Михаил Волконский
Сирена
Глава XXVII
Варгин проснулся вскоре после ухода Елчанинова; он открыл глаза и удивленно обвел ими вокруг, пораженный незнакомой обстановкой комнаты, в которой лежал.
Ему показалось, что он продолжает еще грезить и что видит все не наяву, а во сне. У его кровати, в ногах, сидел карлик, но вдруг этот карлик заговорил, и Варгин услышал его голос вполне реально: карлик не был сновидением, а оказался живым существом.
– Вам молочка испить миндального? – спросил он, а затем соскочил со стула и подал Варгину питье.
Тот с наслаждением большими глотками выпил целый стакан, и никогда ему миндальное молоко не казалось так вкусно, как в этот момент.
– Что со мной?.. Где я?.. – стал спрашивать Варгин.
Карлик объяснил ему все очень ясно и толково.
– Так за мной ухаживала сама леди Гариссон? – проговорил Варгин, выслушав его рассказ.
– И она обещала, что приедет еще сегодня вечером! – успокоил его Максим Ионыч.
– Как хорошо! – мечтательно произнес Варгин, закинул руки за голову и стал смотреть вверх.
Ему было действительно очень хорошо: ни боли нигде, ни тяжести в голове он не ощущал, чувствовалась только небольшая слабость во всем теле, но и она была приятна.
Варгин долго молчал, наслаждаясь покоем возвратившейся к нему жизни, и наконец снова спросил:
– А где же Елчанинов? Он тоже придет?
Карлик сказал, что и Елчанинов придет, что он пошел по делу и скоро вернется.
– Да вот, не они ли? – прислушался он. – Наверху на лестнице, кажется, хлопнула дверь.
Дверь наверху действительно хлопнула, и по лестнице спустились; но это был не Елчанинов, а леди Гариссон.
– Ну, все идет великолепно! – заговорила она, увидев Варгина очнувшимся. – Теперь вы не вставайте, останьтесь в постели до завтрашнего утра, за ночь выспитесь и будете как встрепанный. Вам придется подержать несколько дней диету, и вы выздоровеете окончательно.
Варгин протянул ей руку, она положила в нее свою, и он прижался к ней горячими губами.
– Голова не болит? Не тяжело? – спросила леди.
– Нет, я чувствую себя отлично!
– Ну, тогда я могу говорить с вами. Вы уже знаете, что с вами случилось?
– Да, мне рассказали! – и Варгин, не зная, как назвать карлика, показал на него глазами.
– Ах, Максим Ионыч! – улыбнулась леди и обратилась к карлику: – Максим Ионыч, выйдите на минутку! Мне нужно поговорить с господином художником.
Карлик раскланялся и с достоинством вышел из комнаты.
– Скажите, пожалуйста, как вы думаете, – начала леди, – с кем мог приехать за вами в мастерскую Елчанинов?
– Как с кем? Разве он был не один? С кем же он мог приехать?
– Он не знает никакого поляка?
– Поляка?.. Позвольте… – стал соображать Варгин. – Нам с ним известен один только поляк, полусумасшедший какой-то. Представьте себе, он… я даже не знаю, как это сказать вам…
Леди поспешила ободрить его, сказав:
– Ничего, ничего! Говорите!
– От него несколько лет тому назад ушла жена, неизвестно куда, и с тех пор он отыскивает ее, и кажется, как только увидит красивую женщину, так воображает, что это его супруга. Он дошел даже до того, что, когда увидел, как я нарисовал ваш профиль, заорал, как безумный: «Да это моя жена!» Впрочем, он и есть безумный.
– Ну, разумеется! – согласилась леди. – Отчего же вы не сказали мне об этом?
– Я и представить себе не мог, чтобы такой вздор мог интересовать вас: мало ли какие бывают сумасшедшие!
– Отчего же? Все-таки это интересно! И кто же этот поляк?
– Ну, его общественное положение невысоко: он находится в услужении у маркиза де Трамвиля.
– Так вот оно что! Но как же он очутился тогда вместе с вашим приятелем?
– Право, не знаю! Да был ли это он?
– Вероятно, потому что, когда он увидел меня, он так напугал меня своим криком…
– Что же он кричал?
– Что я его жена! – и леди расхохоталась искренним, звонким смехом. – Ну, однако, мне пора! – спохватилась она. – А вы все-таки спросите у вашего приятеля, откуда он взял этого поляка, чтобы приехать за вами, и завтра расскажете мне.
– Значит, мы завтра увидимся?
– Да, увидимся.
– Где же?
– Там видно будет. Словом, увидимся! Ну, до свиданья!
И, простившись с Варгиным, леди ушла, а ему снова показалось, что все, что происходит с ним, происходит во сне, и это сновидение таково, что ему не хочется просыпаться.
Он полузакрыл глаза; мягкое, нежное забытье охватило его, и в этом забытье самые сладкие грезы стали являть ему самые смелые картины и образы.
Сквозь них Варгин видел опять сидевшего у его постели карлика, обстановку комнаты, опущенные зеленые шторы на окнах с отпечатанными на них черной краской плохими рисунками каких-то деревьев и замков, видел дверь, дверь эта отворилась и в комнату вошла девушка.
Варгин вспомнил, что где-то видел ее. Это была та самая, которая приезжала за маркизом в трактир, которую звали Туровской и в доме у которой он был теперь. Она вошла и, кивнув головой на Варгина, спросила у карлика:
– Спит?
– Кажется! – ответил карлик.
Она села у окна.
– Максим Ионыч! А его все еще нет! – прошептала она.
– Да, нет, Верушка. Кабы пришел, я бы сейчас дал знать.
– С ним случилось что-то! Ты знаешь, который теперь час? Уже второй ночи! Если бы все было благополучно, он вернулся бы.
– Не знаю, что и сказать, Верушка! Может, он просто не решился, а теперь ему и совестно вернуться.
– Нет, Максим Ионыч, не похоже это на него! – словно испугалась даже и обиделась девушка.
– И вправду не похоже! – спохватился карлик. – Это я так, сдуру сказал. Нет, я тут поговорил сегодня с ним, правда, он хороший человек!
– Я ума не приложу, что с ним. А вдруг как из-за меня да над ним самим беда стрясется!
– А тебе было бы жаль его? Верушка, да никак ты плачешь? Что с тобой, голубушка? Полно! Или, правда, недаром полюбил он тебя?
Девушка посмотрела на него большими глазами.
– Как полюбил?
– Ну, известно, как любят! То есть опять я сдуру говорю. Полюбил-то он тебя не как другие любят, а по-своему, по-хорошему: о себе не помнит, только о тебе думает и ради тебя всем пожертвовать готов. Верно тебе говорю!
Тут глаза Варгана смежились, и он не слыхал, о чем говорил дальше карлик с девушкой.
Глава XXVIII
Елчанинов почувствовал, как его опустили на разостланную на каменном полу солому; потом он услышал, как хлопнула тяжелая дверь и звякнул железный засов на ней.
Он догадался, что его оставили, вероятно, в том самом погребе, в который был заключен Станислав.
Повязка на глазах была крепко стянута и резала ему лоб, платок, засунутый в рот, душил, а руки и ноги оставались скрученными.
Он стал делать усилия, растягивать веревки; к счастью, оказалось, что впопыхах его связали не очень надежно и можно было надеяться, что удастся распутаться.
Елчанинов сделал для этого все возможное, и наконец ему удалось, освободить руки.
Он вытащил платок изо рта – это было вовремя, потому что воздуха ему почти не хватало, сорвал повязку с глаз, но это никакой пользы ему не принесло, потому что кругом него был мрак, в котором он с открытыми глазами решительно не мог ничего разглядеть.
Ощупью он распутал себе ноги.
Освободившись наконец, он встал, обошел, держась за стену, подвал, отыскал дверь; она была крепко заперта, и Елчанинов вернулся к соломе и сел на нее.
Странное и неожиданное чувство испытывал он: это не был ни страх, ни боязнь, ни сердце не сжималось у него, ни руки не холодели; его охватило какое-то несуразно веселое настроение; ему стало как-то особенно занятно очутиться вдруг в таком необыкновенном положении.
«Вот так штука, вот так штука! – повторял он сам себе и раз даже громко прищелкнул пальцами. – Как это меня забрали, посадили и не выпустят? Ну конечно, не выпустят! С ними шутки плохи! Однако ведь не может же исчезнуть так-таки с лица земли человек в чине офицера? Ведь я – не какой-нибудь Станислав! Нет, не посмеют они!»
И. сейчас же пришло в голову Елчанинову, что уж если чего не посмеют они, так это выпустить его на волю, теперь, после того как уже решились захватить.
«Вот так штука!» – повторил он еще раз, но уже совсем с иным, чем прежде, оттенком.
И быстро внутренний задор его сменился унынием.
Елчанинов не знал, сколько времени просидел он так в подвале.
С наружной стороны за дверью послышалось движение; к ней подошли и остановились.
Елчанинов вздрогнул, стараясь догадаться о том, кто шел к нему. Тут он в первый раз почувствовал, что как будто страх как-то тихо и вкрадчиво вполз в его душу и ухватил за сердце.
По его расчету, давно должна была быть уже ночь, и с какой иной, как с недоброй, целью могли спуститься к нему в подвал ночью?
Он испытал, вероятно, то, что выпадает на долю человека перед смертью.
Перед ним вдруг все слилось в один вопрос, который встал и затмил собой все остальное: что будет? И вместо ответа была неизвестность.
И не страх смерти, а страх именно этой неизвестности смутил Елчанинова.
«Вот оно пришло!» – как бы что-то сказало ему, но что именно «пришло» – узнать, казалось, нельзя, хотя сию минуту, через секунду, через один миг оно станет ясным и совершившимся.
Засов уже гремел и дверь отворялась.
Елчанинов стоял на ногах, слегка отставив назад руки со сжатыми кулаками и нагнувшись вперед, вполне готовый кинуться на того, кто осмелится войти к нему.
Прошло мало времени с тех пор, как подошли к двери и отворили ее, но как-то вдруг сразу тысячи мыслей пронеслись в голове Елчанинова, и из всех этих мыслей осталась одна: не дать себя в обиду, кинуться вперед и пробить себе силой дорогу, которая была хорошо известна, пробить эту дорогу или биться до смерти и не отдаваться живым.
На пороге показался человек в красной куртке, с фонарем в руках.
Елчанинов успел разглядеть темный цвет его кожи, курчавые, волосы и догадался, что это был арап, новый слуга маркиза. Он пришел один.
Елчанинову было совершенно безразлично, арап ли, другой ли кто-нибудь; для него все казались теперь здесь одинаковы. Он сделал скачок вперед, вытянул руки, но арап оказался хитрее его и более предусмотрителен, чем ожидал этого Елчанинов. Он захлопнул дверь, и Елчанинов бешеным прыжком своим наскочил только на нее.
В порыве досады он ударил в дверь кулаками, единственно из чувства злобы, потому что знал, насколько крепка была дверь, – он уже был знаком с ней, и, к сожалению, ему пришлось убедиться раньше, что напрасно пытаться сокрушить ее. От ударов в дверь только кулакам его стало больно.
– Ну, хорошо же! – процедил он сквозь зубы и отошел, сам не зная, к чему собственно относилось это угрожающее «ну, хорошо же!».
В темноте он опять набрел на солому и опустился на нее.
Опять воцарилась кругом тишина, и непроницаемый мрак, как бы усугубленный этой тишиной, сгустился еще больше.
После физического подъема, испытанного Елчаниновым, наступила усталость; он растянулся на соломе, глаза его стали закрываться; должно быть, было уже очень поздно, и природа брала свое.
И в прошлую ночь Елчанинов мало спал, и теперь не сон, а какая-то тусклая дрема начала охватывать его. Сквозь эту дрему он услышал знакомый голос, который звал его по имени. Это был голос Кирша! Но Елчанинов настолько еще владел сознанием, что начал соображать:
«Однако это скверно: мне начинает уже чудиться умерший Кирш».
А голос повторял в это время явственно, как наяву:
– Елчанинов! Елчанинов!
Это удивило его, и он насторожился.
– Елчанинов! Пентюх полосатый! – сказал совсем уж определенно голос Кирша, и в подвал опять вошел с фонарем арап; только это был не арап, а Кирш. Та же красная куртка, те же курчавые волосы, тот же темный цвет кожи, и, несмотря на это, в подвал вошел не арап, а Кирш. – Елчанинов, пентюх полосатый! – повторил арап, подходя ближе и поднося фонарь к своему лицу. – Вглядись в меня хорошенько и постарайся узнать.
Елчанинов, уверенный в том, что это кажется ему в бреду, приподнялся на соломе и, опершись рукой о каменный пол, поднял голову.
Странное творилось перед его глазами; рукой он ощущал холод пола, чувствовал, как неудачно повернул шею, подняв голову, видел арапа, – и вместе с тем перед ним был в этом арапе умерший Кирш.
– Ну, чего уставился? Ведь голос тебе подаю! – проговорил снова арап-Кирш, а затем опустился и сел с ним рядом на землю.
Елчанинов тронул себя за голову, тронул арапа и вдруг убедился, что перед ним был живой, настоящий Кирш.
– Кирш! Кирш! – задыхаясь мог только выговорить он и, охватив шею друга руками, прижал его к себе.
– Ну, вот! – барахтался тот в его объятиях. – То чуть не убил меня сейчас своими кулачищами, а теперь задушить хочешь! Экая силища у тебя, прости Господи!
– Да нет! Да как же ты? Да как же это? – повторял Елчанинов, отстраняясь и снова вглядываясь в Кирша. – Да неужели же это ты в самом деле?
– В самом деле это я! Да приди ты в себя, наконец!
Но Елчанинов все не мог успокоиться.
– Да нет… как же это случилось? Ведь и мертвое тело твое нашли, твой хозяин узнал тебя и засвидетельствовал, и платье твое оказалось на берегу, – словом, все подтверждало, что ты утонул!
– Ан, видишь, я жив и скрываюсь под темной кожей арапа. А ты мне скажи лучше, чего ты сегодня полез сюда?
– Нужно было!
– Нужно было! – передразнил Кирш. – Ну, я понимаю, вчера, чтобы освободить этого дурака Станислава, ты тут лазал по подземелью, а сегодня-то?
– Как? Ты знаешь, что я был тут вчера?
– Да как же, дурья голова, не знаю, когда я сам показал тебе дорогу?
– То есть… погоди! Это ты, брат, врешь! Как же ты мне показывал дорогу, когда я сам нашел ее? По случайности, хозяин твоей квартиры оказался бывшим хозяином этого дома, он мне рассказал про подземный ход; я очень ловко сочинил ему целую историю, уговорил его заказать мне ключ по слепку, который я сделал из воска с замочной скважины на двери в стене, затем отпер эту дверь и проник в подземный ход.
– И нашел дверь из хода в столовую отворенной, – продолжал Кирш, – даже готовый фонарь на столе в столовой, потому что я был уверен, что фонарь ты позабудешь. А потом, ты нашел и замок на двери в подвал отпертым, и тебе оставалось только болт отодвинуть. Да как же тебе не пришло на ум, что сцепление таких обстоятельств не может быть случайностью? Да и ключа по твоему восковому слепку ни один слесарь не сделал бы, потому что по одной форме скважины замка не сработаешь хитрых завитков на бородке; и ключ я тебе прислал через хозяина.
– Так он знал, что ты был жив?
– Знал. И в утопленнике, которого ему показали в полиции, он признал меня нарочно!
– Да зачем же это? А мы-то с Варгиным убивались!
– Ну, что же делать! После того как ты освободил меня от рук иезуитов, они решили отделаться от меня, ну, вот я и устроил себе мнимую смерть, а сам поступил к ним же в виде арапа. Они уверены, что покончили со мной, а я уверен, что рано или поздно буду иметь верх над ними.
– Ну, все-таки я чрезвычайно рад, что ты жив и здоров! – воскликнул Елчанинов, снова радуясь неожиданному свиданию с приятелем.
– Погоди! – сказал Кирш. – У нас с тобой долго разговаривать времени мало, не будем тратить его понапрасну!
– Да нет, как же все-таки? И фонарь ты мне поставил? А ты знаешь, что случилось с Варгиным?
– Знаю. Леди Гариссон спасла его.
– Неужели ты прислал ее к нему?
– Почти что, хотя она этого и не подозревает. Но что тебя сегодня-то сюда принесло?
– Да видишь ли… Веру не пустили сюда…
– Эге! Ты уже называешь ее Верой?
– Это все для краткости! Ты не думай… Права я никакого не имею, да и не буду иметь.
– Ну, хорошо! Так что же, что ее сюда не пустили?
– Ну, она испугалась, не случилось ли… то есть не сделали ли они с маркизом что-нибудь, и просила узнать.
– А ты, не спросясь броду, да прямо в воду?
– Да как же? Я думал, что если мне вчера удалось…
– Так именно поэтому нужно было быть сегодня осторожным. Вчера отцы иезуиты не предполагали, что их тайный ход известен кому-нибудь, а сегодня, после того как неизвестным для них образом из подвала исчез поляк, они, разумеется, приняли меры. Вокруг дома у них были поставлены соглядатаи, чтобы следить, не явится ли и сегодня кто-нибудь. Ну, и увидели, как ты вошел, а потом и захватили тебя в подземелье. И вышла, братец, каша, которой, пожалуй, не расхлебаешь! Надо было бы сегодня же отобрать у тебя ключ.
– Ну, как же ты отобрал бы?
– О, на это нашлись бы способы! А вот теперь пришлось мне открыться тебе.
– Ну, разве ты жалеешь об этом?
– Да уж жалею, не жалею, а дело сделано.
– Так ведь я же не выдам тебя!
– Знаю, что ты человек верный и положиться на тебя можно. Я поэтому и открылся тебе на свой страх и риск, хотя не совсем имел право делать это.
– Право? Разве тебе мог кто-нибудь запретить это?
– Я не один, вот что! Завтра же, если выйдешь отсюда, ступай к Зонненфельдту и расскажи ему все подробно; поди к нему от моего имени и заяви, что я буду твоим руководителем и что я ручаюсь за тебя!
– К Зонненфельдту? – переспросил Елчанинов. – Так, значит, этот старик имеет больше значения, чем кажется?
– Не суди, брат, по тому, что тебе кажется! Когда узнаешь его, то увидишь, что это за человек! Так вот, если выйдешь отсюда, завтра же ступай к нему.
– Как же ты говоришь: «Если я выйду отсюда?» Значит, я могу и остаться здесь? Мне бы вовсе не хотелось ночевать в этом проклятом погребе!
– Назвался груздем – полезай в кузов!
– Разве ты не выпустишь меня отсюда? Мне во что бы то ни стало нужно выйти отсюда сегодня же! Ты пойми, я не для себя это говорю, а для нее! Она меня ждет.
– Вера?
– Да.
Кирш замолчал и задумался, а затем произнес:
– Ты так легко рассуждаешь: «Разве я тебя не выпущу» – а знаешь ли ты, что мне поручено? – Он остановился, поглядел на Елчанинова и, понизив голос, словно сам не хотел слышать то, что приходилось ему сказать, тихо произнес: – Отделаться от тебя!
– И ты согласился на это? – спросил Елчанинов.
– Моего согласия не спрашивали, мне просто приказали!
– Странное стечение обстоятельств! Ну, так как же ты думаешь поступить? Самое лучшее, плюнь на них и уйдем отсюда вместе! – произнес Елчанинов.
Кирш, поглядев на него, улыбнулся.
– Если бы я был тут только ради тебя, тогда дело другое; неужели же ты думаешь, что я лишь ради тебя рожу темным вымазал и всю эту канитель проделываю? Тут, братец, у меня задачи поважнее, и уйти мне нельзя!
– Но послушай! Неужели же они решатся отделаться от меня? Ведь я все-таки не кто-нибудь, и не может офицер русской гвардии так пропасть бесследно в Петербурге. Они побоятся розыска и расследования. Ты бы напомнил им об этом!
– Ничего они не побоятся! Найдут твое платье, как мое, на берегу реки, и будет удостоверено, что ты потонул так же, как я; вот и все! Это, видно, понравилось им. Мне так с тобой и велено распорядиться!
– Погоди, погоди: значит, тебе, как будто выходит, нужно выбирать между мной и самим собой? Если ты не исполнишь приказания, так они за тебя самого возьмутся?
– В том-то и дело! А мне, я говорю тебе, оставить их нельзя, я нужен здесь теперь!
– Тогда воля твоя, делай, как находишь лучше, исполняй их приказание! – вдруг решительно произнес Елчанинов.
– То есть как «исполняй»?
– Ну да! Проделывай надо мной, что тебе велено.
– Ты шутишь, должно быть?
– Нет, не шучу! Если им понравилось то, как они удалили тебя, так и со мной можно проделать ту же штуку для их удовольствия; пусть завтра утром найдут мою амуницию где-нибудь на острове у Невы, а сам я исчезну. Ты свое дело сделаешь, ну а я, разумеется, сумею как-нибудь спрятаться.
– Вздор ты говоришь, мой милый!
– Отчего же вздор? Если ты мог проделать это, так отчего же я не могу?
Кирш серьезно ответил на это:
– Я – совсем другое дело! Я был человек свободный, ничем не связанный, а у тебя служба, вся карьера еще впереди, да мало того, еще и всякие мечты любовные…
– Про мечты ты оставь! Право, их нет у меня! Какие же могут быть мечты, когда она не только любит другого, но даже его невеста? Вот из-за этого-то я и готов бросить все – и службу, и карьеру, умереть прежним Елчаниновым и стать другим человеком, как ты!
– У тебя есть родственники, мать?
– Правда! Она не переживет известия о моей смерти… Ну, ей можно открыть тайну.
– Открытая тайна уже перестает быть тайной; да и отчаиваться тебе еще нечего. Нет, брат, это все пустяки! Так действовать неладно!
– Да ведь другого выхода нет, а я тебе говорю, что мне во что бы то ни стало нужно вырваться сегодня же из этого погреба.
– Тебе нужно вырваться, но не потому, о чем ты думаешь, а потому, что к завтрашнему утру решено разделаться с тобой, и если ты тут останешься, то придут другие, которые не станут разговаривать, как я.
– Так что же тогда нам остается? Выпустить меня тебе нельзя и исполнить их приказание – тоже. Однако ведь выпустил же ты Станислава?
– Станислав не был поручен мне, и я за него не отвечал. Ты сегодня у двери столовой долго стоял?
– Долго.
– Разговоры Грубера слышал?
– Слышал.
– Ну, так, значит, ты знаешь, что ключ от замка у подвала взял с собой управляющий леди для верности. Таким образом Станислав был под его охраной, и руки у меня были развязаны; я мог спать спокойно, не сторожить подвала, пустить туда тебя и отпереть для тебя замок на двери.
– Да как же ты это сделал, если ключ был у управляющего?
– Экий ты несообразительный! Конечно, у меня другой ключ, о существовании которого отцы иезуиты не подозревают. Со Станиславом вчера я мог чист остаться. А сегодня вся беда в том, что ты именно мне поручен и их ключ передан в мое ведение. Сегодня я за тебя отвечаю; а между тем во что бы то ни стало ты должен выйти!
– Так как же это сделать? – с нетерпением и беспокойством спросил Елчанинов.
– Да очень просто: ногами. Пойдем, и делу конец.
– Ты решился уйти со мной вместе?
– Да нет же! Я останусь, а ты уходи!
– Как же, Кирш? А что с тобой будет?
– Ничего не будет, потому что не должно ничего быть.
– Значит, ты придумал, как вывернуться?
– Пока еще нет, но уверен, что обстоятельства помогут.
– Почему же ты уверен так?
– Потому что наше дело правое. Иди, нечего дольше разговаривать! – и Кирш встал, взял фонарь и, подойдя к двери, отворил ее.
Твердая уверенность Кирша, с которой он вдруг начал говорить и действовать, перешла как-то сама собой и на Елчанинова; он последовал за приятелем.
Кирш, выпустив его, задвинул болт на двери, замкнул замок и запер его.
Они тихо стали подыматься по лестнице.
Когда они вышли на площадку первого этажа, наверху послышались шаги.
Кирш схватил Елчанинова за руку, втащил его в выходившую на площадку дверь кухни и потушил фонарь. Он успел сделать это вовремя, потому что наверху, на лестнице, показался уже свет и кто-то стал спускаться вниз, неторопливо и уверенно.
Как затем выяснилось, это была леди Гариссон. Держа в руках свечу в большом бронзовом подсвечнике, она спустилась с лестницы и остановилась на площадке у двери в кухню.
– Али! – сдерживая голос, позвала она, но все-таки достаточно громко, чтобы быть услышанной. – Али! Вы спите?
Кирш подошел к двери, приотворил ее и просунул голову, крепко, однако, держа дверь за ручку, на случай, если бы леди сделала попытку войти в кухню.
– Вы еще не ложились? – спросила она по-французски.
– Нет, я стерегу заключенного в подвале! – ответил Кирш визгливым голосом арапа, коверкая французский язык.
– А он там, этот заключенный?
– Где же ему и быть? Замок на двери крепок и Али не дремлет. Заключенный там, миледи!
– Проведите меня к нему!
– Я не могу сделать это. Мне не приказано впускать к нему никого.
– Я беру на себя! Вы можете меня послушаться.
– Напрасно, леди, Али знает свой долг и ни за что не нарушит данного ему приказания. Мне не велено даже отворять двери подвала и самому заглядывать туда!
– Так что вы не знаете, кто заключен там?
– Откуда я знаю, миледи?
– Да ведь он уже не первый день здесь; вчера он был освобожден, а сегодня его опять посадили. Вот видите, я знаю! Это бывший слуга маркиза де Трамвиля, и мне надо увидеть его во что бы то ни стало.
– Но все-таки я не могу отворить вам двери, потому что мне не приказано это.
– Тогда дайте мне ключ, я отворю сама!
– Али не дает никому ключа, если не будет иметь на то положительного приказания.
– Я приказываю вам!
– Это для меня не приказание!
Леди Гариссон сделала нетерпеливое движение, нагнулась и тихо шепнула:
– Он жив в сыне!
Тогда Али сделал поклон, приложил руку ко лбу, поспешно достал из кармана ключ и подал ей.
Леди Гариссон взяла и направилась было в сторону подвала, но в это время с верхней площадки лестницы раздался ясный голос:
– Что вы делаете там, леди, и зачем вам понадобилось тревожить ночью Али?
Леди вздрогнула, свеча метнулась у нее в руке, она подняла голову и ответила наверх:
– Это вы, маркиз? Мне нужно было послать Али, чтобы он узнал, приехала ли за мной моя карета, я думала, что вы заснули.
– Нет, я не заснул! – возразил маркиз. – А о карете мы сами справимся, посмотрев сверху в окно. Оставьте Али в покое и идите сюда.
– Но… – начала было леди, а затем, видимо, не найдя, что сказать, должно быть, решив не противоречить маркизу, повернулась и поднялась по лестнице.
Затем слышно было, как они оба удалились.
Кирш прислушался, потом засветил фонарь и, взглянув блестящими глазами на Елчанинова, сказал ему с облегченным вздохом:
– Теперь ты свободен, и я не отвечаю за тебя. Она взяла от меня ключ, теперь это ее дело.
– Но я все-таки ничего не понимаю! – отозвался Елчанинов. – Зачем ей понадобился ключ? Неужели она хотела видеть меня или выпустить?
– Да не тебя вовсе! Разве ты не слыхал, что она говорила, что в подвале заключен Станислав, бывший слуга маркиза?
– Да, кажется, она сказала это.
– А он ей не кто иной, как муж!
– Сегодня утром, когда я его привез к Варгину, он увидел ее и закричал…
– Я знаю это! – сказал Кирш. – Так неужели и теперь ты все еще не понимаешь, зачем она приходила за ключом?
– Очевидно, чтобы повидать его, переговорить с ним, может быть, припугнуть или убедиться, действительно ли он сидит под замком. Это ясно. Но откуда она взяла, что Станислав, с которым она встретилась сегодня еще вне этого дома, заперт опять тут в подвале?
– Она знала, что вчера ты освободил его…
– Она об этом у меня не расспрашивала, – перебил Елчанинов, – и я ей не рассказывал.
– Она узнала это от других, а сегодня видела, как я входил сюда, в этот дом, со Станиславом. Отсюда она, очевидно, заключила, что если вчера ему удалось бежать отсюда, а сегодня опять его заманили, так он посажен опять в подвал. Для нее это могло показаться правдоподобным, ну вот она и пришла выведать у меня, есть или нет внизу заключенный, и когда узнала, что есть, то потребовала ключ, не сомневаясь уже, что это Станислав.
– Но теперь она пройдет в подвал.
– И никого не найдет там. Это ее дело. Она взяла ключ, пусть она и отвечает, и выворачивается как знает; ничего, свои люди – сочтутся!
– Но как же ты отдал ей ключ?
– Она произнесла мне таинственные слова, по которым я должен был исполнить ее приказание, и отцы иезуиты не могут упрекнуть меня за это.
– Эти слова, насколько я помню, были те же самые, которые оказались написанными на листе, лежащем на твоем столе, когда мы вернулись к тебе вечером накануне твоего исчезновения. Они имеют какое-нибудь значение?
– Когда-нибудь ты узнаешь их значение, и, может быть, скоро!
– Что же, это девиз иезуитов, что ли?
– Да, это девиз, только не иезуитов. Они же пользуются им не между собой, а когда имеют дело с непосвященными в их орден, как леди Гариссон. Но только заметь: всегда, при каких бы обстоятельствах они не произнесли эти слова, они впадают в заблуждение и делают ошибку или ложный шаг, как сегодня, например, попалась леди. Слова «Он жив в сыне» не произносятся безнаказанно людьми, не понимающими их сокровенного значения. Теперь ты можешь идти; отправляйся, как я тебе сказал, завтра же к Зонненфельдту и не возвращайся в этот дом. Там, на воле, тебя тронуть не посмеют, хотя все-таки будь осторожен с едой и питьем, чтобы не подсыпали тебе чего-нибудь.
– Но как же мне теперь встречаться с леди Гариссон, если ее будут обвинять тут в том, что я высвободился отсюда благодаря ей? – спросил Елчанинов.
– Едва ли она заговорит с тобой об этом прямо. Если тебе придется увидеть ее, сделай вид, как будто ничего не было и ты ничего не знаешь – и только. А ей, вероятно, недолго и быть в Петербурге: разрыв ее с иезуитами произойдет скоро, и твоя сегодняшняя история поможет этому.
– Напротив, она, кажется, уверена, что приобретет у нас значительное влияние; Грубер при мне поздравлял ее с тем, что она на днях появится при дворе и будет представлена государю.
– Этого не будет! – сказал Кирш.
На рассвете он выпустил Елчанинова из дома.
– Мы все-таки увидимся с тобой? – спросил тот на прощанье.
– Увидимся, не беспокойся!
– А Варгину ничего не рассказывать?
– Никому ничего! Слышишь? Никому ничего! – повторил Кирш.
И они простились.
