Мистер Моджо
Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!
Я завел его за угол и для начала пару раз дал по зубам, но он был так пьян, что даже не понял, что произошло. Тогда я втащил его обратно в бар, и там, в мужской комнате, сунул головой под струю холодной воды. Потом я сходил за стулом, уселся напротив и рассказал ему всю историю: «Десятка лет в местной тюрьме, и наверняка Евросоюз сделает все возможное, чтобы к этому сроку накинули еше лет пять. Кортюсон отсидит вдвое меньше, потому что свалил все на тебя. Теперь у тебя есть шанс свалить все на кого-то еще. У тебя ведь есть на примете этот «кто-то», не так ли, мой мальчик?». Крыть ему было нечем. Он пообещал отвезти меня на фабрику.
Вам следует посетить Россию зимой, шеф. Вы любите проводить отпуск в Швейцарии, на лыжных курортах – уж, не знаю, какой из вас лыжник, да, и вряд ли вам тут это понадобится. Но вот все остальное придется по душе: снега тут просто завались, люди седлают белых медведей и ездят на них прямо по улицам, а главная фишка русской зимы – в том, чтобы любой ценой выжить в ледяном аду. Швейцария даже рядом не стояла.
Не знаю, как эти русские умудряются еще шевелить мозгами при таком морозе, но тот парень, главный на фабрике, явно в этом преуспел. Фабрика – покосившийся сарай на краю мира, в часе езды от Москвы. Ни одного документа. Ни одного легально нанятого рабочего. Ко всему прочему, в планах местных властей было проложить через это место автомобильную трассу. И что придумал этот маленький негодяй? Он назвался экспертом по экологии и заявил, что трогать землю нельзя ни под каким предлогом. Природный заповедник, уникальная природа – в подобном духе он наплел с три короба. И, конечно, отморозки со всего мира были тут как тут: развернули чертовы флаги, стали бросаться под бульдозеры и делать все, чтобы стройку свернули. Когда мы прибыли на место, там шла настоящая война. И, судя по тому, что незадолго до нас на поле битвы приехал господин губернатор – привезя с собой мирное соглашение – официалы проиграли ее вчистую.
Кульминация получилась что надо. Я появился на сцене ровно в тот момент, когда стороны пожимали друг другу руки. Паренек сразу смекнул, что дело дрянь. Он бросился наутек, и если бы не охрана губернатора – которая почему-то решила, что я террорист и хочу взорвать бомбу – я взял бы его прямо там. Но так мне пришлось задержаться. Губернаторские парни – славные ребята. Одного я вырубил ударом по шее, а другому пришлось показать приемчик, которому меня научили в Мексике. Индейцы называли его «Вождь никогда больше не сядет на лошадь», и вам, шеф, лучше даже не знать, что это такое.
За то время, пока я давал русским уроки настоящей мужской драчки, парень
успел оторваться. Я всегда был неплох в беге – даже если это бег по немыслимым сугробам в человеческий рост – и, несомненно, я догнал бы его. Он понимал это. Понимал, что это конец, когда оглядывался на бегу, тяжело дыша, и видел, что расстояние между нами стремительно сокращается. Я приближался неотвратимо как возмездие. По моим выкладкам, оставалось не больше пары минут прежде чем я настигну его и окуну лицом в снег. Но все закончилось раньше.
Он внезапно остановился, этот парень. Сначала я решил, что он сдается и у него не осталось сил продолжать бег. Но через секунду, оказавшись ближе, я увидел, что его остановил обрыв. Отвесный склон, метров пять-шесть, если не все десять, внизу которого лежала скованная льдом река. Парень сомневался всего какое-то мгновение. Я видел это его сомнение и закричал, требуя оставаться на месте. Он взглянул на меня в последний раз и сиганул вниз.
Бултых! Когда я подбежал к краю обрыва, внизу зияла только черная прорубь и больше ничего. Несомненно, бедолагу затянуло под лед…
Вы хотели итоги, шеф? Вы вели себя, как та истеричная девица, которая засыпает жениха упреками и подозрениями – в то время, как тот всего лишь честно исполняет свой долг. Итоги таковы: у нас есть двое обвиняемых и – как мне кажется – невелика беда, что мы потеряли главного. Мы накрыли сеть, разворошили улей, и теперь виновные сядут. «Луи Вьюиттон» может быть спокоен: наглецы больше не будут толкать контрафакт через их прилавки. Так и сообщите им, шеф. Вы ведь теперь стали большие друзья, а?
Что касается меня, то я беру отпуск. Несколько лет вы запрягали меня как ту лошадь, которой непременно надо выиграть заезд, и теперь мне нужен отдых. Собираюсь заехать по делам в Гонконг. Тамошняя влажность – то, что нужно после русской зимы.
В Гонконге я открою банковский счет на свое имя. Когда это будет сделано, сразу же сообщу реквизиты – чтобы вы могли перевести мне премиальные за успешно завершенную операцию. Потому что операция успешно завершена – не правда ли, шеф?
С превеликим почтением.
Ваш блудный сын,
Жак Дювалье
Подмосковье, лагерь зеленых
У француза странно русское лицо, и если бы не акцент – сильный, режущий слух – Полина вряд ли распознала бы в нем иностранца.
– Мадемуазель Родченко? – спрашивает он.
Француз закутан в настоящий овчинный тулуп, обмотан шарфом и увенчан – как памятник снежным комом – меховой шапкой, одно ухо которой загнулось кверху. Весь этот камуфляж оправдан, потому что температура – минус двадцать пять по Цельсию, но даже несмотря на внушительное одеяние для француза это все равно чересчур. Он ежится, дышит густыми клубами пара, а слова, вылетая из его рта, кажется, тут же превращаются в маленькие льдинки и падают на землю, не долетая до адресата.
– Мадемуазель Родченко?
– Да? – растерянно оборачивается Полина на этот странно звучащий среди русской зимы голос.
– Меня зовут Мишель Франкини. Я здесь по поручению моих боссов из «Луи Вьюиттон».
Улыбка, с которой Полина прожила последние сутки, исчезает, когда до нее доходит смысл сказанного. Они все-таки нашли ее. Представители «Луи Вьюиттон» не поленились прислать своего человека за тридевять земель, в лагерь зеленых, чтобы вручить ей повестку и доставить в суд – для унизительной, показательной порки, кадры которой растиражируют на весь мир.
Все это казалось таким далеким из подмосковного леса. Иногда Полина даже позволяла себе помечтать, что нависший над ней дамокловым мечом иск от «Луи Вьюиттон» – это иллюзия, остатки ночного кошмара, которые развеиваются по мере того, как наступает день.
– Как вы нашли меня?
– Это было нетрудно, – француз прячет лицо в складках шарфа. – Можно я буду говорить по-французски? Ваш язык пока плохо дается мне.
Полина кивает в ответ.
– Вас показали в новостях по крайней мере двух западных телеканалов, которые освещали борьбу за лес. Драматичная здесь получилась история, не правда ли? – новый кивок. – Ваша одежда изменилась, ваша прическа стала короче, но лицо – его же невозможно изменить, особенно когда оператор дает крупные планы. А их было достаточно, этих планов. Их было так много, что только слепой мог не рассмотреть вас во всей красе. Как же! Подруга одного из лидеров сопротивления. Редкая женщина, способная перенести тяжкий лагерный быт, – облако пара, оставшееся после этих слов способно окутать собой весь мир. Француз морщится, старается плотнее закутаться в щарф.
Денис Боярцев, один из «лидеров сопротивления», стоит в двух шагах, но не слышит ни слова из разговора, разворачивающегося у него под носом. Он целиком увлечен происходящим на главной лагерной поляне, а там – если по правде – действительно есть на что посмотреть. Имеет место поистине историческое событие, а именно – областной губернатор подписывает соглашение о переносе автомобильной трассы и публично признается, что был дураком. Последнее он делает исключительно витиеватыми, сложно подчиненными предложениями: «Мы… тщательно изучив проблему ландшафтов… мучаясь над ее решением днями и ночами на протяжении нескольких месяцев… раньше за такой самоотверженный труд даже давали медали… и теперь, вполне вероятно, дадут и нам… по крайней мере, мы напишем письма и представления, чтобы это произошло… пришли к выводу, что нельзя подвергать уничтожению уникальный природный заповедник, расположенный на этом месте… мы были с вами заодно с самого начала… мы лоббировали отставку этого проекта на самых высоких уровнях… в то время как вы стойко сражались здесь, в полевых условиях… и теперь пришло время объявить… нашу бесповоротную и окончательную победу!»
Защитники леса встречают речь губернатора дружным улюлюканием. Все понимают: он слил войну и теперь изо всех сил старается прикинуться своим парнем. Выходит из рук вон плохо, поэтому народ в толпе развлекается как хочет. Кто-то за глаза называет губернатора «обер-манекеном», а другие сокрушаются, что ни у кого нет помидоров – дескать, лицо губернатора так их и просит. Тем не менее, настрой у собравшихся самый праздничный. В конце концов, дело сделано. Ну, а если некий чиновник собрался незаслуженно получить за это медаль – что с того? Будто кто-то с самого начала сомневался, что так будет.
Над головами людей змеится вздох: «Ура-а-а-а…» – он крепнет, набирает мощь, еще чуть-чуть и защитники леса бухнут все одновременно, в сотню-другую глоток – «Ура-а-а» – но тут что-то разлаживается. Проблема в первых рядах. Звуки, которые долетают оттуда больше напоминают кабацкую разборку, а не триумфальное подписание мира. Там – ругань, топот ног, крики, непонятное оживление. Задние ряды в замешательстве. Они горят желанием посмотреть, а потому напирают. Передним это явно не по вкусу: они спинами пытаются сдержать давление и матерятся. В этот момент над толпой взвивается новый крик, надрывный, пронзительный и тонкий: «Засада-а-а!» – и он порождает настоящий хаос.
Люди мечутся как животные, загнанные в ловушку – рты раскрыты, глаза выпучены. В суматохе кого-то сбивают с ног. Об упавшего спотыкаются другие, тоже падают, так что следующие волны бегущих вынуждены пробираться по рукам, головам и туловищам. Толпа движется во всех направлениях сразу, и в ней уже видны люди, вооруженные палками и готовые дать отпор… Вот только кому? Полицейским? Службе безопасности губернатора? Федеральным агентам? На этот вопрос решительно нет ответа, потому что никто не понимает, что происходит.
Внимание Полины Родченко целиком сосредоточено на собеседнике. На периферии ее зрения происходит черт-те что, но ей нет никакого дела до этого. Все, о чем она может сейчас думать – это ее собственная судьба.
– Что теперь? – спрашивает она. – Вы защелкнете на мне наручники и повезете в суд?
Даже сквозь шарф видно, что француз усмехается:
– В суд? Нет. У меня есть для вас предложение получше. Вчера вечером совет директоров «Луи Вьюиттон» собрался на экстренный консилиум. Целью консилиума была выработка стратегии в отношении вашего нашумевшего дела и вас лично. Вы стали настоящей звездой – не каждый день совет директоров собирается в полном составе, чтобы рассмотреть частный случай. Впрочем, называть его «частным» можно только очень условно. Ваше частное потянуло за собой и вытащило на свет целый пласт весьма серьезных проблем – и в итоге поставило под сомнение репутацию всей компании. Я имею в виду, тот беспринципный, дерзкий и абсолютно немыслимый пиратский прецедент, с которым мы столкнулись.
– Немыслимый? – растерянно переспрашивает Полина. Она произносит это только для того, чтобы сказать хоть что-нибудь, потому что совершенно не понимает, куда клонит француз.
– Немыслимый, – с важным видом подтверждает тот. – Немыслимый потому, что сбыт пиратской продукции осуществлялся под официальной вывеской Дома. Немыслимый настолько, что никто внутри Дома, не мог даже предположить, что такое вообще возможно.
Француз берет паузу, давая Полине время оценить значительность его слов.
– Последствия вы знаете сами, – продолжает он. – Первоначальная реакция Дома заключалась в том, чтобы назначить вас главной виновницей происшедшего. Однако, вчера совет директоров пересмотрел свою позицию и признал, что она была ошибочной…
Вокруг стоит невообразимый гвалт, бегут и толкаются люди – ни дать, ни взять апокалипсис, однако француз остается невозмутим.
– К пересмотру своих оценок вчерашний консилиум подтолкнули итоги расследования, проведенного собственной службой безопасности Дома совместно с агентами Интерпола. Они смогли восстановить каждый ваш шаг с того момента, как вы в спешке паковали вещи перед отъездом во Францию, до той секунды, когда вы отдавали ключи от гостиничного номера, полностью раздавленные происшедшим на показе. Вы заявляли, что покупали подделки в московском бутике «Луи Вьюиттон». Сначала мы не могли поверить в это, но потом… Вам знакомо имя Анна-Мария Бикинза? Это мулатка-горничная, которая убирала после вас номер. Она нашла кассовые чеки на ваши сумки – должно быть, вы искали их сами, но по страной иронии повезло не вам, а ей. Нам стоило нелегких трудов, чтобы получить доступ к этим бумажкам. Горничная запросила за них немыслимую сумму, и в любом другом случае Дом проигнорировал бы этот очевидный шантаж. Но – как я уже сказал – ваш случай был с самого начала особенным.
В конечном итоге даже не чеки сыграли в вашем деле ключевую роль. Когда они попали к нам в руки, пришла информация из России: агент Интерпола подтвердил существование пиратской сети, действующей в Москве под вывеской нашего Дома. Часть ее организаторов уже арестована, а другую часть, возможно, арестовывают где-то в данный момент…
Мимо француза, тяжело дыша, пробегает бородатый мужчина, в котором Полина периферийным зрением узнает главного эколога, лидера борцов за лес. За ним гонится другой мужчина – рослый, короткостриженый, одетый в дорогое пальто – случайно он задевает собеседника Полины плечом и неожиданно извиняется по-французски:
– Экскьюзимуа.
Некоторое время Полина и Мишель Франкини удивленно смотрят вслед удаляющимся фигурам. Затем француз переходит к кульминации:
– Окончательное решение совета директоров таково, хм, хм, – он откашливается в кулак. – Пострадавшая сторона заслуживает самых искренних извинений – вместе с заверениями в том, что истинные виновники этого вопиющего прецедента будут сурово наказаны. Пострадавшая сторона – это вы, мадемуазель Родченко. От лица всей компании я прошу извинить нас за резкую критику в ваш адрес. «Луи Вьюиттон» не подает против вас иск. Напротив – компания возьмет на себя обязательства по содействию в публичном восстановлении вашего доброго имени. Пресс-служба уже подготовила официальное заявление на этот счет и готова его обнародовать. Кроме того. «Луи Вьюиттон» дает вам возможность получить компенсацию за причиненные неудобства. Согласно постановлению совета директоров, ее размер составит 50 000 французских франков. И наконец. Не сомневаясь в вашем профессионализме, в вашей компетентности и любви к избранной профессии, компания с радостью примет вас в свои ряды. Мы предлагаем вам должность младшего консультанта по маркетингу – с годовым окладом, который приятно вас удивит, и с дислокацией в парижской штаб-квартире компании.
Некоторое время Полина переваривает услышанное. Когда смысл сказанного становится ей ясен, в ее голове будто бы взрывается бомба – в глазах темнеет, ноги подкашиваются, и она тяжело оседает на снег. Француз держится так, будто для него это обычное дело. Он с достоинством взирает на нее сверху и продолжает палить из крупных орудий:
– Если вы согласитесь принять предложение о трудоустройстве, то я предложу вам прямо сейчас проследовать за мной в лимузин.
– В лимузин?.. – Полине чудится, будто какая-то неведомая машина разом стерла ее прошлую жизнь и начала писать ее заново. Лагерь зеленых активистов, одиночество, ноющие от холода ноги по утрам – все это попало под ластик. В новой версии жизни ей предлагают проследовать в лимузин.
– Именно так, мадемуазель. В черный сверкающий лимузин, присланный специально за вами. Внутри вас встретят исключительно вежливый водитель, салон из мягкой кожи, комфортная температура и еще – одна охлажденная бутылочка «Моет», чтобы мы могли выпить за заключение мирного пакта.
Тысячерукая, бушующая вокруг толпа неожиданно выбрасывает к ним Дениса Боярцева. Он – раскраснелся, возбужден предстоящей схваткой с полицией, озирается в поисках Полины. Найдя ее сидящей в снегу, Боярцев бросается к ней, на ходу стягивая с себя куртку.
– Что с тобой, девочка? Тебе нехорошо? – он набрасывает куртку на плечи Полины, садится рядом с ней на колени, обнимает ее. – Что произошло? – он поднимает гневный взгляд на француза. – Этот человек обидел тебя? Он сказал тебе что-то плохое?
Полина всхлипывает, по ее щекам катятся тяжелые крупные слезы.
– Итак, мадемуазель – я полагаю, мы можем идти? – Мишель Франкини по-прежнему невозмутим. – Париж ждет вас. Он жаждет принять вас в свои объятия и извиниться за нанесенные в прошлом обиды.
Гонконг, район Юньлон, швейная фабрика
Гудит фабричный гудок – как в театре, первый из трех. Он сообщает, что до начала рабочей смены осталось десять минут. Солнце стоит уже высоко и неплохо припекает, но швеи, которые заходят сейчас в ворота фабрики, привыкли к жаре. Они оживленно болтают между собой и смеются. Солнце, дождь или снег – даже если земля сойдет с орбиты, кажется, и тогда девушкам не будет до этого никакого дела, и они продолжат весело щебетать – не забывая, впрочем, занимать места за своими станками и повязывать на головы косынки.
– Мы здорово засиделись, детка, – молодой человек с трудом разгибает затекшие ноги и пытается встать с деревянного ящика, на котором просидел последние несколько часов. – Пришло время возвращаться к делам.
Он потягивается, хрустя суставами.
– Но я уверен, ты хочешь услышать конец истории. Хочешь знать, как так вышло, что я – живой и невредимый – стою тут перед тобой.
Китаянка послушно кивает:
– Да, господин.
– Что ж, – молодой человек поправляет воротничок рубашки, разглаживает складки костюма. – Сейчас я предоставлю тебе такую возможность.
Он начинает пробираться между станков к центру зала – находит такое место, чтобы его было видно всем, и, заняв его, демонстративно поднимает руки, требуя внимания. Шум множества голосов замолкает. Девушки смотрят на него, ожидая, что будет дальше. Каждая втайне надеется, что сейчас дадут прибавку к зарплате, но – как часто водится в этом жестоком мире – надеждам не суждено сбыться.
– Итак, девочки, я поздравляю вас со вторым рабочим днем на нашей фабрике, – молодой человек отвешивает швеям церемонный поклон. – Я рад видеть оптимизм, с каким вы идете на работу. И – думаю – будет излишним напоминать вам, ради чего мы все собрались здесь. Красота – вот наша цель. Наполнить мир красотой, сделать ее доступной, установить на красоту демпинговые цены – вот наша миссия. «Луи Вьюиттон» – вот наше средство. На этой фабрике мы творим историю и меняем мир. Мы берем символ красоты – изящную монограмму с двумя буквами «Эл» и «Ви» – и несем его людям. Нам не важен достаток этих людей, их социальный статус и происхождение. Прошли времена, когда саквояжи «Луи Вьюиттон» были уделом только лордов и леди. Новый порядок вещей гласит: дайте красоту всем! Нищие, сирые, убогие – если у них найдется хотя бы десять долларов и девяносто девять центов – а именно столько стоит наша продукция в розницу – они смогут сами стать обладателями красоты. Получат шанс быть сопричастными. Будут равными сильным мира сего. И кстати – второе правило нового порядка вещей: оптом красота отдается еще дешевле.
Мне нравится, что здесь, в Гонконге, хорошо понимают это и не чинят препятствий наступлению перемен. Мне нравится, что кабинеты власть имущих открыты и обо всем можно договориться очень легко. Мне нравится, что ваш труд стоит символических денег, что никто не придет проверять ваш возраст, наличие у вас медицинских книжек и законность нашего предприятия в целом. Я люблю Гонконг! Вот где веет подлинный дух свободного предпринимательства!
Но все же. Мне хотелось бы подчеркнуть, что работа нашей фабрики была бы невозможна без одного человека. Человека, чьи пожертвования позволили нам купить это прекрасное оборудование и построить этот чудесный ангар. Человека, чье благородное сердце переживает за судьбу красоты ничуть не меньше, чем мое собственное. Человека, с которым в следующем месяце мы открываем две новые фабрики «Луи Вьюиттон» и триумфально выходим на мировой рынок. Человека, которого по праву можно назвать душой и сердцем нашего предприятия…
В кармане пиджака молодого человека жужжит мобильник. Он достает его, подносит к уху и коротко произносит: «Да… Да… Вы уже на месте? Отлично!». Убрав трубку обратно в карман, он вновь возвращается к аудитории:
– Уважаемые дамы! Девочки! Товарищи! Я рад представить вам своего мецената, компаньона и – прежде всего – своего друга. Встречайте – месье Жак Дювалье!
Дверь фабрики открывается, и в помещение входит высокий мужчина. Молодой человек жмет ему руку:
– Спасибо, что приехали навестить нас, Жак. Я надеюсь, что соглашение, которого мы достигли тогда – стоя на обрыве замерзшей реки – вас не разочарует…
Китайские девушки недоуменно переглядываются между собой.
– Объясните мне кто-нибудь, – произносит одна. – У нас что, теперь два хозяина вместо одного?
– Нет, – растолковывает ей другая. – Этот первый, кажется, продает нас второму в рабство.
– Сколько тот будет платить?
– Я не очень хорошо поняла. Но, похоже, денег у него много.
– Мистер! Мистер! – кричит вошедшему мужчине самая бойкая девушка. – Цена нашей работы – два доллара в час! А иначе, – она обводит взглядом своих компаньонок и грозно топает ногой. – Иначе мы никуда не пойдем!
Подмосковье, лагерь зеленых
Лимузин трогается с места – так плавно, что сначала Полина этого даже не замечает. На ее плечах – изящная черная шубка, которой галантно укрыл ее представитель «Луи Вьюиттон». Полина рассеянно поправляет ее, чувствуя, как благородный мех приятно щекочет ладонь. Да, уж, в отсутствии хороших манер этим французам не откажешь, размышляет она.
В салоне просторно, тепло, играет приятная музыка. Мишель Франкини сидит напротив – он улыбается Полине проказливой, почти мальчишеской улыбкой, и в следующий момент в его руке, словно по мановению волшебной палочки, возникает бутылка шампанского. «Что касается меня, – говорит он, сдирая блестящую обертку. – То я просто жить не могу без «Moet». Я могу пить его с утра до вечера, но мне все равно всегда мало. Это великое счастье, что мы принадлежим к одной корпорации, и что сотрудники «Луи Вьюиттон» – я имею в виду сотрудники нашего с вами ранга – имеют неограниченный доступ к этой амброзии».
Полина останавливает его:
– Пожалуйста, Мишель. Позже…
Она смотрит в окно на одинокую, замершую среди сугробов фигуру Дениса Боярцева. Фигура кажется ей жалкой и какой-то нелепой – будто некий фотограф специально дожидался момента этого крайнего изумления и растерянности и теперь, подловив его, навеки заморозил на своем кадре. Повинуясь внезапному порыву и, боясь, что скоро фигура исчезнет совсем, Полина машет Боярцеву рукой. Этот жест – ее мольба о прощении, странная попытка оправдаться перед ним и перед собой. Он увидит это и все поймет. Он увидит это и не будет судить ее строго, не станет считать предательством то, что произошло, перестанет думать о ней, оставит все в прошлом и, свободный, отправится дальше жить свою жизнь…
– Я очень сожалею, мадемуазель, – Франкини осторожно трогает Полину за плечо. – Но он вряд ли увидит вас…
Встречая ее непонимающий взгляд, француз вынужден продолжить:
– Это лимузин. Видимость есть только с нашей стороны, мадемуазель. С его стороны это одно большое непроницаемое черное стекло.
Москва, бизнес-центр на Красной Пресне
Машина жужжит, втягивая в себя листы бумаги – через секунду они появляются с другой стороны, разрезанные на аккуратные полоски, и падают прямиком в мусорное ведро.
Задача Федора Глухова – следить за тем, чтобы бумага не комкалась внутри машины и не падала мимо ведра. Если происходит первое, должностная инструкция предписывает ему открыть крышку машины, приподнять резцы и вытащить смятый лист. Если происходит второе, он должен собрать рассыпавшиеся полоски и сложить их в ведро.
Примерно раз в полчаса ведро наполняется, и тогда Федор Глухов берет его и идет с ним в холл. В самом конце холла стоит большой мусорный контейнер – должностная инструкция предписывает опорожнить ведро и вернуть его на место.
Раз в час Федор Глухов должен обойти весь офис целиком. Он подходит к каждому из столов, за которым, сгорбившись перед монитором, засучив рукава рубашки, сидит менеджер, и спрашивает: «Есть бумага на выброс?». Если бумага есть Федор берет ее и несет к машине, где заправляет в резцы, если бумаги нет он обязан выполнить любое другое пожелание менеджера, как то – сходить тому за кофе с пончиками, принести квартальную отчетность из архива, забронировать столик на вечер в «Нобу». Федор Глухов – младший сотрудник компании со сложным русско-английским названием. Компания покупает одни важные штуки и избавляется от других. У Федора весьма смутное представление, о каких именно важных штуках идет речь, но ему пообещали: если ведро под машиной будет опорожняться вовремя, а пончики будут прибывать еще не остывшими, через год-полтора Федора поднимут до ранга персонального помощника одного из тех менеджеров, которые сейчас эксплуатируют его все вместе. Повышение будет означать, что другие менеджеры – кроме того, в чье подчинение перейдет Федор – перестанут иметь право гонять его с мелкими поручениями, а это, как ни крути, уже неплохой карьерный рост. Потому что, если и дальше все пойдет так удачно, то уже года через три Федор Глухов сможет сам занять место менеджера и получить в свое подданство мальчика на побегушках. Неплохая перспектива, не правда ли?
Ну, а пока Федор Глухов, глотая слезы, дежурит у бумагорезательной машины. Ему надо заработать много денег, чтобы отдать кредит, взятый отцом для погашения убытков, причиненных Федором респектабельному столичному отелю. Отец наотрез отказался выплачивать кредит сам. В то же время, если банк не получит очередной платеж в конце месяца, Федору грозит реальная возможность снова оказаться в тюрьме. Заключая кредитный договор, отец привел в действие дьявольскую схему, каким-то образом сделав сына главным ответственным за возможные просрочки платежей. Вот почему он здесь – стоит на посту и следит за тем, чтобы использованная бумага не скапливалась на столах.
Минуты тянутся медленно. Дни – целую вечность. Недели обычно хватает на то, чтобы появились вселенные, зародились сверхновые, а пыль превратилась в жизнь и прошла полный цикл эволюции. Федор Глухов – как безмолвный атлант, подпирающий собой небо, зрит за вверенными ему ведром и машиной.
В один из дней взгляд атланта замечает выбивающуюся из новой концепции мироздания деталь. Журнал с кроваво-яркой надписью «Vogue» на обложке лежит рядом с бумагорезательной машиной – вероятно, оставленный кем-то из офисных сотрудниц. Секунду или две атланта смущает искушение: открыть и пролистать журнал, узнать новости, узнать, как там все. Однако в следующий миг наваждение рассеивается.
Федор Глухов уверенной рукой берет журнал и отправляет его в жерло машины. На его лице появляется усмешка, когда он видит, как разноцветные глянцевые полоски падают в мусорное ведро…
Париж, пригород
– Анна-Мария стала звездой! Анна-Мария стала звездой!
По улице движется целая процессия, во главе которой важно ступает молодая мулатка, а в арьергарде – кого только нет: босоногая чернокожая ребятня, разносчики газет, булочники, необъятные матроны с цветастыми тюрбанами на голове, старики на креслах-каталках, молодые бездельники-самцы в майках с символикой рэп-групп, девочки в школьной форме и даже несколько мамаш с колясками, в которых сидят, причмокивая сосками, шоколадные малыши.
Чем дальше процессия продвигается вниз по улице, тем больше людей присоединяется к ней – услышав шум, люди заинтересованно выходят из магазинов, лавок, парикмахерских и оказываются вовлеченными в движущийся по тротуару поток. «Что случилось? Что произошло?», – вопрошают вновь прибывшие. «Анна-Мария стала звездой! Ей дали много денег, а еще показали по телевизору!», – отвечают те, кто идет в процессии давно. «Правда?», – удивляются новички. «Истинная правда! Спросите у нее сами», – убеждают старожилы и просят виновницу торжества: «Анна-Мария! Анна-Мария! Покажи сколько они дали тебе денег!».
Девушка, идущая во главе процессии оборачивается, одаривая всех белозубой улыбкой, и лезет в разрез своей кофточки – деньги спрятаны там. Через секунду ее рука взвивается над головами – в ней зажаты несколько банкнот по 500 евро. Толпа пораженно охает.
«А еще, – шепчутся между собой люди. – Они подарили ей сумку, настоящую сумку «Луи Вьюиттон», и обещали прокатить на карете как настоящую принцессу». «Что она сделала? – вопрошают другие. – Она что, нашла клад?» «Клад, клад, – со знанием дела говорят третьи. – Она нашла клад в отеле, где работала горничной»
Из толпы раздаются голоса:
«Теперь ты уедешь от нас Анна-Мария? Ты уедешь жить в богатый район?»
«Ты забудешь нас, своих соседей?»
«Заведешь себе прислугу?»
«Будешь носить золотые серьги?»
«Купишь огромный плазменный телеэкран?»
Девушка улыбается, держа деньги высоко над головой, и ни у кого нет сомнения – именно так она и поступит.