Михаил Денисович Байков
Достигая крещендо
16
Чуть позднее мы сидели с Кленовым на физике и, как всегда, развлекались. Не то чтобы физика была скучной, даже наоборот, но у нас сложились определенные традиции и отношение к необязательным для нашего профиля предметам (хоть необязательными они должны были стать лишь через три года по реформе Божесова). Я положил голову на руки у края парты так, чтобы утреннее солнце грело мою голову, и краем уха слушал азартный рассказ Ангелины Николаевны. Она вела уроки с энтузиазмом и могла привлекать внимание учеников, допуская шутки и создавая обратную связь с аудиторией. Среди заинтересованной аудитории такому лектору не было бы цены, но у нас было сонное царство и только первые две парты каждого ряда смотрели на доску с интересом. Впрочем, для школьного учителя и трое интересующихся учеников уже рекорд.
Кленов развлекался с моим телефоном, умудрившись установить на него приложение для анонимного общения с противоположным полом. Флирт у него был своеобразный, но до того уморительный, что, взглянув на его переписку одним глазком, я сразу же избавился ото сна.
«Прив. Ск лет», – писал он первому анониму, при этом двигая головой в такт насвистываемой песни Меладзе, ничуть не стесняясь урока.
«16. Тебе?» – следовал ответ.
«17».
«Как тебя зовут?»
«Артемон».
«Я Зоряна».
«Я друг Матвея Фиолетова, известного журналиста», – Артемий не любил Фиолетова и пользовался любым случаем, чтобы выстебать его своеобразное поведение.
«У меня есть его автограф»
«Прикинь».
«Я сам о****л».
«Даже сфоткался».
«Слышала вообще про такого?»
«Зоряяяна».
«Нет((» – отвечали нам скромно.
«Да ты что!!!»
«Как такого можно не знать!»
«Я в шоке!»
«Это самый популярный журналист».
«У него 50 подписчиков в инсте».
«Прикинь».
«)))» – аноним явно пребывал в легком шоке от такого потока непонятной информации.
«Он такие статьи пишет».
«П****с.
«До слез».
«У нас в Лимске все, кто его увидит будет счастлив на века».
«Прикольно».
«Приезжай познакомлю» (пикап–мастерство у Кленова своеобразное).
«Хах» – отвечали.
«Автограф возьмешь сфоткаешься».
«Статьи послушаешь».
«Его даже ректор нашего ВУЗа уважает!»
«Уж лучше без меня))».
«Блин, зря»
«Хотел тебя познакомить с ним»
«Ладно тогда, как хочешь. Пока»
Артемий был очень доволен собой, и мое настроение поднялось высоко. Юмор пусть и специфичный, но все равно смешной и для нас актуальный. Проблемно только то, что Фиолетов бы не смог оценить его самоиронично – не было у него ни чувства юмора, ни формируемой им легкости отношения к жизни. Про урок же мы забыли…
– Сейчас другой напишем, – весело говорил Артемий.
«Привет».
И в этот момент его вызвали к доске, в отместку за слишком шумное поведение. Мой телефон он захватил с собой, чтобы я не развлекался без него – очаровательная наглость. Как только же он вернулся после непродолжительных мытарств, приложение вновь открылось, там был наглый ответ на наше затянувшееся приветствие. Артемий начал реагировать эмоционально, но для меня это казалось очень комичным со стороны.
«Ну?» – был ответ.
«П***у гну».
«Не нукай не запрягала».
Собеседница попалась борзая и попыталась противостоять напору Артемиевской скандальности, но с эти соревноваться невозможно:
«Я тебе сейчас **й согну».
«И в ж*** засуну».
«Попробуй» – Артемий не растерялся.
«Пиявку обкуренная» (гениальная реакция – неожиданное оскорбление).
«Привет кстати».
«Пробывала. Не разогнули потом» – не унималась собеседница.
«Ага».
«Оно и видно» – писал Артемий.
«Неразогнутая».
«Я то разогнутая. А ты скоро нет».
«Не вякай тут. Со мной базар короткий <3»
«Слышь бл***» – выходил из себя Кленов.
«Курица»
«Я хоть курица, а не *** знает что» – держалась собеседница.
«Ты еще не знаешь кто я» – ворчал Артемий.
«Мымра».
«Недодел общества» – вякнул аноним.
«Ты меня не видел что бы п***ть»
«Боюсь даже посмотреть» – сделал удачный выпад Артемий.
После этого наша собеседница покинула чат. Честно, я очень смеялся над каждым мгновением набора ответа Артемием! Осуждай школьников, читатель, но из такого юмора в таких обстоятельствах тоже состоят те одиннадцать лучших лет жизни, и помнить их стоит наравне с историями о песнях и чае под Новый год с классным руководителем. Душевности нам в жизни всегда хватает, а посмеяться над чем–то глупым порою мы считаем недостойным себя. Зря… Несчастны такие люди.
В этот момент мне пришло уведомление от сайта новостей, которое Кленов сразу же продекламировал, перебив громким голосом лекцию Ангелины Николаевны:
– Дети! «Министерство образования назначило начало каникул на следующий понедельник». Russia tomorrow.
– «По словам министра, каникулы продляться на неделю больше запланированного», – добавил я живо.
Так начался период настоящего заточения, разрушающего не только привычный уклад жизни, но и связи между людьми, которыми ты дорожил в нормальное время…
17
Думаю, мое стихотворение чудесно отражало всю сущность дистанционного обучения. Говорить о нем много вообще не стоит – имеющиеся проблемы делали его просто неэффективным. Нам сулили занятия по расписанию, уроки в формате конференций в онлайн–формате, а на деле мы получили обязательные домашние работы, длящиеся с 9 утра до 9 вечера. Задавать начали тоже нещадно больше, особенно по тем предметам, делать которые я не хотел, да собственно и не делал никогда раньше – информатика, физика, даже литература и МХК (вещь грозная). И все это торжество училок, ценящих в первую очередь сам факт наличия сделанной работы, а не ее качество, омрачалось одним «но» – практически все работы в условиях дистанционного обучения списывались или, и того проще, пересылались друг от друга в почти одинаковом виде. Лично я для литературы пользовался Риммой, эксплуатировать которую считал своим моральным правом обиженного и зафрендзоненного человека (хотя в литературе я понимал гораздо больше нее, справедливости ради). Артемий же пользовался ситуацией, чтобы исправлять свои оценки.
– Представляешь, Леонидовна написала мне, чтобы я сочинения прислал все! – жаловался он по телефону.
– И что?
– Так что–что. Сейчас "ctrl+c" "ctrl+v" и все. Пятерки в журнале!
На этом можно закончить описание дистанционного обучения. Ничего по–настоящему ценного оно нам не дало. Божесов, кстати, понимал это, и после завершения всех этих образовательных изысков нашел способ уволить министра образования и устроить федеральную (и чрезвычайно репрессивную) прокурорскую проверку всем причастным.
Больше же всего страдал я от отсутствия нормального общения и нормальных эмоций. От общества, которое было основным потребителем моей экспрессивности, я зависел очень серьезно. При этом сидеть дома мне было не так уж и тягостно – гулять было лень – но все равно нехватка общения убивала желание творить и двигаться вперед, вела к деградации. Было тяжко, но странные опасения личного характера развлекали мою эмоциональность.
Буквально за несколько дней до преждевременных каникул Миланская устроила еще одно театральное мероприятие. Оно прошло в очаровательной форме. По удачному стечению обстоятельств, нам с Ингой удалось заполучить отдельные места в партере, пока другие одноклассники сидели на третьем ярусе… Ничего особенного, к сожалению, из этого не вышло – мы просто приятно провели время под двусмысленные взгляды одноклассников с верхних этажей. Но дело в том, что именно в тот вечер в кармане у меня аккуратно лежало длинное и пространное письмо, написанное мною ночью в предчувствии неотвратимой разлуки, которая не сулила ничего хорошего нашим чувствам.
Спецификой, странной спецификой, наших отношений было то, что мы ни разу не говорили откровенно. Все получалось как бы само собой и обсуждений не требовало. До карантина – ни одного искреннего разговора начистоту. Да, я видел какие–то внутренние противоречия в ней, какие–то странные поиски смыслов и постоянный труд по убеждению не столько окружающих, сколько самой себя в том, что она талантливее остальных. Я же верил в это и без доказательств – просто любовался ею, скрывая свой восторг за потоком ироничным и местами глупых речей. Но сейчас понимаю, что было множество моментов, когда следовало прекратить болтовню, задумчиво обвести взглядом ее волосы, которыми играл ветер, дувший со стороны реки, с задорным огнем в глазах посмотреть на нее и произнести, пусть с некоторой легкостью, простую фразу: я тебя люблю. Постоянно оттягивал этот момент и вот дотянул до карантина! Конечно, я писал пару раз эту фразу сообщениями – прямым текстом или в стихах, но в переписках совершенно необязательно отвечать на подобные «выкрики». Если бы я сказал это на набережной, в парке, театре, концерте или даже в школе, когда совершались мною какие–то поступки – о, тогда слова о любви были бы ценны. И более того, она бы не могла на них не отреагировать. Случаи были – в кино, театре, по дороге домой из школы, за стаканчиком кофе под холодным воздухом и серым небом Лимска, – но я ими не воспользовался…
В день мероприятия в театре я решил сделать попытку откровенного разговора по душам, о нас. В письменной форме, с особенно красивым для этого почерком я делился с ней своим видением нашей взаимной заинтересованности. Не стану приводить письмо полностью (есть некоторые интимные подробности, подверженные удалению для спокойствия сюжета), но основные моменты упомяну.
Дорогая Инга!
Не имея внутреннего ресурса выйти за собственные рамки в живом разговоре, я обращаюсь к Тебе в подобном романтическом формате письма от руки. В некотором роде это письмо пытается открыть новую дверь галереи наших развивающихся отношений.
Выходить за рамки сложившейся модели чувственно–молчаливого общения я начну со стихотворения. Пусть оно довольно коряво, но написано в небывало эмоциональном состоянии:
Я люблю.
Люблю давно,
Проникновенно.
Я люблю,
И глупо, и надменно.
Я люблю,
Взаимности желаю.
Я люблю,
Но не переступаю.
Неизвестности боюсь жестокой,
Страшно, больно и опасно это.
Надо мной висят большие тучи,
Развивая тормоза для человека.
Я не прав, я часто ошибаюсь,
Я художник, я писатель, я поэт,
Музыкантом быть не собираюсь,
Знаю только – нужен Человек.
Очень рядом он со мной явился,
Он прекрасен, чувственен, не строг.\
Как давно же я в него влюбился?
Знаю лишь, что это знает Бог.
Что любовь? Не состоянье результата,
В ней гораздо больше полноты,
Нет, она не горечь, не утрата,
Вся должна гореть от теплоты.
Да. Любовь – это процесс познанья,
Да. Анализ через этажи.
Это два божественных созданья,
Строящих гармонию души.
Я сказать хочу в стихах корявых,
Что люблю тебя давным–давно,
И не надо ожиданий атмосферы –
Будь со мной, Мы сотворим добро!
Любовь – не результат и не состояние, с которым можно смириться и жить дальше. Любовь – движение, начало взаимного познания, изучения и построения гармонии душ (5 строфа). Во всяком случае, мне кажется, что диалог: «Я люблю тебя, Глаша» – «А я люблю тебя, Ваня» нельзя считать развязкой или кульминацией романтических чувств двух людей…
Я как творческая и (по приятным словам окружающих) глубокая личность, испытываю постоянную необходимость в человеке понимающем, с тонкой душевной организацией и эстетическим чутьем… Уже давно таким Человеком я считаю Тебя… Твою выдержанность, рассудительность, спокойствие, скромность, социальный и духовный ум, безусловную для меня красоту, самоуважение, доброту, творческую одаренность, воздушное очарование – и многое другое, что одним словом я называю "аристократичностью" – от этого у меня возникает сердечный трепет и благоговение пред Тобою…
…
При всем романтическом настрое и смелости не могу не сказать и о своих страхах (прости, если мое послание кажется эгоистичным). Во–первых, я боюсь неудачи чувств и очередного попирания своей душевной открытости; во–вторых, неизвестности и неясности в том, как наши отношения станут развиваться и чем будут наполняться. Тем не менее, все страхи существуют лишь на эмоциональном уровне. С первым, я уверен, мы не столкнемся – у нас уже достаточно взаимного уважения, чтобы не причинять друг другу душевных страданий. Второе продиктовано отсутствием опыта взаимных чувств, а потому с легкостью решается практикой, временем и совместными мыслительными усилиями.
Если у Тебя тоже есть страхи с похожей природой, то знай – я никогда не плюну в душу и всегда буду готов поддержать (да, возможно, в своей специфической ироничной манере, но с ней нужно смириться, все равно это по–доброму). Примерно об этом первые четыре строфы стихотворения.
…
Завершая попытку слома рамок, говорю искренно, с полным осознанием ответственности за свои слова: я люблю Тебя. Ты мне нужна, и поэтому я предлагаю "строить отношения" – "Будь со мной, Мы сотворим добро".
P.S.
Я старался убрать завуалированность и говорить откровенно. Если что–то остается туманным – спрашивай. Если я чем–то тебя задел – прости. Главная цель моего письма – открыть себя и сделать разговор "глаза в глаза" неотвратимым.
P.P.S.
Возможно, все это немного глупо и наивно, а местами вульгарно–драматично, но я пытался, чтобы получилось мило и романтично. Надеюсь, Тебе понравилось)
Прости, пожалуйста, что много говорил о себе – без этого я не могу, но стараюсь бороться, для Тебя…
Бесконечно преданный, открытый, честный, готовый к разговору, все еще немного ироничный, но от этого не менее прекрасный; любящий
Я
Честное письмо. Хотя, возможно, и глупое, и наивное. К тому же все равно у меня не хватило духу вручить его. Наверное, мы бы наконец поговорили откровенно, ничего не стесняясь и называя вещи своими именами. Но письмо до сих пор со мной.
Дойдя до написания этих строк, я четко осознаю, что все ступеньки, по которым прошла Инга, двигаясь ко мне, неслучайны. Я ее интересовал, иногда вдохновлял и мотивировал. В ней было уважение ко всем, не позволявшее даже думать о причинении боли окружающим. Она уважала меня просто так, за счастливые моменты прошлого. Она с теплотой помнила все и не могла вычеркнуть это из своего сознания, даже если бы хотела. Также и для меня она все равно оставалась первой, доверившейся настолько сильно, что рискнула на отношения со мной. К тому же она была допущена в самые заветные уголки души, я открывался перед нею, страстно желая получить то же взамен, но…
Через несколько дней с уже начавшимися санитарными ограничениями нам удалось встретиться с ней и долго гулять по городу, разговаривать, обсуждать перспективы предстоящего с интересом, и даже заниматься неким подобием социальной поддержки незащищенной категории населения… Я и не думал о письме – момент упущен. Мы просто проводили время вместе, и каждый из нас чувствовал, что заточение в самоизоляции принесет расставание.
Раньше со страхом я думал о летних каникулах и тонкостях наших отношений, которые, несомненно, будут испытаны расстоянием. А сейчас эта проблема появилась гораздо неожиданнее и обостреннее. Страшно было за то, что никакими действиями я не мог подтверждать чувства, а действия основная опора человеческих отношений.
18
Каждый день карантина походил на предыдущий – встать, сесть за дистанционные задания, что–то сделать, что–то выпросить у друзей, что–то обменять у знакомых, что–то подарить врагу, и вот уже вечер, а в журнале пять пятерок. Дико странно. Конечно, я не слишком активничал и не нарушал божесовский карантин – а вот Кленов гулял свободно, получая удовольствие от свободы. Инга тоже дышала воздухом намного чаще меня, но и ее активной душе переносить отсутствие нормального живого общения было не совсем комфортно, поэтому всяческими способами она развлекала себя, занимаясь самым адекватным – самообразованием и саморазвитием. Этому можно было только завидовать.
Я остро ощущал, как мне не хватает ее и как я скучаю, когда ее нет рядом. Да, мы вели переписку, да, говорили о каких–то вещах. Я даже сделал для нее домашние задание по географии, неожиданный и безумно приятный в условиях постоянной учебы подарок. Но живого эмоционального общения нельзя было заменить никаким образом. И от этого было тяжело. Переживания обладали удивительной и в целом надуманной силой, и все равно я записал в своем дневнике небольшую молитвенную беседу–обращение: «Она прекрасна, Господи, и именно она нужна мне. Не знаю, какие планы на мою жизнь есть у Тебя – их выполнять я полностью готов… Но прошу, если нельзя ей быть со мной, сделай так, чтобы она не оставила меня уничтоженным. Она очень нужна мне, прошу, сделай и меня нужной ей… Помоги установить доверие. И пожалуйста, не отбирай ее у меня, это слишком мучительно и именно этой очередной неудачи я боюсь… Господи!»
Страх был эгоистичным – по большому счету я просто боялся стать неинтересным. Это вполне могло случиться, ведь львиная доля моей природной харизмы приходилась на общение с визуальным контактом. Часть привлекательности заключалась в умении говорить провокационные вещи, одновременно способствующие возникновению дискуссии и обладающие безаппеляционностью. Вся моя заботливость (думаю, она была), все совместно проведенные часы, все эмоции, все разговоры и все подарки – словом, все то, что я делал исключительно для нее, все это было перечеркнуто карантином. Всю спорность и противоречивость своих слов при устном общении я мог с легкостью скрасить жестом, интонацией или выражением лица – в условиях же переписок я был беззащитным чванливым эгоцентриком, не совершающим действий. Во всяком случае, такой образ представлялся способным оттолкнуть ее от меня.
Телефонные разговоры представлялись лучшим способом как–то поддерживать связь. Но на самом деле становилось только хуже.
Дозвониться до нее было трудно – как до Кремля. «Вас приветствует автоответчик» – стандартная фраза, которую я слышал по несколько раз за день. И она не перезванивала мне. Конечно, она извинялась, но происходило это поздно. Вполне объяснимо, но мое воспаленное сознание реагировало болезненно.
«Вдруг у меня проблема, с которой я решил обратиться к тебе? – ходил я по комнате. – И нет ответа! Конечно. Я потерплю! Даром он нужен…»
Слишком категоричные выражения, да и сам это понимал. Все же решил набрать номер еще раз, вдруг она не увидела пропущенный… Я стал пролистывал нашу переписку, и глаза намокали, вновь вспоминая те дни, когда первой писала она, начиная разговор со слова «Привет». Счастье тогда переполняло душу и такая система отношений, когда она интересуется мною, казалась самой притягательной. Но все рушила жестокая реальность. «К чему я довел это общения?» – вопрошал я, читая искренние и легкие сообщения.
Мне казалось, что она просто не хочет разговаривать со мной. Из–за страха потери интереса ко мне с ее стороны у меня появлялась истеричность. Я в полной мере осознавал всю нелепость своей сердечной мягкости. Казалось, я тот человек, который считает фразы «люблю», «скучаю», «мне тебя не хватает» невообразимой пошлостью и неприемлемой ванилью. Однако в эти долгие дни божесовского карантина меня преследовала мысль – я понимал, что не могу жить без Ее присутствия рядом, без Ее взглядов, жестов, слов и мыслей.
Честно сказать, со многими выводами сейчас я не согласен – нервы и только нервы. Даже крупица ревности в этом имеется. Простите. Я такой не всегда. Вообще, пожалуй, крайне редко…
Когда же нам удавалось поговорить, душа успокаивалась, видя, что на самом деле все нормально. Однако от безумного восторга и торжества упрямого осла, добившегося своего, 90% времени от наших разговоров составляла моя болтовня. При чем говорил я о какой–то ерунде, выдавая бесконечные мысли сомнительного философского качества. Я затыкал буквально каждую ее мысль, мгновенно наваливая исключительно свое мнение. Идиот. Так разговор не строится, и виноват, конечно, я, как инициатор. Ну не силен я в беседах по телефону, не могу быть интересным! И страшно это в таких условиях, когда телефон единственный источник общения… Не доволен был я собою и чувствовал, что вовсе не в мою пользу они проходят. Правда сама возможность услышать ее голос радовала – дозвониться было сложно…
Удивительна мотивация, получаемая от бесед с ней: независимо от результатов и хода диалога, она всегда меня вдохновляла и побуждала что–то делать. Если честно, когда она писала «Спасибо за разговор. Почувствовала себя живым человеком на этой самоизоляции», то я в больше степени расслаблялся и с радостной улыбкой предавался вялому творчеству. Но когда разговор не имел огня, и говорил в основном я (да, это неправильно), а завершалось все сдержанным прощанием, тогда мои порывы достигали удивительной силы. Видимо, русский писатель (я не отношу себя к их числу) действительно черпает азарт в боли, страхе и разочаровании, нежели в счастье и радости…
И все же разговоры «ни о чем» ей были скучны. В то время как я мог трепаться, просто выгляну в окно и описывая действия людей. Это для меня философия в формате блаблалогии превосходила все познания физического устройства мира. Но для Инги, девушки целеустремленной и практичной, пустословие ничем хорошим не являлось. Так и получилось, что говорить нам попросту не о чем. Да, во время дистанционного обучения можно было обсуждать проколы системы и критиковать организационные моменты, но только один раз. Можно было обсуждать литературу, но Инга не принимала на веру мое мнение о писательском труде и мыслях автора. Словом, искра потухла. Без огня в глазах и возможности видеть этот огонь, чувствуя энергию друг друга, существовать было невозможно.
Поэтому со временем наши разговоры сошли на нет. И это казалось мне каким–то глупым происшествием – неужели все, что нас связывало разбилось о простую разлуку? Ведь было время, когда мы каждый день ходили от школы до дома, проводя время с удовольствием, смеясь, шутя, болтая и, наверное, даже испытывая счастье – как тяжко вспоминать эти славные времена! Боже, куда привел нас карантин?…
И я страстно желал, чтобы заточение закончилось, чтобы мы вышли на свободу, и чтобы я смог исправить все ошибки – стать лучше, потушить свою развязность и эгоизм, начать слушать ее, начать работать над этими отношениями и вести их на качественно новый уровень, да и просто меняться. Зачем? Не знаю… Просто чувствовал, что она мне нужна. Чувствовал, что без нее плохо. Чувствовал, что она мой человек…
