Никита Владимирович Чирков
Вновь: ложный мессия
12
Оскар ощутил жар разрастающегося пламени за мгновение, как Алви закрыл двери в библиотеку, успев подметить и произнести, что снаружи проход не закрыть, – две большие створки ведь открывались вовнутрь, отчего там и была перекладина. Но отвлекающий маневр работал, выкроив драгоценные минуты для беглецов, чья вина в глазах Нерожденных все возрастала. Оскар быстро срисовал окружение: бежать можно лишь вперед, мимо очередных домов, слева и справа которые были лишены дверей, окон и мебели, причем сами строения были далеки от новизны, дабы считать их необжитыми. Пока они бежали вперед, поглядывая назад, Оскар заметил, как со второго этажа ныне задымленной библиотеки по хлипкому веревочному мосту сбежал сам Библиотекарь, прямо в так называемую Церковь Первой Молитвы, чье окно в полтора метра без рамы и стекла послужило входом. Сама церковь была столь же старой и большой, сколь пугающей и давящей одновременно, будто бы у нее есть свой характер, злить который равнозначно взыванию к непременной гибели. На самом верхнем балконе с открытыми сторонами пульсировал теплый свет, словно сердце накачивает жизнью эту квадратную каменную церковь с колоколом наверху. Как раз под этим колоколом и был балкон на каждой стороне некоего верховного этажа.
Оскар все повторял себе: «Алви приведет к звездолету». Вновь и вновь он вклинивал эту спасительную мысль в бурую презрения и ненависти ко всему этому острову и островитянам с какой-то мудреной мифологией. Все это не просто чуждо ему, оно каким-то странным образом меняет его изнутри, делает кем-то другим… не тем, кто нужен Монолиту и его народу. В своей чуждости Оскар начинает видеть некоторую пользу – с наименьшими проблемами морали и нравственности получится нанести максимальный ущерб потенциальному врагу Монолита.
Все дальше от Библиотеки Оскар и Алви столкнулись с неожиданной преградой – стена из разрушенных домов с накинутой поверх камней мебелью для массивности. Целых два ряда двухэтажных домов превратили в нагроможденную преграду между самим поселением и открытыми садами. Они с трудом залезли наверх, дабы перелезть это искусственное возвышение высотой и шириной в два метра. Сверху и увидели, как не хватает целого ряда строений вдоль этого «забора», чья длина в километр замыкалась с двух концов угловыми домами, явно оставленными для наблюдения. Это выглядело странным, неестественным, оттого и пугающим. Дождь прекратился, мрачные тучи чуть успокоились, придав серо-черному виду большой контрастности за счет лучшего обзора того, что скрывалось за этой «стеной». Полукилометровое поле уже перекопанных грядок с отсутствием нового засевания и обработки, отчего мокрая земля стала превращаться в неприглядную массу. Ее искусственность была видна за счет ровности, стыкующейся с густым лесом больших лиственных деревьев, разглядеть принадлежность которых отсюда было трудновато. Но уж что-что, а видневшиеся горы вдали через несколько километров начинали раскрывать свое лицо не в последнюю очередь из-за отступа тумана. Оскар и Алви даже засмотрелись на этот обширный вид простой, понятной, сотканной осмысленной рукой фермерской идиллии. Оскару всерьез казалось, что лишь сейчас он задышал полной грудью свежим воздухом, насыщающим его уставшее тело живительными волокнами. Этот простор был еще более увлекающим в свои объятия, нежели тот космический, встреченный им еще на спутнике Комы Целестине, когда чернящая тьма Вселенной шокировала своей инородной доступностью простому человеку. Минута казалась целым часом, что осознал он в тот момент, как Алви вырвал того из мгновения, ставшего этаким карманным уединением, кратким заключением:
– Похоже, они потушили библиотеку.
Коснувшись умиротворения, Оскар обернулся и взглянул на задымленное поселение со знакомым запахом гари, подметил активную деятельность Нерожденных в борьбе с огнем и отсутствие доказательства преследования. Вернув концентрацию, он стал спускаться вниз, жаждя оказаться в том лесу, дабы отчиститься от грязи и злобы. Но только его ноги коснулись мягкой вспаханной земли, руки его сразу схватили кусок, дабы усиленно потирать в ладонях, словно некий ритуал очищения. В тот момент, как испачканными руками он растер лицо, повинуясь странному наваждению, втирая грязь в кожу и голову, желая уже закопаться в нее в порыве то ли страха, то ли боли… на обруч только что спустившегося Алви пришло новое сообщение.
Воспоминание 2
Сколько бы жизнь ни учила – предела нет. Может, пора мне научиться. Уж лучше мне, чем тебе. Отвечать на прямые вопросы? Нет. За ними всегда следуют другие. Нельзя, чтобы знание определяло путь. Тупая мысль теперь кажется мне самой разумной. Самой… естественно-чистой. Мне не описать… не описать то, как сложно мне сейчас говорить. Как сложно решать, что говорить… а что нет. Напоминает сраную паутину, когда знаешь, что, дернув одну нить, заденешь другие, вот и тратишь целую вечность на стратегию, вычисляя уже не победу или поражение, а минимальный ущерб, постепенно, сам того не замечая, одобряя малый ущерб, как меньшее зло… не замечая легкость увеличения этого минимально допустимого ущерба. Раз ниже никак, значит, привыкнем к чуть-чуть большему, а там и еще повысить можно, и еще… еще… Еще! Раз нормы больше нет, пора перекраивать общий подход. Ущерб-то все равно будет. Так пусть его выберет не разум. Пошел в жопу, этот разум. К сути. Буду говорить прямо. Отчасти и для себя самого. Вспомнить причину, оказывается, не так-то и просто. Но вспомнить надо, раз забытье не сыграло должным образом. Когда изучаешь историю мироздания, копаешь все дальше по трупам предшественников до самого далекого куска происхождения… Масштаб меняет оценку выжимки. Нужно сохранять трезвый разум, чтобы выводы имели пользу для настоящего. Ох, что-то опять сложно мне становится. Так. Значит, так. В жопу историю. Важно не что, а зачем. Цель все же оправдывает средства. А остальное может идти куда подальше. Без цели и средства не нужны. Ну вот и пора вспомнить. Вспомнить, что есть любовь. Хах, мда, вовремя, идиот. Много ли надо мужику? Нет, не много. Мы хотим любить, потому что потенциал развития, значимость чему любовь и придает. Каким бы сложным ни был путь, спасают нас мысли о тех, кто нам дорог… кого мы любим и ради кого готовы на все невзгоды, лишь бы уберечь любимых от горя. Готовы порой и весь мир обрушить, считая это приемлемой ценой за сохранность любимых. Более того, легко игнорировать их же мнение на этот счет, страшась собственной боли до такой глубины, что и благородный выбор близких кажется неверным. Знал людей, которые и мечтать не смели любить достаточно сильно, что руки развязываются и страшное решение уже и не страшит… Тебе есть кого любить, есть ради кого страдать. Помни это, идиот тупой, просто помни. Уверен, ты чувствуешь пульсирующую пустоту внутри себя… чувствуешь тоску, скорбь и одиночество. Это мучает тебя, потому что она уже давно в нашей жизни. Мы вместе здесь выросли, на этом Острове. Потом вместе учились на пилотов, вместе изучали звездолеты, да и летали вместе. Никогда не было такой умной и доброй, волевой и сильной. Мда. Она познакомила меня с Любой. Потому что верила в нечто большее. А я не верил. Всегда был простым. Как же мне не хватает того времени… Казалось, можно рукой вернуться туда и просто… зафиксироваться навечно. Банальщина, но честная. Моя любовь к простоте не состыковалась с ее большой ролью, которую ей дали свыше… которую она была рада взять. Мда. Любовь к ней вынудила меня делать то, что она же мне и навязала, хотя сам я был против. Но не мог перечить ей, потому что для нее это было важно. Ее жертва была важна. Ненавижу это все! Но уж… мда. Короче. Пусть чувства ведут, а не разум. Разум уже натворил дел. Натворил так много и сильно, что мир заслуживает обнуления. Для этого, тупой урод, ты должен выбрать ее, а не мир. Выбрать любовь, вашу общую, чистую и невинную. Ну а если выберешь разум, оценку добра и зла, ставки человеческого фактора и тупую надежду на новое начало на старых костях! Ну, что заключить тогда, как незаслуженное… это вот все. Если и есть момент в истории, когда один человек важнее мира… когда любовь важнее логики и разума… когда мгновение важнее вечности… ну, ты поймешь этот момент. И теперь, уж я надеюсь, балбесина, ты поступишь правильно. Никаких полутонов! Вечность не обладает ценностью. Вновь, надеюсь это воспоминание будет последним.
13
Оскар шел неспешно, позволяя ногам немного утопать в мягкой земле, вдыхая свежий влажный воздух, поглядывая на серые, мрачные просторы вокруг, где темно-зеленые деревья впереди напоминали отражение оставленного за спиной города. Этакое междумирье, которое хотелось растянуть достаточно, дабы хоть чуть-чуть отдохнуть перед выбором одной из сторон. Ему нравилась тишина, особенно в перерывах между словами следующего за ним Алви, продиктованными привязкой к чуждому его пониманию истории.
– Я был бы не против любого намека хотя бы, как мне относиться к этому воспоминанию. – Алви уже начинал злиться. – Меня подвигаю я сам из будущего что-то сделать, но непонятно, что и когда… Да и эти рассуждения о любви еще… лишь усугубляют мое отношение ко всему этому бреду. Если где-то есть та, которую я люблю, но… может быть, из-за этого Люба и я стерли мне память? Как думаешь?
– Я думаю, – лениво заговорил Оскар, все увлеченный просторами вокруг, – это сообщение пришло сейчас из-за Библиотекаря. Скорей всего, это был ты из будущего, который что-то искал в нашем настоящем.
– Почему ты так думаешь?
– Ну, во-первых, я не видел этого… Прыгуна, как было на кладбище и на звездолете. А во-вторых, это единственное объяснение, почему Библиотекарь тратил наше время на какую-то сраную мифологию. Похоже, тебе предстоит вновь принять решение о судьбе нашего мира.
– А если я не хочу?
– Это никого не волнует.
– Отсюда ты так спокоен?
– У меня большой опыт быть участником причин и следствий против своей воли. Сейчас я рад лишь одному, что я – не ты.
– Да, тебе везет. Ты хотя бы знаешь, чего действительно хочешь. Да и есть куда вернуться. У тебя есть дом… свой народ. Ты готов быть лидером, а я… сам не знаю, чего хочу по итогу всего этого. Кажется мне, что моя задача – уберечь тебя, чтобы ты спас людей и возглавил их.
– Хорошее утешение.
Следующие несколько минут они шли в тишине.
– Что, если у нас не получится покинуть планету? – Заданный невзначай вопрос вынудил Оскара остановиться, развернуться и вцепиться тяжелым взглядом в глаза Алви.
– Не забывай, смерть Насти и Роды на твоих руках!
Алви стойко выдержал мрачный напор Оскара. Опыт этого долгого дня сказывался на нем не сильно меньше, чем на Оскаре.
– Попробуй мы их освободить, погибли бы сами. Прыгун спас тебя.
– Вот и не сомневайся. Я выберусь отсюда! С тобой или без тебя.
– Я думаю, мы должны все сделать вместе. Если меня можно убить, а он не исчезнет… то почему он просто не сделал бы так, заняв мое место… собой? Зачем такие сложности, если…
– Хороший план. Возможно, это уже случилось. Врать мы все умеем.
– Поэтому ты и важен. Даже зная, что я могу лгать, все равно доверяешь, потому что ты лидер, который готов рискнуть собой ради других.
Оскар и Алви смотрели друг на друга с минуту-другую. Оскар держался за эту тяжелую ношу наследника своего отца в роли лидера Монолита так, как держатся за последний глоток воздуха, отсрочивая скорую смерть изо всех сил. Боль от смерти Насти и Роды пронзала до костей, утихая лишь при мысли о долге перед их памятью. Ему уже начинает казаться, что все это было предначертано, дабы вернулся он домой готовым править твердой рукой и трезвым разумом, спасая остатки народа чудовищными решениями, клеймящими его заслуженным званием монстра, нужных для победы над другими монстрами.
Гром колокола разнесся вокруг, пошатнув саму материю. Прямо оттуда, с верхушки Церкви Первой Молитвы, он звенел и звенел, тяжелым эхом пронизывая всю округу своим могучим характером. На балконе в их сторону они заметили женскую фигуру под белой мантией со скрывающим лицо капюшоном. Она стояла в центре, почти статуя с повернутыми ладонями вперед опущенными руками. Оскару пришлось отдернуть Алви, который увлекся разглядыванием этой таинственной фигуры, игнорируя даже обращение к нему, как завороженный.
Они успели пробежать почти две трети поля, как под пульсирующий, словно сердце этого острова, звон колокола Нерожденные стали спускаться с той самой стены, напоминающей хребет. Несколько десятков, одетые в плотную одежду здешнего покроя, с топорами, вилами и лопатами, двигались они уверенно, широкой шеренгой, прямо в сторону Оскара и Алви.
Сразу же за первыми деревьями они узрели столь же ужасное, сколь неожиданное – почти на каждом из стволов, чьи ветки и листья начинались с высоты почти два метра, явно против воли висели подвешенные за руки люди. На растянутых в обе стороны руках, эти взрослые мужчины и женщины были мертвы уже какое-то время от множества колотых ран в области живота, рук и ног. Все были голые, бледная кровь превратила почву в нечто напоминающее состояние Скрюченного Кладбища. Их были десятки и десятки, чуть ли не на каждом втором дереве, почти в одном положении некогда была произведена настоящая казнь. При этом возраст их был явно около преклонного, внешне же они отличались от Нерожденных – более щуплые, седовласые, потертые жизненным опытом со всех видимых сторон. При этом никаких надписей или знаков – лишь голые, висящие на растянутых руках мертвые тела. Оскар и Алви уже не слышали колокол, лишь шагали вперед, все время оглядываясь, желание спрятаться от Нерожденных отступило перед стремлением скорее выбраться из этого кажущегося бесконечным ужаса. Сам того не заметив, Оскар стал подмечать деревья: яблони, груши, вишни… многие другие ему были неизвестны. В гуще измазанной бледной кровью земли сгнивали бессчетные плоды этих деревьев. Сквозь отвратное и мерзкое было обнаружена их главная ошибка.
– Мы оставляем следы. – Оскар обернулся к Алви, безошибочно выявив на его лице ужас от этого мрачного, скрывающего их под одеялом густой листвы кошмара.
Позади стали виднеться мрачные образы Нерожденных.
– Они догонят нас в любом случае, – процедил злобно Оскар, оглядываясь по сторонам. – Может, получится прикинуться одним из этих. Измажемся кровью и… Странно.
– Что такое?
– Они не пахнут. Нет ни мух, ни личинок. А эта бледная кровь даже не свернулась.
Оскар уже только-только коснулся плоти одного из них, потакая странному любопытству, как внезапно услышал стон другого, в нескольких метрах впереди. То была женщина, черные волосы скрывали лицо, аккуратное стройное тело безвольно висело на руках.
– Сохрани мою душу…
Слова эти были последним отчаянным признаком жизни перед окончательной смертью.
– Надо разделиться, – неожиданно серьезно, осмысленно, жаждая обрести хоть какой-то контроль, сказал Алви, помрачнев в лице. – Встретимся у той горы впереди, там был храм, как тот, что мы видели у кладбища.
Не успел Оскар воспротивиться этому вполне разумному в моменте, но чреватому гибелью в перспективе предложению, как лицо Алви пресекло эту тему. Оскар проследил за его взглядом себе за спину – там, с противоположной от поселения стороны, туда, куда и указал только что Алви, шли еще одни Нерожденные. Только в этот раз те были голые, лица их, полные гнева, пугали своей непреклонностью пред любой преградой. Оскар и Алви не успели заметить, как оказались в ловушке. Спустя безвыходное мгновение крайние Нерожденные обеих сторон побежали вперед. Со всей мыслимой жестокостью голые Нерожденные кинулись с единственным желанием убить… других Нерожденных, пришедших с поселения, которые, в свою очередь, незамедлительно копировали агрессивное поведение в адрес своих своеобразных собратьев по виду.
14
Без единого слова или окрашенного хоть какими-то опознавательными эмоциями звука некогда единый народ разламывал свою историю надвое, сталкиваясь с идеологическим сопротивлением. Не битва – уничтожение, жестокое, злобное, праведное… Каждая сторона стремилась к победе с той устрашающей верой в свою правоту, какую не передать словами. Зубы грызли глотки, кулаки сбивали с ног, любое подручное орудие ломалось, не выдерживая воли атакующего. Все это лишь усугублялось грязью и деревьями, не раз становившимися столь же спасительными преградами, сколь смертельными помощниками в прикладной физике. Ни слова, ни звука – казалось, эти Нерожденные и вовсе не умеют производить шумов даже в самый последний предсмертный миг, чего не скажешь о глазах, пускающих любого наблюдателя в окрестности богатой радости умереть во имя… во имя чего-то неведомого Оскару, наблюдавшему на острие между жизнью и смертью этот ураган сражения.
Сначала он не хотел быть частью этой бесформенной резни, растянувшейся на десятки метров вокруг от чуть ли не сотни образовавшихся воинов с каждой стороны… Но деваться было некуда – убивали везде, прямо под густыми ветвями плодоносных деревьев, на которых и так уже висели сотни убитых ранее. Возможно, ловит он себя на краткой мысли, все эти подвешенные, изрезанные для медленной смерти от потери крови несчастные ныне радуются, наблюдая сквозь смерть своеобразное возмездие. Оскар было захотел выбраться из этого густого танца смерти, все напоминая себе о важности выживания ради возвращения домой, чему не бывать, попади он в плен или погибни. Алви сначала даже помогал, двигались они вместе, порой крутясь на нескольких метрах, стараясь не быть лишней жертвой размашистых смертельных ударов или просто задетыми борющимися телами. Удавалось варьировать лишь первые пару-тройку минут. Потом Оскара резко толкнули, упав в грязь лицом, пришлось ползти, выкроив свободное пространство. Поднялся он уже со стремлением сбежать, помня об указании ныне исчезнувшего Алви про храм впереди. Бушующий танец продолжался вокруг с неутомимой яростью, раздражая своей упрямостью каждую из сторон, что усиливалось странным звучанием ударов, падений и звуков металла с ломанием дерева, и все это без даже намека на стоны или всхлипы, крик или боевой клич. В мгновение Оскару показалась сама удача – окружающие его не замечают, слишком занят жаждой убивать и выживать. Это мгновение сменилось осознанием ошибки, когда один из голых уже успел замахнуться молотком, чему воспротивился одетый, отдернув Оскара в сторону и получив смертельный удар прямо по голове. Оскар в этот момент уже сидел на земле. Бездыханное тело упало перед ним, убийца же оказался занят защитой от внезапного нападения со спины.
Никакого желания понимать или принимать происходящее – только потакание энергии, давно требующей свободы воли, берущей на себя правление в этом спектакле. Оскар не помнит, таскал ли он с собой этот меч, подобранный еще в Библиотеке, или тот выпал из его рук еще при обнаружении мертвых тел… Но одно было точным – держал он его крепко, чувствуя продолжением своих рук, вкушая хоть какое-то превосходство над более сильными врагами. Нечто большее, чем простая ненависть, толкало его к вырубке преград на пути к выходу из чуждого мира. Лишь инстинкты, игнорирующие боль от ударов кулаками, порезы от ножей, затмевающая ориентиры перемешанная грязь и бледная кровь. Ключевой отчет он себе отдавал с опозданием – убивать всех без разбора, тут нет своих и чужих, лишь враг, безумный и опасный для него и его народа.
Хаос продолжался уже после того, как Оскар перестал слышать звуки сражения. Он забыл обо всем. Больше не было ни идеологии, ни инстинкта, лишь страсть продолжать, заглушая все внутренние процессы мягким, уютным, обволакивающим каждую кость и сустав потоком хаоса. Вылилось это в дополнительную казнь и так казненных… он стал рубить головы подвешенных на деревьях. Одну за другой, просто рубил, не думая, не медля. Уже не было и места мысли о состоянии Алви, не говоря уже о собственном, неизвестном ему под влиянием куража. Настоящий зверь и палач, он следовал лишь страсти продлить свое умиротворение. Плавно все перетекло в не поддающуюся обузданию слабость, знаменующую нечто столь же страшное, сколь нуждающееся в скором принятии. Стон мышц разносится по всему телу, руки сводит, боль чуть-чуть позволяет контролировать тремор. Пока в глазах все плывет, он успевает подметить новое тело на дереве, клеймя его последним доказательством собственной силы. Но эти силы покинули его раньше самопровозглашенной казни. Упав на колени, выронив меч из искаженных болью рук, сквозь затуманенный взгляд, тонущий под тяжестью крови и грязи, Оскар увидел за пеленой фигуру.
