Михаил Бард
Невеста призрака
Губы Изабель задрожали. От этой сцены, возникшей перед её мысленным взором, её сердце болезненно сжалось.
Каким безнадёжно, бесконечно одиноким был Эрик в тот страшный день.
У него не было дома, куда он мог бы вернуться, семьи, с которой мог бы разделить боль, работы, в которую он мог бы окунуться с головой. Только пустота. Пустота, выжженная пламенем.
– В конце концов, Леру не сдержался, – продолжил Блез. – Он расхохотался, даже не выйдя из церкви. Интересно, и почему же он не завоевал сердца поклонников Валуа?
Эрик заскрипел зубами. Изабель обняла его, осторожно провела ладонью по затылку, плечам, но это не заставило его успокоиться.
Слишком сильны были эти воспоминания.
Слишком больно от этих кровоточащих ран.
– Мне стало любопытно, – пожал плечами Блез, – да и с деньгами на тот момент было туго, так что я взялся распутывать этот клубок чистейшей драмы. И был настойчив. Так настойчив, что Леру угрожал и меня с женой сжечь. Правда… не успел.
Выпрямившись, он указал пальцем на Эрика.
– Раньше Леру до моей жены добрался Призрак Оперы.
Глава 25
Бланш Бувье нельзя было назвать выдающейся артисткой Opéra Garnier. Ей доставались незначительные роли, она хорошо отыгрывала только определённый тип персонажа – плакальщицу, страдающую вместе с главными героями. И Бланш не стремилась к большему, она не хотела становиться примадонной, не мечтала о мировой славе, какая была у младшего Валуа.
Ей в театре с его интригами, драмой и карьеристами попросту было страшно. Всегда страшно.
Бланш была сторонним свидетелем войны Эрика и Луи, она не первый год наблюдала за их противостоянием, за их зреющей ненавистью друг к другу и боялась однажды попасть под горячую руку. Эрик, как и его отец, был вечно острым на язык, высокомерным, вспыльчивым и капризным. А Луи, этот новичок с амбициями императора, не мог смириться с таким надменным отношением к себе. Однажды Эрик раскритиковал его актёрскую игру, Луи в ответ едва не накинулся на тенора с кулаками.
И это многое говорило о характерах одного и другого.
Большие дети, добившиеся громких успехов.
И, если принимать чью-либо сторону, то Бланш скорее выбрала бы Эрика де Валуа. Он был вредным и злым, вспыльчивым и прямолинейным, но никогда не зажимал Бланш в углу и не пытался обесчестить.
В отличие от Луи.
Когда Блез узнал об этом, он стал провожать Бланш от дома до самой гримёрной. Он приходил к ней во время обеда, захаживал в театр при каждой удобной возможности.
Девушка не ожидала от своего спокойного, доброго, даже несколько нервного мужа большего. Не знала, что он способен вспылить на кого-то, наброситься с кулаками, ранить. Блез всегда был милым и дружелюбным.
А потом он одним ударом сломал Луи нос.
Эрик де Валуа в тот день хохотал до колик.
Блезу Бувье отныне и впредь запретили вход в Opéra Garnier, но он всегда находил способ обойти строгие запреты. К тому же, у него давно был ключ от чёрного входа.
В один злополучный день он должен был зайти за Бланш. Должен был забрать её после репетиции из гримёрной. Должен был, но опаздывал.
Именно поэтому девушка задержалась допоздна. Когда труппа расходилась, когда её коллеги отправлялись по домам, Бланш ждала. Ждала, потому что ей было страшно выходить из безопасной, знакомой и уютной гримёрки, страшно идти одной по мрачной улице, страшно испытать на себе гнев отвергнутого мужчины. Луи не отказывали, у него было много любовниц, а холодность Бланш от воспринимал, как оскорбление своего достоинства.
Но сколько бы Бланш ни пряталась, ей не удалось сбежать от интриг. Сидя у двери, она услышала, как Леру эмоционально обсуждал план расправы с Эриком.
Услышала то, чего не должна была слышать.
Заговор. Опиум. Бензин. Пожар. Поджечь дом, когда каждый выпьет размешанного в воде морфина. Перед этим следовало перерезать провода телефонов, охранной и пожарной сигнализаций. Уезжать нужно с выключенными фарами. Когда в этом отдалённом поместье заметят пламя, когда вызовут спасателей, будет уже поздно.
Всё просто и эффективно.
Бланш слышала каждое слово. Каждая деталь заговора раскалённым клеймом впечаталась в её сознание.
Она раньше остальных узнала, что все Валуа умрут.
Вот только Эрику де Валуа она ничего не сказала.
Будучи человеком добрым и мягкосердечным, она не могла поверить, что Луи планировал такое хладнокровное, такое жестокое убийство своего врага. Она решила, что это либо очередная злая шутка, либо хитроумный шифр.
Наверное, из-за своей доброты Бланш и рухнула в обморок на похоронах Валуа – среди чёрно-красных, обитых бархатом гробов. А потом, придя в себя, она со слезами упала на гроб Эрика де Валуа и, содрогаясь от спазмов рыданий, исповедалась. В истерике она рвала на себе волосы, заламывала руки в молитве и рассказала обо всём, что слышала и о чём не предупредила.
Она считала себя ещё одним убийцей.
Она молила Бога покарать её.
Блез с трудом смог совладать с этой слабой женщиной, успокоить её, усадить в машину и отвезти домой. У Бланш был до того тяжёлый нервный срыв, что она потеряла связь с реальностью. Она без конца повторяла свою страшную, жестокую исповедь, глядя в одну точку. На что-то, чего никто кроме неё не видел.
На кого-то.
Ей казалось, будто Эрик де Валуа был жив. Будто он навис над собственным гробом мрачным привидением, чьи лицо и тело были изуродованы страшными ожогами.
Блез своими любовью, заботой и терпением помог ей успокоиться, помог прийти в себя. И в конце концов заставил написать заявление на увольнение.
– Я, может, сейчас обыкновенный новостник, но дай мне пару месяцев. Вот увидишь, я найду золотую жилу! – обещал он.
Бланш не успела порадоваться его энтузиазму, не дождалась его успехов.
Конечно, она написала заявление на увольнение, но по контракту обязана была отыгрывать свою крохотную роль до конца сезона.
И с каждым днём ей было всё тяжелее появляться в Opéra Garnier.
Луи из насильника превратился в монстра, его окружение – в мерзких чертей, а от его пения Бланш не испытывала ничего, кроме горечи и гадливости. С каждым днём ей казалось, будто от скопившегося отвращения из горла должна была выплеснуться желчь.
И в один из таких тягостных, бесконечных, отвратительных дней к ней пришёл Призрак Оперы.
Она была одна в женской гримёрной. Другие артистки уже отправились за кулисы.
– Бланш.
– Мсье! – вскрикнула она, подскочив с места. Стул с грохотом свалился на пол, со стола полетели стоявшие на краю косметические принадлежности. – Мсье де Валуа!
Она дрожала от ужаса, и в то же время ей хотелось броситься на шею чудом спасшемуся мужчине.
Но Бланш, как обычно, сдержалась. Сделав к нему шаг, она вспомнила свою вину перед ним. Вспомнила, что своим молчанием уничтожила его. Вспомнила, что была на его похоронах.
Вспомнила наставления врачей.
«Мадам Бувье, в вашем состоянии возможны галлюцинации, если вы будете брезговать успокоительными препаратами».
Бланш отвела взгляд, потом снова подняла его на Эрика, потёрла воспалённые глаза. Призрак не исчез.
– Мсье де Валуа… вы живы? Господи, вы живы!
– Мсье де Валуа мёртв, – холодно бросил мужчина, впившись в неё взглядом. В его карих глазах, обычно надменных и полных блеска жизни, сейчас была непроглядная пустота. – И ты одна из моих убийц.
– Мсье де Валуа, позвольте мне объясниться!
– Тебе не кажется, – процедил он, выйдя из тени, сорвав с себя маску. – Что для объяснений уже поздно?!
Бланш закричала, побелела, рухнула на колени. Она видела Эрика де Валуа во всём блеске его славы, в какой-то момент его утончённая красота даже пленила её.
Поэтому зрелище, представшее её глазам, было так неописуемо ужасно.
В тот момент Бланш увидела не просто отвратительное уродство.
Она увидела крах всех своих надежд.
Эрик, если он реален, пришёл не просто так.
Только жажда мести заставила бы его вернуться в Opéra Garnier. В театр, лишивший его семьи, дома и будущего.
Подступившие слёзы пришли на помощь девушке. Из-за них перед глазами всё начало плыть, и прозрачная пелена скрыла гротескное уродство некогда великого артиста.
– Простите… Простите меня.
– Бланш, – он выпрямился, его голос звучал спокойно и размерено. – Ты знаешь, зачем я здесь?
– Да.
– Тогда ты должна понимать, что уже не покинешь стен Opéra Garnier.
Девушка сжала губы в тонкую линию.
– Ты жалкое, омерзительное, трусливое существо, – без каких-либо эмоций произнёс Эрик. – И всё же… не ты сожгла мой дом. Поэтому с тобой Призрак Оперы в первый и последний раз проявит милосердие.
– М… милосердие?
– Садись. И пиши исповедь. Пиши завещание, прощальные слова, признание в любви – плевать! Я даю тебе час, трусливая скотина. Не уложишься – это твоя – и только твоя – беда. Второго шанса я тебе не дам.
Он достал часы на цепочке, посмотрел на время. Бланш закусила губу. Как раз через час начинался её рабочий день, ей требовалось выйти на сцену и отыграть опостылевшую маленькую роль.
Блез не придёт так рано. Не спасёт. Не поможет.
А если и попытается, его настигнет та же участь, что и её.
Призрака Оперы не остановят ни мелкий журналист, ни его рыдающая супруга. Он выбрался из Ада, чтобы утолить жажду мести.
Схватив сценарий, Бланш стала судорожно, дрожащей рукой записывать роковую встречу на чистых сторонах листов.
Встречу с Призраком Оперы.
– Мне не хватило времени сказать тебе самое важное, – произнёс Блез лишённым эмоций голосом. – Я одна во всём виновата. Я люблю тебя. Пожалуйста, забудь обо мне, живи дальше, найди иное счастье. Ты был моим лучом надежды, и мне жаль, что я собственными руками, своей трусостью уничтожила себя. Нас. Прости.
На последнем слове он сжал губы в линию. Блез цитировал последние слова Бланш, которые она с трудом вывела на листе из-за дрожащих пальцев. Когда журналист нашёл письмо супруги, оно было всё ещё мокрым от слёз.
Он надолго замолчал, уронив голову, глядя вниз, на сцену. И, наблюдая за Блезом, Изабель понимала, почему в какой-то момент журналист сорвался с цепи. Ему больше было нечего терять. Он спешил восстановить справедливость.
Вот только справедливость уже была восстановлена.
Мрачная, жестокая, неумолимая справедливость гения, свергнутого с пьедестала.
– Она ждала ребёнка, – прохрипел Блез. – А её повесили. Прямо на этих проводах.
Изабель сжала губы в линию. Краски схлынули с её лица. Теперь девушка понимала, почему Эрик выбрал такое необычное и неудобное место для встречи.
Удивительно, каким жестоким мог быть человек, которого до безумия любила Изабель.
Но даже сейчас она мысленно оправдывала его, ни в чём не винила, желала спасти.
Бланш стала жертвой чистой, неконтролируемой ярости.
Бедняжка.
– Изабель, – произнёс Блез, встретившись с ней взглядом, – я уверен, что и вы ждёте ребёнка. Только он об этом не знает.
Она встретилась взглядом с Эриком и невольно сжалась. Конечно, у неё уже возникали подозрения на этот счёт, но полной уверенности у девушки не было. И ей не хотелось, чтобы посторонний судил о её состоянии.
– Не твоё дело, Бувье, – отреагировал Эрик.
– Как раз моё. Думаешь, я позволю тебе испытать хоть каплю счастья?
Эрик стиснул зубы, его руки затряслись и потому Изабель крепче сжала их. Нельзя было допустить, чтобы он снова выхватил оружие, применил его.
В прошлый раз Блез оскорбил Изабель, но прямо ей не угрожал.
А зная, как болезненно Эрик относился к своей семье, к близким людям, девушка не сомневалась, что в этот раз лезвие точно окажется у журналиста в горле.
– Мсье Бувье, – произнесла Изабель. – Избавитесь от меня… и что с того? Я умру, но Призрак Оперы будет жить, как прежде.
– Изабель.., – прошептал мужчина.
– Может быть, – процедил Блез. – Я уверен, вы ничего не значите для этого психопата. Знаете, что было после того, как он повесил Бланш посреди постановки? Он вам говорил, Изабель?
Блез болезненно, сдавленно хохотнул, зарывшись пальцами в тёмные волосы. Его лицо исказилось от гнева и давней, не дающей покоя скорби. И сейчас журналист больше походил на сумасшедшего, чем на здравомыслящего человека.
– Он запер все выходы. Он дождался, когда большая часть зрителей, актёры, мелкий персонал соберутся в фойе. Начнут расталкивать друг друга, топтать, чуть ли не драться, наваливаясь в едином порыве на двери.
Он тяжело дышал и уже не сдерживался. Должно быть, его речь слышали артисты, выступавшие на сцене, но судить об этом было трудно. Во время работы они не имели права отвлекаться.
– Сначала он шутил, – хохотнул Блез. – Разбрасывал сверху афиши со своими постановками, копии своего свидетельства о смерти, приказа, по которому «артист Эрик де Валуа был уволен из Opéra Garnier по причине смерти». Никто не обратил на них внимание. Их потом нашёл я.
Он прервался, сжав губы в линию, медленно обретая над собой контроль. Блез стиснул кулаки, стал дышать ровнее и глубже, а в его чёрных глазах отразилась мрачная решимость.
– Он обрушил люстру. Тяжёлую, весящую не меньше тонны груду хрусталя, металла и раскалённого стекла. На толпу. На людей. Как – спросите вы? Opéra Garnier был построен позже Lacroix, в нём нет лабиринтов, и до инженерных сетей добраться несложно. Как и перерубить крепления.
Эрик молчал. Его лицо было безжизненным, лишённым эмоций, чувств. В нём не было ярости, не было гнева, но и сожаления Изабель тоже не увидела.
А что хуже всего – девушка понимала мотивы его поступков. Он был в отчаянии, он лишился всего, объявил себя мертвецом. Эрик был из тех людей, кто обращал страх в гнев. Неудивительно, что он озлобился и на артистов, оставшихся в ненавистном театре, и на публику, пришедшую веселиться, когда для него – для их прежнего кумира – мир рухнул.
Изабель смотрела на Эрика, сжав дрожащие губы.
– Милый, – произнесла она, пальцами коснувшись лица мужчины. Эрик встретился с ней взглядом, и в его карих глазах она видела мрачную настороженность. Он ожидал увидеть ужас на её лице, услышать обвинения и проклятия, быть может, вновь схватить и пленить девушку. Но не дождался. – Это правда?
– Да. Каждое слово.
Ни капли сожаления. Изабель сделала шаг навстречу и обняла Призрака Оперы, носом ткнувшись в его плечо. Он напрягся от такой реакции девушки.
Эрик больше не мог соболезновать другим людям, не мог жалеть их и переживать за них. Его личное горе было слишком бездонным и слишком мрачным, губящим любые зачатки симпатии к окружающим.
И, тем не менее, этот мужчина ещё раз – должно быть, в последний – полюбил. Пускай его любовь и была нездоровой, одержимой, ранящей и губящей.
Какой бы ужас ни вызывали его поступки, никогда прежде Изабель не была так счастлива, как рядом с ним.
– Я… так рада, что ты позволил мне узнать это.
– Изабель…
– Зачем же ты молчал? – она прерывисто вздохнула, чувствуя подступающие к щекам слёзы. – Ты думал, что я не пойму? Что я испугаюсь? Эрик… я ведь знаю, из какого Ада ты вернулся.
Он тяжело вздохнул, сжав губы в линию, опустив голову.
– Изабель, – глухо произнёс мужчина. – Что же ты не сбегаешь? Мне нет прощения.
– Я, – произнесла она, встретившись с ним взглядом, ладонью коснувшись лица. – Я тебя прощаю. Прощаю всё то, что ты не можешь простить себе сам. И надеюсь… однажды ты перестанешь терзать себя.
На мгновение его лицо просветлело. Маска хладнокровия дала трещину, исчезла, словно тень, рассеявшаяся от луча солнца. На мгновение. Потом он нахмурился, стиснул зубы, сжимая Изабель в крепких объятиях.
Она улыбнулась, закрыв глаза. Её Эрик вернулся. Призрак Оперы ненадолго отступил, ушёл, но не исчез насовсем. Он ещё вернётся во всём своём строгом и мрачном величии, ещё проявит себя. В конце концов, Эрик поделился не всеми тайнами.
– За что ты мне? – прошептал Эрик, стискивая её в объятиях. – Я же тебя недостоин.
Она улыбнулась, чувствуя, как по щекам текут слёзы.
– Как – за что? Я тебе в наказание.
Мужчина улыбнулся – Изабель ощутила это по движению губ у себя на щеке.
– Тут не поспоришь.
– Зараза.
Он хмыкнул:
– За это ты меня и любишь.
Спустя пару мгновений он неохотно разжал руки, освободил Изабель. И, глядя на улыбку, осветившую его лицо, девушка решила, что ничего прекраснее она в жизни не видела. Залюбовавшись им, она чувствовала, что её лицо вновь зарделось.
– Кхм-кхм.
Но радость длилась недолго. Блез Бувье всё ещё был здесь, он не отличался тактичностью людей, которые стремятся оставить влюблённых наедине.
– Пойдём, – произнесла она, сжав руки мужчины. – Нам здесь больше нечего делать.
Эрик скосил взгляд на журналиста, и если раньше Изабель видела в его глазах желание убить, то теперь оно переросло в решимость.
– Эрик, – шепнула она, проведя ладонью по его щеке. – Довольно крови. Прошу тебя. Он тоже скорбит, одинок и напуган. Ты должен его понять.
– Я понимаю, – прохрипел мужчина. – Меня тоже лишили семьм. И я на его месте убивал.
Эрик сделал шаг навстречу Блезу, но Изабель вышла перед ним, расставив руки в сторону. Она стояла на железном мостике, который содрогался от каждого шага, и от этого ощущения ей мигом стало дурно. И всё же, девушка не подала виду. Гораздо важнее было не допустить кровопролития.
– Не смей, – произнесла она. – Не позволю.
Эрик смерил её взглядом, в котором не было гнева, лишь печаль и страх.
Изабель стиснула зубы.
– Я не прощу себе, если ты убьёшь из-за меня! Я не смогу с этим смириться!
Это подействовало. Эрик замер, задержав ладонь на рукояти револьвера. Но облегчённо выдохнуть Изабель не успела.
– Зачем? – раздался голос Блеза у неё из-за спины. Он приближался, и от того, как качался железный мостик с каждым его шагом, у Изабель сердце уходило в пятки. – Я могу по-разному испортить вам жизнь. Могу напасть из-за угла, могу разрушить репутацию, могу оклеветать.
Он слишком быстро приблизился вплотную, сжал подбородок девушки, прижав между лопаток дуло пистолета.
– А могу и уничтожить. Это не так сложно, особенно если ваша цепная псина не может вас защитить.
Голос Блеза звучал холодно, отстранённо – так, словно он уже простился и с жизнью, и с этим миром. Так, словно ему было уже нечего терять.
Эрик стал белее своей маски.
– Без резких движений, Изабель, – произнёс Блез, не сводя глаз с Призрака Оперы. – Иначе пуля окажется не в сердце, а в печени. Итог тот же, но перед смертью намучаетесь.
Она прерывисто выдохнула, когда журналист потянул её на себя, уводя от Эрика. Мост ходил под ними ходуном, и как бы осторожно ни двигалась девушка, пару раз она всё-таки наступила на ноги Блезу. Ей далось титанических усилий не закричать, не дёрнуться, и не попытаться вырваться.
Она смотрела на Эрика и не видела его. Изабель мутило. Она не осознавала, что могла в любую секунду умереть – все её чувства были сосредоточены на шаткой опоре под ногами и дуле оружия между лопаток.
– Прости меня, Изабель, – произнёс Блез, и его голос почти заглушил звучавший внизу оркестр. – Мне жаль, что тебе не повезло связаться с этим ублюдком.
Если Блез рассчитывал, что от этого ей станет легче, он глубоко ошибался. Изабель сжала кулаки, жмурясь, что есть сил подавляя тошноту.
– Изабель, – прогрохотал Эрик. – Ты мне веришь?!
О чём он? Что это ещё за вопрос?
– Молчи, – прошипел Блез.
– Изабель, – вновь грянул Призрак Оперы. – Знай, что я люблю тебя. Больше. Жизни.
Блез за её спиной болезненно хохотнул, крепче прижав пистолет к её спине, будто хотел оружием пробить тело насквозь.
– Теперь не солжёшь, Идо. Не скажешь, что ему на тебя плевать.
Заткнитесь. Оба.
– Жизнь моя. Закрой глаза.
– Да, Изабель. Закрой.
В этот раз она послушалась, стиснув кулаки, зажмурившись, сжавшись. Тело била крупная дрожь, колени подгибались и, если бы не рука Блеза, державшая её за подбородок, девушка давно бы рухнула.
Блез взвёл курок.
Выстрел прогремел под громогласную мелодию органа.
Глава 26
Тело медленно, мучительно медленно перевалилось через перила, рухнуло вниз, на сцену, едва не раздавив артистов. У него во лбу зияла красно-чёрная дыра. От головы на светлый пол разливалась, словно расцветающая роза, кровь.
Изабель пришла в себя, только когда услышала снизу крик.
Пахло дымом. Щёку невыносимо жгло. Изабель коснулась лица и ощутила жёсткий бугорок. Должно быть, порох въелся в кожу после выстрела.
Выстрела!
Схватившись за перила, Изабель тут же пожалела об этом. Чёртов железный мост вновь качнулся под ней, заставив сердце уйти в пятки.
Подавив ужас, она смотрела вниз, и зрелище, представшее её глазам, навсегда въелось в память девушки. Надменное лицо Блеза, округлившиеся от ужаса глаза, белая – слишком белая на фоне крови – кожа. Рана во лбу зияла, словно чёрная дыра. Его сердце ещё билось, и потому кровь вырывалась фонтаном из тела.
Мёртв. Теперь точно. Окончательно и бесповоротно, без надежды на спасение.
Эрик тронул её руку, заставив Изабель подпрыгнуть.
– Ты цела? – только и спросил он, коснувшись пальцами обожжённой щеки. Девушка зажмурилась от боли. – Идём.
– М… м…
– Пошли. Нельзя здесь оставаться.
Изабель не могла дышать. Эрик сжал её плечи несильно, но твёрдо, провёл её дальше по мосту. Девушка не помнила, как они добрались до выхода. Знала лишь, что они вышли в толпе паникующих зрителей через центральный вход.
Выйдя, Изабель хватала ртом воздух. Её трясло, но на холоде девушка постепенно пришла в себя. Эрик вёл её к машине, но ноги Изабель отказывались шевелиться.
Он убил человека.
Он спас ей жизнь.
Он не имел права распоряжаться чужой жизнью.
Он думал только о ней.
Эти противоречия метались в голове Изабель с такой неистовой силой, что она взвыла сквозь стиснутые зубы, вцепившись пальцами в свои волосы.
Она уже видела смерть. Человек уже умирал из-за неё. И в обоих случаях Изабель была беспомощна.
Изабель хотела потерять сознание, хотела сбежать от реальности в непроглядную черноту. Но сейчас эта милость обошла её стороной.
– Изабель.
Казалось, голос Эрика звучал издалека, был глухим и безжизненным. Он стиснул девушку в объятиях с такой силой, что на мгновение у неё перехватило дыхание.
– Изабель, – только и произнёс он, и на последнем слоге его голос дрогнул.
Он не сказал, что испугался за её жизнь, не сказал, что выстрелил, не подумав, не сказал, что никому не позволил бы отнять её у него. Впрочем, Изабель этого и не требовалось. Она поняла мужчину и без слов: по едва ощутимой дрожи в руках, по тяжёлому дыханию, по бешено колотящемуся сердцу.
– Эрик, – всхлипнула она, – он…
Изабель зажмурилась. Ей казалось, что она должна была разрыдаться, но слёзы не шли.
Когда Эрик поцеловал её в лоб, у Изабель дрогнуло сердце.
Он защитит её от чего угодно. От кого угодно.
Даже если ради неё придётся пролить кровь.
Сжав губы, Изабель зажмурилась, стиснув пальцами пальто мужчины. Она ничем не заслужила таких жертв, такой страсти, такой отчаянной любви.
Впрочем, и быть убитой от руки журналиста она тоже не заслуживала.
– Эрик, – девушка выдохнула облачко пара в морозный воздух. Её голос звучал ровно и тихо. – Я верю тебе. И я люблю тебя.
Она перевела дыхание.
– Но так продолжаться не может!
Он крепче сжал её в объятиях.
– Я тебя не отпущу. И не отдам никому. Ты моя.
– Эрик, – с ноткой отчаяния ответила Изабель, – я не об этом. Я боюсь, что из-за меня… что из-за меня… у тебя появится ещё одно кладбище!
Покачав головой, она зажмурилась и с силой отстранилась, упираясь ладонями в его грудь. Эрик разжал объятия, не сводя с неё обеспокоенного взгляда.
– Мне лучше уйти.
– Ты не посмеешь, – процедил он.
Изабель попятилась назад, когда он двинулся навстречу. Она не в первый раз видела ярость в его глазах, но впервые стала её причиной.
И мужчина имел право злиться. Он спас ей жизнь.
А она этого не оценила.
– Эрик, – произнесла девушка, и её голос прозвучал тонко, слабо. – Прошу тебя. Успокойся.
– Я. Спокоен.
Изабель опустила голову, стиснув пальцами подол пальто.
– Эрик… если бы он хотел убить меня… он бы не тащил меня к выходу.
Призрак Оперы закатил глаза.
– И чего ты хотела?! Чтобы я дождался, когда бы он тебя изрешетил?! – Эрик сжал зубы, хлопнув ладонью по крыше своего автомобиля. – Очнись! Твоя жалость лишает тебя рассудка!
Изабель вздрогнула, как от пощёчины.
– Эрик, – её голос дрогнул. – Я не хочу, чтобы ты убивал… хватит крови… не надо.
– Хорошо, – огрызнулся мужчина. – В следующий раз, когда на тебя направят пистолет, я не шевельну и пальцем. Довольна?!
Изабель стиснула зубы.
– Счастлива!
– Отлично! Лезь в машину!
– Нет!
Её лицо пылало, и потому боль от порохового ожога стала совершенно невыносимой. Перед мысленным взором Изабель всплывали лица погибших по её вине мертвецов, такие бледные и такие непохожие друг на друга. Папа был печален в момент смерти, мама – свирепой, а Блез навсегда замер в смертельном ужасе. Девушка прерывисто выдохнула.
Смерть снова так близко подобралась к ней, что Изабель почти ощущала её ледяное дыхание на своей коже.
Сжав губы, она покачала головой.
– Я не вернусь в твой склеп.
На лице Эрика отразилась злоба, потом – сомнение, затем – мрачная скорбь.
И, наконец, пугающая решимость.
– Прекрасно. Отправляйся к себе. Твоя ледяная конура заждалась.
Эрик сел в машину, закрыл дверь и выехал с парковки, оставив Изабель в одиночестве. Крупные хлопья снега падали на её пальто, осыпали волосы, плечи, путались в кудрях. Девушка смотрела вслед удаляющемуся автомобилю и ждала, что он в любой момент повернёт назад.
Но Эрик не развернулся. Он никогда не возвращался, если был задет за живое.
Он вновь чувствовал себя чудовищем, недостойным счастья.
Закрыв глаза и покачав головой, Изабель коснулась ожога и ощутила влагу на щеке. Ей казалось, что слёз у неё не осталось. Но вот же они. Шли. И остановить их девушка не могла.
Пряча от прохожих лицо, она шла по холодным улицам Парижа, не разбирая дороги. Наверное, будь она нормальным человеком, тут же отправилась бы к своим друзьям изливать душу.
Но кто её услышит?
Гаскон? Он был опорой для всего театра, чуть ли не названным отцом, но вряд ли он понял бы Изабель.
Жиль? Нет. Ни за что. Его светлый взгляд не должен был омрачиться тревогой за девушку.
Единственным, с кем ей было хорошо и свободно, был её невыносимый, резкий, склочный Эрик.
Дойдя до дома, Изабель вытащила запасной ключ из почтового ящика, забрала скопившиеся счета, вошла в свою тесную мансарду, заперлась от всего мира.
И, оказавшись в неуютной, холодной и одинокой квартире, впервые за месяц вздохнула свободно, успокоилась.
И даже взялась за черновики.
В подземельях театра она не могла заставить себя написать ни строчки. Она училась, исследовала возможности своего голоса, читала как книги из библиотеки Эрика, так и написанные им партитуры. Но сама не могла создать ничего своего.
Всхлипнув, позволяя тяжёлым слезам течь, Изабель стала шкрябать ручкой в тетради. Теперь ей казалось, что она стала лучше понимать своего главного героя.
Он стал беспечным от высокомерия, а высокомерным – от своей исключительности, от своих талантов. И его требовалось наказать.
И в драматургии нет лучшего наказания, чем наказание любовью. Но разве мог её герой влюбиться в кого-то так сильно, чтобы от этого страдать? Классический образ хрупкой барышни не подойдёт, она только взбесит зрителей.
А вот властная, хладнокровная женщина им понравится. Но критики разнесут этот образ в пух и прах.
Женщина, которую не сковывал бы стыд, которой было бы плевать на нормы и правила, которая была бы хозяйкой своей судьбы. Проще говоря, стерва.
Такую любой мужчина послушался бы. Даже Эрик.
Зажмурившись и тряхнув головой, Изабель решила набросать пару строк. Она понимала, что этот персонаж родился из её обиды, переживаний и беспомощности, поэтому хотела записать задумку и отложить в долгий ящик, пока не утихнут эмоции.
В итоге она просидела за столом до тех пор, пока на горизонте не забрезжил рассвет.
Её руки и лицо были в чернилах, под глазами обозначились круги, тело ныло от недосыпа. Но Изабель чувствовала болезненное, жгучее удовлетворение творчеством. То же самое ощущает человек, который наблюдает за страданиями ненавистного ему индивида – мрачное торжество.
Умывшись и взглянув на себя в зеркало, Изабель неохотно вернулась в реальность.
Сегодня ей придётся вернуться в театр. Только сегодня. Пусть Гаскон обращается хоть во все суды мира, Изабель не останется в Lacroix.
И тогда появится хоть маленький шанс, что Эрик покинет свою усыпальницу, вернётся к людям.
Найдёт её, если его чувства хоть что-то значат.
Девушка взглянула на обручальное кольцо у себя на руке.
Её любовь была искренней. И, чтобы Эрик наконец-то вернулся к людям, она была готова уйти от него. Изабель делала это не только ради мужчины, не только из-за своего эгоизма.
Но и ради того маленького человека, который мог появиться от их страсти. Или даже нескольких – кто знает.
Девушка понимала, почему Эрик хотел удержать её в мрачном и безопасном замке. И надеялась, что созданный им Призрак Оперы тоже поймёт, почему ей так нужно было вытащить Эрика оттуда.
Изабель привела себя в порядок, переоделась и отправилась в метро, по пути прокручивая в голове диалог с Гасконом. С собой она взяла свежие черновики – на случай, если вдохновение придёт совершенно неожиданно.
У входа Изабель дождалась Жиля и попросила его пройти с ней в кабинет начальника. Парень вскинул брови, стряхнув снег с шапки с помпончиком.
– Я думал, тебе наш мрачный гость не страшен.
– Мы повздорили, – вздохнула Изабель.
– Опять? Из, – парень покачал головой, закрыв глаза, – даже моя грымза меня меньше пилит.
– Вот и радуйся, что встречаешься с грымзой, а не со мной.
Жиль хмыкнул. Изабель не сразу обратила внимание, что по его мнению это она была виновницей всех ссор.
Девушка постучалась и вошла в кабинет Гаскона. Начальник сидел за столом, курил и с кем-то разговаривал по телефону.
Он излучал такое неподдельное счастье, что Изабель стало горько его огорчать.
– А вот и моя золотая рыбка явилась, – Гаскон широко улыбнулся. – Фурнье, сейчас я переговорю с ней и приму решение. До связи.
Он повесил трубку и снял её с рычага, чтобы никто не смог дозвониться в ближайшее время. Изабель вскинула брови. Золотая рыбка? Переговорю и приму решение? Что случилось прошедшей ночью?
Кроме убийства.
– Идо, – Гаскон цвёл от счастья. – Не знаю, как ты это сделала, но чёрт тебя дери, я начинаю тебя бояться!
– …о чём вы?
– Да не скромничай. Проходи, садись. Коньяку, виски, шампанского? Выбирай, что хочешь, я угощаю.
Глаза Изабель округлились.
– …моя постановка так хорошо окупается?
– А? Да какая, к чёрту, постановка? За «Джекила и Хайда» нам хотят отвалить, как минимум, миллиард!
Изабель перестала дышать и осела на диване.
– Как..?
– Это ты мне скажи – как? Как ты заставила Призрака Оперы захотеть снова выйти на сцену?
У девушки отвисла челюсть.