Мистер Моджо
Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!
Место действия: бывший газовый завод, нынешнее арт-пространство, вотчина девочек в дизайнерских платьях – будьте уверены, девочки отсканируют своими взглядами-лазерами каждого, кто случайно забредет на огонек. Случайные визитеры оказываются здесь с завидным постоянством, и все потому, что один из клубов на территории завода – а их здесь великое множество – периодически устраивает концерты западных звезд-металлистов. Все это дико бесит девочек в дизайнерских платьях, которым хочется, чтобы весь мир состоял из шоу-румов, Эйфелевых башен и багетов в пакетах из коричневой бумаги. Все остальное, мечтают девочки, пусть горит в аду.
Что случается со случайными людьми дальше? Они пропадают. Как будто пространство завода проглатывает и перемалывает их, словно большой зеленый слизень из мультфильма «Футурама». Поглядев на девчонок в дизайнерских платьях, взглянув на них хотя бы одним глазком, большинство случайных людей начинает мутировать. Отныне и навсегда в них проникает вирус, которому пока нет названия. На выходе косухи меняются на пиджаки от Пола Смита (если есть деньги) или от Зара (если денег нет), волосы состригаются, металл оставляет свое место в «Айподе» для инди. Тонконогие, в ботильонах на длинных белых ножках девочки в дизайнерских платьях неуловимо покоряют металлистов, и те забрасывают свой металл навсегда. Те же, которые не покоряются, становятся объектом натурального вампиризма. Говорят, что под покровом ночи девочки вылавливают металлистов на улицах и впиваются вампирскими клыками им в шеи. Это – месть девочек за то, что не все в этом мире следует законам моды с той же строгостью как они, и что им приходится делить землю с вахлаками, деревенщиной, агрономами, быдлом и просто не врубающимися людьми.
Посреди этого вампирского ада, в кофейных кулуарах популярного клуба обретается фотограф Федор Глухов. И сейчас он с удивлением пялится в экран на очередной фэшн-блог, где автор фотографировал Пандемонию в разных ракурсах на Парижских показах. Пандемония хохочет и показывает пальцем в сторону, простирающуюся вне зоны кадра.
– Черт ее дери, – ругается Федор Глухов. – Кусок латекса развел всех на пятнадцать минут славы! Нет. Пожалуй, это даже тридцать минут. Тридцать минут кипеша ни из-за чего…
– Полегче, чувак, – говорит один из бородачей с «Хайнекеном». – Всегда есть место самовыражению. Энди тебя бы не одобрил.
– Энди? – Федор отвлекается от экрана. – Какой на хрен, Энди?
– Энди Уорхолл, чувак, – басит второй бородач.
– Это вы будете рассказывать мне про самовыражение и цитировать Уорхолла? – огрызается Федор Глухов на собеседников. – Позвольте-ка, сейчас я опишу вам вас самих. Сплошная оригинальность. Индивидуальность в каждой детали. Бороды – потому что о них написали на сайте «GQ». Свитера грубой вязки и солдафонские ботинки – потому что Style.com объявил о том, что наступила эпоха мужчин, выглядящих мужественно. Пьете «Хайнекен» – потому что его варят в Амстердаме, а это круто выказывать уважение этому городу. Наверняка курите самокрутки…
– Я не курю, – замечает один из бородачей.
– Не важно! Скорее всего, вы приперлись сюда, одетые в тренчи поверх свитеров, и еще долго колебались, сдавать их гардеробщику или не сдавать. Потому что если вас будут фотографировать для своих блогов малолетние девочки, подумали вы, то в тренчах ваши физиономии смотрятся намного круче чем без тренчей. И вот, вы решили их не сдавать, но вас тормознул охранник, и сказал, что в верхней одежде сюда нельзя, так что со слезами на глазах тренчи пришлось таки отдать их в гардероб. И теперь вы стоите, хлещете пиво и дико сокрушаетесь по этому поводу.
– Потрясающая дедукция, – бормочет один из бородачей, но по его скуксившемуся виду понятно, что Федор попал в точку.
– Именно так! – подытоживает тот. – И сейчас я раскрою вам секрет, который перевернет вашу жизнь. Ребята! Вы со своей одноклеточной псевдооригинальностью на хрен не нужны ни для каких блогов. Даже не надейтесь. «Сарториалист» бы при виде вас сделал лужу от ужаса.
– Это еще почему? – возражает один из бородачей.
– И откуда тебе об этом знать? – вторит другой
– Оттуда, – говорит Федор Глухов и в запале бьет себя кулаком в грудь. – Что я и есть фэшн-блог. Я и есть искусство…
В следующий момент незнакомые Федору девочки тянут его за руки и просят сфотографировать их.
– Нам сказали, вы фотограф, – силясь быть услышанной сквозь музыку, кричит одна из них. – Нам нужно, чтобы вы сняли нас на фоне этих окон.
– Да! Да! Да! – радостно поддакивают ее подружки. – Это будет та-а-к круто!
Федор поворачивает к ним экран своего «Макбука» и показывает фотографию Пандемонии.
– Что вы думаете об этом? – спрашивает он. – Этот то ли мужчина, то ли женщина стал чертовски популярен.
Девочки заглядывают в экран.
– Хм, – неуверенно говорит одна из них. – Он настоящая душка, разве нет?
– Вряд ли, – отвечает Федор, захлопывая «Макбук». – Это просто дешевый эпатаж. Запомни это слово, детка, и никогда не веди себя так. Дешевый эпатаж. Поняла? Попробуй повторить.
– Ты та-а-к-о-й прико-ольный! – другая девица целует Федора в щеку. – Мы всегда смотрим тво-ой бло-ог.
Девочки растягивают фразы на гласных звуках, и из-за этой странной мелодики у Федора на миг возникает ощущение, что его качает на морских волнах. Девочки словно смакуют все эти «о» и «у», и произносят их со сложенными в домик губками – словно выдувают колечки дыма, но на самом деле, как подозревает Федор, они просто перебрали с алкоголем или порошком. А, скорее всего, даже не первое и не второе, догадывается он мигом позже – просто разговаривать с такой интонацией сейчас модно.
– У тебя очки с диоптриями или без? – он стягивает роговую оправу «Ray Ban» с носа одной из девиц.
– Вообще-то, я ношу линзы, – кокетничает та. – Но сегодня решила поверх линз надеть эти очки. Там стекла. Но мне кажется, это очень оригинально и круто.
– Носить модель «странники» без диоптрий, это очень оригинально, – ворчит Федор. – Оригиналы прямо-таки окружают меня.
– Ты встал не с той ноги? У тебя на носу точно такие же очки! – девица выдувает пузырь розовой жвачки, и тот лопается с таким звуком, что у Федора на миг закладывает в ушах.
– Так что насчет фотографии? – интересуется ее подружка. – Разве я не идеальная модель для твоего блога?
Она надувает губки и придерживая руками юбку от порывов невидимого ветра манерно наклоняется вперед – изображает Мэрилин в той известной сцене.
– Детка, если ты думаешь, что для того, чтобы попасть на мою страницу, тебе всего лишь нужно нарядиться в дизайнерские шмотки и покривляться, ты глубоко ошибаешься. Мне нужен стиль, детка. Стиль, протест и шик. Ты уверена, что сможешь сделать это?
– Сделать что? – недоумевает девица.
– Черт, ну почему вы все такие тупые, – последнюю фразу Федор произносит вполголоса, чтобы девочка не услышала, а затем, повернувшись к ней, говорит уже громче, и при этом его губы растягивает усмешка. – Давай-ка, для начала, подними свою кофточку и покажи, что там есть.
Девица с готовностью задирает на себе майку, из-под которой выпрыгивают два упругих молодых соска.
– Так?
– Так, – Федор неохотно наводит фотокамеру и делает несколько снимков.
– И меня, и меня! – видя вспышки, визжат другие девицы и тоже с готовностью поднимают тишотки. На вид им лет пятнадцать, не больше. Куда только смотрит охрана клуба? С глубоким вздохом Федор фотографирует их и одновременно с безразличием размышляет – попадают ли его действия под закон о детской порнографии, если девицам действительно столько лет, сколько он предполагает?
Гонконг, район Юньлон, швейная фабрика
– И вот, значит, загнали мы штанишки этому мужичку с кафедры – я имею в виду профессора, и он съел наживку как миленький. Был так счастлив своей заграничной обновке, что даже попробовал ткань на зуб. «Это дух настоящей Америки, – говорит он, – Меня в этом деле хрен обманешь, потому что я в нем собаку съел». Видели такого, а?
Здоровый взрослый мужчина, преподает студентам – то есть фактически дает им путевку в жизнь и, значит, должен научить их ну хотя бы чему-то путному – а сам купился как малое дитя. Видно, у меня счастливая судьба, раз она развела меня с институтами. Чему бы могли научить меня эти преподаватели, если они держат в руках пару джинсов, сделанных в Бескудниково, и вопят про исходящий от них запах Монтаны?
Ну, значит, я стоял себе и поддакивал. «Монтана, монтана, чувак, – говорил я, а самого в этот момент аж пучило от смеха. – Настоящая, чтоб мне провалиться на месте».
Но, если говорить, честно, этот очкарик меня очень даже обрадовал. Потому что, если он не отличил подделку, то почему бы ее должны отличать другие? А если так, подумал я, то пора выходить на другой уровень. А именно – двигать в МГИМО.
Про МГИМО следует рассказать отдельно. Потому что, если и есть на земле место, обитатели которого могут отличить настоящую вещь от фэйка, то это чертов проклятый институт международных отношений. Не знаю как, но тамошние чуваки секут такие вещи, даже не глядя – просто проводя рукой над фактурой – и это какой-то настоящий институт волшебников, честное слово. Короче, люди в моем бизнесе держатся от этого волшебства подальше. Потому что хотя он и называется институтом международных отношений, но дипломатией там и не пахнет – в студентах ходят сплошные богатенькие детишки, готовые чуть что подпрячь к делу своих криминальных пап. Я слышал, что люди, попытавшиеся сунуться туда со своим барахлом, иногда попросту пропадали. Например, тот парень с фальшивыми «Ролексами»…
Впрочем, не хочу вас пугать, девочки. Если я стою здесь, живой и здоровый, значит со мной этот их номер не прошел. И знаете почему? Потому что перед вами – самый оборотистый и отчаянный парень на всем восточном полушарии, даром что родился в
Рязани!
Короче, я решил брать институт международных отношений штурмом. К тому моменту, моя маленькая фирма на дому производила почти пятьдесят пар отборных джинсов в день, а в моей квартире за двумя швейными машинками круглосуточно работали, сменяя друг друга, три прекрасные девчушки из-под Полтавы – такие милые, ну, прямо почти как вы. Девчушки приехали поступать в институт, все втроем, но провалились на экзаменах. Ну, а потом город – этот Вавилон – просто ободрал бедных пташек до нитки и выкинул их на обочину. К тому моменту, как наши пути пересеклись, крошки уже готовы были идти на панель – и все для того, чтобы только не ехать обратно в свою Полтаву. Я не мог пройти мимо. В конце концов, все это было слишком похоже на мою собственную историю.
Я приютил их и дал им работу, а они – в ответ они стали льнуть ко мне словно бабочки, увидевшие свет среди ночи. Я имею в виду не тех ночных бабочек, в роли которых обычно выступают ваши старшие сестры. Я говорю о настоящих бабочках – с цветистыми длинными крыльями, порхающих там и сям в разных прекрасных местах.
Мы зажили счастливо, небольшой, но дружной коммуной. И все то время, пока девочки сидели за машинками, пока они готовили мне еду и делали со мной любовь – а надо сказать, что последнее происходило абсолютно добровольно, и это был настоящий парад страстей, а не просто интеллигентное «сунь-вынь» – так вот, все это время я думал о том, как завоевать своим товаром МГИМО.
С одной стороны, вы можете спросить: зачем это мне вдруг понадобилось идти со своими джинсами к этим стремным богатеньким сосункам? Тем более, что в их распоряжении уже имелся ЦУМ, Камергерский переулок, бутики и шоу-румы – все то, что мои девочки из Полтавы называли словом «брендА». Звучит похоже сами знаете на что…
Но. Вы упускаете из виду один немаловажный аспект. А именно – паблисити. Институт международных отношений мог дать такое паблисити, о котором страшно даже мечтать.
Кто держит нос по ветру и быстрее остальных реагирует на все самое модное, выпендрежное и крутое? Нет, я знаю – сейчас у нас есть «Газпром», олигархия и разные крутые пацаны из спецслужб: все они не прочь показать лохам, что такое настоящий стиль. Но ведь мы говорим о начале нулевых, так? А в начале нулевых в Москве задавали тон только одни чуваки. И это были студенты МГИМО.
Каждый бродяга в городе знал: если девочки и мальчики из МГИМО начинают что-то носить, значит, уже завтра в это оденется вся Москва – вплоть до самой последней телочки с окраин. Лучшей рекламы не сделал бы и сам Бог.
Оставалось только понять: как сделать так, чтобы девочки и мальчики из МГИМО захотели носить именно мои джинсы? Нетрудно угадать, что произошло бы с таким прекрасным парнем как я, вздумай он явиться на порог этого элитарного клуба с кучей поддельных джинсов в руках. Нет. Здесь требовался подход, более взвешенный и деликатный. Но какой? Проводя время в тоске и неге – кажется, так выражались поэты? – я напряженно размышлял. И в один прекрасный день решение появилось само собой.
Зачем, подумал я, соваться в МГИМО с поддельными «Левисами» и «Монтанами»? В этом месте люди с закрытыми глазами распознают американские фейки. Нет – войти в этот храм моды следовало гордо, неся им не просто подделку, но новую религию, эксклюзив, настоящее раритетное барахло…
Короче говоря, я сказал чувакам из МГИМО, что мои джинсы приплыли прямиком из Скандинавии. «В этих краях начинается настоящая движуха, – презентовал свой товар я. – Это то, во что завтра оденется мир, а я предлагаю вам это уже сегодня».
Спросите любого москвича, кто привил столице моду на шведские бренды? Если этот человек окажется не полный лох, он ответит, что это был я. Это я создал в Москве спрос на Швецию – в то время, как о ней никто не знал, даже сами шведы. Это из-за меня получили путевку в жизнь их маленькие унылые магазинчики с одеждой. В конце концов, я даже мог бы требовать проценты у их правительства – потому что это я так круто поднял их ВВП.
Все были ни сном, ни духом, но потом – раз! – и Швеция начинает расползаться по городу как вирус. В одночасье всем становится интересно: что еще за Швеция? Почему вокруг нее так много шума? Правда ли, что там зарождается новая мода? Кто такие шведские дизайнеры? И вот уже в Стокгольм едет первый десант московских модников. Все они лазают там по всяким узким улочкам, находят богом забытые дизайнерские мастерские и, в конце концов, хором провозглашают: она действительно существует, шведская мода! И она в точности такая, как мы думали! Актуальная! Бунтарская! Дерзкая! Подрывающая устои и плюющая в лицо будущего!
Все это бурление происходит исключительно по одной причине. Эта причина – чуваки из МГИМО. Потому что вот уже два сезона все в МГИМО носят на себе скандинавские штучки. Те самые, которые были сшиты мною в Бескудниково – сшиты, снабжены поддельными этикетками, завернуты в прекрасную коричневую бумагу и выданы за эксклюзивный товар. Вот так в России и узнали про Швецию.
И я хочу спросить: где бы сейчас были «Чип Мандей», если бы не я? Кто бы когда заглянул в их магазин в подвале на окраине?
Элегантный молодой человек берет паузу, во время которой ему удается раскурить свою вечную сигару, уже порядком изжеванную. Неловко вдохнув в себя дым, он надрывно кашляет. А затем – подняв глаза на работающих китаянок – продолжает свой, несомненно, увлекательный рассказ, где, к сожалению, кроме него никто не понимает ни слова из-за незнания языка.
– Вы можете поинтересоваться, почему именно Швеция? Почему не какая-нибудь Бразилия или что-нибудь еще в том же духе, но ответ лежит на поверхности. Швеция – потому, что это проще всего. Кто из вас что-нибудь знает про Швецию? Ну, мы все читали книжку про Карлссона, знаем, что мама Малыша печет просто офигительные котлеты, ну и что дальше? Все. Умные еще вспомнят про викингов и хоккей, да и то – самые крутые воины жили не в Швеции, а в Дании, а с хоккеем у них в последнее время не все ладно.
И вот, значит, живет себе Швеция в режиме глубокого информационного эмбарго – в смысле, все про нее что-то слышали, но не знают, что это, где это и почему – и, сама того не подозревая, приносит мне идею на блюдечке с голубой каемочкой. Мне даже не нужно ничего сочинять. Красивый миф, который будет сопровождать мой продукт, уже есть. Остается только слегка его поперчить – приукрасить и снабдить интригой. Рассказать о том, что Швецию населяют земные воплощения эльфов – утонченность и скандинавская сдержанность (не говоря уже о чисто внешней красоте) скрывают бушующее море страстей. Упомянуть, что к идеям, рождающимся в Швеции, прислушиваются самые продвинутые парни на Манхэттене. Подкрепить рассказ фотографиями… Чувакам из МГИМО я даже умудрился несколько раз показать снимки, якобы сделанные в «Студии 54» – хотя, на самом деле это были всего лишь перепечатки из какого-то старого советского журнала. Я сказал, что в «Студии 54» все были без ума от скандинавов.
Последний штрих: загадочно улыбнуться и – вуаля! – выложить партию джинсов на стол. «Прямо из Скандинавии! Налетайте и не стесняйтесь!»
И конечно я был достаточно нагл для того, чтобы заломить за свой товар тройную цену. Потому что речь ведь уже не шла о дешевых подделках, правильно? Я отдавал в руки студентов МГИМО штучные вещи – практически, шмотки завтрашнего дня. А значит и цена должна была быть соответствующей…
Короче, рыбка клюнула на наживку. Да так, что мало не показалось. Вот, честное слово, я помню этот чудесный миг как сейчас. Стою я этаким франтом у дверей главного корпуса МГИМО, джинсы – в пакете у моих ног, еще несколько пар перекинуты через руку, как у какого-нибудь официанта в ресторане, а вокруг творится натуральный бедлам. Одни типчики отпихивают других. Те, кого отпихнули, злятся и лезут вперед. Гвалт стоит такой, что удивительно, почему из-за шума еще никто не вызвал полицию – и вот уже в задних рядах начинается драка, в которой преобладает ярко выраженный южный акцент…
Как какой-нибудь Иисус – не хватает только белых одежд – я поднимаю руку над всей этой толпой и говорю: «Спокойно, друзья мои, спокойно! Завтра я приду к вам снова! Шведских штанов хватит на всех!». Я обвожу их своей рукой, как божественной дланью, и остается только сказать: «Алиллуйия!», чтобы все было как в святой книге. Но тут с задних рядов, какой-то студентик, который понимает, что сегодня ему не обломится, встревает со своим тоненьким голоском: «А мне кажется, что твои штаны это фейк!»
«Что?! – я выпучиваю глаза и мгновенно разражаюсь ответной тирадой. – Слушайте, друзья! Если вы сомневаетесь, если вам это не нужно, то я могу больше и не появляться! К черту все это, я лучше пойду в МГУ!»
Дальше происходит ожидаемое. Те чуваки, которые напирали с задних рядов, переключают свою злость на студентика и начинают в буквальном смысле втаптывать его в асфальт. Кровь, крики, звуки ударов – в суматохе уже непонятно, кого именно нужно лупить, поэтому мальчики и девочки, эти детки из хороших семей, лупят друг друга без разбора. На шум бежит охрана и вламывается в толпу. Дюжие мужики в форме по одному вытягивают дерущихся из галдящей людской кучи, но в конце концов сами попадают под раздачу. Со своего места мне хорошо видно, как один особенно борзый студент с размаху засаживает охраннику в нос своей толстенной тетрадкой с лекциями. Тот дергается и замахивается в ответ – я успеваю заметить, что кулачище у него огромный как шар для боулинга, и очевидно, что сейчас студенту крупно не повезет – но в этот момент все замирают как вкопанные, слыша пронзительный женский вопль. Толпа расступается, и первая мысль у всех, что кого-то порезали ножом. Но нет – кричит девушка, которой в суете всего лишь порвали платье. Черная ткань разошлась от плеча до трусиков, и теперь девица отчаянно пытается прикрыть руками голую грудь и голосит во всю мощь своей молодой луженой глотки.
Да, девочки, это был момент настоящего триумфа! И я готов смаковать его бесконечно. В своей памяти я прокрутил его, наверное, уже миллион раз – как любимую кинопленку. Я запомнил каждую деталь, абсолютно все. Погода, одежда, слова, запахи, прически, выражения лиц – все это стоит у меня перед глазами так отчетливо, словно, случилось минуту назад. Но самое главное – стоя в этой толпе и глядя на студентов, молотящих друг друга, я сделал потрясающее открытие. Я вдруг осознал, что в этой жизни я без куска хлеба не останусь.
Москва, офис «Актуэль»
Сразу с самолета Полина едет в офис, и там, от самой парковки, ее сопровождает шепот. Слабый, едва уловимый на улице, он становится на порядок громче, когда Полина входит в здание. Это похоже на то, как если бы на невидимом магнитофоне повернули ручку громкости, и Полина знает, что это только начало. Дальше будет хуже.
От офиса, где сидят сотрудники «Актуэля», Полину отделяют семь этажей и два убийственно долгих перехода. С одним ей нужно справиться прямо сейчас: прислонить к турникету электронный пропуск – действует ли он? или уже заблокирован службой безопасности? – улыбнуться охраннику, пройти мимо стайки девушек, читающих последний номер «Космо», завернуть за стойку «ресепшн» и проделать еще ровно двадцать восемь шагов до лифта. Бог знает, кто встретится ей, пока она будет впечатывать в пол, мысленно считая, эти шаги. Бог знает, как долго придется ждать лифта, и кого извергнут из себя его недра. Внешне Полина – само спокойствие и собранность. Но если сдернуть эту оболочку и заглянуть внутрь, можно увидеть, как внутри нее все искрит от дьявольского напряжения.
Второй переход ждет Полину на седьмом этаже. Когда она выйдет из лифта – боже, только бы он был пустой! – ей потребуется пройти сквозь длинный, застекленный коридор под взглядами сотен людей. Все это – коллеги из соседних редакций. Издательский дом, которому принадлежит «Актуэль», ежемесячно выпускает в России не меньше десятка изданий, и столько же – в семи странах Европы и в США. Для удобства всю эту разномастную прессу в каждой стране держат в одном здании.
«Актуэль» занимает большую часть седьмого этажа. У него – высокие тиражи, максимальная прибыль от рекламы, ему принадлежат лимузины на парковке внизу. Сотрудники журнала – холеные, высокомерные, профессиональные до мозга костей и бесстрастные внешне. В их распоряжении лучший вид на город, лучший кофе в автоматах и «Макбуки» последней модели. Редакция кладет задницы в мягкие кресла из черной кожи, смотрится в дизайнерские зеркала (их создали специально для «Актуэля») и носит «Блэкберри», как часть обязательной униформы. Огромное пространство на седьмом этаже отдано для складирования шмоток, присланных для различных съемок. «Актуэль» – как королевская корона на большом теле издательства, однако это не избавляет его от утомительного соседства с низшей кастой. Девиз издательского дома: «Будем ближе друг к другу!» – именно поэтому на оставшейся части этажа ютятся сразу три издания. Это фантастически никчемные, по мнению Полины, «Деловые Ведомости» и «Young Girl», а также редакция инфернального ежемесячника «Вяжем спицами».
Когда Полина шагнет из лифта, в коридоре на миг повиснет почти космическая тишина. Дела остановятся, пальцы застынут над клавиатурами, телефонные трубки замолчат – люди забудут о своих делах, разглядывая ее, точно божество, сошедшее к смертным. Точнее будет сказать: павшее божество.
В следующий момент тишина взорвется гулом множества голосов. Среди них – сливающихся в один неразличимый шум – вдруг отчетливо прорежется насмешливый и мерзкий главреда из «Вяжем спицами»: «Гляньте-ка, кто к нам пожаловал!». И в этот момент главное – не вздрогнуть, не показать, что голос пробил брешь в защите. Лишить удовольствия эту закомплексованную, злобную сучку. Ответить ей приветливой улыбкой: «Доброе утро. Я слышала, в этом месяце сумасшедшие старые перечницы особенно донимают звонками вашу редакцию. Очень, очень сочувствую вам».
Но пока у Полины еще есть время, чтобы подготовиться к отражению атаки коллег. Она стоит в лифте и следит за меняющими друг друга лампочками с цифрами этажей – «3»,«4», «5», «6». Она вспоминает то парижское утро, когда мир узнал о постигшей ее катастрофе, и когда она в буквальном смысле оказалась между жизнью и смертью…
…воздух в то утро был удивительно свеж, хотя на углу улицы уже выстроились обычные чадящие пробки. Когда Полина открыла оконную раму, ветер всколыхнул вуаль тонкой шторы, сбил со стола на пол бумаги, заставил трепетать тюльпаны в вазе и затем ушел гулять в коридор, пробуждая ото сна остальных постояльцев.
Полина уперлась руками в подоконник и подтянула на него колени. Потом, держась рукой за раму, медленно встала в полный рост. В лицо ей ударили солнце, синева неба, тысячи сверкающих бликов, шумы и запахи города. Внизу – на расстоянии пяти этажей – спешили по своим делам люди. Если бы кто-нибудь из них догадался поднять голову, он бы увидел бледную, заплаканную отчаявшуюся девушку, готовую шагнуть вон из окна. После вчерашнего инцидента на показе «Ланвин» таблоиды отдали бы многое, чтобы получить снимки последних минут жизни редактора русской версии «Акутэль». Эти издания были бы рады даже кадрам, снятым на обычный мобильный телефон, поэтому – подними голову хотя бы один из этих трудяг внизу, достань он свою камеру, и уже к вечеру имел бы шанс отхватить солидный куш. «Как странно, – подумала тогда Полина. – Жизнь кончилась, а я беспокоюсь лишь о том, появятся ли в газетах новые фотографии со мной. Как будто на свете нет более важных вещей…»
Она зажмурилась, сжала кулаки, почувствовала, как вонзились в кожу ногти. Глубоко вздохнув, занесла ногу над пустотой. В этот момент в номере зазвонил телефон.
Звонки проникли в ее сознание не сразу, и сначала Полине даже показалось, что звуки доносятся уже из нового, ждущего ее загробного мира. Но телефон не умолкал, и сознание – то ясное сознание, которым Полина всегда могла гордиться, и которое покинуло ее в это утро, и едва не привело к смерти – начало возвращаться. Она тряхнула головой, избавляясь от морока, и с шумом потянула ноздрями воздух – с удивлением отметив, что выхлопные газы не оставили от недавней свежести и следа. В следующую секунду Полина уже прыгала с подоконника на ворс ковра и бежала к трезвонящему аппарату.
– Але? – запыхавшимся, внезапно севшим голосом сказала она.
– Полина? Это вы? Надеюсь, я не разбудил вас?
Голос был смутно знаком ей, и все же Полине потребовалось некоторое время, чтобы понять, кому он принадлежит. Приятный, обманчиво мягкий баритон с тщательно отретушированным акцентом уроженца юга Франции.
Это был Алекс Дюпре, главная шишка в издательском доме, которому принадлежал «Актуэль». Полина видела его лишь однажды, когда проходила мучительно долгое собеседование в парижском офисе – то самое, которое должно было окончательно решить, встанет ли она у руля русской редакции.
Несмотря на кажущееся дружелюбие, Дюпре всегда был вне зоны досягаемости для редакторов. Его распоряжения спускались вниз через многочисленных заместителей – их, кажется, были у него десятки, и даже после двух месяцев работы Полина не смогла запомнить всех поименно. Дюпре обращался к руководителям редакций лично только в исключительных случаях, и, что ж – вчерашнее происшествие в саду Тьюильри было как раз из таких.
– Господин Дюпре? – на всякий случай осведомилась Полина (в ответ трубка коротко хмыкнула). – Какая неожиданность. Нет, я не сплю, но все же приятно, что вы побеспокоились. Я только что сделала свою йогу.
– Прекрасно! – подхватила трубка. – Ни при каких обстоятельствах не позволять себе сбиваться с режима? Очень уважаю такой подход! А теперь, Полина, вы не считаете, что нам есть, что обсудить?
Через сорок пять минут Полина уже сидела в его офисе. Господин Дюпре встретил ее каннским загаром, идеально сидевшим черным костюмом и испепеляющим взглядом небесно-голубых глаз.
– Вы отдаете себе отчет в том, что вчера произошло? – он пошел в атаку без предисловия. – Сотни людей десятилетиями создавали репутацию нашему издательскому дому, и вчера – вчера вы разрушили всю эту стройную конструкцию до основания. Вы оставили от нас пепел, Полина. Пепел, боль, слезы и – не побоюсь этого слова – кровь. Когда люди из отдела рекламы в головном офисе узнали о том, что произошло, они были готовы совершить массовое самоубийство. «Луи Вьюиттон» расторг с нами контракт еще до того, как закончился этот скандальный показ. К утру от наших услуг отказались «Шанель», «Диор» и «ДГ», а к обеду мы ждем новую волну отказов от тех, кто, по какой-то причине, промедлил с утра. Какой рекламодатель теперь пойдет к нам? Может быть, ваши бедные русские дизайнеры поддержат наш журнал? Или, я слышал, у вас весьма обеспеченная семья – она не захочет оказать спонсорскую поддержку некогда известному модному журналу, ставшему банкротом по вине их дочери? Нет? Вы не хотите поговорить об этом с отцом?
Полина внимала злословию господина Дюпре с молчаливым достоинством. К тому моменту, когда пришло время посмотреть ему в глаза, она уже сама испытывала некоторый стыд от того, что едва не решилась на самоубийство – подобно тем сотрудникам рекламного отдела, о которых тот рассказал. Полина вовсе не была спокойна, нет. Но она смогла, готовясь ко встрече с издателем, мобилизовать все свои внутренние ресурсы и отодвинуть отчаяние на задворки сознания. Глубоко внутри нее оно продолжало бушевать и рваться на волю, словно дикий зверь, но внешне Полина выглядела собранной и решительной, и было тяжело догадаться, каких чудовищных усилий ей это стоило – в особенности сейчас, когда поток ругательств разбивался о ее лицо.
Все эти оскорбления – это лишь следствие испытанного Дюпре стресса, так она убеждала себя, сидя напротив, поджав губы и стараясь не отводить глаз. В конце концов, она ожидала нечто подобное, и все же… К тому моменту, когда парижанин закончил извергать проклятия в ее адрес, внутри у Полины Родченко клокотала злость, а ее кулаки – если бы Дюпре был внимательнее, он бы заметил – сжались от напряжения. «Какого черта он не может держать себя в руках? Этот француз ведет себя так, будто я – нашкодившая девчонка из младших классов», – Полина с ненавистью посмотрела на него, с удовлетворением отметив, что под складками дорогой рубашки у того начинает проглядывать животик. Еще год-другой прежнего образа жизни, и француз превратится из холеного, с замашками мачо, мужика в обвисший неряшливый холодец.
– Я полагаю, все кончено, – сказала Полина, когда Дюпре замолчал. В ответ тот пыхтя полез в ящик стола, вынул оттуда листок, на котором красовалась респектабельная, с двумя львами печать издательства, и протянул ей.