Михаил Бард
Невеста призрака
Глава 21
Когда кончились выходные, а Изабель так и не появилась в театре, никто не удивился. Артисты лишь хитро переглядывались, если речь заходила о ней, заговорщически улыбались друг другу и спокойно выдыхали. В Lacroix даже уборщицы были в курсе, что у новенькой бурный роман с местной жуткой легендой, что Призрак Оперы осыпал её розами и драгоценностями, а она проявляла с ним во всей красе свой строптивый нрав. Девушка то подпускала его ближе к себе, то устраивала такие скандалы, от которых на ушах стояло даже начальство.
Но эти отношения давали артистам хлипкую надежду. Они верили, что Изабель сможет своей любовью хоть немного смягчить жестокий нрав мужчины, сделать его милосерднее, спокойнее, избавить от безумного фанатизма по искусству. В самом деле, увлекшись девушкой, он перестал обращать внимание на кого-либо ещё.
А потом Изабель не вернулась через неделю. Не появилась и на вторую. И на третью. И на четвёртую. Призрак Оперы тоже пропал, и это особенно настораживало.
С хмурым видом Жиль простукивал стены в театре, прислонившись к ним ухом. Он наведался в квартиру Изабель, но девушки там не было – об этом говорили скопившиеся счета в почтовом ящике. Близко она ни с кем из персонала не общалась, никого не оповещала о своих планах. Несмотря на то, что девушка всегда была в гуще событий театра, всегда в центре внимания, она оставалась какой-то отстранённой, задумчивой, угрюмой. Иными словами – нелюдимой.
В спонтанный творческий отпуск Изабель уехать не могла – для этого она была слишком ответственной. Оставалось только одно место, где она могла быть.
Театр «Lacroix».
Если, конечно, Изабель до сих пор жива.
Жиль не хотел думать, что новенькая погибла от рук своего любовника, но с каждым днём всё сильнее погружался в мрачные мысли, всё больше беспокоился. Он первым обратился в полицию и заявил о пропаже девушки, он дал наводку блюстителям закона на театр. Гаскон, конечно, был в бешенстве, но Жиль не из тех людей, кого пугал гнев начальства.
Лишь бы Изабель была жива.
Вот только полицейские ничего не добились. Присланного детектива Жиль узнал сразу – он уже приезжал в театр, чтобы расследовать преступления Призрака Оперы, его звали Мавис Марш.
В прошлый раз все улики, что он собрал против Призрака, в какой-то момент стали недействительными. Мавис списал убийства на несчастные случаи и закрыл дело.
Жилю не на кого было надеяться.
– Какого хрена ты делаешь, Жакоте? – прогремел Гаскон, заставив парня вздрогнуть и отпрянуть от стены.
Жиль приподнял бровь, глядя на мужчину, перевёл взгляд на стену, снова посмотрел на начальника.
– Краску со стен соскабливаю.
Гаскон стал мрачнее. Он скрестил руки на груди и стал покачиваться на пятках – это означало, что он решал, как подступиться к теме. Своего начальника Жиль знал, как облупленного, он в принципе хорошо изучил каждого, кто работал в театре, и понимал, как с ним общаться.
Только Призрак Оперы оставался для него нерешённой загадкой.
Призрак Оперы и Изабель.
– Жакоте, – вздохнул Гаскон. – Не трать время, не найдёшь.
Жиль закатил глаза, коснувшись ладонью стены.
– По крайней мере, я пытаюсь хоть что-то сделать.
Парень был спокоен, невозмутим, но в глубине души кипел от гнева. У него не было романтических чувств к Изабель, и беспокоился он о ней не потому, что был в неё влюблён. Она была его коллегой, его руководством, и с ней попросту было приятно общаться. Изабель было легко насмешить, легко растрогать, вывести из себя. Будучи такой эмоциональной и талантливой, она легко стала бы примадонной Lacroix. Призрак Оперы, видимо, тоже видел в ней потенциал.
Куда же он её дел?..
– Слушай, Жакоте, – вздохнул Гаскон. – Недавно Бувье объявился. Сказал, что наш местный житель пощекотал его. Ножом.
Жиль вытаращил глаза.
– В полицию он не жаловался, но меня оповестил, – Гаскон скрипнул зубами. – Требует компенсации за тяжкий вред здоровью. Иначе доложится аж в ФБР.
– Погодите, начальник… а за что его?
– Ты Бувье забыл? Там причина не нужна, – Гаскон сжал пальцами переносицу. – Ну а наши голубки явно просто прячутся от полиции. Не волнуйся. Заплатил я этому придурку. Теперь он заткнётся, и сладкая парочка вернётся – счастливая и наворковавшаяся. Можешь считать их исчезновение за медовый месяц.
Жиль вновь нахмурился.
– Вы плохо знаете Изабель, – он убрал руки в карманы брюк. – Она всегда оставляла записку, отлучаясь даже на пять минут. А тут месяц…
– Какую записку, Жакоте? Ту, которую нашли бы следователи?
– Хорошо, – закатил глаза парень. – Я ночевал здесь. Когда в театре не было следователей. Что мешало ей выйти и сказать, что с ней всё в порядке?
Гаскон сощурил взгляд, крепко сжав челюсти.
– Жакоте… он ревнив и непредсказуем. Не лез бы ты в это.
– А если он пытает её? Мучает? Если она мертва? Мне тоже не лезть не в своё дело? – Жиль заскрипел зубами. – У Изабель никого нет, а теперь и вы от неё отворачиваетесь?
– Жакоте…
– Идите к чёрту. Лишайте зарплаты, увольняйте – плевать. Приду, как посетитель, и перерою этот чёртов театр.
Парень закрыл глаза, прижался ухом к стене и стал простукивать сантиметр за сантиметром, медленно продвигаясь дальше по коридору. Жиль считал, что чуткий музыкальный слух поможет ему найти секретные проходы и коридоры старого замка. А дальше – дело техники. Ключей у него не было, но он всегда мог найти инструменты и разворотить по камешку Lacroix.
– Не тронет он Идо, – проворчал Гаскон.
– Откуда такая уверенность?
Гаскон глубоко вздохнул.
– Ну, хотя бы из того, что помимо двадцати тысяч франков он стал требовать лекарства от простуды, хотя сам никогда не болел, женскую одежду и… кое-что, о чём тебе знать не надо.
Жиль приподнял брови, вновь отпрянув от стены. Он знал другого Призрака Оперы – жестокого, но талантливого человека, который однажды в приступе ярости сбросил с декорации одного из артистов. Ещё живого. Болтающегося в петле. Призрак Оперы называл его бездарностью, пустым местом и запрещал ему выходить на сцену.
Это был дебют Жиля. Небольшая роль, безымянный персонаж. В тот день юный артист, впервые увидев труп, впервые осознав близость смерти, хотел завязать с театром.
Ему требовалось немалое мужество, чтобы вновь вернуться на сцену. Но с тех пор по Lacroix Жиль ходил, оглядываясь.
И он не мог даже представить, что Призрак Оперы мог быть человеком, а не хтонической, ненавидящей людей тварью.
– Он мог пустить пыль вам в глаза, – закатил глаза парень. – Как будто он в первый раз от улик избавляется.
– Жакоте, – вздохнул Гаскон. – Ты не задавался вопросом, почему убийства прекратились? Почему Призрак Оперы не колесовал тебя, хотя ты дважды напивался перед выходом на сцену?
Жиль вздрогнул и выпрямился. Он не думал, что его состояние было так легко заметить. Но у парня было оправдание – он праздновал день рождения одного из своих братьев. А так как в его большой семье было десять человек, к алкоголю Жиль давно уже привык.
Видимо, в прошлые разы он переборщил.
– Ну и почему же? – сощурился парень. – Может, это обыкновенное затишье перед бурей?
– Перед какой, твою мать, бурей? Убийство малолетней сироты? Той, чья постановка ему понравилась? Тебе напомнить, какая это редкость, Жакоте? Он же все кости перемыл даже знаменитому Готье, который после гастролей у нас тут же завершил карьеру.
– И что? Фанатики непредсказуемы.
– А то, Жакоте, что Идо он не тронет, – Гаскон скрестил руки на груди. – А вот тебя повесит.
Жиль невольно потёр затылок, задавая начальнику немой вопрос.
– Ревность, Жакоте, ревность. Бувье этот идиот продырявил тоже из-за Изабель.
Парень присвистнул, зарывшись пальцами в свои светлые волосы. Интересно, и чем так покорила Призрака Оперы Изабель? Быть может, хотя бы с ним она не такая строгая и замкнутая, как со своей труппой?
– И что же теперь делать? – вздохнул Жиль. – Сложить ручки и ждать? Полиция не шевелится, вы – тоже.
– А что ты предлагаешь? – Гаскон развёл руками в стороны. – Я обыскивал театр. Осмотрел каждый угол, каждую печную трубу. Ни намёка ни на один секретный ход. А если и найдёшь хоть один, то угодишь в ловушку.
Парень окинул стену хмурым взглядом, крепко сжал кулаки. Между ним с Гасконом всё-таки было весомое различие: начальник был тучным и неповоротливым, а Жиль, как исполнитель трюковых ролей, обладал и силой, и ловкостью, и гибкостью. Он мог пробраться куда угодно.
Вот только он не знал, куда пробираться.
– Слушай, Жакоте, – вздохнул Гаскон. – Нечем заняться – так давай я найду тебе дело. Мне не нужно, чтоб ты помер от собственной добросердечности.
Жиль не ответил.
– Пошли, – Гаскон достал из кармана пачку сигарет, достал один бумажный цилиндр, зажал зубами. – Есть у меня способ высвободить принцессу из лап дракона.
Парень выразительно приподнял бровь, но начальник ничего не ответил. Развернувшись, он медленно пошёл дальше по коридору, щёлкая металлической зажигалкой. Жиль отправился за ним, задумчиво почесывая затылок.
Сначала Гаскон спустился в подвал, потом – на второй подземный этаж о существовании которого Жиль даже не подозревал. Он был не из трусливых, но от пустого, утопающего в густой темноте пространства парню стало жутко. Здесь было холодно, пустые каменные стены давили со всех сторон и казалось, будто потолок мог в любой момент обрушиться на голову.
Призрак велел Гаскону купить лекарства? Неудивительно, что Изабель разболелась в такой обстановке.
– Здесь его логово? – спросил парень.
– Конкретно здесь – будущее место для аренды и мой возможный высокий заработок, если Идо оправдает мои надежды, – отчеканил Гаскон. После он прочистил горло и заговорил громче. – Эй, Отелло! Разговор есть!
Голос начальника эхом разнёсся по помещению, отразился от пустых стен, стал каким-то ненормально плотным, тяжёлым. Жиль стиснул кулаки, не желая выдать испуга.
В такой непроглядной тьме, которую едва рассеивал луч фонарика, Призрак Оперы запросто мог спрятаться, мог напасть в любой момент и убить обоих.
Подумав об этом, Жиль стал лихорадочно озираться по сторонам.
– Я общался с продюсерами, – Гаскон, наконец-то, прикурил сигарету, выдохнул дым. – Спасибо твоей Невесте, у нас от их предложений теперь отбоя нет. Идо предлагают поставить «Джекила и Хайда».
Жиль перестал дышать. Изабель часто приводила в пример эту книгу, когда артисту требовалось изобразить противоречие персонажа, часто рассуждала именно об этом сюжете. Ей казалось, что Хайда чёрный юмор и сарказм сделали бы самым обаятельным и соблазнительным персонажем в сюжете.
Гаскон глубоко затянулся, закрыв глаза. Тишина, повисшая в подвале, была зловещей.
– Ты никогда не был режиссёром, так что я тебе кое-что растолкую, – вновь заговорил начальник своим излюбленным, не терпящим возражений тоном. – Сейчас людям интересна Идо, они хотят знать, чему ТЫ и твоя Невеста её научили. Но продержи её взаперти хотя бы полгода, и о ней забудут. У нас большая конкуренция… впрочем, ты в курсе.
Гаскон снова затянулся.
– А она, кстати, молодец. К нам приходили люди, которые запомнили её по провинциальному театру. Их было немного, но это уже показатель, – он стряхнул пепел на голый камень. – Вот только память толпы скоротечна. И если ты вернёшь Идо слишком поздно, ей не позволят ставить ничего серьёзнее Красной Шапочки в школьном театре. И это не моя прихоть.
Жиль не надеялся на ответ, не ждал его. Честно говоря, он бы всё отдал, лишь бы поскорее отсюда уйти, сбежать, но выдержка начальника не позволяла ему проявить слабость.
И как Призрак жил в этом жутком склепе?
– Или ты забыл, – выдохнул дым Гаскон, – насколько болезненно забвение для творца?
В оглушающей тишине раздались неторопливые, глухие аплодисменты.
– Браво, Гаскон. Твои речи покорили покойника.
На этот раз мужество оставило Жиля. Он вздрогнул, сжался, подавил рвущийся из горла крик. Воспоминания о пережитых ужасах разом обрушились на него, стоило монстру в белой маске выйти из густой темноты.
Его трясло, от страха у парня скрутило желудок, но сбежать он не мог. Это чудовище держало в плену Изабель и могло убить Гаскона, повесить его, как и тех несчастных, до которых дотянулись его одетые в белые перчатки руки.
Призрак Оперы был спокоен, в отличие от своих собеседников, и, как всегда, невероятно элегантен. Внешне он не изменился после начала совместной жизни с девушкой.
Скорее… даже стал ещё лучше выглядеть.
– Любопытно, – учтиво улыбался мужчина. – Продюсеры неохотно вкладываются в такие сюжеты. Их больше интересует пошлая любовная драма.
– Не переживай. По сценарию Хайд и Джекил влюблены в одну и ту же женщину.
– …а я уже поверил в лучшее.
Жиль прерывисто вздохнул и сделал шаг вперёд. Только после этого Призрак Оперы обратил на него внимание.
– Где Изабель?!
Мужчина хмыкнул, на мгновение отведя взгляд в сторону. Он поднёс ладонь к лицу и прокашлялся.
Глаза Жиля округлились. Теперь поверх белоснежных перчаток Призрак Оперы носил на безымянном пальце золотое кольцо.
– Мсье Жакоте, – Призрак Оперы обдал парня высокомерным взглядом. – Если я ещё раз услышу, как вы скребёте напильником по кирпичам моего театра, в следующую секунду он окажется у вас в сонной артерии. Это понятно?
Жиль похолодел. От страха он не мог вымолвить ни слова.
Призрак смерил его долгим презрительным взглядом, после чего вновь обратился к Гаскону.
– Ты закончил? Мадам де Валуа не покинет своего нового дома.
– Брось, – выдохнул дым начальник. – Даже на день рождения не устроишь ей сюрприз? Неужели девчонка для тебя так мало значит?
Гаскон держался просто и непринуждённо, хотя Призрак Оперы сверлил его ненавидящим взглядом. В этот момент Жиль понял, почему в кресле начальника сидел именно Гаскон Мартен, а не кто-либо ещё.
Он же чёртов манипулятор.
– Как она обрадуется, – покачал головой Гаскон. – Такой сюжет сразу после той пошлятины, над которой она билась два месяца.
– Изабель, – процедил Призрак Оперы, – справилась со своей работой.
– И на отлично. Лично я доволен тем, как от неё пополнел мой кошелёк. Да и ты доволен ею. Неужели ты хочешь задушить такой талант?
Призрак вскипел, его лицо исказилось яростью.
– Однажды я видел, что делает с людьми талант. Она не повторит мою судьбу.
Жиль моргнул, вглядываясь в эту мрачную фигуру. Чью судьбу Изабель должна была повторить? Неужели этот человек когда-то был знаменит?
Как там его фамилия?
Валуа?
Тот самый Валуа?!
– Повторит? – не унимался Гаскон. Переспорить начальство было не так-то просто. – С таким-то мужем?
Сжав губы в линию, Призрак перевёл взгляд на своё сверкающее обручальное кольцо. Жилю казалось, что оно было единственным признаком жизни в этой жуткой мраморной статуе.
– А ещё, – вздохнул Гаскон. – Ты всегда можешь разрушить её надежды, сорвав постановку. Идо сварливая, упрямая, склочная… ну, как и ты. Скажи честно: пилит? Так сломай ей жизнь, и получишь послушную, трепетную, зависящую от тебя одного супругу.
Теперь Жиль догадался, как Гаскон ухитрился не развестись после двадцати лет брака.
Он ждал, что после таких слов Призрак Оперы вспылит, нападёт, убьёт их.
Но мужчина задумался.
И, хмыкнув, круто повернулся на пятках, взмахнув длинным плащом. Он ушёл, не сказав ни слова, и растворился во тьме, как в родной стихии.
Глава 22
За время своего заточения Изабель преобразилась.
Она изменилась неуловимо, и в то же время безвозвратно. Её лёгкая походка стала грациознее, её жесты были выразительнее и элегантнее, её бледная кожа приобрела более здоровый оттенок, с изнурённого лица исчезли признаки тревоги и усталости. Из неуверенной, осторожной девушки Изабель медленно, постепенно превращалась в женщину, знавшую, что её любят.
Вернувшись, Призрак застал её за фортепиано. Изабель неторопливо перебирала клавиши пальцами правой руки. Мужчина узнал мелодию. Девушка вновь разбирала композиции из его «Дона Жуана», наигрывала их и, разумеется, порой не попадала по клавишам.
– Для чьих лапищ ты это писал? – тихо, едва слышно процедила она, раз за разом повторяя сложный фрагмент.
Она не слышала, как он вошёл. Сейчас Изабель была до того сосредоточена на правильном исполнении, что не обращала внимания на что-либо ещё.
Какой же невероятно красивой она была в этот момент.
– Для своих.
Девушка вздрогнула, когда мужчина склонился сзади, накрыл её руку своей ладонью и мягко поцеловал за ухом. Элегантными, отточенными движениями пальцев он с лёгкостью исполнил тяжёлый для неё фрагмент.
– Ты делаешь успехи, ангел мой.
Изабель вздохнула, переведя взгляд на ноты.
– Бесполезно, – произнесла она. – Мои пальцы слишком короткие и неповоротливые.
– В самом деле? – Эрик улыбнулся, слегка надавливая на её пальцы, нажимая ими на клавиши, вновь повторяя фрагмент. – Ты чудесно играешь. Пара месяцев практики, и станет гораздо проще…
– А знаешь, как будет ещё проще? – с озорством улыбнулась Изабель, встретившись взглядом с Призраком Оперы.
– Не начинай.
– Если я вернусь в свою манса…
Эрик склонился ниже, зарылся пальцами в её волосы, стиснул их и грубо, требовательно поцеловал девушку в губы, веля замолчать. Изабель прерывисто вздохнула, напряглась, словно натянутая струна, желая продолжить спор, но быстро сдалась и ответила на ласку. Это был самый эффективный способ прекратить ссору, оборвать её в зачатке. По крайней мере, сейчас – пока его поцелуи ещё кружили ей голову и заставляли сердце лихорадочно биться.
Тяжело дыша, он прервал поцелуй, когда Изабель подалась навстречу, заключила его в объятия. Это означало, что он ненадолго прощён.
– Продолжай, – с жаром выдохнул Эрик, – заниматься.
Но таких неохотных, таких вымученных приказов Изабель никогда не слушалась. Она подалась навстречу, ловя губами его губы, настойчиво требуя продолжения. Раньше Эрик не подозревал в этой замкнутой, одинокой женщине такой пылкой страсти. Но Изабель, как он уже успел убедиться, была полна сюрпризов.
После похищения он ожидал от неё скандалов, истерик, даже самоистязания. Но не дождался.
Изабель поступила мудрее. В первую неделю она вовсе не разговаривала с ним, лишила его своего голоса. Потом приболела и оттаяла, увидев его заботу о себе. Потом успокоилась. Потом стала проявлять к Эрику отчаянную, болезненную нежность. Нельзя сказать, что она не пыталась поджечь подвал – пыталась: собирала пустые сухие бумаги, плавила парафин, прятала свечи. Все её попытки Эрик пресекал. Перед каждым уходом он запирал свой кабинет, убирал всё воспламеняющееся, оставляя в комнатах невзрачный электрический свет. Он даже слил весь керосин из фонарей.
Осторожность никогда не бывает лишней.
И Изабель притихла, оставила попытки уничтожить его жильё. Правда, время от времени она настойчиво и с поразительным упрямством напоминала Эрику, что им обоим следует жить в нормальном доме. Порой речь даже заходила о том, чтобы вернуть поместью Валуа жизнь, восстановить сгоревший дом.
Эта идея не понравилась Эрику, и в то же время она не шла у него из головы.
Лучше бы Изабель ненавидела его, дралась с ним, плакала. Тогда бы он знал, как вести себя с пленницей.
Но она даже согласилась носить его кольцо на безымянном пальце, она занималась музыкой, она по-прежнему любила его. И потому Призрака Оперы мучила совесть.
Да и… он ведь до сих пор не показал ей всей черноты своей души.
– Ты ужасная ученица, – прошептал он, несильно прикусив губу девушки. Она со стоном выдохнула. – Лишь бы не заниматься…
– Учитель, – улыбнулась Изабель, сняв маску с его лица, проведя кончиками пальцев вдоль линии ожогов, – вы сами меня прервали. Кто из нас ещё ужасен?
– Лукавый демон, – произнёс он, крепче сжимая в объятиях хрупкую девушку. – Я принёс тебе новости.
– М-м-м, – промурлыкала Изабель, пальцами зарывшись в его волосы, растрепав их. Если она и хотела сейчас о чём-то говорить, то только в горизонтальном положении.
Нельзя сказать, что Эрик был против.
– Тебе предлагают постановку, – прошептал он, с жаром целуя бледную шею возлюбленной, оставляя на коже красноватые следы. – Джекила и Хайда.
Изабель охнула, вздрогнув в его объятиях.
– И я решил, – продолжал мужчина, медленно стягивая с девушки её новое платье, – что тебе под силу воплотить на сцене этот сюжет.
Эрик вновь поцеловал её в губы, не позволяя ни ответить, ни задуматься над его словами. С одной стороны, он хотел, чтобы девушка взялась за постановку, хотел вновь видеть её творческий запал, её трепетную старательность, услышать её чарующее пение на большой сцене.
С другой… если она согласится, её будет так легко потерять.
И так легко приковать к себе.
Навсегда.
Сорвать постановку, уничтожить все её надежды, лишить желания выходить из театра. Стать для неё деспотом, тираном, тюремным надзирателем.
И больше никогда не бояться её потерять. Никакой конкуренции, никаких завистников, и никакого огня, который испепелил бы её дотла.
Впрочем, эти тревоги ненадолго оставили Эрика, когда Изабель со всем своим неистовством отдалась ему. С каждым разом в постели она всё меньше напоминала неопытную юную девушку, с каждым разом она была всё ближе к тому, чтобы окончательно превратиться в хищницу. Изабель часто стыдилась своего безумного, безудержного желания, но Эрику оно доставляло ни с чем несравнимое удовольствие. Ему даже льстило, что к нему, такому мерзкому и отвратительному уроду, до сих пор могли пылать такой страстью.
Акт любви был прекрасным завершением каждого урока. И, что сильнее всего поражало Эрика, каждый раз это происходило по инициативе Изабель. Мужчина был строг с ней, резок, беспощаден, а она… будто бы поощряла это. Будто бы желала его только из-за его строгости.
Сейчас её голова покоилась у него на плече. Эрик перебирал пальцами крупные кудри девушки, наслаждался их мягкостью и надеялся, что она не вспомнит о своей работе.
– Из тебя бы вышел самый обаятельный Хайд.
Эрик закатил глаза, выразительно вздохнув.
– А как я буду работать? – начала она, и в её голосе звучала осторожность. Эрик знал, почему девушка насторожилась: перед ней представился шанс обрести свободу, и она боялась его упустить. – Мы же не приведём труппу сюда…
– Мы поднимемся на поверхность, – вздохнул он, глядя в тёмный потолок. – Но в свою промозглую мансарду ты не вернёшься.
Изабель не ответила, закрыв глаза, обнимая его. Он прислушивался к её тихому дыханию, наслаждался жаром кожи, мягкостью волос, лёгкими прикосновениями. Тепло её любви обжигало его заледеневшее за прошедшие пять лет сердце, воскрешало его, заставляло биться.
Эрик думал, что недостоин такого счастья. Ненавидел себя за неутраченную способность радоваться.
Он жив.
А вокруг него, живого, – холодные могилы.
– Эрик, – произнесла она. – Когда мы будем на поверхности… ты расскажешь мне, что было после Вивьен?
Призрак Оперы нахмурился.
– Зачем тебе это? Мы вместе, тебе хорошо со мной…
Она опустила палец на его губы, веля замолчать.
– Ты сам говорил, что тяжёлая тайна всегда вызывает ненависть к себе, мешает петь, – улыбнувшись, она погладила его по щеке. – А я не смогу работать без лучшего в мире артиста. Без учителя. Без жениха.
– Мы женаты.
– Пока не увижу официального свидетельства о браке, ты останешься женихом.
Изабель говорила мягко, ласково, но была до того настойчива, что это выводило Эрика из себя. И просьбы девушки были не такими уж и невыполнимыми, но…
Вернуться к людям? Жить среди них, будучи уродом? Терпеть ужас и отвращение в их глазах?
И быть позором для Изабель. Как вышло, что такая красавица оказалась в лапах гадкого чудовища?
Нет. Этого он не вынесет.
– Эрик.., – произнесла она. – Твоё лицо всегда такое спокойное, равнодушное, но стоит тебе подумать о неприятных вещах, как на лбу появляется морщинка.
Закатив глаза, он приказал себе вновь стать невозмутимым и отчуждённым. И когда он позволил ей так хорошо изучить себя?
– Мой большой и страшный Призрак Оперы, – с этими словами девушка поцеловала его в щёку. – И всё же… ты расскажешь мне?
– Да, – вздохнул он. – Твоя взяла, ведьма. Расскажу.
– Ты просто само очарование.
Само очарование. Эрик хмыкнул. С тех пор, как он сделал маску Призрака Оперы, никто не осмеливался говорить ему подобных вещей, никто не обращался к нему с такой непринуждённостью.
Как же он скучал по таким простым мелочам.
Изабель заснула в его объятиях, опустив голову на плечо. Какое-то время Эрик лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к её дыханию, боясь, что в любой момент оно может оборваться.
Какая жестокая ирония. Призрак боялся смерти.
Он спал мало и беспокойно и обычно покидал Изабель, прежде чем она успевала проснуться. В это время Эрик либо читал, либо сочинял что-нибудь, стараясь не шуметь. Сейчас же он не хотел уходить.
Эрик де Валуа ни перед кем в жизни не извинялся. Сейчас же Призрак Оперы мысленно просил прощения у девушки за то, что собирался совершить.
План преступления уже выстраивался в его голове, и даже будучи недоработанным, казался безупречным. Он знал, как уничтожить её карьеру, знал, как заставить девушку ненавидеть и творчество, и людей, и театр, и жизнь в целом.
И его самого. Конечно, она возненавидит его, разве могло быть иначе? Пока его злоба уничтожала других людей, пока не касалась Изабель и её близких, ей было легко прощать Призрака Оперы.
Закрыв глаза, он коснулся губами её лба.
Разрушать, убивать, истреблять было проще, когда в его сердце пылала ярость, когда оно было сковано отчаянием, скорбью, когда в нём образовалась всепоглощающая бездна.
Изабель вторглась в его мрачную душу ярким солнечным лучом.
И с первых нот Призрак Оперы – неуловимый, беспощадный и жестокий – был уничтожен, сломлен, свергнут.
Ей бы бежать от него, спасаться, прятаться. Быть может, ей бы встретился на пути благородный рыцарь, который избавил бы её от одержимого преследователя. Эрик был бы мёртв, и его мытарствам пришёл бы конец.
Но она осталась.
И, что более важно, доверилась ему.
А он взамен должен был её предать.
Впрочем, какая разница? Преступлением больше – преступлением меньше… Неважно, что была готова простить ему Изабель, неважно, как далеко распространялось её милосердие.
Себя он простить не мог.
С этими мыслями Призрак Оперы заснул. Обычно его сны были тяжёлыми, болезненными, оставляющими после себя либо ужас, либо гнетущую тоску. Но сейчас Эрику снилось иное.
Лето. Дом. Сломанная маска на столе. Где-то из глубины дома звучало тихое, мелодичное пение Изабель.
И слышался требовательный плач младенца.
Эрик не верил в символизм снов, да и в любом сюжете считал их не более чем показателями дурного вкуса. Но, проснувшись, мужчина испытывал ещё большее смятение, чем прежде.
В его темнице не наступал рассвет, не восходило солнце. Взглянув на часы, он разбудил Изабель мягким, почти невесомым поцелуем.
– Просыпайся, счастье моё.
– Который час? – сонно пробормотала девушка.
– Час вернуть тебя в ненавистный мне мир, – улыбнулся Эрик.
Час, когда ты умрёшь для него, – безмолвно добавил Призрак Оперы.
Ради меня.
Ради нас с тобой.
Прости меня, ангел мой.