bannerbannerbanner
полная версияРусская мода. Фейк! Фейк! Фейк!

Мистер Моджо
Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!

Полная версия

Примерно через месяц чеченцы увеличили размер дани, и это стало совсем походить на грабеж. Они путано объяснили, что расценки изменились в связи с инфляцией – хотя какую связь может иметь инфляция с бизнесом по вымогательству денег у мелких предпринимателей, мне было непонятно. Вероятно, вместе с остальными продуктами подорожали патроны, ножи и паяльники, с помощью которых время от времени производился их бизнес.

Еще через месяц у Азама был день рождения, о чем заранее сообщил мне Мурад. «Понимаешь, – сказал он, отведя меня в сторонку. – Азам всегда такой костюм хотел – как у президента в телевизоре. Армани».

Я ответил, что понимаю про день рождения и костюм, и присоединяюсь к поздравлениям, но не понимаю, при чем здесь я.

«Как так? – изумился Мурад, хлопнув себя по коленям. – Вот ты и подари ему этот костюм!»

«Я?!»

«Ты же покупаешь свои штаны за границей! Вот и скажи, чтобы в следующий раз вместе со штанами тебе привезли настоящий костюм. А хороший человек обрадуется, скажет – вай-вай-вай, как хорошо».

У меня были серьезные сомнения касательно того, хороший ли человек будет радоваться костюму, но отказаться было нельзя. В противном случае, Мурад мог подумать, что я не уважаю его подельника, и выдать одну из тех спонтанных эмоциональных реакций, которыми славятся дети гор, и от которых всегда страдают невинные люди.

И я согласился подарить Азаму костюм.

И это стало началом конца.

Для начала я собрал своих девчонок на летучку и объявил им задание.

– Итак, девочки, один серьезный человек хочет, чтобы мы сшили ему костюм-двойку, и чтобы тот непременно выглядел как костюм от Армани. Если честно, я понятия не имею, как должен выглядеть костюм от «Армани», поэтому вся работа по соответствию нашего костюма ожиданиям клиента ложится на ваши плечи – к моему глубокому сожалению. Это будет нудно, кропотливо, вам придется искать выкройки, ткань и так далее – но в данном случае вам важно помнить одно: все это вы делаете для успешного развития нашего бизнеса, а, значит, прежде всего для себя самих и собственного благополучия.

Толкнув эту вдохновляющую речь, я с достоинством удалился, предоставив доделывать остальное девчонкам.

Через три дня костюм был у меня – мы успели точно к срокам. Не знаю, что сказал бы при взгляде на наше творение господин Армани, но лично я нашел продукт годным к употреблению.

Брюки были черного цвета, широкие сверху и слегка сужающиеся к щиколотке. Пиджак был красным, в лучших традициях девяностых, и плечи у него были широченные. Широкими же были и рукава, а в талии пиджак сужался, и для пущей элегантности его можно было застегнуть на две золотые пуговицы. Короче, это был настоящий чеченский шик – в том смысле, в каком я мог его понимать. И – да – позже я нашел в интернете фотографии настоящих костюмов Армани, и могу сказать, что мои девчонки ушли от истины недалеко.

Я был счастлив – настолько, что даже не удосужился повертеть костюм в руках и внимательно к нему приглядеться. Ну, знаете – в идеале нужно было внимательно оценить качество на ощупь, взглянуть на подкладку, придраться к паре деталей и заставить девчат повозиться. Ничего этого сделано не было. Эйфория, наступившая от осознания того, что мы в очередной раз успешно решили чеченский вопрос и никому не будет «секир-башка», отодвинула бдительность на второй план. Поэтому я просто завернул костюм в подарочную упаковку и на радостях купил всей нашей артели вина.

Когда наступил день рождения Азама, я был спокоен. Я побрился, надел галстук, белую рубашку и брюки. Парадной одеждой я надеялся отвести от себя возможные подозрения в отсутствии пиетета – а таковые могли вспыхнуть по поводу и без. По моему мнению, нарядный фасад должен был сыграть роль громоотвода: человек постарался, он нарядился и даже нацепил галстук – все это заслуживает снисхождения, разве нет? Как акустик на военном корабле, вслушивающийся в звуки моря, так и я отчаянно старался уловить исходящие от Азама и Мурада сигналы и пройти по этим враждебным, нашпигованным минами водам невредимым.

Чеченцы уже с утра начали доставать меня по телефону требованиям явиться пред их очи поскорее, но я умело маневрировал, уводил в сторону пущенные в меня торпеды и в итоге явился к празднующим только под вечер.

Перед дверью ООО «Арег» стояло не меньше десятка черных джипов, а внутри помещения веселилась такая компания, что меня чуть не вытошнило тут же, на циновку. В полумраке помещения белели зловещие кавказские лица – большей частью пьяные или обкурившиеся опиатов. Кое-кто из собравшихся уже взялся танцевать лезгинку, потрясая в воздухе огромным, больше похожим на меч кинжалом. Кинжал со свистом проносился в опасной близости от тел и голов других гостей.

Пулемет был на месте – но в отличие от предыдущих моих визитов в «Арег», на этот раз он был собран, смазан и смотрел дулом в сторону входа (то есть туда, где стоял я). Гремела музыка – конечно же, это были «Черные глаза». Из огромного казана, стоявшего на плите, валил удушливый дым. В воздухе пахло страстями и опасностью.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы перебороть страх и ступить внутрь. Вероятно, мои тогдашние ощущения были похожи на те, какие испытывают дрессировщики, когда заходят в клетку к хищникам. Разница только в том, что дрессировщики сознательно идут на эту работу, в то время как я всего лишь хотел жить мирно и клепать свои джинсы, и мне даже в страшном сне не мог присниться чеченский зоопарк, в котором я оказался.

Тем не менее, заказанный именинником костюм был очень хорош – по крайней мере, внешне – и это была моя защита, мое алиби и мой магический круг от злых сил.

Проблема – как стало известно позже – заключалась в подкладке костюма. Ее – за неимением оригинальной ткани – мои девчата позаимствовали у старого советского пиджака. Вместе с ней новому костюму «от Армани» досталась едва заметная белая бирка с надписью русскими буквами – «Фабрика «Скороход». Моршанск». Никто из нас был ни сном, ни духом…

Я не был уверен, что смогу выйти живым из клокочущего чеченского веселья. Вероятнее всего, казалось мне, они порешат меня, когда случайно начнут палить из ружей в воздух – или из чего там обычно палят чеченские джигиты, когда празднуют. Может быть, человек с кинжалом случайно отрежет мне голову, забывшись в своей кататонической пляске – такой вариант тоже казался мне допустимым. Или – в горячке опьянения – они решат, что я враг, и изрешетят меня из пулемета. Я видел с десяток путей, по которому мог развиться дальнейший сценарий моей жизни, но в одном я был убежден прочно – если моя смерть и наступит сегодня, здесь, в этом лихом чеченском обществе, ее причиной не будет принесенный мной костюм. Потому что тот был совершенен. Почти. Но, черт, вы уже об этом знаете…

Я вступил в освещенный круг – свет исходил от мангала и от жуткой блестящей штуковины, висевшей в углу помещения и больше всего напоминавшей пресловутый диско-шар. Я вступил в него, собрав волю в кулак, и излился самым медовым славословием в своей жизни.

– Азам! – произнес я. – Дорогой наш, Азам! Я счастлив быть здесь, на твоем празднике, и видеть, что ты находишься в расцвете сил, ума и лет! Я желаю тебе оставаться мудрым, каким мы все тебя знаем, сильным, каким знают тебя враги, и здоровым, каким тебя наверняка знают твои многочисленные поклонницы…

А что? Я готовился. Я прочитал книжку про кавказские тосты накануне. Я хотел остаться живым и не проколоться на мелочах, понимаете? Я фактически заучил поздравительный тост наизусть.

– … и чтобы ты был еще лучшим джигитом, Азам – хотя, лучших еще не носила земля – я дарю тебе этот прекрасный костюм! Как у президента! Настоящий Армани!

Убийственная, перечеркивающая все заслуги портних бирка с надписью «Скороход» располагалась там, где соединялись талия и рукав. Маленькая, белого цвета, она помещалась точно под мышкой владельца, с внутренней стороны пиджака – и никто был не в состоянии разглядеть ее до тех пор, пока владелец не снимал его, не бросал небрежно на спинку стула и не бросался танцевать лезгинку.

Все это произошло позже. Но тогда, после моих слов, Азам вышел ко мне из рычащего чеченского круга и с достоинством принял подарок из моих рук. Он освободил костюм от подарочной упаковки, развернул его, приложил к себе сначала брюки (те пришлись впору), а потом набросил на плечи пиджак (и тот тоже сел как влитой). После этого он повернулся к гостям – картинно разведя руки и сверкая торжествующей усмешкой.

Гости подняли восторженный вой – иначе эти звуки и не назвать, честное слово – и полезли за пистолетами, чтобы пальбой в воздух охладить свой звериный восторг.

Азам остановил их царственным взмахом руки и обратил свой взор ко мне. Почему-то я сразу понял, что он собирается сделать, а, поняв, успел выдохнуть и зажмуриться.

В следующую секунду Азам уже расцеловывал меня – церемонно, в обе щеки. Гости улюлюкали, диско-шар слепил мне глаза, а земля уходила из-под ног. Я помню еще, что мне поднесли рог, в котором был, кажется, коньяк, и именинник повелел пить до дна. После этого, неожиданно, все закончилось.

Я оказался на улице. Из-за двери ООО «Арег» продолжали доноситься звуки веселья, но все это уже меня не касалось. Они не подали белого брата на обед – вот что было важно, поэтому я, окрыленный, спешил убраться из этого места прочь.

Роковому событию еще только суждено было произойти. Ровно через три часа после моего отъезда Азам в запале швырнет свой пиджак на пол, а кто-то из гостей разглядит на подкладке бирку с русской надписью.

– Азам! – завопит он. – Тебя обманули! Это не настоящий Армани!

И тогда вся празднующая кодла достанет оружие и двинется на поиски обидчика…

Москва, Хитровка, съемная квартира

Сначала кажется, что это во сне. Звонкую трель издают эти неземные создания из сна. ДЗИИНЬ. ДЗИИНЬ. ДЗИИНЬ.

Потом реальность накатывает. Федор Глухов раскрывает глаза и пытается понять, в чем дело.

 

ДЗИИНЬ. ДЗИИНЬ. ДЗИИНЬ.

Он лежит у себя дома, в собственной кровати.

Он не помнит, что происходило в последние 24 часа.

Он не помнит, как он оказался дома.

Он поднимает голову и оглядывает себя, лежащего, и комнату вокруг.

Крови нет. Это хороший знак.

Он пробует сжимать и разжимать кулаки. Те послушно проделывают нужное.

Он двигает ногой. Нога двигается.

Моргает.

Трясет головой.

ДЗИИНЬ.

Федор Глухов понимает, что звуки издает его дверной звонок и – судя по настойчивости – визитер желает увидеть его, во что бы то ни стало.

Сколько сейчас времени? Федор шарит рукой у кровати в поисках мобильника, находит его, подносит к глазам и смотрит на табло. На табло 13.54. Разгар дня.

Он думает, кто бы это мог быть, с той стороны двери? И что ему нужно? Федор отчетливо помнит, что отдавал квартплату за грядущий месяц своей квартирной хозяйке, а еще – показывал ей оплаченные счета, улыбался и в мыслях желал спровадить ее побыстрее – одним словом, решает он, звонивший не может быть квартирной хозяйкой. Проблема квартирной хозяйки была решена два дня назад.

Успокоенный, он вновь закрывает глаза и надеется, что сон сейчас вернется. Однако неизвестный визитер не намерен сдаваться – мерзкие трели дверного звонка раздаются вновь и вновь.

Девушка? «Это же может быть девушка?», – тешит себя благостной мыслью Федор. Та – в изящной шляпке и маечке, похожей на тельняшку, из вчерашней «Солянки». Он видел, как она на него смотрела. Он помнит, как она с придыханием, поддевая ногтем одну из лямок своей майки и сбрасывая ее с плеча, просила сфотографировать ее. Что если это она? Явилась требовать фотографии? Федор морщит лоб, но не может вспомнить, согласился ли он в итоге сделать ее фото. Очень может быть, что нет. Но ему хочется думать, что это она, и этим утром она будет как нельзя кстати – со своим теплом, белыми худыми ножками и воркующим голоском. Она будет как лекарство, как бомбардировка любовью – она будет осязаемым человеческим существом, потому что, если быть до конца честным, то Федор Глухов разбит и подавлен, и он до сих пор не может понять, где граница между реальностью и наркотическим дурманом. И сейчас – едва проснувшись – он клянет, что есть силы, человека, подсунувшего ему вчера это чертово ЛСД.

Хромая на затекших ногах открывать дверь, Федор мельком заглядывает в зеркало. Его лицо кажется ему вполне удовлетворительным, но вот то, что происходит дальше, отнюдь не удовлетворяет его.

Все дело в том, что когда Федор Глухов, фотограф, распахивает дверь, то обнаруживает там неизвестного человека скользкой европейской внешности в сером костюме от «Ива Сен Лорана». И он, этот человек, тычет ему в лицо каким-то зловещим удостоверением и орет, выплевывая Федору в лицо маленькие брызги слюны:

– Ю АР АНДЕР АРРЕСТ!

– Что? – Федор пятится вглубь квартиры, спотыкается, роняет спиной какую-то вещь. – Что вы такое говорите?

Человек наседает – его удостоверение в вытянутой руке едва не касается переносицы Федора, и все это выглядит так, словно снимают фильм про экзоцризм, где священник, ткнув в нос помешанного священной Библией, изгоняет из того дьявола. Только священники не матерятся в этих фильмах, а человек с удостоверением матерится, да еще как, и видно, что именно эта часть работы – та, где начинается интернациональная, понятная всему миру матерщина – и доставляет ему особенное удовольствие.

– Ю ар андер арест, мазефакинг эссхол!

Федор успевает разглядеть штемпель на документе, которым его только что пригвоздили к стенке. Он видит эти черные буквы – И-Н-Т-Е-Р-П-О-Л, и понимает что влип, но, убей, не может вспомнить за что.

Это все чертово

проклятое

будь оно двадцать восемь раз неладно

ЛСД.

Это оно впутало Федора в сомнительные делишки.

Это оно стерло из его памяти последние сутки.

Это все оно. Оно. Оно.

Федор Глухов хочет отползти назад и скребет ногами по полу, но вот незадача – сзади как раз стена, съемные московские квартирки имеют обыкновение быстро заканчиваться – и стена упирается ему в спину, и срывает отступление.

– За что? – произносит ошалевший Федор Глухов – шепотом – и сам изумляется, как печально и безнадежно у него это вышло. Словно он и впрямь замешан в кровавых преступлениях, и теперь его прижучили, взяли за мягкое место.

Человек начинает отвечать ему по-французски, очень быстро, и в ответ Федор только хлопает глазами и не может разобрать ни слова. Он очень давно хотел выучить французский, этот язык мира моды. Он говорил всем, что уже почти выучил его. Нередко он даже соглашался сходить с друзьями на показы интеллектуальных фильмов – те, которые шли без перевода, и сидел там, в тесных маленьких залах, поджав ноги, и старался делать вид, что понимает все, что говорят на экране. На самом деле он не понимал ничего. Так же, как не понимает и сейчас. И когда он хочет объяснить это ворвавшемуся к нему человеку – сказать, что он не знает языка, что ему нужен адвокат и все в таком духе – вот тогда из-за плеча человека и появляется второе лицо.

Это Карл Лагерфельд, давешний знакомый Федора Глухова. Он совсем не изменился со вчерашнего вечера – строго одет, глаза скрыты черными очками, а лицо сохраняет свое всегдашнее невозмутимое выражение. Только теперь черный бархатный галстук Лагерфельда украшен бриллиантовой брошью, а тогда – почему-то именно эту деталь Федор Глухов вылавливает из своего из 24-часового забытья – галстук украшал изумруд в серебряной оправе.

На чистейшем русском языке Карл Лагерфельд произносит:

– Для тех, кто не знает французского, перевожу. Вы, Федор Глухов, арестованы по подозрению в сотрудничестве с крупной пиратской сетью. Вы имеете право хранить молчание. Вы имеете право на адвоката. Вы имеете право на один телефонный звонок.

– О, нет, нет, нет, – Федор пытается отмахнуться от Лагерфельда, и даже ему самому уже непонятно, что страшнее. То, что ему только что предъявили весьма серьезные обвинения? Или то, что галлюцинации вернулись?

Москва, Хитровка, съемная квартира

В конечном итоге, Дювалье всегда был человеком действия. Это его метода – явиться к врагу спозаранку, поднять того с постели и громогласно, с матом, заявить о себе и своих намерениях – «Ю ар андер аррест, мазефакин эссхол!» – а потом смотреть, как враг корчится в слезных судорогах на полу и молит о пощаде.

Другой агент мог бы растрогаться и смутиться, увидев, что в роли врага сейчас выступает всего лишь обычный пацан – который явно впервые сталкивается с Интерполом, и который явно напуган по-настоящему. Но оставим эмоции другим агентам, а сейчас на задании – Жак Дювалье, и видом плачущего пацана его не удивить. Дювалье знает, на что могут быть способны плачущие пацаны. В Мексике один плачущий пацан попытался воткнуть топор ему в спину, как только Жак имел неосторожность от него отвернуться. В Гонконге другой плачущий пацан – а уж тот был само страдание, уж поверьте – кинул в Дювалье ядовитую змею. От этого свидания у агента осталась памятная метка в виде двух небольших шрамов на шее. В Индонезии… Впрочем, оставим это перечисление неудобств, доставленных Дювалье плачущими пацанами. Важно то, что эти слезы, градом катящиеся сейчас по молодому и даже симпатичному лицу, нимало не трогают агента. Он пришел выполнять свою работу, и он выполнит ее на высшем уровне. А если пацан окажется столь дерзок, что попытается сделать резкое движение – что ж, Дювалье будет даже интересно посмотреть на эту попытку.

Жак Дювалье прилетел в Москву три дня назад. Он остановился в «Метрополе» – потому что ему рекомендовали этот отель, как последний образчик советской роскоши… Ну, и не в последнюю очередь, свою роль сыграл мотив мести. Номер в «Метрополе» стоил баснословную, даже по парижским меркам, сумму, и Дювалье не отказал себе в роскоши отыграться с шефом за свой внезапно окончившийся отпуск – его дорожные расходы оплачивала контора, и он знал, что все чеки пройдут через Потена.

«В 85-м в этом номере жили Дэвид Боуи и Игги Поп», – с гордостью сообщил портье, отдавая французу ключи. «Они знают, кто такой Игги, – одобрительно подумал тот. – Это уже неплохо». Впрочем, вскоре оптимизм француза подвергся серьезной атаке.

Первый день Дювалье посвятил знакомству с ландшафтом предстоящих боевых действий. Он начал с двух двойных бурбонов в баре отеля и – не считая этого – счел ландшафты удручающими. Город ужаснул его своими монструозными постройками – зданием Думы, Красной площадью, но больше всего – статуей рабочего и колхозницы. Вид колоссов, скрестивших в своих руках пресловутые серп и молот, заставил агента втянуть голову в плечи и вознести благодарность Господу за то, что холодная война закончилась, и Россия и Запад теперь официально числятся в союзниках. Еще Дювалье изумился неимоверному количеству брутальных мужчин и красивых женщин на городских улицах. Если бы не женщины, он бы мог вообразить, что вновь попал в Каракас, все жители которого неожиданно сменили цвет кожи. Он ухмыльнулся этому сравнению – да, Москва, это такой большой Каракас.

Второй день Дювалье посвятил сбору фактов. Он намеревался начать с визита к автору «Glam Yourself», этого московского фэшн-блога. Ему понадобилось не более нескольких часов, чтобы выяснить, где живет, как выглядит, куда ходит обедать и какими слабостями обладает автор – для этого агент поднял базу головного офиса своей конторы и отправил пару запросов. Афишировать свое присутствие в Москве местным сотрудникам Интерпола Дювалье до поры до времени не хотел. Он предпочитал выполнять задания в одиночку и, по возможности, оттягивать момент встречи с иностранными коллегами, чреватый – как он знал по своему опыту – появлением массы бюрократических проволочек и пустой тратой времени.

Из ответов на запросы Дювалье выяснилась неприятная вещь – автор блога совершенно не знает иностранных языков. Сам Дювалье свободно говорил на четырех, но, к сожалению, русский не входил в их число. Все, что агент мог произнести по-русски, состояло из скудного набора туристических фраз-банальностей: «На здоровие», «Спасибо!» и «Какие ваши доказатьельства?». Последнюю реплику агент почерпнул из фильма «Красная Жара», который он посмотрел в самолете, и где Шварценеггер играл русского милиционера. Именно эта фраза интуитивно казалась агенту наиболее ценным языковым приобретением.

Раздумывая над тем, как решить проблему коммуникации со своим будущим собеседником – а нанести визит автору блога Дювалье намеревался в самое ближайшее время – француз нашел простой и, как ему показалось, изящный выход. Через интернет-поиск он обзавелся координатами переводческих бюро, выбрал из них самое дорогое, и заказал себе эскорт-сопровождение.

«Это будет деловое свидание, связанное с бизнес-деятельностью», – объяснил Дювалье ресепшионисту. – Мне нужен человек, который мог бы оказать переводческие услуги мне и моему русскому компаньону».

Ресепшионист выказал недюжинную компетентность, свободно перейдя на французский. Принимая заказ, он даже позволил себе отпустить нечто, похожее на шутку: «Вероятно, месье предпочтет, чтобы человек оказался прекрасной девушкой, с которой не стыдно появиться в обществе?». «Очень этого хотелось бы», – подтвердил Дювалье. «Никаких проблем, – бодро заверила трубка. – Скажите только свой адрес, и в назначенное время прекрасная девушка с отличной квалификацией будет у вас».

Дювалье встретился с «прекрасной девушкой» перед домом искомого блогера. Подъехало неказистое такси, из него выпрыгнула заказанная переводчица, и Дювалье понял, что его все-таки надули, пусть и частично. Прекрасной девушкой оказалась полная матрона лет под сорок, и хотя держалась она жизнерадостно, и французский ее был выше всяких похвал, Дювалье несколько расстроился. В конце концов, это было самое дорогое переводческое бюро в городе, и уж если они пообещали прекрасную девушку, то нечего жульничать, надо присылать самую красивую, размышлял про себя француз, глядя, как переводчица приближается к нему, энергично двигая широкими бедрами.

«Бонжур, месье!», – жизнерадостно поприветствовала она агента.

«Бонжур, мадемуазель!», – буркнул в ответ Дювалье.

Впрочем, вскоре мысли француза переместились из элегического русла в конструктивное. Ему предстояла работа, он должен был выполнить ее профессионально, поэтому девушки – как пелось в старой советской песне – будут потом. Первым делом самолеты, то есть – гадкий русский фэшн-блоггер, который снимает богатых девочек, а у тех на снимках сплошь поддельные «Луи Вьюиттон». Требовалось выяснить, где русский фэшн-блоггер встречает этих девчонок, не в курсе ли он, где они обзаводятся своими чудесными липовыми сумочками, и, наконец, не он ли собственноручно поставляет им подделки? В этой жизни бывает всякое, и Дювалье полагал любой из вариантов развития событий правдоподобным.

 

Блоггер жил на восьмом этаже. Дювалье – помня о конспирации и не желая проявлять себя раньше времени – решил идти пешком. Лифт может спугнуть наживку, если та, например, нервничает и ждет облаву, подумал француз. А наживка наверняка нервничает, если она действительно замешана в этих темных пиратских делах.

Проблема, как выяснилось позже, была в переводчице. К восьмому этажу, запыхавшаяся, она встревожено уточнила у Дювалье, действительно ли они идут на деловое свидание с компаньоном француза. Дювалье, ответил, что да, это действительно так, но тогда девица уточнила, о каком бизнесе идет речь. Дювалье на секунду опешил и не нашел ничего лучшего, кроме как ответить, что это коммерческая тайна. Объяснение совершенно не удовлетворило переводчицу.

Еще более она разнервничалась, когда Дювалье стал агрессивно, раз за разом, жать на кнопку дверного звонка квартиры блоггера. «Может быть, вы перепутали этаж?», – рискнула предположить девица. А когда Дювалье не ответил, добавила: «Может быть, он забыл о встрече?».

Последнее замечание неожиданно вывело его из себя. «ЗАБЫЛ О ВСТРЕЧЕ?!» – да, что о себе мнит эта женщина, чья задача стоять тихо и при надобности переводить. Именно это он и сказал переводчице, но вот незадача – пока он выговаривал ей, отрывистым, злым голосом, дверь отворилась и перед ними, в одних трусах, предстал фэшн-блоггер собственной персоной.

Вот тогда Дювалье и разыграл свою козырную карту, а именно – поверг противника в шок неожиданной атакой. Он набросился на этого заспанного чубатого паренька, толкнул его левой рукой, выхватил служебное удостоверение правой и страшным голосом заорал: «Ю ар андер арест, мазерфакер!».

Это поведение и добило переводчицу окончательно. В миг, когда совершалась стремительная и беспощадная атака Дювалье, она поняла, что пришла вовсе не на «бизнес-свидание». Скорее всего, мелькнуло в ее голове, это криминальная разборка. И еще очень вероятно, что когда француз покончит со своим оппонентом, он захочет устранить единственную свидетельницу этого происшествия.

Страх, неожиданное осознание, желание спасти свою жизнь придали переводчице сил. Истошно завизжав в надежде, что на крик высунется кто-то из соседей, она размахнулась своей сумочкой и ударила француза по голове. А когда тот покачнулся, продолжила бить еще и еще, не переставая кричать так, что в подъезде стали резонировать стекла.

В сумочке, помимо прочих дамских вещей, находился словарь Лонгфелло, 800 страниц. Переводчица всегда брала его с собой на всякий случай – если вдруг, неожиданно, она не найдется, что ответить, не поймет, что сказал клиент или испытает какой-нибудь другой языковой форс-мажор, она извинится и попросится на секундочку выйти – по своим дамским делам, и, выйдя, найдет в словаре нужное слово.

Так или иначе, но сейчас 800 страниц Лонгфелло придавали соприкосновению женской сумочки с головой Дювалье неожиданную мощь. От ударов у француза даже на миг помутилось в голове, и он заорал: «Да, чего ты ко мне прицепилась, сучка?» – разумеется, на чистом французском – и дальше реагировал на автомате.

На очередном взмахе сумочки он выставил руку, блокируя ее движение к своей голове, а другой, свободной, рукой нанес короткий крюк снизу прямо в челюсть переводчицы.

Это были чистые рефлексы, убеждал себя потом Дювалье. На тебя нападают, а ты защищаешь свою жизнь – все, как их учили в спортзале. Прямо как по учебнику. Ничего личного…

Переводчица рухнула на замызганный кафель как подкошенная. Секундой позже туда же приземлилась ее сумочка со злополучным словарем. Дювалье стоял, широко расставив ноги, тяжело дышал, смотрел на распростертое перед собой тело и пытался переварить происшедшее.

– Зачем… – из-за спины донесся до него тонкий голос блоггера. – Зачем ты вырубил Лагерфельда?

– Я и тебя сейчас вырублю, если ты не заткнешься! – заорал Дювалье, даже не задумавшись о том, что сам, без переводчика, понимает русские слова.

Гораздо более его заботили другие мысли. Что делать с переводчицей, распластавшейся у его ног? И о каком таком Лагерфельде, черт возьми, толкует этот русский парень?

Москва, Хитровка, съемная квартира

Вдвоем с незнакомцем они за ноги втащили бездыханное тело Карла Лагерфельда в квартиру. Француз отдавал приказы – «Возьми его левую ногу! Тяни! Закрывай дверь!» – а Федор Глухов повиновался им послушно и молча.

Все дело было в испытанном им шоке: только что Федор нежился в своей кровати, надеясь, что вчерашние наркотические кошмары отступили, но вот звенит дверной звонок, и все они тут как тут – выстроились перед дверью, чтобы пугать Федора Глухова вновь и вновь.

Тело Лагерфельда оказывается неожиданно тяжелым, хотя и выглядит сухим и поджарым. А еще Федор доподлинно знает: дизайнер сидит на жесткой диете, разрешающей только воду, бобы и пророщенную пшеницу. Если спросить у Федора Глухова, откуда у него в голове появились эти знания – насчет Лагерфельда и его диеты – он вряд ли ответит. Он просто знает это и все, и единственным ответом мог бы быть тот, что все эти знания… Ох, мама, кажется, бред начинается опять… Что все эти знания ПОДСКАЗАЛА ЕМУ ВСЕЛЕННАЯ… «Черт. Черт. Черт, – Федор ругается и молится одновременно. – Пожалуйста, пусть эта психоделическая чушь выветрится из головы. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».

Тем временем, чудесные превращения продолжаются. Уже в квартире тело Карла Лагерфельда начинает странно мутировать и менять очертания. Сначала в помещение словно бы напускают тумана – будто, кто-то принес и включил дымовую машину, да еще и настроил ее на полную мощность. Лагерфельд исчезает в густой дымке, и сколько Федор ни машет руками, чтобы ее разогнать, все тщетно. Хлопья тумана такие густые, что, кажется, их можно отделять друг от друга и есть как сладкую вату.

Федор Глухов принимает туман как очередную странную данность, и уже не задается вопросами, насколько она нормальна и откуда здесь появилась.

Когда видимость улучшается, вместо дизайнера на полу лежит совсем другой человек, и, судя по всему, этот человек – женщина. Вместо черных брюк, в которые был одет дизайнер, появилась юбка – из нее торчат две полные женские ноги в лаковых туфельках. Белая рубашка превратилась в блузку, а там где под рубашкой была впалая мужская грудь, обозначились две выпуклости – внушительные настолько, что теперь едва не рвут сдерживающую их материю. Нет никакого сомнения – перед Федором Глуховым, серьезный, 4-го размера, женский бюст. Заворожено уставившись на него, Федор не сразу замечает, что метаморфозы коснулись также рук и лица Лагерфельда.

Руки стали будто короче и пухлее, размеры ладоней уменьшились, а ногти на пальцах оказались покрыты красным лаком. В свою очередь, от лица тоже не осталось ничего прежнего – теперь оно женское, круглое, довольно миловидное, с крупными славянскими носом и губами.

Навскидку женщине можно дать лет под сорок. Она – без сознания. Она лежит в прихожей съемной квартиры Федора Глухова. Она только что была Карлом Лагерфельдом. А еще с ней приперся какой-то жесткий мужик и он тоже… Он тоже в квартире Федора Глухова… И сейчас он трясет Федора Глухова за плечо и орет ему в ухо:

– Чего ты, мать твою, раззявил рот! Быстро беги за водой!

Федор Глухов в панике ретируется на кухню. Он набирает в стакан воды, а затем начинает судорожно выдвигать ящики кухонной стенки в поисках оружия для возможной обороны от незнакомца. Его внимание привлекают поочередно вилка из набора для фондю с двумя длинными опасными зубцами, нож для разделки мяса и железный, для отбивки мяса же, молоток.

– Чего ты там застрял? – кричит из коридора иностранец. – Где вода?

Остановив свой выбор на молотке (увесистый, хорошо ложится в руку, выглядит угрожающе), Федор засовывает его сзади за ремень и бегом возвращается к мужику и бесчувственной пострадавшей. Забирая у него воду, иностранец внимательно глядит Федору Глухову в глаза и произносит – тихо, уверенно, не оставляя никаких шансов на успех задуманного мероприятия:

Рейтинг@Mail.ru