Марина Вячеславовна Ковалева
Дух Фиилмарнен и его дети
Увидев Хелихелин, восхищенные духевы обрадовались и засмеялись так громко, словно зазвенели маленькие колокольчики. Водные духевы выпрягли из ладьи журавлей и сами стали возить ее по озеру. Духевы воздуха обмахивали Хелихелин чудесными опахалами, а духевы леса стали расчесывать ее волосы и украшать их цветами. Дух тоже не мог оторвать взгляда от дочери человеческой.
Но вот богини приказали духевам снова впрячь журавлей, а сами сели в ладью. Стало светать, и они спешили домой.
«Эта девушка станет моей женой, во что бы то ни стало, – подумал Фиилмарнен. – Нужно только незаметно проникнуть в их ладью и выследить, где они ее прячут».
В тот же миг дух ударился о землю и превратился в маленькую мошку. Мошка подлетела к ладье и спряталась в одежде одной из богинь. Ладья взвилась и полетела по воздуху. Вскоре она опустилась перед большой горой. Богини и девушка вошли через пещеру внутрь горы. Они долго кружили по темным ходам, пока не оказались в богато убранных залах.
«Если бы я не полетел с ними, никогда бы не нашел дорогу в их дворец», – подумал мошка – дух и, пересев на юбку девушки, въехал в ее опочивальню.
Когда Хелихелин легла спать, дух Фиилмарнен превратился в прекрасного юношу и наколдовал себе маленькую арфу. Перебирая струны арфы, он запел тихую красивую песню о чудесах подземного мира и печальном духе земли, полюбившем земную девушку. Хелихелин проснулась от звуков арфы и нежного голоса духа.
– Не бойся, – сказал ей Фиилмарнен, – я лишь твой сон. Такой дух как я не рискнет появиться перед твоими прекрасными глазами без разрешения наяву. Не гони меня из своих снов, иначе я умру от любви.
В каменной стене комнаты Хелихелин была дыра, заменявшая ей окно. В окно глядел молодой рогатый месяц, заливая помещение ровным серебряным светом. В свете месяца Фиилмарнен казался таким красивым и печальным, что Хелихелин сжалилась над ним и позволила ему оставаться в своих снах. Утром Фиилмарнен вновь превратился в мошку и забился в трещину, но едва наступила следующая ночь, как он снова стал петь еще более прекрасные и трогательные песни. Он пел так проникновенно, что красавица заплакала, а перед ее мысленным взором встали чудо – картины подземного царства, а посреди этих чудес – тоскующий и несчастный дух.
Так продолжалось много ночей, пока богини не заметили, что их дочь с трудом встает по утрам и весь день ее клонит в сон. Они решили выяснить причину. Как только стемнело, богини подошли тихонько к дверям в спальню Хелихелин и слегка отодвинули шкуру, закрывавшую вход. Когда сестры увидели распевающего Фиилмарнена, их ярости не было границ. Богини ворвались в комнату, схватили духа и заточили в заклятых недрах горы, прибив его руки и ноги заклятыми бронзовыми кольцами к полу. С ними в силе дух земли тягаться не мог, а потому должен был покориться своей участи.
Однако, хотя разгневанные хозяйки и смогли убрать непрошенного гостя с глаз прекрасной Хелихелин, но они ничего не могли поделать с зернами любви, зароненными в ее сердце. Узнав об участи своего возлюбленного, девушка так рыдала, что побледнела и похудела. С каждым днем ее красота блекла все больше и больше. Богини, знавшие, что их дочь смертна, испугались, как бы своим жестоким решением они не приблизили ее конец. Удивившись, что нельзя никакими посулами заставить Хелихелин забыть о духе, сестры смирились. Они извлекли Фиилмарнена из заклятых недр горы и объявили ему, что поскольку они не в силах отвратить от любви к нему девушку, то отдают ее ему в жены. Однако, поскольку дух завладел сердцем Хелихелин против их воли, они оставляют за собой право отомстить ему и своей неблагодарной дочери. Месть богинь заключалась в страшном заклятии. По этому заклятию все потомство духа и Хелихелин должно было оставаться бессмертным до тех пор, пока оно живёт глубоко под землей. Если же когда – нибудь кто – нибудь из их детей выйдет на поверхность и его коснется луч солнечного или лунного света, то ребенок тут же превратится в простого смертного и будет принадлежать богиням.
Услышав такое условие, влюбленные рассмеялись и бросились друг другу в объятья. Они думали, что будут так счастливы, что никогда не захотят выйти из подземного дворца.
В тот же день Фиилмарнен и Хелихелин перебрались во владения духа земли. Они зажили дружно и счастливо. Со временем дворец наполнился голосами шести их дочерей. Их звали Орма – Мрак, Ольсю – Мираж, Эйа – Эхо, Хёгла – Ужас, Эшу – Шорох и Линуэлис – Тишина. Целыми днями девочки резвились во дворце, легко проходя сквозь стены и мороча головы случайно заблудившимся в пещерах путникам.
Чтобы жене не было скучно, дух наколдовал ей целый штат прислуги, танцовщиц, певиц, сказительниц сказок, а также много животных. Он окружил ее миражами, заменявшими ей далекие картины земли.
Седьмым ребенком духа и земной женщины стал сын. Счастливые родители назвали его Осоролэти – Золотые Волосы. Они не могли налюбоваться на ясные глаза, мягкие кудри, первые слова и первые шаги своего малыша. В своей радости они и думать забыли о проклятии.
Однажды духу понадобилось выйти на поверхность. Его жена осталась совсем одна. Ей нездоровилось. Она прилегла на постель и не заметила, как уснула. Между тем, маленький Осоролэти остался совсем без присмотра. Сестры его убежали в какой- то дальний зал. Решив разыскать их, мальчик бесстрашно пополз по коридору. Наколдованные слуги бесшумно скользили вокруг, не обращая на него внимания, поскольку подчинялись только приказам, а приказать смотреть за сыном Хелихелин позабыла.
Осоролэти быстро передвигался на четвереньках, оставляя позади освещенные покои. Вскоре мальчик почувствовал под руками не гладкий пол дворца, а шершавые дикие камни. Он огляделся, ища сестер, и вдруг замер от изумления. Впереди него был круглый выход из пещеры, а по полу от выхода тянулась переливчатая серебряная дорожка. Словно завороженный, Осоролэти пополз к ней.
В это время дух Фиилмарнен вернулся домой. Не найдя сына, он заметался по темным покоям дворца. Вдруг до него донесся детский радостный смех. Он слышался от одного из входов в подземный дворец. Поспешив туда, дух земли закричал от отчаяния так, что в некоторых пещерах обрушились потолки и стены. Его сын сидел на дорожке лунного света и ловил его лучи! Конец! Он стал смертным. Перед глазами сломленного горем Фиилмарнена пролетели картины слабости и ничтожности людей перед лицом природы. Неужели и его мальчика ждет то же?
Раздался удар грома. Возле маленького Осоролэти возникли фигуры сестер – богинь.
– Согласно заклятию, – сказали они, – этот ребенок теперь наш. Отныне и навсегда он смертный. Теперь он станет жить в долине среди людей. Ты знал о заклятье и не должен роптать.
– Это так, – согласился Фиилмарнен, – но позвольте мне навещать его, иначе я умру с горя.
– Навещай сколько хочешь, ты и так наказан, – согласились сестры.
Раздался новый удар грома, и они исчезли вместе с ребенком. В тот же миг дух полетел в долину, в становище племени людей. Среди них он разыскал глазами и своего сына, голодного и замерзающего вместе со всеми в сырой пещере. Не в силах стерпеть его страданий, дух превратился в человека из этого племени, который еще не вернулся с охоты, и принес людям ветку с огнем и тушу оленя.
Много лет прошло с тех пор. Жалея сына, дух то и дело помогал племени в охоте и поиске убежищ. Когда мальчик вырос, Фиилмарнен стал являться ему во сне и давать хорошие советы. Он научил его добывать огонь, строить хижины, делать орудия труда из дерева и камня и охотиться на зверей. Ему часто хотелось остаться с сыном, но дневной свет духам неприятен, а по ночам, когда дух чувствовал себя хорошо, мальчик спал. Кроме того, Осоролэти был очень добрым и охотно делился своими знаниями со всеми. Некоторые люди, усвоив его советы, начинали действовать лучше него.
Ревниво относясь к положению сына на земле, а, также пытаясь обеспечить себе такое место свидания с ним, где бы они могли находиться одни, дух во сне научил Осоролэти тайне власти над металлами. Однако он запретил сыну передавать тайну всем, кроме собственных детей.
Вот теперь-то он мог наслаждаться! Как радовался он, сидя в огне плавильной печи, когда целыми днями в темноте кузницы мог видеть своего милого мальчика, стучащего молотом по наковальне. Какой он был красивый и сильный в алом свете огня, как перекатывались его мускулы под гладкой кожей! А какие искры летели из под его молота! Они были не хуже искр, летевших из под молота мирового духа Амброши, выковывавшего себе молнии! Фиилмарнен был на вершине блаженства, ведь теперь он был уверен, что благодаря тайне власти над металлами его мальчик не будет никем обойден и проживет свои дни в почете и уважении. Действительно, умелые строители домов и удачливые охотники, смелые рыбаки и рачительные хозяева – все тянулись к Осоролэти за бронзовыми ножами, крючками, посудой.
Одно печалило духа. Осоролэти совсем забыл подземный мир и свою мать. Среди людей у него была приемная мать, тоже любящая и нежная. Фиилмарнен хорошо относился к этой одинокой женщине, потому что она любила его сына. Однако она никак не шла в сравнение с его прекрасной Хелихелин, спавшей вечным сном в хрустальной колоде. Зная, какое горе причинила бы ей весть о потере сыном бессмертия, дух погрузил ее в вечный сон, чтобы она никогда не узнала о своем несчастье. Перенеся жену в лучший из залов дворца, Фиилмарнен усыпал ее самоцветами, заключив тело в хрустальную колоду. Иногда дух пытался напомнить сыну о Хелихелин, но ее образ вызывал в Осоролэти лишь смутную тревогу.
Пролетело много лет. Среди золотых волос Осоролэти появились белые пряди, кожа его стала бронзовой от жара кузницы, лоб пересекли борозды времени. Зато рядом с отцом застучали маленькие молоточки его детей. Их свежие лица ласкали глаз духа земли, а звонкие голоса наполняли его сердце музыкой. Однако ни на миг, даже будучи глубоко счастлив от близости сына и внуков, дух не мог забыть о его смертности. Проводя много времени среди людей, он присмотрелся к смерти и глубоко страдал, думая о будущей потере…
И вот этот день наступил. Кузнец Осоролэти лежал в своей постели. Протяжные хрипы неслись из его могучей груди. Несколько дней назад он охотился в лесу, но попал во вьюгу, заболел и слег. Его приемная мать, жена и дети стояли на коленях рядом с постелью, молились и плакали. Фиилмарнен из огня очага следил за своим сыном. Из его невидимых глаз текли невидимые слезы, поэтому очаг дымил, но люди думали, что всему виной сырые дрова.
В полночь послышался громкий стук в дверь, но его услышал лишь дух земли, потому что стучался другой дух – дух смерти. Он вошел, алый как пламя, держа в руках огненный меч. Невидимый людям, он приблизился к ложу кузнеца, нашел среди его волос маленький и тоненький волос жизни, покрасневший и затрепетавший в его руках. (Теперь вы понимаете, почему гауты не стригут коротко волос. Они боятся слишком укоротить свой волос жизни). Дух смерти уже занес над волосом меч, чтобы перерезать его, но тут Фиилмарнен выскочил из очага и, приняв человеческий облик, схватил его за руку. Он так спешил, что забыл сделаться невидимым. Дух смерти, оцепенев от изумления, тоже стал видимым. Люди, узревшие двух гигантов, сцепившихся в схватке, в ужасе забились в темные углы.
– Смирись, Фиилмарнен, – сказал дух смерти. – На кого ты поднял руку? Не я, но мировой дух Амброши начертал на своих скрижалях мирового закона смерть этого человека.
– Что знает твой Амброши? Разве знает он, что такое потерять плоть от плоти своей, кровь от крови своей? Он создал мир из мертвой пустоты, я родил сына из части сердца своего! – возразил дух.
– Но разве ты не знал, когда брал в жены смертную девушку, что этим все кончится? Смирись, здесь только твоя вина! Не можешь ты возроптать против законов создателя мира.
– А я возропщу, возропщу!
И вновь сцепились два духа в дикой схватке. Клубками свивались их огненные тела, вышибая при столкновении снопы белых искр. Кузнец все это время хрипел и задыхался.
– Смирись! – закричал дух смерти. – Неужели не видишь, безумный, что здоровым твоему сыну уже не быть, ибо истекло его время, а ты продляешь его муки, не давая ему спокойно умереть. Неужто такова твоя любовь?
Расцепил Фиилмарнен свою могучую хватку, словно все силы вдруг ушли из его бессмертного тела. С перекошенным нечеловеческой мукой лицом припал он к ложу кузнеца и больше не сопротивлялся. Тогда дух смерти выполнил свою обязанность, перерезав волос жизни. Вынув теплую светящуюся душу из тела, дух смерти не удалился, а начал заворачивать тело.
– Что ты еще хочешь делать? – спросил Фиилмарнен глухо.
– Мировой дух Амброши хочет убедиться, точно ли я выполнил его волю. Вместе с душой он приказал мне захватить и смертную оболочку, чтобы своими глазами увидеть, что ты не обманул меня и не подсунул вместо сына кого – нибудь еще.
– Он злой. Забрал душу, а мне не хочет оставить даже тела. Оставь мне хотя бы его, – попросил Фиилмарнен.
– Не могу.
С этими словами дух смерти взял тело и вышел. За ним, жалобно плача, пошел дух земли. Онемевшие от страха женщины и дети даже не пытались остановить их.
Чтобы отделать от убитого горем отца, дух смерти летел словно ветер, выбирая самую трудную дорогу, но Фиилмарнен, раня руки и ноги о вершины деревьев и горные пики, не отставал. Там, где падала его кровь, вырастали белые мхи.
– Зачем ты мучаешься? Я все равно не отдам тебе тело, – сказал, наконец, дух смерти.
– Вы можете забрать моего сына, но никто не запретит мне следовать за ним, – ответил дух земли.
И они отправились дальше. Стоны Фиилмарнена раздавались громом в людском мире, а слезы его переполняли реки и вызывали наводнения.
– Не могу слушать тебя, хоть и выслушал я немало стенаний, – сказал, останавливаясь, дух смерти и отер невольные слезы. – Разжалобил ты даже мое очерствевшее сердце. Возьми себе тело и делай с ним что хочешь.
– А как же дух Амброши?
– Удовольствуется и душой, ведь душа повторяет тело, – и он показал духу земли светящуюся душу Осоролэти.
– Позволь сказать мне душе сына несколько слов, – попросил фиилмарнен.
– Говори, – разрешил дух смерти.
– Мальчик мой, узнаешь ли ты меня? – обратился дух земли к душе.
– Ты часто являлся мне во сне и давал добрые советы, – ответила душа.
– Я отец твой – дух земли. Не уследил я, и ты потерял бессмертие. Но я люблю тебя, как и мать твоя, чьим обликом я часто тревожил твои сны.
– Я знаю. Ведь я душа, которая помнит свою жизнь с первого дня рождения. Это тогда, когда я была в человеческом облике, я помнила только то, что относилось к моему наземному существованию.
– Я люблю тебя, дитя мое.
– И я тебя, – ответила душа и лучезарно улыбнулась.
В тот же миг закружил черный вихрь и унес духа смерти и Осоролэти в Поля Блаженных.
Фиилмарнен же двинулся в обратный печальный путь. Добравшись до своего дворца, он, чтобы сохранить тело навечно, заключил его в хрустальную колоду, которую поставил рядом с колодой Хелихелин. Сотни лет безотлучно провел он в зале рядом с телами двух самых дорогих для него людей. Гробовая тишина царила во дворце, лишь иногда, как тени, мелькали в дальних коридорах шесть дочерей духа земли, да их голоса глухим эхом доносились до его ушей. От пренебрежения со стороны отца и обиды Орма – Мрак стала черной как ночь и полюбила темные переходы. Лицо Хёглы – Ужаса страшно исказилось, и ей сделался приятен страх, который она вызывала. Эйа – Эхо так истаяла от печали, что сделалась совсем бесплотной. Эшу – Шорох, боясь рассердить отца и не имея сил расстаться с ним, подсматривала за Фиилмарненом украдкой, напоминая о себе лишь неясными звуками, а присутствие Линуэлис – Тишины ощущалось лишь в тяжелом молчании камней. Ольсю – Мираж еще пыталась привлечь внимание Фиилмарнена, принимая разные облики, но все было тщетно.
Однажды мертвенное безмолвие дворца нарушил неизвестный звук.
– Эй, Хёгла, а ну, напугай того злодея, что нарушил мою скорбь, – разгневался дух. – Ольсю, замани его внутрь горы, Орма, окружи его тьмой и не дай найти обратную дорогу!
– Да что вы, батюшка, ведь это рубит руду пра– пра– пра– пра– пра – правнук нашего Осоролэти, – возразила самая младшая из дочерей и самая добрая Линуэлис. – Он так похож на нашего брата!
– Да что ты! – воскликнул дух и выбрался на поверхность, чтобы убедиться в словах дочери.
И вправду он увидел юношу, рубившего руду, очень сильно похожего на Осоролэти. Обернувшись человеком, дух подошел к юноше и спросил дрожащим голосом:
– Скажи, милый, какого ты роду – племени?
– Меня зовут Карой, – ответил юноша с приветливой улыбкой. – Я из народа гаутского, а из рода кузнецов Элсли, что ведет начало от Осоролэти – Золотые Волосы, сына духа земли Фиилмарнена. Фиилмарнен подарил нам власть над металлом, за это мы уважаем и почитаем его.
– И много вас, кузнецов Элсли? – спросил дух.
– Без малого 60 человек, дедушка. А вы кто?
– Я – сам дух земли. А за то, что ты был добр ко мне и сообщил славные вести, я подарю тебе дар без труда находить разные руды и драгоценные камни, – и дух исчез с глаз удивленного юноши.
С тех пор окончилась скорбь духа и он стал выходить на поверхность земли как прежде. А что до Кароя, то он был дедом деда моего отца Стига.
Вот и вся история о том, как Элсли получили власть над металлами, а все люди научились пользоваться огнем, строить дома и хорошо охотиться.
Гюрд закончил рассказ. Лица его слушателей, алые в свете погасающих угольев, были задумчивы.
Вдруг Хиреворд спросил:
– А вы знаете, как был создан наш мир?
– Нет, а ты знаешь?
– Довелось мне на празднике расспросить жрицу Миунн.
– Ну, расскажи.
Рассказ Хиреворда.
Сначала были тьма и пустота. В мире царил холод. В этой холодной пустой тьме жили духи. Они метались во мраке, налетали друг на друга. Их жалобные крики напоминали крики вспугнутых птиц.
Самым старым из духов был мировой дух Амброши. Ему хотелось сна и покоя. Постоянный шорох крыльев, звук столкнувшихся тел и крик раздражали его. Иногда он открывал свой огненный глаз и горячими лучами, исходящими из глаза, распугивал духов, но ненадолго.
Однажды Амброши решил избавиться от них. Силой своей мысли он создал пустой внутри орех, излучавший золотистый свет. В скорлупе ореха дух пробил дырочку, в которую то и дело заглядывал с интересом. Другие духи, не видевшие раньше ничего подобного, заинтересовались и, подлетев поближе, зависли вокруг в пустоте толпами.
– Что ты видишь там, Амброши? – осмелился наконец спросить его какой – то мелкий дух. – Что ты видишь там?
– Я вижу великое чудо, равного которому мне раньше не доводилось видеть никогда. Я вижу неизвестный мир в сиянии розовой дымки, пронизанной серебристыми лучами. А за дымкой мне смутно видится нечто прекрасное, но что, я не могу понять. Я слишком огромен и не смогу пролезть сквозь дырочку этого ореха, чтобы рассмотреть все подробности.
– Может, я бы смог это разглядеть? – услужливо предложил мелкий дух.
– Ну нет, ты слишком низок, чтобы наблюдать подобную красоту, – возразил Амброши.
Окружавшие его духи зашелестели крыльями, зашумели, наперебой предлагая свои услуги, но мировой дух им всем отказал. Подогрев любопытство духов таким образом, Амброши через некоторое время притворился, что заснул. Тогда один из мелких духов потихоньку подобрался к волшебному ореху и нырнул туда. Попав в марево переливающегося света, он был так восхищен, что издал несколько ликующих воплей. Услыхав, что ему там хорошо, остальные духи, толкая друг друга, тоже полезли в орех. Вскоре все они были внутри. Тут – то Амброши схватил орех и залепил в нем отверстие, предварительно посадив туда двух жуков, красного – Солнце и желтого – Луну. Эти жуки должны были ползать вокруг залепленного отверстия и, освещая все вокруг себя, следить, чтобы ни один дух не смог выбраться обратно. А если бы кто и попытался это сделать, то красный жук – Солнце должен был обжечь его жаром, а желтый жук – Луна – заставить заледенеть от своего холода.
Что касается духов то, как только отверстие в орехе было заделано, волшебная дымка исчезла, и они увидели, что попали в западню. Поскольку выбраться возможности не было, они стали устраиваться, кто как может. Одни из них создали землю и поселились в ее недрах, другие – горы и заняли пещеры, третьи – леса и нашли приют в деревьях, четвертые наколдовали реки и озера, уйдя в их глубины. Те же из духов, кто не смирился, стали духами воздуха. Днем, невидимые, они следуют за Солнцем, ожидая, когда красный жук потеряет бдительность. Их крылья создают ветерок. Ночью они ожидают, когда ослабит внимание желтый жук – Луна, тогда на небе видны их походные костры – звезды. Но Солнце и Луна еще ни разу не ослабили внимания, и ни один дух не смог выйти наружу через заветное отверстие. Вот как был создан наш мир.
– Ну, хватит, ваши серьезные рассказы всем надоели, – заявил Ирле, лукаво блеснув глазами. Его вздернутый кончик носа придавал лицу выражение, которое могло бы быть у лисицы, решившей посетить зимние запасы нерадивого хозяина. – Вот я знаю историю получше, не такую древнюю, но куда более занимательную.
– Что – то не припомню, чтобы ты был занимательным рассказчиком, – строго посмотрела на него Ларио.
– Ладно – ладно, вы все меня недооцениваете, – растянув в улыбке рот до ушей, сказал Ирле.
– Ну, рассказывай, только смотри, чтобы не было обид после твоих рассказов.
– Конечно, какие обиды! – пожал плечами Ирле.
Рассказ Ирле
Я расскажу вам одну историю про Ирне. Вот он сидит рядом и не даст мне соврать (на этом месте Ирне подозрительно засопел).
Так вот. Иду я однажды по лесу. Вдруг слышу, кто – то разговаривает, а когда замолкает, то собака скулит. Раздвинул я кусты, а это Ирне сидит на поваленном дереве, а рядом с ним на земле пристроилась его собака Белка. Ирне ест мясо, а собака на него смотрит и скулит. Все знают, как мой брат любит свою Белку, поэтому стоило ей подать голос, как он отрывал кусочек мяса и кидал ей. Не успевал Ирне донести свой кусок до рта, как Белка свой уже проглатывала и принималась скулить снова. Ирне опять отрывал ей кусочек, опять не успевал до рта донести, как она опять все съедала и опять скулила. Он снова…
– Ирле, занимательность твоего рассказа переходит все пределы, – заметил Хиреворд.
– Ладно, кончаю, – усмехнулся Ирле, кося взглядом на напрягшегося, как струна, Ирне. – Сидел, значит, Ирне, сидел и ел с собакой свое мясо, таким образом, пока не заметил, что Белка со своим жалобным визгом получает мяса больше, чем он сам. Тогда Ирне посадил ее на свое место, отдал ей мясо и сказал: «Ты – хитрая, а я хитрей. Теперь ты ешь, а я буду скулить».
Ирне, побагровев от гнева, бросился на брата. Ирле успел отскочить, но споткнулся и был схвачен за ногу. После непродолжительной борьбы справедливость восторжествовала. Ирне сел верхом на Ирле и, приподняв его голову за волосы, потребовал отказаться от своей клеветы. Ирле тут же притворно заверещал, словно от непереносимой боли. На его крик прибежала Алиа. Она разгневалась на то, что ее внуки устроили в помещении больного такой шум. Алиа разогнала всех, а Ирне и Ирле, как главных зачинщиков, увела, держа за шкирки. Не смотря на неудобную позу, Ирле ухитрился показать брату язык и сообщить, что ему все – таки не пришлось ни от чего отказываться, за что последний угостил его пинком. В ответ на пинок Ирле, ухмыляясь, взвыл еще громче за спиной бабушки, а Алиа наградила Ирне подзатыльником.
11 Медведь – оборотень
Первые дни Гюрд часто притворялся, что дремлет, а сам из – под ресниц наблюдал за жизнью в новом доме. Дом жил как муравейник. С раннего утра начиналось хлопанье дверьми, лай собак, крики женщин и визг детей, развлекавшихся тем, что они прятались от матерей в помещении другой семьи. Гюрд выяснил, что у Хиреворда есть шесть замужних сестер, каждая из которых живет со своим мужем и детьми в отдельном доме, но в то же время все дома соединяются между собой переходами из переплетенных веток, обмазанных глиной. Движение и шум прекращались только на ночь. Заводилами всех семейных ссор и разбирательств были две старшие дочери – Айлин и Миолин, которые то и дело соревновались между собой. Ни одна из них не могла допустить, чтобы у одной было что–то, чего нет у первой. Единственное, в чем они не могли достигнуть равенства – было количество детей. Айлин, кроме сына Ирне, имела ещё двух сыновей – Ринда и Йоринда, и двух дочерей – Осоринду и Йоринду. Миолин же имела единственного ребёнка – Ирле.
Хиреворд и Ларио жили с матерью, потому что у них не было своих семей, и отдельное помещение им не полагалось. Алиа и ее дети спали на тех же полатях, где лежал Гюрд. Чтобы изгнать из него болезнь, Алиа по нескольку раз в день грела песком его ноги, а так же поила настоями липы и чабреца с медом, после которых Гюрда прошибал пот. Врачевательница считала, что с потом болезнь уходит из тела, и нарочно укутывала его шкурами, чтобы он потел сильнее.
Однажды ночью с улицы донеслись крики и яростное перебрехивание собак. Шкура, закрывавшая переход, соединявший дом Алиа с домом семьи ее старшей дочери, приподнялась и оттуда выглянула высокая длинноносая женщина.
– Что там стряслось? – спросила мать, слезая с полатей и набрасывая на плечи теплую доху.
– От Дармутов приехали. Их дочь никак не разродится.
В этот момент в уличную дверь застучали руками и ногами. Дочь откинула засов. В дом ввалилось трое мужчин, с ноги до головы залепленных снегом. Вслед за ними сильным порывом ветра занесло волну снежной влажной пыли, тонким слоем покрывшей пол.
– Что вам нужно? – строго спросила Алиа, словно ничего не знала.
– Прости, добрая Алиа, мой язык! Если я что-то сказал о тебе плохе, так это с горя, – взмолился передний мужчина, и все трое, как по команде, опустились на колени. – Умирает моя вторая дочь. Смилуйся, поедем с нами!
– Запомни, – пригрозила пальцем Алиа, – жизнь человека находится в руках великих богинь, и не тебе восставать против их воли!
– Запомнил, запомнил! – закивал головой мужчина. – Только поезжай с нами, добрая Алиа!
– Ладно, готовьте пока собак, а я соберусь.
Когда посланцы Дармутов ушли, Алиа приказала Ларио, следившей за разговором с полатей, слезать и собирать вещи. Было решено, что они поедут вдвоем, а Гюрда оставят на попечение Хиреворда.
Сборы были недолгими. Вскоре Алиа и Ларио, неуклюжие в лохматых волчьих дохах, сапогах и шапках, нагруженные узорчатыми мешками с травами и мазями, последний раз обняли Хиреворда и скрылись за дверью.
– Ну, вот мы с тобой и одни, – сказал Снайдерс, прилаживая засов на крюках.
– Почему Алиа так сердита на Дармутов? – спросил Гюрд.
– В прошлый раз у Дармутов дочь умерла при родах и ее отец, тот, что сейчас приезжал, обвинил мою мать в том, что она давала плохие лекарства. Еще он хулил богинь, – ответил Снайдерс, влезая на полати. – Фр – р – р! Холода напустили.
Хиреворд завернулся в беличье одеяло и вскоре уснул. С Гюрда же неожиданный визит снял все остатки дремы. Он лежал, поеживаясь от холода, которого Дармуты напустили действительно много, потому что как ни кутался юноша, холод пробирался сквозь складки мехового одеяла и заставлял его дрожать и обливаться ледяным потом.
Утром у Гюрда начался жар, болезнь дала новое обострение. Он метался на постели от нестерпимой боли в ногах, скрежетал зубами и стонал на одной заунывной ноте. Иногда он шептал в бреду: «Отсеките мне ноги!»
Хиреворд ни на мгновение не отходил от него, отлучаясь лишь ненадолго на улицу, чтобы набрать снега, маленькими кусочками которого он остужал лоб больного.
Через три дня из селения Дармутов вместе с Ларио пришло известие, что ребенок там все же родился, но у роженицы началась родовая горячка, поэтому неизвестно, когда они с матерью вернутся. Ларио же пришла на лыжах, чтобы узнать, как обстоят дела дома и захватить еще трав.
Хиреворд снова остался один с Гюрдом. Он сам колол дрова, топил очаг, готовил еду из дичи, которую приносили Ирне и Ирле, сам ухаживал за больным. Это было трудно. Гюрд стонал и бредил дни напролет, уставив в потолок стеклянные глаза. В таком положении его было трудно поить и кормить, поэтому он худел и чах на глазах. Но однажды, когда Хиреворд вернулся с половины сестры, он увидел, что Гюрд лежит необыкновенно тихо. Бросившись к нему, Хиреворд схватил юношу за руку. Рука была прохладная, кровь в ней билась слабо, но ровно. Впервые за много дней Гюрд спал спокойно.
Когда Гюрд проснулся, он ощутил сильную слабость и первое, что он увидел, был молодой Снайдерс, прикреплявший перья к своим стрелам. Подняв голову, Хиреворд встретился с ним глазами и улыбнулся:
– С добрым утром! А у меня для тебя как раз сварилась заячья нога.
Гюрд благодарно кивнул головой.
– Можно посмотреть твои стрелы? – спросил он.
– Ну, если ты интересуешься стрелами, значит, дело идет на поправку, – обрадовался Хиреворд. – Сейчас поешь, а потом я покажу тебе стрелы.
Гюрд снова кивнул. Ему было спокойно и хорошо. Когда они закончили с едой, Снайдерс влез с охапкой стрел на полати и сел, свесив ноги.
– Вот, смотри. Это стрелы ясеневые с круглыми деревянными наконечниками для птицы, например, перепелки, куропатки, а также зайца, белки. Это стрелы с бронзовыми зазубренными наконечниками на красного зверя – оленя. Может, это ты делал эти наконечники?
– Дай посмотрю поближе, – сказал Гюрд и придирчиво оглядел наконечник. – Да, это мои. Отец делает не такие вытянутые.
– Мне больше нравятся вытянутые, с ними стрела описывает большую дугу, – признался Хиреворд.
– Хочешь, когда я выздоровею, я сделаю тебе поющий наконечник? – спросил Гюрд, польщенный похвалой.
– Это как?
– Я сделаю в остром конце наконечника специальное отверстие, благодаря которому стрела, к которой ты его прикрепишь, будет при полете петь.
– Конечно, я хочу такие стрелы! – обрадовался Снайдерс. – Только не делай никому, пожалуйста, таких стрел до весенних состязаний по стрельбе, ладно?
– Ладно, – согласился Гюрд.
Хиреворд ему нравился все больше и больше, а потому, чтобы сильнее расположить его к себе, он предложил:
– Если хочешь, я могу сделать еще и такой наконечник, чтобы стрела, летя к цели, переворачивалась в воздухе.
– Вот это да! А это не влияет на меткость выстрела?
– Нет. А это что за стрелы?
– Эти? С обожженными на огне наконечниками?
– Да.
– Это для цели. Кстати, если ты сделаешь мне поющие стрелы, то я помогу тебе сделать новый лук. Твой, я видел, уже не очень хороший.
– Да, он старый.
– Какой лук ты хочешь, ореховый или кедровый?
