась за его повествовательной историей от трагического исхода Роды и Насти. Вокруг не было и звука толпы, казалось, они попали в изолированное от всего остального острова пристанище. Лишь низкий тон Библиотекаря скрывал дышащую жутью немоту этого места.
– Реальную оценку влияния отдельных имен на формирование истории за неимением неоспоримых фактов можно лишь предполагать да строить версии, отталкиваясь от личного представления о мире. Сколько бы я ни рассматривал спрятанные улики истории, навязывается своей простотой лишь грубая составная легенда. Обнаруженные пробелы далеки от закономерности, принимать их надо с условием случайности. Какими бы далекими ни были смутные сопряжения имен и событий, приближение к настоящему фиксирует обрастающую достоверность, сокращая критику в угоду принятия удобства.
– О чьей истории ты собрался рассказать? – Алви хотел ускорить этот странный момент сложных размышлений Библиотекаря.
– Имена их записаны четко и ясно – Ланиакея и Экзюпери. В одних отрывках они упоминаются создателями известного нам материального мира: свет, воздух, планеты, звезды… В других – они лишь творцы рода человеческого. Но неизменно их всеобъемлющее влияние божественной возвышенности с необъятной нашей мысли формой. Кое-где были наскальные рисунки с огромными руками, охватывающими планету в объятиях тепла ладоней. Реже встречалось представление их как света и тьмы, сталкивающихся в объятиях, рождающих в глубине своей зернышко человеческой жизни. И вот тут, с разными малыми виляниями, создание человека. Они не знали смерти. Возможное перерождение служило им аналогом пугающей нас кары – неизвестно, но противоречий этому подозрению нет. Встречал интересные выводы, мол, каждая планета Вселенной является остатками их пребывания, как оставленное сущностью, неспособное нести жизнь тело, нуждающееся в замене на новое. Звучит и представляется очень красиво. Объясняет их тягу к любви. Бескрайний мир одиночества подходит для любящих в угоду проявления этой любви. И вот они искали друг друга в объемах времени, нам неподвластных. Находили, теряли, тосковали… Вновь и вновь жили и умирали, оставляя следы своего бытия наследием пустоты. Неизвестно как, но жизнь они все же создали. Жизнь человеческую. Создали из любви, ибо время их пришло. Я вижу два варианта: люди стали их продолжением, как разделенный на сотни кусочков богатый образ разумной жизни, либо же первые наши предки были просто удачной комбинацией среди многих проявлений божьей любви. Но суть в целом не меняется – Ланиакея и Экзюпери еще много столетий были рядом, приглядывали за тысячами творений своей воли, вкушая поклонения в знак благодарности за право жить. Есть несколько манускриптов, изображенные на них образы женщины Ланиакеи и мужчины Экзюпери несут дары людям, чьи колени всегда преклонены.
Алви и Оскар не могли не поискать глазами эти манускрипты, некоторые из которых уже виднелись на аккуратных полках вокруг читального зала, почти под потолком, на переходе между этажами.
– Куда они делись потом? Неизвестно. Последнее упоминание их присутствия записано на скрижали, чей анализ подтвердил возраст примерно в тысячу лет. Самое раннее из найденного на раскопках датируется двумя тысячами лет. Десять столетий они были богами в глазах людей. А может, и правда таковыми были… Тогда была создана первая внушительная цивилизация. Не ясно только, как тогда, любящие боги позволяли войны, голод, болезни и природные катаклизмы. Хотя то мог быть их план воспитания, а то и причуды сложных характеров. Но есть и более… сложная версия.
Библиотекарь отошел в сторону, тяжесть его голоса ощущалась физическим давлением в каждой кости. Вернулся он уже с другими книгами, возобновив свое повествование.
– Темпус и Фатум. Два имени, две сущности бытия. Не ясно, были они таковыми обозначены по наитию чувства или же существовала конкретная опора для выявления их как Внешние боги. Пришедшие откуда-то… откуда-то. Самое раннее, что было найдено с упоминанием этих имен, я держу в руках. Эта большая книга глубока на мысли и чувства того, кто, наблюдая за их присутствием, делал свои заключения о том, какую же пользу или вред несут они. Рукопись в гробу этого человека пролежала семьсот лет. Человек этот был похоронен скромно, будто бы втайне, спрятав себя и свое отражение в этой книге отдельно. Каменный гроб примитивного образа оказался надежнее многих великих конструкций того времени. Неясно, где сейчас скелет этого человека. А пол и принадлежность его остаются где-то в прошлом, ибо рукопись эта не отражает его образа в обществе. Сказание его и является в каком-то смысле им самим. Но его фиксирование истории поражает. Особенно поражает охват в несколько столетий, упомянутых простой Синтезированной эпохой. Не эпохой синтеза, а именно Синтезированной эпохой. Человечество расцветало в лучах науки, позволившей нарушить законы самой смерти. «С преобладанием ума увядало сердце». В рукописи не упоминается последовательность, лишь размышления о вариантах, жаждущих стать фактами. Однажды Темпус и Фатум разгневались на людей за их пренебрежение жизнью и покорение силе смерти, искажая ее в свою выгоду, нарушая порядок перерождения, установленный во Вселенной еще Ланиакеей и Экзюпери. Противостоять их жажде усмирить человеческое проявление непреклонности смогла лишь та, которую автор почему-то описывает лишь именем – Кассандра. Неясен даже возраст. Были те, страдавшие отречением от старых богов достаточно, дабы примкнуть к воле Внешних, объединившись с ними ради справедливого суда над кощунством Синтезированной эпохи.
Темпус и Фатум нанесли на людей порчу, чтобы с разросшимся количеством их сократилась и вера в свое превосходство над самой жизнью. Но до конца не ясное стремление Кассандры создать новый вид мыслящей жизни спровоцировало эпидемию болезни или же того, что здесь именуется «чума»… что вынудило ее взять эволюцию в свои руки. Хм…. «рукописная чума»… теперь я понял. Вернемся к истории. Кассандра смогла найти способ победить гнев Внешних богов. Апогеем Синтезированной эпохи стали те, кого называли Нерожденные. Кровь их была бледна, фигуры лишены дефектов, ум же видел мир коллективным соединением чувств и мыслей. Выносливость их превосходила человека, Восковая кровь же выделяла их среди людей так же, как непреклонность Чуме, косившей миллионы людей по всем планетам. Синтезированная эпоха подошла к концу в момент, когда Кассандра, устав от несправедливой печальной войны с пораженными Чумой людьми и гневом Внешних богов, смогла уберечь последних своих созданий на острове. Острове, который ранее был частью материка. Автор закончил мысль об окончании Синтезированной эпохи всего одним выведенным с большим усилием и страстью словом на половину страницы: Компромисс.
– И как это должно нам объяснить то, что происходит сейчас?
– Стоящий рядом храм не просто так называется Церковью Первой Молитвы – раньше богам не молились. Это ввела и навязала Кассандра. Он был первым строением этого острова, когда тот отделился от материка.
– Но они разрушили ее памятник в отдаленном храме, который у Скрюченного кладбища?!
Раздраженный голос Оскара прокричал вопрос, ответ на который не удостоился быть ни произнесенным, ни услышанным. Библиотекарь внезапно скрылся за полками с книгами, уйдя куда-то по своим делам так, словно и не было тут гостей.
– Я не особо интересовался историей или археологией, – Алви искал ответы в услышанной истории, – но помню, что это место ценили из-за предметов высокой ценности. Если эти Нерожденные…
– Заткнись. Нам эта история, которую он поведал, словно учитель, не дает ни ответов, ни даже определения сторон. Опус основал мой дом еще сотню лет назад, а потом все было уничтожено настоящими монстрами, чей хозяин лежал в своей гробнице на Целестине – спутнике Комы. Эти факты неоспоримы, потому что я лично все это видел. Мы с Родой и Настей все это видели своими глазами! Как и видели гибель всего вокруг нас!
Оскар уже не просто ненавидел это место и весь этот остров – презрение переполняло его, отравляя желанием разрушать до самых костей. Этим он незамедлительно и занялся, словно подгадав к моменту, как в запертые двери начали биться Нерожденные. Взяв свечу, Оскар поджег книги в шкафу, парируя внезапное отречение от такого метода Алви:
– Раз оно такое святое и важное, значит, спасать его для них будет важнее, чем ловить нас!
Алви не знал, что ответить. Двери почти выломались, Оскар будто бы и вовсе получал удовольствие от разрастающегося пламени, которое начало переходить на старый сухой шкаф.
– Идем!
Алви побежал к выходу. Оскар поглядывал назад, жадно желая увидеть на лицах Нерожденных шок и боль от сжигаемых артефактов их мира. Но не успели они выломать двери и попасть внутрь, как выход из библиотеки оказался в шаговой доступности.
