Мурат Юсупов
Ангелофилия
Объяснив тем, что ему некогда, а дело при правильном подходе может выгореть, к тому же он сразу намекнул, что ни на что не претендует.
Да-а, вот так и попросил. Я не то что хотел, но считал, что нельзя упускать шанс. И поэтому после некоторых сомнений и раскачки, не сказать, что вприпрыжку, но все же взялся за это, на первый взгляд, гиблое дело. Поначалу все настораживало. И, в первую очередь то, что уже четыре месяца как регистрационные бумаги здесь, а воз и ныне там. Конечно, предшественники кое-что сделали.
Например, составили списки с паспортными данными желающих вступить, что уже полдела. И так как делом занимались в основном деревенские активисты, то и вступившими были в основном их односельчане. Получилась одна большая крестьянская семья. Сельсовет и сельмаг отвечают.
Дело за регистрацией. Взял бумаги, просмотрел и решил регистрировать. Мной двигало любопытство и, если быть честным, скрытое тщеславие, а вдруг повезет. При более тщательном ознакомлении оказалось, что люди записывались в «Крестьянскую партию», а затем, никого не спросив и не предупредив, ЦК партии кулуарно переименовал ее в «Рабочую». В том то и загвоздка.
Из-за поступка центра, и начались недоразумения. Ушли прежние активисты. «Ничего, и так пройдет, как по маслу» – шутил друг. Но я-то понимал, что совсем не пройдет и многие не поймут юмора и вслед за активистами откажутся от членства. И это их святое право! Люди по-честному отнеслись к партии, а она. Денег Москва давать не спешила. Дали три тысячи рублей. Да, вы не ослышались. Курам на смех! Партия и три тысячи рублей или приблизительно 110 долларов! И несмотря на это, я сдал документы в управление юстиции, а сам уже представлял вывеску «Рога и Копыта», и меня под белые ручки выносят, как зицпредседателя Фунта.
Но оказалось проще. Просто отказали в регистрации. Москвичи звонят, кипишуют, делают вид, что удивлены и задеты за живое. Спрашивают, надо ли надавить из Москвы. Сказал, что не надо, объяснив, что будет только хуже.
Как всегда случается, когда жареный петух клюнет, начинаются гонки и поиски знакомых, которые могут утрясти, и, естественно, находится, что кто-то с кем-то учился или рядом живет и оказывается, можно решить вопрос положительно, но цена вопроса от 15 до 30 тысяч рублей. У нас в провинции цены пока в рублях, но как вы слышали, что и таких денег нет и не предвидится. Москвичи жмутся, на связь не выходят, как будто мне это надо больше, чем им. Дело стоит, сроки поджимают. Уже пятое марта, праздники на носу, а там и апрель и конец регистрации. «Что вы там не можете денег найти!?» – с пренебрежением спрашивают москвичи у Гурда. Он от таких вопросов вступает в ступор и теряет всякое желание сотрудничать. А я бы на его месте ответил: «Нет, не можем, и баста!»
В общем, бардак! Особо не переживаю, жаль только что закончилась моя политическая карьера, так и не начавшись. Слушаю претензии проверяющего из юстиции, и внутренне согласен с его удивлением, что в «Рабочей партии» почему-то одни крестьяне, пусть и прокопченные солнцем, продутые ветрами, взмокшие ста потами, но все же люди с области. К тому же, в силу природной осторожности многие так и смалодушничали: сами записались, а когда потребовалось подтвердить проверяющему, то отказались от членства.
Ну и что, что партия сменила название, лидеры-то те же, хотя и лидеров никто толком не знал ни на слух, ни в лицо. Ну, хоть бы одного! Козырять нечем! Да и людям вот, «Крестьянскую» подавай и все тут. Да где ж ее взять, если не зарегистрировали из-за того, что одна «Крестьянская» уже есть, а вторая властям не нужна. Говорят, возникли вопросы с администрацией и там нашему лидеру вежливо дали понять, что крестьянская тема занята, а разбивать электорат стратегически нежелательно. Но лидер что то крутил и темнил по крупному!
Друг тоже хорош! Ведь спрашивал его: «Не подведут крестьяне?» Он с неизменной улыбкой отвечал: «Нет, да ты что, железобетонно». Вот и получилось, что друг, он же по кривозеркальному ГУРД, не дождавшись обещанного финансирования, помахал москвичам ручкой, сказал «извините» и отошел от дел. Остался я. Паники не было. Остался опять же, только из любопытства и природного упорства. Стимулов почти никаких. Чем все закончится?
Намекаю москвичам на финансирование, но они все ссылаются на то, что лидер уже столько потратил, столько раздал, а его все время обманывают. Берут, деньги, обещают и убегают с крупными суммами, потом ищи-свищи. Короче бла-бла-бла.
Вот такие, нехорошие. Из этого вытекало, что он ничего не потратил и не собирается тратить вообще. Намек понял. Хотя, как выясняется, один раз было дело и женщина сбежала с тридцатью штуками зелени, но, глядя на лидера, все равно не верится. От такого не сбежишь!
Может, сбежала с тремя штуками, хотя по лидеру заметно, что он настоящий гедонистический мачист и любитель женщин – повелся, бродяга, на сладкое. Вот так и с крестьянами, которые уверяли, обещали, что при проверке подтвердят причастность к партии. А как приехали, проверяющие, так сразу: «Ничего не знаем, ничего не понимаем, нигде не состоим».
Включился инстинкт самосохранения. Как увидели строгого дядю в галстуке, так и струсили. К тому же оказалось, что москвичи через министерство все же надавили на местных и те уже в отместку, расстарались, не поленились, поехали в область и, накопали.
От друга мне, вроде как по наследству, достался его помощник Павел. С его помощью мы и нашли знакомых, и обошлось все гораздо дешевле и спокойнее. Я все это время вдохновлялся чем-то далеким, не относящимся к реальному делу. И, конечно же, не только рассказом заместителя лидера партии, который был у меня в гостях проездом в Шупашкары.
Он уверенно рассказывал о том, что у нашей партии все схвачено и мы по замыслу очень влиятельных людей должны стать буфером между народом и коммунистической партией.
И еще он обмолвился об одном из ныне действующих политиков, не буду называть имени – догадайтесь сами. Вроде как в начале девяностых, когда у того застревал в луже его «Москвич-412», дети нашего лидера помогали ему выезжать из лужи. «Вот так! – делал он свой далеко идущий вывод. – А теперь, где он? И где мы?» Таким образом он хотел меня вдохновить, но, глядя на того политика и на наших лидеров, почему-то от бесспорного факта, что мы ни сколько не хуже, как он утверждал, а даже лучше , вдохновиться не получилось.
Президент тем временем давил на наболевшее, указывая нерадивой касте, то бишь бюрократам, на ее обреченность. Каста выслушивала, опускала глаза в пол, прикрывшись платочками, как бы говоря президенту: «А сами-то Вы, уважаемый, кто будете? Не иначе из наших, же» – и каждый делал вид, что это не про него и его не касается, а президент ничего не говорил. «Не берите близко к сердцу – это же шоу!» – шептал рядом кто-то искушенный. Я и не брал.
В налоговой в узких коридорах не протолкнешься. Уже давно назревают драчки. В кабинете на двух инспекторов, к тому же работающих по очереди – один до обеда, другой после – целая орава налогоплательщиков.
Люди стоят в очереди. Через год, аккурат перед выборами, кое-что изменилось в лучшую сторону! Очнулись! А на тот момент – это надо же! – с одной стороны один инспектор, а с другой все предприниматели огромного городского района. Кто-то же такое придумал? Страсти накаляются, очередь живет по своему псевдосправедливому закону, а обозленные нищенской зарплатой инспекторы по своему.
Все как всегда! Знакомые и блатные без очереди, но за определенную небольшую плату (шоколадочка, коньячок), и это же старо, как мир, и действенно. В коридорах битком, жарко, душно, женщины схватываются в нежелании пропустить. Простоял три часа! Ничего не добился. Инспекторши усмехаются: «Это разве очереди! Вы еще очереди не видели!»
Как всегда помогла знакомая. Затем нужно еще и оплатить квитанцию, а, там уважаемый монополист – Сбер. банк , а ему, по всему видно, уже ничего не надо: они там уже так упакованы, что и клиент для них не клиент, а так раздражитель, особенно в отделении, что около налоговой.
В очереди человек сорок. Для налогоплательщиков одна касса работает, а остальные семь заняты непонятно чем – возле них пусто. В очереди необходимо простоять не менее двух часов. Живая очередь спускается со второго этажа на улицу, и тогда бывает совсем тошно и безнадежно за нашу Родину-матушку и за ее терпеливый люд.
Кстати, перед выборами все как-то тоже нормализовалось! Очередь временно исчезла, чтобы так же благополучно появится после выборов. А пока заведующая объясняет положение тем, что от налогов самой сберкассе ничего не идет, а поэтому и невыгодно задействовать дополнительные силы! Ее тоже можно понять. И все равно презираешь их, выбившихся над остальными. А они презирают в ответ, хотя убеждают, что ничего личного.
Задаешься вопросом почему же начальники, и начальники начальников так неоправданно жестоки к своим. Потому что знают: будь любой другой из очереди на их месте, он точно такую же кашу устроил бы и три шкуры снял, и унизил их первыми из первых, презрительно наблюдая из-за тонированного окошка за беспомощными копошениями.
Молчат – вот и мучают. «Выше тоже есть начальники и они в прошлом тоже не из графьев, поэтому одно успокоение – терпите от своего же лапотника. Не так обидно и так оно даже спокойнее» – наверное, когда-то так же думал дед, сидя вечером у себя в маленькой шестиметровой кухоньке. А потом грустно так смотря и выдал – Надоело мне жить на белом свете сынок. Устал я, все одно и тоже, старуха ворчит, кости болят.-
Та же картина в Пенсионном и в ГУЮЛО. Там бабули, словно гладиаторы, машутся на сумках – здоровенные мужики в кожаных кольчугах пасуют перед их напором. Оправдываясь: «Боюсь, размахнусь, еще задену кого». Народ закипает, но вовремя осаживает. Кое-где слышны робкие проклятия в адрес властей. А власти плевать – у нее слюны много. Она пенится и копится в их алых кумачовых ртах, жаждущих орального секса с закромами Родины.
И когда все так удобно устроено, что и воровать-то не надо, а и так все лезет со всех щелей, суют так, что не успеваешь брать, и уж тогда, поймите, не до нас, им даже пописать некогда – до того загружены.
И все по плечу, нашим лидерам. Они все больше блестят, облизанные и шлифованные просителями, матереют и каменеют в своих окошечках и кабинетах. Ах, как им хорошо! За них можно радоваться. Им не грозит безработица и их детям, и их внукам тем более, а всего потрудится-то несколько пятилеток. Бумажек все больше, а контроля все меньше.
Дьяконы 21-го века. Они незаменимы. И проверять их некому! Сами себя и проверяют! Эта бумажная бесконечность успокаивает. Они нужны. Они необходимы, умны, и со своими, вполне пристойны и моральны. И хвосты у них, как у ящериц: прижмешь – отрастают заново, только жало становится еще длиннее, острее и ядовитее. Они неприкосновенны, потому что посвящены в секреты тех или иных действий власти. Они знают ходы и мгновенно принимают решения, на лету схватывая содержание документов и просьб, и, естественно, тончайшие нити вашего нервного подергивания веком истолкуют как заинтересованность в услуге.
А уж о вашей платежеспособности, будьте уверены, они разузнают по мельчайшим приметам. Они профессиональные оценщики и не будут впустую на кого попало тратить драгоценное время. Берегитесь, если попадете в их черный список.
Есть, конечно, и порядочные чиновники. Их, признаться, искренне жаль, потому что среди этого образованного хищного народа они, как идолы, изгои и жертвы одновременно. Их можно приравнять к мученикам, к вымирающему виду, так как находиться у кормушки и не воровать – это вообще самоистязание, заслуживающее в масштабах России причисления к лику святых.
«Да как они вообще здесь оказались» – возмущаются боссы. Их считают хитрецами, которые через неподкупность строят карьеру, вроде того из росприрод надзора, Митволь кажется. Претворяется!? Время покажет. Но не выйдет! С нами не пройдет! И если не украл и жил скромно, обязательно, не иначе как, к лику святых, правда, посмертно. А то и «Героев России» давать, скорее, тоже посмертно.
Смешно!? Вот вам и другая реальность. И некуда от нее деться, так как самые махровые взяточники, стоя рядом и показывая пальцем на неподкупных, в прямом смысле отмываются и умудряются отмыть свою загнившую систему: «Нет, вы видели, какие люди с нами? Да!» Вот доктор Рошаль стоит, а за ним академик Лихачев, а дальше глазник Федоров. Двое последних, к сожалению, уже покойные. Не густо! Так что можно причислять смело. Поторопитесь, а то и этого права лишат, радетели.
Но наследники лжедемократов первой волны впереди всех. Они живее всех живых, их соплей не перешибешь, непробиваемы в своей аморальности. Вот они-то и ссылаются на агнцев: «Да посмотрите вы, слепцы! Они, эти святоши, в нашей команде!» А вы говорите? Да такой человечище никогда бы не промолчал, если б рядом воровали казенные деньги. И мы, собственно, им все равно не верим и говорим: «Вот хороший, добрый человек. Всю жизнь копейки не взял, берег честь смолоду, и его используют втемную и нас всех также».
Им плюнь в глаза – все Божья роса. На крайний случай лишат эфира.
Нас зомбируют. Первоначальное накопление капитала! Дичайшая стадия капитализма! Без нее никак. Невозможно не брать и не воровать! Подавляющее число состояний наживаются преступным путем! Смиритесь! По-другому – никак. И мы верим, потому что на себе пробовали по-честному – не получилось. Не дали! Единственное, что нам кажется, что таким образом любые более или менее агрессивные силы могут снова все отнять. И отнимут. Моральной прокладки то у всего этого добра, нет! Одни разговоры. Вот помянете, у кого то есть планы, только дайте срок.
Новые силы! Где их взять? Новые силы со старыми генами! Так называемое, грабь награбленное. А у наших нынешних чинуш, как и у тех, из тридцатых годов, любимое слово – комиссия! Как они обожают вызывать на комиссию!
ЧК! Особенно, если кто-то поможет из-за бугра. Да зачем, своими силами справимся! И все равно, есть толк в выступлениях Д.Б. или еще кого-то честного и умного, хотя иногда кажется что демагогия. Есть Дима! Спасибо, Дима! Но не так рьяно! И ничего мы не сможем: страна-то огромная, расстояния бескрайние. Без поддержки спецслужб как не крути никак.
И они, эти самые службы, пользуются. Хорошо хоть вид делают, что с народом считаются, а ведь чуть раньше не считались: и на кол посадят, и в подземелье сгноят, и пожизненное дадут, и в психушке у Роланда лоботамией успокоят, и стройками века, если надо, уморят и честное имя запятнают. Не зря свой хлеб едят. А нам нужны атомизированные граждане – и я за них. Но где ж их взять? Их маловато будет, в основном стадо.
Привыкшие к несвободе, люди уже не хотят бесплатно слышать о свободе и при случае обвиняют любого освободителя, в первую очередь, в ненависти к русскому народу, не понимая, что я и ты, и он, будь он хоть эскимосом, и есть русский народ. Оттого только он и великий, что вбирает, а не прогоняет.
Уж больно много нас, хотя все меньше, чтоб просто так заметно пройти. А пока нефть с газом есть – русским быть выгодно. Те, кто остались на полях сражений, – невосполнимая утрата. Они не зная того бились за их газ и нефть. Они мои, любимые братья и сестры. А остался в окружении не плохих, не хороших, не обычных или необычных, а просто других, людей. Они более осторожные и, наверно, справедливо считают свою жизнь высшей ценностью и что отдать ее за кого-то – это величайшее заблуждение и глупость, а тем более поделится с ближним.
Потомки тех, кто отдал жизнь за Родину, видят, что жертва их отцов и матерей не оценена. Власть усиленно эксплуатирует этот подвиг в своих целях, но не сплотила нас. А демократ-президент, как мы видим, не отвергал культа своей личности. Да и правда, что я тут разошелся, наседаю, нашел тоже белую кость, голубую кровь, из обычных.
Культ личности – это приятно. А голубую кровь еще заново растить надо. Одно знаю: портреты президента уже давно много больше почтовой марки. Интересно после окончания правления стыдно за пафос не будет?
И это одна из многих примет времени. Хочется смеяться, вспоминая, как говорили Мюнхгаузену: «Присоединяйтесь, присоединяйтесь, присоединяйтесь». А он не захотел, и пришлось лететь на Луну. Ему-то хоть предлагали, а вот нам нет. И не жалею?! Уверен! А вдруг предложат! Что будешь делать!? Полетишь на Луну?
21
Должник
– Две тысячи голосов я бы собрал. Что ты! В двух таких больших общежитиях пару тысяч найдется! – хвалился Иван по телефону, притом, что за язык его никто не тянул.
– Тогда я зайду? –
– Заходи. Адрес знаешь?
– Нет.
– Тогда слушай.
Когда пришел, Иван смутился такой оперативности. Пришлось уйти и прийти через два дня. У дверей встретили блуждающие глаза его жены, в которых особо явно пропечаталась усталость. В руках у меня папка с бланками приблизительно на две тысячи голосов.
– Куда столько? Дай хотя бы листов десять – удивленно произнес Иван.
По его виду стало ясно, что и десять листов для него много и даже одного листа за глаза и на прежние слова не стоит надеяться!
Так и вышло. Зашел еще через три дня и не получил ни одной подписи, да и бланки куда-то запропастились. С сожалением посмотрел на Ивана и его, словно закостенелую, жену и, попрощавшись, без лишних слов пошел. Он шел сзади.
У двери Иван фальшиво, совсем так же, как говорил о двух тысячах подписей, произнес, словно надеясь увидеть подтверждение правильности своих стремлений: «Надоело это общежитие. Хочу квартиру купить! Только вот зачем она мне здесь! Заколебали холод и слякоть, да и не молод я. Пора и домой, в Краснодар собираться». Заявление прозвучало еще бессильнее, чем даже обещание собрать данные, и еще сильнее высветило обреченность Ивана.
«Удачи, выздоравливай!» – произнес я, поняв, что на энтузиазме сегодня далеко не уедешь. И, придется в крупных масштабах подделывать подписи членов партии. Так, как самих членов, еще не ведающих, что они члены, в виде распечатки на пяти листах подогнал еще один старый знакомый.
Работники одного из предприятий города со всеми паспортными данными, прописками, телефонами, но без подписей. Они не знали, что станут членами партии. Что же, и я не знал, но так получилось. Успокаивало то, что это им ничем не грозило, да и мне, собственно, тоже, так как напрямую не было связано с извлечением прибыли.
Самое тяжелое в создании и функционировании партии – это люди. Но еще главнее, конечно же, личность лидера и деньги. ЛДПР тому живой пример. Кадры, как известно, решают все, а хроническая нехватка или их отсутствие плохо действует на моральный дух руководителей, которые в итоге могут (или не могут) собрать вокруг себя крепкую команду единомышленников. Спасает авантюризм, присущий создателям политических партий, и их колоссальная энергетика, способная увлечь за собой сотни, тысячи, а потом и миллионы.
Вот так, желая помочь своему товарищу, я взялся за создание регионального отделения. Вокруг не толпились очереди желающих, и люди не просили меня принять их в члены. Рядом был только Павел и тот набегами подогреваемый желанием получить от партии хоть какие-то деньги.
Павел, и еще несколько меркантильных товарищей создавали, хоть какой-то фон и иллюзию существования регионального отделения. Но как доходило до реальных дел, я оставался один и так неспешно, пришел к началу предвыборной гонки, но это было чуть позже.
Впереди предстоял следующий этап регистрации. Пришлось много раз ездить в юстицию, утрясая разные вопросы. Там по совету Павла нашел Сергея, который занимался проверками. Этот Сергей и был тем, другом Павла, который поначалу, еще до обнаружения общего знакомого, угрожал перспективами проверок наших списков. Я тогда делал вид, что боюсь.
После нескольких предварительных звонков мы договорились о встрече. При встрече непонимание быстро развеялось и с его слов стало ясно, что Павел не передавал ему никаких денег за регистрацию, которые, я ему дал, а до сих пор так и кормит обещаниями. Взгрустнулось: «Выходит, Павел украл! Вот пройдоха, если не сказать крыса. И как же с ним работать? И кто возглавит отделение, если уйду? На кого рассчитывать?» Ситуация складывалась непонятная. В результате, оправдывал Павла только его непростым семейным положением.
Начиналась предвыборная гонка, и приходилось, в прямом смысле, бегать и разъяснять линию партии. Павел периодически исчезал из поля зрения, а когда появлялся, то начинал заниматься маниловщиной. Иногда он, плутовато бегая глазами, настойчиво предлагал поставить его первым в списке. Московские товарищи все также напористо хотели, поиметь всех бесплатно, и я для них был идеальным типом, охваченным энтузиазмом, и уже заранее не надеющимся ни на какую компенсацию. Это наверно было видно по мне. И действительно, сжигал по 25 литров в день 92-го и наговаривал по 10-20 долларов по сотовому – и все это для Партии.
Поэтому или еще почему не питал никаких амбиций, но на всякий случай поставил себя первым номером от регионального отделения и первым же кандидатом в депутаты от региона. Все равно пашу я, а так хоть необидно. А тут еще человек из юстиции заосторожничал и при встрече говорил тихо, так и не давая четкого совета, как поступить по спискам, которые, как он говорил, были уж слишком, разнобойные, из села, из деревни, из города.
Чиновник на все смотрел скептически, объясняя, что начальство настроено решительно и проверять будет серьезно. Я, как заклинание, проговаривал одну и ту же сумму пять тысяч рублей, выделенную партией на регистрацию. Он как будто не реагировал. Только потом, после его ухода, понял, что он боится. И, в свою очередь, начал переживать. Стал припоминать, не предлагал ли взятку, но ничего похожего не вспомнил. Через несколько дней при встрече он все же решился, и партийные деньги нашли обладателя.
Через некоторое время он позвонил и сообщил, что проверка прошла успешно. Москвичи же чуть ли не ежедневно звонили с ценными указаниями. Павел и другие изредка все же помогали то принять факс, то собрать подписи. Несколько раз, собравшись в кулак, порывался и, преодолевая врожденную стеснительность, раздавал у тоннеля партийные газеты, оставшиеся еще со времен Гурда. Объясняя для себя, что занимаюсь из «спортивного интереса», а так как я бывший спортсмен, то мне нужен результат. Мысленно же для себя уже поставил сроки своего пребывания в партии – после выборов выхожу.
Надоело вранье и искажения, которых за время работы узрел немало. Фактически, не одного честного слова! Сплошная ложь! Чего только стоит невыполненное обещание создать штатное расписание для региональных отделений, из-за чего, собственно, и ушел друг. Через какое-то время из Москвы приехали Александр и Игорь. Отношения у нас ровные, но из разговоров чувствуется расхождение в понимании целей и задач.
Им все хочется быстро – без шума и пыли, как говорится, и еще, желательно, бесплатно. А ситуация проста. Я совсем как в той пословице: имею желание развить это дело, но не имею возможности. Меж нами сквозит позиционирование. Мне кажется, что москвичи высокомерны и поверхностны в отношениях. Пьем чай, разговариваем.
В городе проходит Всероссийский форум, в гостиницах нет мест. Говорю: «Какие проблемы? Приходите!» Не приходят, где-то на окраине находят места. Ложусь спать. Утром просыпаюсь от их звонка. Они уже ждут у дома.
Разговариваем, я дарю им книжецу своих стихов. Получив ее, они как-то развеселились. Сомневаюсь, что им понравится. Стоило ли? На следующий день звонок. Чувствую по голосу, стихи задели. Только не пойму, в какую сторону. Не вышло бы конфуза. Представляю, как они возвращают книжку со словами: «На забери, и больше такого не пиши!» Готов спорить.
При встрече оказывается, нормально. Не следа высокомерия и прежней хитрости. Наивно считаю, что наконец-то они меня приняли, хоть и через поэзию.
Переговорив на дружеской ноте, расстаемся вроде как довольные друг другом. Денег опять не дали. Зачем поэту деньги!? Странный вопрос. Чтобы жить! Оно и к лучшему: оттого что нет денег, и нет ответственности за результат. Стихи – это средство для преодоления барьеров меж людьми. Размечтался! А сто долларов не хочешь!?
Пожелал им счастливого пути. Через две недели в десять тридцать вечера позвонили из Москвы. К разговору еще не готов и поэтому замахал Лене. Лена так и сказала: «Его нет». Она, выписавшаяся к тому времени из виртуальной больницы, громко спросила: «Ты куда-то уехал?» «Хорошо, девочка, хорошо … уехал» – прошептал, приставив палец к губам. «Позвонят через час» – пояснила она. И действительно, в 23-40 позвонили.
Бодрый голос, спрятавшись за партией, уверенно спросил:
– Андрей, ну как там обстоят дела со сборами подписей?
– Как?
– Как?
– Что скрывать, плохо обстоят.
– Да?
– Да!
– А что так?
– Да ничего особенного, просто времени мало. Только-только раздали списки, а уже и сдавать пора. Вот и не успели. А тут вновь суббота и воскресенье! А что? Когда необходимо послать подписи?
– Нет, Андрей, не послать! Вы должны сами приехать с подписями и отчитаться за них или, на крайний случай, послать доверенного человека. Сейчас очень много случаев пропажи списков.
– Знаешь -те! – задетый за живое, начал Андрей. – Никому, я ничего не должен!
– Но простите! У меня есть установка ЦИКа. Если Вы подписались, то Вы обязаны! – замямлили на том конце, и уже более решительно – В общем ситуация такая, что, если Вы взяли на себя ответственность, Вы должны выполнить свои обязанности и идти до конца.
Андрей прервал :
– Еще раз повторяю: я никому, ничего не должен, не обязан и никакими амбициями не связан. Мне ничего от партии не надо! Просто, помогаю потому, что меня попросили друзья!
– Ясно, хорошо, хорошо. – ретировался партиец.
Андрей уже хотел продолжить, но партиец спешно простился и положил трубку.
Лена сидела в кресле, и на ее лице читалось одобрение. «Правильно, так и надо!» – как будто произнесла она. «А что, я им ничего не должен!» – с жаром произнес он, довольный, что наконец-то сказал, что хотел.
На следующий день звонили еще два раза с теми же вопросами уже совсем другие, но тоже молодые, и самоуверенные, точнее сказать, тембр разный, но интонация та же – с претензией, что я им что-то должен. Андрей злился: «Нет, ребята, так не пойдет! Вы наглые, а я упертый»
Оглянулся. Ленки уже не было. «Опять улетела не попрощавшись»– подумал он.
22
Стиляга деловой
Приходя из школы, Андрей по просьбе бабушки шел в магазин. И терпеливо выстаивал в очередях за молоком, за суповыми наборами, за хеком, за камбалой или морским окунем (тем, что с выпученными глазами), а если повезет, то и за синюшными курами, которых стыдливо называли цыплятами. Ассортимент каждый раз был один, за исключением нескольких наименований. Очереди были длинными и долгими, приходилось часто меняться.
В магазинах в основном старухи. Рабочий люд, зайдя в магазин после смены, неизбежно матерился, но терпел. В магазине было душно, воняло немытыми холодильными прилавками, полом, а от этого бабушке становилось дурно, и она со стремительно нарастающей одышкой выходила на воздух.
Поначалу в очередях стоялось легко, но уже годам к пятнадцати стал стесняться, и роптать оттого, что никто из молодежи не стоит. Хотелось помочь, угодить, отплатить бабушке за доброе отношение, а она перебарщивала.
Когда подрос и действительно остался в гордом одиночестве со старухами. У бабушки на все один ответ: «Ну, сынонька, надо же помочь». И помогал. Придя из школы, сразу бежал в магазин, зная, что она опять там и вот-вот должна отхватить кур или еще чего съестного, дефицитного и вкусного. «Она же для нас старается» – думал и снова бежал, чтоб, если и не успеть, то хотя бы на полпути перехватить тяжелые сумки: ведь ей же нельзя – у нее грудная жаба и еще целый букет в придачу.
И перехватывал тяжелые сетки и еще ласково журил, что ей нельзя столько. Могла бы подождать, и не затариваться по самое «не могу».
Это было, когда он уже основательно перебрался к бабушке, а до этого вечерами, когда мама была трезвая, не было человека счастливее его. В эти мгновения он летал по дому, подобно птице.
Мама жарила семечки на подсолнечном масле, и они становились яркие, блестящие. Затем она насыпала их на газету, которая тут же пропитывалась, и уж затем, когда остывали высыпала в небольшую, потертую, хохломскую чашку. Дальше садились на старый проваленный диван, перед телевизором. И начинали «симфонию» хруста, кидая шкурки на центральную газету с лицами политбюро.
И если по телевизору шла кинокомедия то у дяди Саши хорошее настроение, и вообще отлично, но чаще кинокомедии нет, и у него болят зубы, а от этого и еще от того, что трезв как стекло то обычно злой. И тогда раздражался, что мы у него под ухом грызем. В такие моменты любая мелочь выводила его из себя. В ответ он закуривал, папиросу.
Мы с мамой сидели рядом и заглатывали сизый беломор-канальный дым. Мама не протестовала, боясь делать замечания, оттого что трезвый дядя Саша был злее, чем пьяный. Но по мне, так трезвый, хоть и злой, но безопаснее, оттого что пьяный вообще становился непредсказуемым психопатом.
Мама уже со всем смирилась, понимая, что бесполезно спорить и тем более что то изменить. Что не скажи в ответ последует одно и тоже: «Это моя квартира, и я в ней делаю, что хочу. А если вам не нравится, то уе–вайте на х-й…» Мама отвечала: «Размечтался, стиляга деловой!» «Снова начинаешь?» – угрожающе смотрел на нее дядя Саша, который не выносил, сопротивления. Она, если трезвая, то молча уходила на кухню, а если выпивши, начинала спорить слово за слово.
Было время, прижимался к маме, и ее тепло согревало и вдохновляло, так что забывал все невзгоды и спокойно вдыхал запах потных подмышек и еще не старой, теплой и родной кожи, будто случайно прикасаясь носом, что ну никак не нравилось дяде Саше.
Еще до дяди Саши, в раннем детстве, когда у мамы было много поклонников, я, не знавший еще совсем ничего, инстинктивно тянулся к ним, словно каждый из них был моим отцом. Верил маминым друзьям, и пусть все намекали, что болен, но я-то знал, что это не так и что я здоров и крепок, как бык, несмотря на видимую хрупкость. Когда смотрел в грубо пахнущие, обветренные, усатые лица, то часто только тем и занимался, что угадывал, кто из них действительно был отцом. Тот, который крестил. Или тот, который играл со мной в карты? А может, тот, от которого пахло сапожным клеем и керосиновой лампой, или тот, который с легкостью, как акробат, ходил на руках и затем подбрасывал к потолку. И я все ждал, когда ж он шмякнет о потолок, но он подбрасывал точно, что я только чиркал волосами и летел обратно в сильные руки.