Мурат Юсупов
Ангелофилия
Заливался от смеха оттого, что, было жуть как щекотно, что он сжимал за ребра. Но что я знал точно, что дядя Саша не мой отец. И ничего хорошего от него ждать не приходится. А еще я вспоминаю, что в последнее время, а длилось оно уже несколько лет, мамины ножи пахли всем, чем угодно: и селедкой, и луком, мясом, маслом, жиром, но только не чистотой. И поэтому, прежде чем резать хлеб или яблоко, приходилось обнюхивать, чем пахнет лезвие и, на всякий случай, споласкивать под краном.
С тех пор, как мама стала выпивать, она перестала следить за домашним хозяйством. Ей стало все равно, что хлеб режется рыбным, а рыба – хлебным, хотя еще не так давно, всего-то несколько лет назад, она сама делала замечания на этот счет. Сейчас же они с дядей Сашей порой и арбуз резали после того, как нарезали «Иваси». Им стало все равно – лишь бы было, чем закусить, а то можно и волосами занюхать, было бы только, что выпить. Наличие выпивки, приносило им истинное наслаждение.
23
Лобное место
Вчера мне исполнилось семь лет. А сегодня ближе к вечеру дядя Рома обезглавил петуха. Смотреть не хотелось, но, движимый внутренним любопытством, обуреваемый противоречивыми чувствами, усилием воли заставил себя , будто знал, что когда-то опишу.
Зверством это трудно назвать, скорее, ритуальное жертвоприношение. Дядя Рома уверенно держал петуха за ноги. Тот изредка хлопал крыльями, стараясь взлететь вместе с рукой. Но не тут-то было. Дядя Рома, плавно покачивая, убаюкал петуха и коротким но не менее плавным движением положил его на пенек и рубанул. Голова отделилась от окровавленного отростка шеи и замерла в траве. Несколько перьев прилипло к острию топора.
Шея, ища потерявшуюся часть, со скоростью секундомерной стрелки вращалась вокруг оси. Голова же сразу обмерла, забыв при этом закрыть глаза и словно удивлялась происходящему. Тело, проявляя самостоятельность, рефлексивно било крыльями, продолжая выплескивать из шеи небольшие сгустки.
Сгибая и разгибая увенчанные шпорами ноги и судя по усилию намереваясь бежать, тело не сдавалось. Словно доказывая голове, что оно само по себе, а она сама по себе. «Так и что же? – думал я. – У петуха тело сильнее головы!?» Про душу тогда еще не думал, а если и думал, то уж точно не применительно к петуху. Можно подумать у человека по другому. А как у человека?
Через год страшнее представлялось услышенное от одноклассника, который рассказал, как в том же закутке житель нашего дома, деревенский мужик дядя Рудик умертвлял бычка.
Подтверждением его слов служили бурые следы и белые ссадины на досках, сараев. Дело происходило там же, где дядя Рома обезглавил петуха, что и дало ему название «лобное место». Но если дядя Рома казнил петуха гуманно, то тяпнувший первача дядя Рудик, на вид такой тихий, курносый, в канапушках, весь какой-то хилый, кудряво-русый человек, мало того, что плохо связал бычка, так еще, недолго думая, взмахнув колуном, как то беспомощно опустил его промеж рогов. И ладно если б хоть, со второго раза попал, так в том-то и беда, что он нормально так ни разу и не попал.
Результат казался плачевным. Бычок умирал долго и мучительно, вырываясь из пут и сотрясаясь окровавленной массой, деревянные сараи. С каждым новым ударом дяди Рудика бык все больше обезумевал. Но не тут-то было. Малосильный дядя Рудик, облопавшись самогона, к тому же стал подкашивать правым глазом и, уже потеряв дар связной речи, под неодобрительный гул дворовых жителей продолжил, раз, за разом опускать на раздробленную голову быка злосчастный колун.
За что и получил от местных опоек прозвище «косоглазый потрошитель». Друг рассказывал, а я представлял жуткое зрелище. И как случается на похоронах или еще где в скорбных местах, почему-то хотелось смеяться! Мечущийся, и еще не обескровленный бык, сошедший с ума от боли, и рядом пьяный, дядя Рудик с окровавленным колуном в таких же окровавленных руках.
«Еще немного и они кинулись бы друг на друга в рукопашную и еще неизвестно кто бы победил» – рассказывал друг. Египтяне бы наверно дядю Рудика не поняли, и за Аписа он бы ответил. Но мы не в Древнем Египте, а в родной Совдепии. А по-модному, в гетто улицы Интернациональной. Через час, а может, и больше, истерзанный бычок с проломленным черепом умер, и его кое-как на последнем издыхании начали разделывать. Пораженные люди молчали.
А затем, кто хотел, покупал парное мясо, и весь двор, хоть и возмущался, был спешно подкуплен заниженной ценой на мясо. И во многих квартирах, а особенно в семье дяди Рудика, по стенам потекло отражение пара и дыхание наваристого говяжьего бульона, на время заглушившего кисловатый запах стойла, идущего от спрятанных под кроватью шебаршащихся маленьких поросят. Все это на какой-то миг делало жизнь счастливой и умиротворенной, оттого что еще были живы те, кто испытывал голод и холод гражданской войны и продразверстки, и других нелепостей строя.
И что такое для них какой то бык, по сравнению с миллионами жертв режима. Пшик, пшик. Дядя Рудик после экзекуции запил! Говорят, ему сильно сплохело – уж очень не любил он убивать скотину, да, надо признать, и не умел.
24
Ген любви
В прошлый раз мы остановились на том, что сплетни вокруг заставили почувствовать себя изгоем.
– Знаете, сейчас мне кажется, что это не совсем так, вернее сказать, что слишком упрощенно. Мы ориентировались на нравственный закон внутри себя, и жили как могли.
– И как?
– Все, как обычно. Действовало, иногда.
–А люди?
–Что люди? Они просто узнали лишнего и начали обсуждать и осуждать, а некоторые особо рьяные стали сторониться. Обычная реакция толпы. Люди падки до клубнички. Кого этим сейчас удивишь? Одиночество и есть человеческая судьба, и мы это прекрасно понимали. А совесть есть золотое сечение, и с этим мы тоже не спорили, а просто понимали, что это надо всем знать и помнить. Это есть то, что негоже раскатывать губенку на чужое и считать, что тебе кто-то что-то должен.
А Лена переживала. Перекрасилась в блондинку. Ее досаду и растерянность можно было понять. А знаете, сегодня в отделении у меня спросили, как я смог добраться до Юпитера без кислородного баллона. Мы что на Юпитере?
– Ты это серьезно ?
– Вполне !
– Нет, мы на планете Земля.
– Но Вы же не менеджер по продажам и ваше имя не Лена?
– А как же? – насторожилась врач.
– Ваше имя Е-лена! Как «Мерседес» Е-класса!
– Да, да, ты в чем-то прав.
– А вот скажи, твой брат-близнец, он сейчас где?
«Где-где – в Караганде», – произнес он беззвучно и добавил: В Госдуме, конечно.
– Депутат?
– Депутат, депутат! Андрей всегда был лидером, и не удивляюсь, что он стал депутатом. Он всегда умел улыбаться, смотреть на два хода вперед и не платить по счетам, и ему всегда везло, не то, что мне.
– Улыбаться!?
– Да. И, согласитесь, это немаловажный фактор для того, чтобы к твоим словам и делам не так сильно придирались. Чтобы тебя любили и хотели с тобой общаться, нужно улыбаться! От брата всегда источался сигнал успешности, эдакого здорового нахальства, что ли. Вот вы, психологи, улыбаетесь и от этого трудно, да и не хочется, заподозрить подвох, а на самом деле любое мое слово – это крючок и характеристика на меня.
Неосторожное высказывание и уже диагноз. А иногда хочется остаться нераскрытым, хочется показаться лишь чуть-чуть, поверхностно, издалека что ли. Лишь намекнуть, что у меня ну очень много пластов, и после этого легко задернуть шторку и сделать вид, что ничего не происходит. Людям, как правило, все равно, сколько у тебя пластов. Им гораздо интересней, смогут ли они на тебе заработать или поиметь.
Здоровый цинизм руководит ими. Они спокойно прикидывают, подходишь ли ты им как сексуальный партнер или как дойная корова, а поэтому нужно молчать и ни на что не реагировать, так сказать, давать надежду, даже если ее нет и ты гол как сокол.
– А кто тебе сказал, что я психолог?
– Ну что я вам, левый? Если у меня нервный срыв, это не значит, что я дурак.
– Хорошо! Прекрасно, замечательно! Сначала ты рассказывал миф о себе, теперь обо мне, а реальность такова, что ты убил человека!
Он сделал вид, что не услышал, и говорил далее:
– Вы устали от меня, я знаю. Все вокруг говорили, когда я стал писать, стал мелочным самокопальщиком, стал невыносимым переносчиком негатива, характер испортился и, наконец. Люди стали бояться общаться. С этим я категорически не согласен. Я не такой влиятельный, чтобы кого-то поджечь к восстанию или, например, кому-то отстричь бороду, как Петр, или даже голову, как Малюта Скуратов. Ну, вы поняли, о чем я. Хотя бывшая жена в последнее время так и говорила, что я стал уродом! А нервный срыв обычно бывает оттого, что тайное неожиданно становится явным, например измена.
– Ты хочешь сказать, когда ловишь их за этим – это одно, а когда не ловишь, потому что у них слух тоньше и они умнее и осторожнее, тогда тебя называют уродом и выдумщиком?
– Но, сами поймите, я-то ладно, но Бог же не фраер – он все видит. А вообще, я считаю, что прежнее искусство умирает. Новое искусство – это уже какой-то вальс стульев, игра света и сплошные электронные носители и издевательства, типа законсервированного дерьма. Хотя по сути, та же охота на мамонтов, но только шелковые тесемочки где-то как-то завязанные, светодиоды, волокно и непонимание как это родилось. И вот ты смотришь на них и думаешь, что на них, на этих тесемочках, можно легко повеситься или осуществить падение с верхотуры, и они выдержат.
Такая отключка от процесса зарабатывания денег, первородное состояние, когда еще неудобно, но уже начинается, или еще что-то вроде, как сплошное отрицание отрицаний, или еще что то непонятное.
– А с чего такая уверенность?
– Нет никакой уверенности, только частичка здоровой наглости. Наспех сложенная мозаика событий, телепатия через марлю облаков, рубаи и крик из преисподней. Ведь мы столько прожили и нам уже не так много осталось – всего-то каких-то тридцать-пятьдесят лет. А вообще, этого, как известно, никто не знает. Астероиды где-то летят! А может, их кто-то направляет при помощи спускового курка!
– А сколько осталось?
– Много.
– Ты часто выпиваешь?
– Да нет, если раз в месяц, то уже много. Отходняки у меня зверские. Жуть! Повеситься хочется от осознания собственной непрочности. Вот в последний раз взял пол-литра и пошел к другу. Пили втроем, затем еще кто-то подключился, затем те, что пришли, принесли еще что-то, кажется, коньяк. А дальше друг приревновал и накостылял жене. А я не заметил сырой пол и промочил носки. Выступил у них миротворцем, смутно догадываясь, что весь базар из-за меня!
А к тому времени я уже знал, что, чем хуже, тем, лучше. В наше время, а возможно, так и было всегда, вот только искажалось баснописцами, трибунами великого и ужасного позитива, что если человек – дерьмо, то ему, как правило, легко живется, а если человек хороший, то все, пиши пропало, – всех собак спустят, а затем будут упиваться его муками гнидое-ы.
От друзей я пошел в ночной клуб, нарисовался там, фиг сотрешь. И тэкилу пил, и водку, а в итоге добил меня «Абсент». Такой горький! Импрессионистское фосфорно-зеленое пойло. И в итоге опрыскал «Абсентом», рядом сидящих. Хлынул из глотки обратно (хорошо хоть не из желудка). И галюники неслись с огромной скоростью. В 6 утра еле живой на «автопилоте» добрался домой. Никто не встречает! Никто не любит и не ждет! И поделом!
Нашел девушку, признался ей в любви, а проснулся в белых палатах, и помню только, что стрелял в меня кто-то из пистолета, кажется, его звали Павел. Я с ним боролся и победил иппоном, ну это высшая оценка в дзю-до, и потом ног не чувствовал. Ноги дрожали от усталости, так и рухнул в преисподнюю.
– А в прошлый раз ты говорил, что невозможно какие-то вещи объяснить словами. Что ты имел в виду?
– В виду? А то, что у каждого складывается разное представление, часто противоположное, об одном и том же. Приходится в зубы давать, чтобы отстоять свое мнение и видение.
– Хотелось услышать, про Ангела?
– О-о, это с удовольствием! В общем, ничего особенного. Каким-то образом у нас с Леной родился, Ангел! Но мы, конечно же, не сразу узнали. По началу, находились в счастливом неведении. Все произошло неожиданно. Вот, пожалуй, и все, что можно сказать.
– А с чего вы решили, что он Ангел?
– Ну как! Крылышки нащупали!
– Нащупали?
– Да, нащупали во время купания, а так их не видно. Они невидимые – только на ощупь. А когда намокнут, то переливаются радугой. Только на солнце видны.
– А имя – Ангел?
– Что интересно, имя дал раньше, чем узнал, что он на самом деле Ангел. В том-то и метафизика. На досуге, я знаете ли, открыл энциклопедию на какой-то страничке, и перед глазами, как табло, засверкало: Ангел – Вестник. Так и пошло – Ангел и Ангел.
Он вообще обожает петь караоке, играть с ребятами в прятки и подурачиться не прочь. Песни поет, когда хорошее настроение. Зимой на коньках – милое дело. Гипнотизирует легко. На аттракционы там проходит бесплатно. Посмотрит на кассира или контролера, и те, ни слова не говоря, билет дают и катают бесплатно. Но мы подумали с Ленкой и запретили ему так делать. Сами понимаете, если нехорошие люди прознают, неприятностей не оберешься! В футбол-хоккей может сутками без отдыха. Спросишь, не устал ли ты, как попугай отвечает одно и тоже: «Ангел рад, Ангел рад.» Ну, соответственно, и мы рады, раз ребенок радуется. А так он словоохотливый!
– И как ты думаешь: кто и что для тебя Ангел?
– О, Ангел для меня все!
– Но ты, кажется, говорил, что у тебя была мысль бросить супругу.
– Почему была? Я ее и бросил! Шучу! Скорее, поменял! Нет, знаете, может, и был порыв, но сейчас я не хочу никого бросать, да и вряд ли брошу, если даже захочу. Тем более, у меня сейчас и никого нет! А так брошу, если только она сама попросит, и то вряд ли: кто тогда будет кастрюльки мыть, белье стирать. Бабское – его, знаете, не переборешь. С ней уже многое пережил, и совсем нелегко бросить. Это же не вещь – это часть меня, как рука или нога: попробуйте, отпилите или возьмите ножик и отрежьте, фантомные боли замучают.
А обещал бросить, потому что был не в себе, скорее всего, пугал ее. Она всегда говорила, что мое настроение трудно предугадать. Оно то спокойное, то взрывоопасное. Поругались там. В общем, все, как всегда из за ерунды. Через пару дней помирились. А тут случайно слышу, что о нашей размолвке подруге рассказывает. И так мне дурно стало, что я как-то притих. Подруге доверяет внутреннее! Передает.
Обидно стало! Появилось ощущение, что это подруга ей более близка, чем я.
Верил. И как прикажете дальше. Вот в таких сердцах и настраиваешь себя. И еще, когда уже не действует поэзия про радугу, там, или про тучу, и сердце не смеется. Вот тогда! Плохо, когда уже совсем не веришь, а еще хуже когда не совсем, но уже начинается. И еще веришь, что все вернется, но уже ничего и никогда! Понимаете! Никогда!
В последнее время перестал верить. И столько терпел ее равнодушие, думал поначалу, что у нее это природная сдержанность. Оказывается, конспирация от меня! Равнодушие!
– И что будет с Ангелом?
– Нам, знать не дано. Мне кажется, все будет хорошо. Знаете ли, говорят, какое имя дашь, такая и судьба. Так все нескладно начиналось, сквозь слезы, кровь и пот. Мы не знали, что ждет нашего ребенка. Что ждет нас? Мы депрессовали по-черному оттого, что наша любовь привела к такому плачевному результату. Боялись еще завести детей. И к тому времени уже не имели желания. Выдохлись. Она говорила, что любила, когда была беременна. Я же разочарованный в своей породе, всячески отвергал ее инициативу завести второго ребенка. Боялся, что родится девочка и будет похожа на мою маму.
Может, по таким же причинам в масштабах страны и другие перестали рожать? Хреновая, наследственность! Чем потом мучиться с дурными генами. С дурными детьми, похожими на отца алкоголика, рецидивиста, тунеядца, и так же с дочерьми, которые гулящие и пропащие. Бежать надо из такой семьи. А Россия и есть большая семья! А Ленка расстраивалась.
Может, еще и поэтому наши отношения начали охладевать и в итоге совсем испортились. Будучи в плохом настроении, я говорил, что не хочу от нее детей. С одним надо разобраться! Она обижалась, менялась в лице. Делал вид, что не замечаю, хотя бывало и упивался ее обидой. Догадывался, что унижаю ее. И понимаю для себя вот только-только сейчас, в разговоре с Вами, свое жестокосердие. И поэтому, наверное, все больше возникал вопрос: а к чему тогда жить вместе, если не рожать детей? Хотя такая постановка вопроса сейчас совсем не актуальна! Живут, чтобы просто жить.
Ангел отвлекал от грустных мыслей о расставании. Жили ради него. Мне нравилось, что он унаследовал мое стремление к спорту. Он настоящий фанат. Когда отвел его в секцию, он по всем параметрам проигрывал, но гены брали свое. Да мне казалось, что в нем мои гены!
Как он тренировался! О-го-го! Не каждый здоровый выдюжит! Был рад его стремлению. Ноги болели, но он терпел. Чтобы вырасти, он мог по два часа к ряду в прыжке ловить мяч. Рос слабо, но настойчиво, почти как цветок через асфальт. Кидал ему мяч все выше и он тянулся.
Отрабатывал одни и те же движения, доводя до автоматизма, сотни раз. Вначале даже до мяча не мог дотронуться. Не мог отобрать у противника, а если отбирал, то не удерживал и двух секунд, но боролся, поражая упорством.
Так и бегал туда-сюда. Поначалу расстраивало, а он при любом результате с тренировки и с игры всегда шел в приподнятом настроении. Мышцы ныли. И хотя гол никак не забивался, радовало то, что он был счастлив от одного участия в процессе. По комплекции и манере он напоминал Тигану. И вот, вы не поверите, через пять лет занятий он стал левым крайним сборной области, а еще через три попал в юношескую сборную России. Ребенок-инвалид в сборной!
Фантастика! В его страшные диагнозы никто не верил, все думали шутка. Никому не показывал его медицинскую книжку толщиной с «Войну и мир», а он тем более молчал. Хотя поначалу был момент, и пару раз прикрылся болезнью перед ребятами из команды, удивленных тем, почему он такой маленький и хрупкий и так слабо бегает для своего возраста. Особо приятно то, что, он играл не за медали и граммоты, а за сам футбол. И вот он игрок команды мастеров! Вы не поверите, как я счастлив за него. Отличное владение мячом вывело его вперед. А сейчас он улетел, но до сих пор посылает эсэмэски!
– Да – а, интересно. А нельзя ли взглянуть?
– Пожалуйста, вот.
Врач посмотрела и, кроме «Билайн-инфо», ничего не нашла.
– Да- а, хорошо, действительно. – подтвердила она и записала: «Галлюцинации и устойчивый бред». – А вот скажи, насчет мнения окружающих? Как ты к нему относишься?
– Раньше был зависим, а сейчас меньше. Кому что выгодно, тот то и говорит. Раньше слушал, переживал, думал, что, вот, чем старше человек, тем мудрее, но теперь понимаю, что маразм у стариков встречается раз в двадцать чаще, чем мудрость, а может и еще чаще. Старики изношены и усталы, а мы слушаем их упаднический консерватизм.
И только потом понимаем, что жизнь прошла, а мы все слушаем, их кряхтенье, и в результате не там, где хотели бы быть, но и не там, конечно, куда могли бы рухнуть.
Не люблю общественное мнение. Оно грязно- мутное и чаще всего создано теми шустрячками, на которых уже давно печать негде поставить. И, к сожалению, сейчас намного чаще шустрячки женского рода. И так они рьяно борются за нравственные идеалы, ратуют за нравственность, в душе радуясь, что поговорка «не пойман – не вор» действует безотказно. А судьи кто? Это главное и поэтому можно поучать. А судьи – они же! Не пойман – не вор. А депутат, генерал, прокурор, мэр, чиновник тире на 99 процентов коррупционер, но не пойман же. А поэтому клеветать изволите!?
Простите, но веры почти уже никому! Пресловутое разделение властей и демократический плюрализм. Все три власти в одном, не пойманном вовремя, лице. И подождите, дайте срок и он всех замажет, а кого не сможет, того изничтожит – грех же заразен.
– И это ты тоже написал в книге?
– Не помню, чтобы я вообще писал книгу, но, наверное, что-то писал, раз вы спрашиваете. И, об этом тоже, но обо всем сразу, сами понимаете, написать невозможно: что-то забыл, что-то не успел, что-то вылетело из головы, а что-то вычеркнул потому, что не захотел. Сейчас все очень быстро происходит, даже быстрее чем мысли приходят.
Если заниматься мелким бизнесом, то можно окончательно потерять веру в справедливость. Если, конечно, играть против их правил, а если приплачивать кому надо, то можно хорошо и спокойно жить. Дверь пробить, чтобы люди ходили. Зам. архитектора категорически против! Не вот какая «шишка», можно даже сказать, никакая, а тоже гнет свое. Так ей легче. Чтобы получить, надо сначала запретить.
Дверь пробить, это, говорит, уже не перепланировка, а реконструкция, а для этого вам столько документов надо собрать, что закачаешься. Так я устал от этих шаворушек! Они сами ничего не знают. Работать не дают. Если не платишь, под любым предлогом препятствуют. Спасибо товарищам в Кремле за то, что смастерили такую бронебойную систему, при которой самая мелкая «шишка» душит так, что не под силу дышать, и приходится делать мимо закона а, потому что если по закону, то никаких денег не хватит.
Хорошо хоть архитектор разрешил! Архитектору слава! А так повсюду притаились маленькие кровососущие твари.
Говорю зам. архитекторше, намекая на слова президента, что сейчас все говорят о помощи мелкому и среднему бизнесмену. А вы! «Где это вы слышали? – издевательски спрашивает она, скажем так, неуважаемая чиновница.
– Нигде я таких выступлений не встречала!» Хотел ей повторить, что президент в своем послании сказал, но не стал. А чтобы качественно описать происходящее, необходимо долго и упорно работать, и еще упорней править.
Вдохновение где-то под кожей! В крови, а не в рюмке как многие ошибочно думают. Вот в данный момент, кажется, во мне переизбыток вазопрессина. Всем не доволен. Вам не нравятся мои ответы?
– Нет, что ты, мне нравится. Это как раз в контексте твоего расстройства.
– Ваши вопросы меня не раздражают.
– Но я их почти не задаю!
– И необязательно задавать. Главное – задать вектор, а уж дальше само льется и открывается. Вот только, что со мной?
– Невроз!
– Ясно.
– Ты счастлив?
– Грех, знаете, жаловаться. Единственное, что, не будучи врачом по образованию, всю жизнь кого-то спасал: то бабушку-сердечницу с ишемией, то маму с пробитой головой или разорванной губой перебинтовывал, а то нес ее на себе в травмпункт, когда у нее перебитая нога болталась, как сломанная хоккейная клюшка на изоленте. Смотреть жутко, а не то, что руками трогать. Потом ей за две тысячи аппарат Елизарова поставили.
А если б не дал, то загипсовали по самое немогу, в июльскую то жару. Всегда есть выбор. Врач так и сказал две тысячи и аппарат, а бесплатно только гипс. И Ангел не отстает: уже один раз ручку и один раз ножку ломал. Кальция в нем мало и фосфора. Местечковый «Красный крест» – это Ленка. А в последний раз, когда Ангел упал с велосипеда и воткнулся щекой в руль, она чуть в штаны не наложила.
Вот уж воистину, кому-то суждено всю жизнь брать, а кому-то отдавать. И надо признать, она делала для Ангела все. Она изначально по-матерински теплая и добрая для него. Для него – да, но не для меня. Хотя иногда перепадает!
«Гамлет, это все хорошо, но ты понимаешь, в чем тебя обвиняют?» – хотела спросить врач, но не стала раньше времени спугивать поющую птичку.
– Гамлет, а нельзя ли поподробнее остановиться на том, что Ангел дан тебе Богом за грехи.
– ну, это и Лена всегда говорила. Мы даже одно время успокаивали друг друга, перетаскивая одеяло вины на себя. Говорил, что мне в наказание, она говорила, что ей. До полного перечня и ревизии грехов, слава Богу, не дошло!
Хватило ума остановиться. Тогда не понимал: как ей, за что ей. Самой чистоте! Неужели за Андрея? А исповедоваться не хочет и не верит она в эти дела.
А водочный бизнес? Времена такие. И уже говорил, что все приходящее спиртное, хоть по глоточку, да хоть просто на язык, на себе проверял, а от этих нескончаемых проб поджелудочная дрожала, как будто ее поджаривали. Что-то устал, – тяжело вздохнул Гамлет, переполненный воспоминаниями. – Сейчас бы пивка, а то во рту пересохло.
«А ты знаешь, как я устала с тобой здесь. У меня же сейчас красно-зеленый период, из меня кусками хлещет. Все достало! А ты говоришь, ген любви и паленая водяра, озарение и сдвиг по фазе.
Спать не с кем! Никто не любит и не хочет! Вот и приходится, где попало, добирать на стороне, а это так тяжело – убеждать себя в своих достоинствах перед встречей с желанным, но таким холодным человеком» – мысленно причитала врач.
А Гамлет уже не слышал ее: он погрузился в свой мир. И это означало, что на сегодня сеанс закончен. А продлится ли он завтра – он не знает, оттого что от него это не зависит, а зависит от того, будет ли у него болеть шея или вспыхнет потница, пронзит мигрень и обострится эрозия желудка, вперемежку с простатитом. В конце концов, выглянет ли Солнце из-за туч.
«О Боже! – думал он. – Как же мы уязвимы! А еще что-то загадываем, планируем то, что и в 300 лет не свершить. Икры им севрюжьей подавай.
И зачем ты, Господи, делаешь так, что у людей складывается мнение, будто ты жуткий ревнивец и наказываешь за то, к чему сам и призываешь – за любовь! Но я знаю, ты скажешь, что это только поверхностное; знаю, что за любовь ты не наказываешь, а наказываешь, скорее, за греховную страсть и насилие, за разврат, короче, за все, чем сам и напичкал нас под завязку».
Ту-ту-ту. Опять эсэмэсочка от Ангела: «Папа, не волнуйся. Тебя скоро отпустят. Спи спокойно. Твой сын Ангел».
Врач ничего не слышала, потому что за минуту до сообщения вышла.
25
Неравенство
«Андрей пришел» – узнал он поступь брата из звука открывающейся двери. Андрей любил проникать в дом, беззвучно, как агент. Гамлет сидел на стуле рядом с бабушкой, сметающей со стола послеобеденные крошки. Андрей вошел в прихожую, одновременно являющуюся кухней и, подмигнув брату, поздоровался:
– Здравствуй, ба-а-а-аш.
– Здравствуй, сын. Как в школе?
– Н-н-н-н-мально.
– Кушать хочешь?
– Да, но мне сегодня кросс бежать.
Бабушка молчала. Андрей прошел в свою комнату. И сняв школьную форму, быстро переоделся в спортивную и зашел в бабушкину, где, облокотившись о спинку кровати, сидел притихший Гамлет.
– Что вцепился в кровать? Надевай кеды, пойдем бегать! – скомандовал Андрей, ожидая возражений только от бабушки.
Гамлет покорно встал с кровати, и Андрею на секунду стало его жаль за бледный вид. «Может, оставить?» – засомневался Андрей и вспомнил, что вчера, быстро съев яблоко, забрал у Гамлета, затем посовестился и вернул огрызок, и сейчас возможно, так бы и оставил, если б не бабушка, которая начала:
– Оставь его! Он же слабенький. Ему тяжело. Ты его надорвешь!
Чувство противоречия распирало Андрея:
– С ним ничего не случится! Только спасибо скажет.
– Оставь его, говорю!
– Не оставлю, ба-а-а-аш! Ты ничего не понимаешь, а я знаю, что надо.
Гамлет послушно выполнял команды Андрея. Хотя они были ровесниками, Гамлет считал брата старшим не только оттого, что тот был крепче, но и по какому-то внутреннему, неписаному ощущению. Наконец, Андрей, осмотрев хрупкую фигуру, облаченную в синее трико, натянутое до груди, спросил:
– Готов ?
Гамлет покорно кивнул.
– Тогда вперед, будущий Бекенбауэр и Гердт Мюллер.
– Сильно не надо. – без всякой надежды просила бабушка.
– Все будет хорошо! – донеслось до нее с первого этажа, и в тот же момент тяжело хлопнули натянутые пружиной двери, спугнувшие рыжего соседского кота.
Пять кругов вокруг квартала оказалось для Гамлета больше, чем достаточно. С трудом поднявшись на несколько крутых ступенек, и подталкиваемый Андреем, Гамлет, остановился. Сжалившись, Андрей схватил его на плечо и, вбежав по лестнице, поставил как оловянного перед дверью. Покачиваясь, Гамлет зашел в открытую дверь и, пройдя мимо бабушки, не снимая кед, упал на перину.
Довольный результатом, Андрей хотел уйти, не дожидаясь бабушкиных причитаний, но не успел. Вдогонку услышал:
– Зачем так над ребенком измываться!
– Ба-а-а-аш, а я по-твоему кто?
– Сравнил! Ты вон, какой битюк, а на Гамлете и кровиночки нет.
– Ничего, потом спасибо скажет. Спорт еще никому не вредил. – отвечал Андрей, ревнуя, что Гамлет – бабушкин любимчик, и, когда прыгает на ее кровати, она ему ничего не говорит и конфеточку всегда для него из заначки вытащит. – Ну и что. Зато меня мама любит. – успокаивался Андрей. – А Гамлета не так!
– Замучил ребенка. – причитала бабушка, стягивая со спящего Гамлета кеды.
– Ничего, очнется, будет как новенький – приговаривал он. – Пойду еще побегаю.
– Иди, бегай, битюк. – ворчала бабушка, вытирая Гамлету вспотевший лоб.
Если отбросить цветочную мишуру, то останутся прямые углы стен, темные коридоры, яркое солнце, серые тени и другие мелочи, маски, грим, запреты, заветы, секреты, страхи, радости которыми под завязку напичкано детство.
В первом классе Андрей с особой остротой ощутил неравенство между людьми. Его дворовый друг Колян и несколько других дошкольных, еще детсадовских, друзей неожиданно, в школе, оказались не в силах справиться с программой. За партой от их дворовой резвости не осталось и следа, и часто они не могли сосчитать простейшие примеры.
Андрей каждый раз удивлялся, глядя в отсутствующие глаза Коли: дважды два – для него непреодолимо. «Странно! – прикидывал Андрей. – А так, вроде нормальный. Вот только учиться не может или не хочет. Лентяй! А с кем же тогда буду играть во дворе, если его в школу дураков упекут?»
А девчонка из соседнего двора, что через дорогу, с которой дружил и играл в песочнице, по словам учителя, оказалась слабоумной, и через месяц или два мучений ее перевели в спецшколу. Коляна тоже хотели, но от страха он сразу поумнел, а может, и от отцовского ремня.
«Несколько девочек учились отлично. И уже во втором классе они оказались в третьем, потом в пятом, в седьмом, девятом и», – с сожалением, что толком с ними не познакомился, вспоминал Андрей.
К Андрею, в силу хорошего физического сложения, никто не приставал. Хуже было с Гамлетом. Но он тоже не сдавался и, наученный Андреем, на одной из перемен на глазах у начальных классов швырнул на пол приставшего здоровяка, да так что тот долго не мог прийти в себя и что-то мямлил. Зато на следующей перемене здоровяк протянул Гамлету руку со словами: «А здорово!»