Марина Вячеславовна Ковалева
Дух Фиилмарнен и его дети
Осторожно, словно боясь разбить, она обула его.
– Идем, сын, я познакомлю тебя с мужчинами нашего рода, – сказала мать.
Хилла и Ойгла вывели мальчика под руки через другой вход. Яркий свет ослепил новопосвященного. Мужчины, во время обряда ходившие вокруг сруба и криком и стрелами отгонявшие злых духов, приветствовали его.
Женщины повели мальчика к столам, за которыми чинно сидели гости, не принадлежавшие к роду Элсли, но добрые друзья и соседи. Над ними возвышался на помосте стол, за которым восседали статуи Трех Богинь: Мадилайн – создавшей тело для нового члена рода, Инес – давшей ему разум и Магерит – ответственной за долгие годы жизни. Чуть ниже находился стол, за которым расположился отец нового члена рода. На голове его был серебряный обруч, а лавка, на которой он восседал, ломилась от украшавших ее мехов. К нему и подвели женщины мальчика.
– Наш сын Снорки умер, – сказала Ойгла Стигу. – Но вот у меня появился новый сын. Его зовут Гюрд. Его тело уже принадлежит нашему роду, но мысли его далеки отсюда.
– Здравствуй, сын, – сказал Стиг, поднимаясь. – Вижу, вышел ты крепок и силен на славу, любим ты нашим родом, но мысли твои далеки от наших бед и радостей. Отныне хочу сделать общими мысли твои и мои, и твоей матери, и остальных родичей.
Откуда ни возьмись, появилась большая чаша с вином. Стиг отпил первым, затем передал Ойгле, а после нее – мальчику. После чаша пошла по рукам мужчин и женщин Элсли, от старых к молодым. Когда чаша вернулась к Стигу, он поднял ее над головой, так что в лучах заходящего солнца ярко вспыхнули обтягивающие ее серебряные кольца, и провозгласил:
– Слава, слава, отныне родился в нашем роду добрый родич, близкий нам и телом и мыслями, для которого наша боль – его боль, наша радость – его радость.
– Ой – е! – закричали родичи.
Голова мальчика, постившегося почти двое суток, кружилась от вина.
– Полностью он наш родич, однако, он не мужчина и не женщина, оттого не знает своих прав и обязанностей и молчит, – сказал Стиг, разведя руками.
Тогда вышел самый старый старик. Он опоясал мальчика мужским поясом и надел на шею серебряное ожерелье из фигурок бегущих волков. После этой церемонии старик выпрямился, насколько позволяла ему клюка, и сказал:
– Отныне ты, Гюрд, сын Стига, один из нас, мужчин рода Элсли, равный среди равных. Отныне имеешь ты право голоса, право на часть добычи, право на нашу дружбу и защиту.
– Ой – е! Ой – е! – закричали родичи.
– А теперь я приглашаю всех на пир в честь моего сына Гюрда! – еще громче закричал Стиг.
Все, кто еще стоял, быстро расселись по столам. Они осушали по пятому кубку и рогу вина, когда подоспела процессия с Хаскнет, которой дали новое имя Хелихелин – дочь Трех Богинь. Гости поприветствовали и ее, а затем принялись угощаться вдвое больше прежнего. Рекой полилось зеленое вино, захрустели молодые свиные косточки, полился по пальцам золотой жир, сладко благоухала жареная рыба, одна за другой ложки опускались в кринки с белой сметаной и золотистым медом, рассыпчатые каши таяли во рту. Стиг, сидя за столом под Тремя Богинями, поздравлял всех и потчевал от имени своих детей. Когда в небе зажглись звезды, гости разожгли костры и, ударив в бубны и задудев в дудки, пустились в пляс. Не одни башмаки были стоптаны в ту ночь, а одежды мокры от ночной росы.
Между тем, Хилла и Ойгла отвели виновников торжества в дом. Оба почти без сил рухнули на постель потому, что есть на пиру им не полагалось. В ушах у них звенело, а внутри было муторно от голода. Их укрыли шкурами и стали отпаивать теплым молоком. Хаскнет, получившая новое имя Хелихелин, уснула сразу. Мальчик же, подозвав мать, взял ее за руку и шепотом сказал:
– Вот видишь, все и кончилось. Нет теперь раба Снорки – Говоруна, забитого и безродного. Он умер. Прошлое тоже умерло с ним. Теперь есть Гюрд, что значит «Стойкий против невзгод», сын Стига и Ойглы из рода Элсли, сын благородных родителей. И никто теперь не скажет…
– Что – то я не пойму тебя, милый, – перебила его Ойгла, потому что в забытьи мальчик стал говорить на языке лисингонов. – Спи, родной, спи.
Уложив детей, Хилла и Ойгла решили вернуться к гостям. Увидев в небе молодой месяц, Хилла задержалась, чтобы погадать:
Месяц, месяц молодой,
Ты хозяин над небом и над землей,
Как я над своей судьбой.
Скажи, будем ли мы счастливы, мой брат, моя мама, сестра и я?
В ответ с той стороны, где праздновали гости, донесся насмешливый голос:
– Нет! Нет!
Хилла вздрогнула и проворчала что – то насчет того, что не будет добра тем, кто мешает другим гадать. На минуту ей стало страшно от окружающей холодной темноты, от шума леса, словно предвещавшего нечто недоброе, от давящего колпака иссиня – фиолетового неба, где среди грязно – коричневых облаков, рваных и клочковатых, в бледном сиянии плыл молодой месяц.
Набравшись храбрости, Хилла снова прочла заклинание, спросив, откуда ждать беды. На этот раз никто ей не ответил, но когда девушка легла спать, ей приснился сон. Ей приснилось, будто она, отец и мать выбирают жену брату. Перед ними проходит много красивых девушек, но Гюрд их отвергает.
– Кого же ты хочешь в жены? – спрашивает отец.
– А вот ее, – и Гюрд показывает им всем общипанную ворону, которую держит в руках.
– Но ведь это же ворона! – говорит мать.
– Да к тому же облезлая! – возмущается сама Хилла.
– Ничего, если ее пригладить, она даже красивая, – отвечает брат.
«Вот глупости – то! – подумала Хилла, проснувшись. – Нет, нельзя так переедать даже в праздники, а то еще и не такое приснится».
10 Зима
Отшумел праздник, разъехались гости, увозя с собой куски драгоценной новой руды – железа и тайну ее выплавления. Вместе с ними по всей стране разнеслась новая весть о детях духа земли и их новом даре. Потянулись к кузнецам люди за новыми, более крепкими охотничьими ножами, наконечниками стрел, мотыгами.
Отгорела осень, окрасившая в лимонный цвет листья берез, зажегшая алым пламенем рябины. За ней пришли зимние холода, усугублявшиеся тем, что еще не выпал снег. Морозы стояли такие, что птицы, десятками замерзая, падали на голую серую землю.
– Хоть бы снег выпал поскорее, потеплее будет, – бормотала каждое утро Хилла, втаскивая через порог обледенелое ведро с водой. – Вы не представляете, какой толстый лед был сегодня в колодце.
В доме Ойгла закрыла отверстие над очагом, через которое летом уходил дым и проникал свет. Отныне дым выходил в открытую дверь, а когда дрова прогорали и дверь закрывали, наступала блаженная теплота. Спали теперь не на лавках, а на полатях – длинном настиле из досок, приподнятом над полом на уровне плеч.
Гюрд не любил зиму. Вид серой земли, покрытой почерневшими листьями, голых деревьев, стонавших на ветру, навевал на него тоску. К тому же, житель юга, он никак не мог привыкнуть к обжигающему морозу, сначала щиплющему, а затем сковывающему до бесчувственности руки, ноги и лицо. Раза два он успел успешно поохотиться на лисиц, принеся домой две густые шкурки, которые пошли на шапку Хаскнет – Хелихелин. А вскоре после этого пришли болезни, укладывавшие Гюрда в постель каждый год на всю зиму. В груди его захрипело, а ноги распухли и заболели так, что он не мог пошевелиться. Отныне каждый день он был обречен лежать в темном доме на полатях, с завистью провожая глазами два огненно – рыжих хвоста на шапке Хелихелин, отправлявшейся охотиться на белку или ловить в пробитых во льду лунках рыбу на реке.
Наконец выпал мягкий белый снег, и Хелихелин стала брать с собой сани, чтобы кататься с горы, и лыжи, чтобы ходить не проваливаясь. Целыми днями она пропадала в лесу и возвращалась порозовевшая, с блестящими глазами. Когда девочка встряхивала шапку и шубу, по дому шел запах морозной свежести. Гюрд завистливо отворачивался: он был вынужден все время вдыхать запах топленого свиного сала или медвежьего жира, которые Хилла жгла в плошке для освещения. Мальчику было скучно. Отец, занятый заказами, все дни стучал молотом в кузне. Мать ходила на охоту. Одна Хилла, жалея брата, не ходила никуда, а, взвалив на себя весь дом, сидела с ним. Она видела, что Гюрд, любящий движение и работу, тоскует, и из солидарности не развлекалась тоже.
Когда боли в ногах у брата немного поутихли, Хилла навела глины, и у Гюрда появилось развлечение – лепить зверей. Правда, своим зверям он не делал ни глаз, ни рта, чтобы в них не вселились злые духи и не стали нашептывать хозяину злое или по ночам пить его кровь. Готовя похлебку, Хилла заодно обжигала глиняные творения брата.
Лежа на полатях, Гюрд никогда не жаловался. Он знал, что кроме его несчастий у Хиллы есть и свои собственные. О них он узнал из одного разговора между сестрой и отцом.
– Ты уже невеста, Хилла, пора подумать о замужестве, – сказал однажды отец.
– Я еще не собираюсь замуж, – ответила Хилла.
– Это, конечно, дело твое, но нам нужен работник. Целыми днями я с Гюрдом сижу в кузнице, изредка выходя на охоту, и поэтому вся семья зависит от того, что принесут за работу. Один день принесут много, а в другой – совсем ничего. Конечно, я не настаиваю, чтобы ты сейчас же вышла замуж, но помни, что мы остро нуждаемся в человеке, который бы не сидел весь день в кузнице, а занимался бы только охотой и рыболовством.
– Боюсь, отец, тебе долго придется ждать, пока кто–нибудь на мне женится, – вздохнула Хилла.
– Но почему? Разве ты не искусная хозяйка? – удивился отец. – А уж в меткости на охоте тебе может позавидовать сам Хиреворд Снайдерс – ты попадаешь белке прямо в глаз.
– Для того, чтобы на мне женился Хиреворд Снайдерс, мало попадать белке в глаз, – ответила Хилла.
Когда отец ушел, Гюрд спросил сестру:
– Неужели ты еще любищь Хиреворда Снайдерса?
– Люблю.
– А если он никогда тебя не полюбит?
– Какая мне разница, любит ли он, ведь я его люблю, – сердито ответила Хилла.
Но разница была, и большая. Однажды, когда ни отца, ни матери, ни Хелихелин не было дома, на дворе заливисто забрехали собаки. Хилла, возившаяся у очага в старой рубахе, перехваченной плетеным потрепанным ремешком, выскочила на улицу встретить гостя, но тут же нырнула обратно. Ее заалевшее лицо выражало растерянность.
– Кто там? – спросил Гюрд с полатей.
– Хиреворд Снайдерс! – ответила девушка, мечась по дому. – Ах, что мне делать, не выходить же к нему такой замарашкой!
– У тебя есть время переодеться, – сказал ей брат. – Собаки его не пропустят без твоего слова.
– И то верно! – Хилла бросилась к дубовому ящику с крышкой. Оттуда полетели пояса, головные повязки с бахромой, зеленые и желтые бусы. Наконец показался венец изысканий – рубашка с верхом из красной ткани и верхнее платье из выделанной кожи, отделанное бахромой и беличьими хвостами.
– Эй, хозяева, освободите меня, – донесся с улицы сквозь яростный лай собак голос Снайдерса.
Хилла быстро сбросила рубашку и натянула праздничное платье. К ее ужасу, оно оказалось коротким и узким в плечах. Из- под подола торчали стоптанные облезлые волчьи сапоги, замены которым не было. Хилла сжала зубами губы и, широко раскрыв глаза, чтобы не расплакаться, вышла к гостю. Со двора донесся ее успокаивающий голос, заставивший собак вмиг смолкнуть. Вскоре она вернулась в дом с гостем, чья волчья доха отливала серебром, а на лохматых сапогах и шапке налипли льдинки.
– Садись ближе к огню, – пригласила девушка.
Молодой охотник, поблагодарив, сел на придвинутую скамью, сложил у ног свою добычу – несколько зайцев и лису.
– А что, хозяина дома нет? – спросил он Хиллу, снимая лук со спины.
– Нет, дома только я и брат.
– А брат в кузнице?
– Нет, он болеет и не поднимается, лежит на полатях.
Хиреворд обернулся и встретился взглядом с потухшими, словно затянутыми пленкой черными глазами Гюрда.
– Извини, Гюрд, я тебя не заметил. Тебе очень плохо?
– Ничего. – Больной Гюрд явно не был расположен к разговору.
– Прости его, – тихо сказала Хилла, осторожно дотронувшись до рукава Хиреворда, – ему больно, он лежит уже месяц.
– У нас в поселке слышали, что твой брат часто болен зимой, но никто не знал, что он не поднимается.
– У Гюрда очень слабая грудь и распухают ноги. Он лежит каждый год почти до весны. Мне кажется, что болезнь тянется долго не только потому, что она тяжелая, но и потому, что он лежит совершенно один.
– Совсем один? – приподнял брови Хиреворд.
– Да. Отец целый день работает в кузнице. Мама занимается хозяйством, часто выходит. А я, если мама дома, помогаю отцу, а если ее нет, заменяю ее в доме.
– Послушай, – предложил Хиреворд, – а почему бы твоим родителям не обратиться к моей матери? Все знают, что она прекрасно лечит. Быть может, ей удастся поставить Гюрда на ноги раньше весны, ведь удалось ей вылечить Хилку Дурхана, вытащив наконечник стрелы, который ему вонзился рядом с сердцем. К тому же, я могу перевезти его к нам, чтобы ему не было слишком одиноко. У нас полно народу. Я сам буду сидеть с ним, а когда отлучусь, с ним побудет кто- то из сестер. Ты не бойся, ему не будет плохо, а если заволнуешься, то можешь в любой день прийти к нам.
Хилла почувствовала, как жар растекается по всему ее телу. Конечно, она и раньше знала, что Хиреворду свойственны простота обращения, открытость и готовность помочь всегда и всем, поэтому не было ничего удивительного в том, что Снайдерс искренне заинтересовался судьбой ее брата. Однако предложение взять Гюрда в свой дом показалось ей необычно великодушным.
– Гюрд, ты слышишь, Хиреворд предлагает переехать тебе в свой дом, чтобы его мать попыталась вылечить тебя, – сказала девушка вслух, подойдя к полатям, где лежал брат, а глазами добавила: «Тогда я смогу его видеть очень часто».
– Но я его почти не знаю, – пробормотал в ответ Гюрд. Он еще не забыл ссору на бревне через ручей.
– Как ты можешь так упрямиться, когда речь идет о том, чтобы ты поскорее встал на ноги? – возмущенно всплеснула руками Хилла, а глаза ее гневно сверкнули: «Как ты можешь лишить меня такой удобной возможности часто видеть Хиреворда!»
В этот момент домой вернулся Стиг. Выслушав от дочери предложение Хиреворда, старый кузнец сказал:
– Если бы твоя мать и вправду взялась поставить Гюрда на ноги, я сковал бы ей железный нож и выложил бы его ручку бирюзой. Но уверен ли ты, что мой сын не будет в вашем доме в тягость?
Те же сомнения возникли у вернувшейся с охоты Ойглы. Порешили на том, что Хиреворд отправится домой, а завтра, если его мать возьмется лечить Гюрда, приедет за ним. Отдав в починку свой сломанный охотничий нож, Снайдерс ушел.
Всю ночь Гюрд не спал. Никогда раньше не приходилось ему покидать свой родной дом. К тому же, одно дело, если бы он пришел к Снайдерсам сильным и здоровым, и совсем другое, когда его привезут беспомощным и больным. Жаловаться и просить отказаться от этой затеи Гюрд не посмел: родители сочли бы такой отказ верхом неблагодарности. Оставалось надеяться, что Хиреворд не приедет.
Под утро Гюрд задремал. Однгако, как все больные, спал он чутко. Услыхав на дворе лай чужих собак, Гюрд понял, что от нежеланных гостей ему не отвертеться. Что творится за распахнутой дверью, мальчик со своих полатей не видел. Он лишь слышал завывание ветра, загонявшего на порог тучи снежинок, вспыхивавших последним своим серебристым светом перед тем, как сгинуть в жаркой духоте дома, да веселые голоса снаружи. Вскоре все прояснилось. Оказывается, мать Хиреворда не только согласилась взяться за лечение, но и сама вместе с сыном приехала за больным.
Мать Хиреворда звали Алиа. Она была высокой, широкоплечей и сильной как мужчина. Хиреворд, необычайно развитый и сильный по сравнению со своими сверстниками, рядом с матерью смотрелся как миниатюрная девушка. В семье кузнеца, где все, покоряясь воле молчаливого Стига, были немногословны, Алиа, брызжущая здоровьем и весельем, поразила всех неумолчными разговорами и смехом, похожим на отдаленные раскаты грома.
–Ну что,– обратилась Алиа к больному, – иногда и сын великого духа Фиилмарнена нуждается в помощи простых смертных?
Она ловко и совсем не больно ощупала распухшие ноги Гюрда, приложила ухо к лающей груди. Затем они вдвоем с матерью собрали мальчика в дорогу, и Алиа, словно пушинку, без малейших усилий вынесла его на улицу, где их ждали собаки, впряженные в длинные сани. От свежего воздуха, внезапно ударившего в ноздри, у Гюрда закружилась голова. От белоснежной красоты, которая обрушилась на него после темной избы, мальчик словно ослеп. Вкусный воздух, мохнатые белые шапки деревьев, скрип снега под ногами – все это так ошеломило Гюрда, что он едва почувствовал, как его укладывали в сани, как заботливо укутывали в меха и прощально целовали теплыми губами родные.
Едва сани выехали за ограду дома кузнеца, как все черные предчувствия мальчика улетучились. Если он смотрел вперед, то видел спины Хиреворда и Алиа, и разноцветные хвосты – кренделя бегущих собак. Если он глядел по сторонам, то видел сливавшиеся в единый частокол темные стволы деревьев, припудренные серебром ночного инея. А если поднимал глаза вверх, то над ним распластывались громадные кривые ветви вековых гигантов, облепленные толстым слоем игольчатого снега, словно наряженные в пушистые кроличьи меха. С наслаждением Гюрд прислушивался к мягкому похрустыванию наста под санями и вглядывался во вспыхивавшие на нем разноцветные звезды, потухавшие при приближении. Ветерок налетал, холодя его горячий лоб и коля иголочками снега щеки. Замысловатые снежинки садились на его доху и таяли от дыхания мальчика.
Через некоторое время ветерок начал крепчать и из седых туч повалил мокрый снег. Чтобы то и другое не докучало больному, Алиа с головой накрыла его медвежьей шкурой, оставив сбоку отдушину для воздуха. Надышав под шкурой так, что стало тепло, Гюрд начал дремать, как вдруг через отдушину ему на грудь бросилось что – то лохматое и холодное. Схватившись за него рукой, Гюрд нащупал длинные дрожащие уши, а через доху почувствовал, как колотится сердце прильнувшего к нему зайца.
– Эй, – раздалось снаружи, – вы не видели тут зайца? А, долгих лет вам, Алиа и Хиреворд!
– Здравствуй, Агне, – ответили мать и сын. – Зайца мы здесь не приметили.
– Вот несчастье! Я гонял его долго, он стал уже делать долгие лежки и вот пропал! Если бы не этот проклятый снег, идущий стеной, мои собаки давно бы нашли его по следам! А теперь он, верно, сидит где–нибудь неподалеку и посмеивается надо мной!
При звуке нового голоса не только у зайца, но и у Гюрда забилось сердце. Нет сомнений, это подлый Агне Дарнер! Вот будет унижение, если он увидит, что Гюрда везут в санях, спеленутого и беспомощного, точно куклу!
Словно услыхав опасения Гюрда, Агне спросил:
– А вы куда направляетесь?
– Да вот, везем одного заболевшего родича домой.
– И кого же, если не секрет?
– Не секрет, – ответил Хиреворд, – но поднимается ветер, а нам нужно быстрее вернуться домой. Больной едет с утра и наверняка начал подмерзать.
– С утра? Неужто кто– нибудь из Уостерли? – выдвинул догадку Агне.
– Вот именно, – с каким – то странным намеком подтвердил Хиреворд.
– Тогда я погожу заходить к вам в гости, С Бордом Уостерли я не в ладах, – натянуто рассмеялся Агне. – Даже мои собаки рычат на ваши сани. Прощайте!
Гюрд и заяц с облегчением услышали затихающий хруст снега под охотничьими лыжами их общего врага. Когда он совсем затих, Алиа спросила сына:
– Зачем ты соврал Агне?
– Они с Гюрдом в ссоре.
– Интересно, есть ли в Гаутанде хоть один человек, с которым Агне не в ссоре? Что – то наш больной затих.
– Сейчас посмотрю, – Хиреворд присел рядом с санями и, слегка приподняв шкуру, позвал Гюрда по имени.
Гюрд закрыл глаза и ничего не ответил. Заяц тоже закрыл глаза и отчаянно уткнулся мордочкой в грудь мальчика. Оба затаились, чтобы не выдать себя прерывистым дыханием.
– Он спит, – встав, сказал Хиреворд.
– Вот и хорошо, что он ничего не слышал. Поехали, а то быстро темнеет.
Сани двинулись. Заяц, поглаживаемый мальчиком, пригрелся и успокоился. Гюрд задремал под мерное покачивание и завывание ветра. Внезапно он резко проснулся, не срезу сообразив, отчего холодный ветер бросил ему в лицо горсть мокрой снежной пыли. Оказалось, заяц решил, что прокатился уже достаточно и покинул своего невольного спутника.
Сон как рукой сняло. Гюрд слегка отодвинул шкуру, выглянув наружу. С неба на землю лился черный мрак, освещаемый лишь снежным светом. В воздухе вились клубы разлапистых снежинок. Они тотчас залепили Гюрду глаза и рот.
– Укройся, – нагнулся к нему шедший рядом Хиреворд. Его брови и волосы поседели от снега. – Уже недалеко.
Действительно, вскоре собаки побежали быстрее и на их радостный лай отозвались другие. Хиреворд и Алиа стали перекликаться с кем – то, чтобы им открыли ворота. С саней сняли шкуры и Алиа, взяы Гюрда на руки, внесла его в дом.
– Никому ко мне не входить, больному нужно отдохнуть, – заявила она, а мальчик лишь успел разглядеть несколько лиц людей, освещенных алым светом факелов, сдуваемых ветром.
В избе Алиа было тепло натоплено. Пол и стены были устланы и увешаны коврами из кусочков меха. В углу располагался обмазанный глиной очаг. В его большой пасти, словно косточки, похрустывали почти прогоревшие березовые дрова. На уровне плеч наискось лежали доски широких полатей с разложенными на них льняными простынями и шкурами. На них – то Алиа и уложила Гюрда. Быстро стащив с него волчьи сапоги, шапку и доху, она тепло укрыла его меховым одеялом и взбила набитую душистой травой подушку.
– Я выйду, а ты осмотрись, – сказала она. – Никто тебе мешать не будет.
Гюрд молча кивнул. Когда Алиа вышла, он бессмысленно скользнув глазами по комнате, вдруг каждой клеточкой почувствовал свое одиночество в этом большом доме. Гюрд изо всех сил закусил нижнюю губу.
– Ты просто тоскуешь по дому, – ласково сказала вошедшая Алиа. – Так трудно только в первую ночь, потом станет легче. Я думаю, твоя сестра Хилла не усидит и вскоре навестит тебя. На вот, выпей травяного чаю.
Женщина отошла и села у очага. По сдерживаемому судорожному дыханию она слышала, что Гюрд не спит. Однако вскоре тепло и усталость взяли над ним верх.
Мальчик проснулся рано. Хотя в помещении, где он лежал, стоял полумрак, он узнал о наступлении утра по поплывшим по дому запахам готовящейся пищи, лаю собак и голосам кормящих их людей. В приоткрытый люк над очагом виднелся кусочек белого неба. Алиа уже возилась у огня. Увидев, что Гюрд не спит, она перекинулась с ним парой ласковых слов и принялась за лечение. Прежде всего она распарила его ноги в горячей воде с кусочками бузины и букетом из двенадцати трав, затем смазала гусиным жиром, смешанным с настоем зверобоя и под конец обложила мешочками, наполненными раскаленным песком. После этого Гюрду пришлось выпить чашку горячего медвежьего топленого сала и чашку отвара из малины с ежевикой на меду.
– А теперь, чтобы тебе не было скучно, я позову сюда наших ребят.
Не успел Гюрд глазом моргнуть, как возле его постели на меховом ковре устроились Хиреворд, два мальчика, похожих, словно два отражения в воде, и маленькая девочка.
– Ну, Гюрд, с нами ты не соскучишься, – рассмеялся Хиреворд, который, по- видимому, верховодил всей этой компанией. – Знакомься, это мои братья, Ирне и Ирле, сыновья двух моих старших сестер, а это моя самая младшая сестренка Ларио.
– Может ли это быть? – удивился Гюрд. – Твои братья похожи так, словно они дети одного отца и одной матери, а твоя сестра не похожа ни на одного из известных мне членов вашего рода.
– Тут нет ничего удивительного, – ответил один из двух мальчиков, похожих как два отражения, высокий, худенький, остроносый, с лицом, усеянным большими коричневыми и маленькими рыжими веснушками. – Наши матери – близнецы вступили в брак с двумя братьями – близнецами, и у обеих в один и тот же год родилось по сыну. Мы так похожи, что и родители не всегда могут распознать нас.
– А Ларио такая особенная, потому что она приемная дочь моей матери, – сказал Хиреворд, обняв за плечи девочку. Голова Ларио едва доставала ему до плеча, поэтому Гюрд подумал сначала, что она младше их всех, но потом понял, что ошибся. Ларио сидела тихо, все больше молча, внимательно рассматривая гостя круглыми желто – зелеными глазами. Волосы ее, густые и длинные, с вплетенными серебряными амулетами, русой волной лежали по плечам и спине. Хотя она сидела, спокойно сложив на коленях руки, ее напряженный взгляд напоминал маленькую рысь в засаде.
Вся компания оказалась примерно одного возраста, так как сестры Хиреворда были намного старше него.
– Гюрд, честно сказать, мы пришли не только затем, чтобы тебе не было скучно. Мы хотим и сами узнать что – нибудь новое. Расскажи нам о подземном мире, ведь вы, кузнецы, часто общаетесь с ним. Конечно, мы знаем, что это великая тайна, но ты расскажи нам то, что не запрещено знать простым людям, – начал Хиреворд, улыбаясь и краснея, а его спутники просительно поглядели Гюрду в рот.
– Ты ничего плохого о нас не подумай, мы и сами расскажем тебе что – нибудь удивительное в ответ, – почему – то шепотом добавила Ларио.
– Хорошо, я расскажу вам, как дух Фиилмарнен подарил роду Элсли власть над металлами, а всем людям огонь, умение строить дома и охотиться, – согласился Гюрд. – Мне об этом поведал мой отец.
Рассказ Гюрда.
Это было так давно, что земля еще была как новенькая. Тогда не было мелких камней, потому что ветер только – только начал летать над землей и не раздробил ни одной горы. А вода в реках была такая прозрачная, что с берега можно было видеть, как в глубине ее рыбки справляют свадьбы среди мохнатых зеленых водорослей, ведь вода только – только начала течь в руслах и не размыла своих берегов и не истолкла камни дна в мелкий песок. Дождь еще был так нов, что как только он начинался, все деревья подставляли ему свои руки – ветви, все цветы раскрывали свои бутоны – глаза, все звери выбегали посмотреть на это чудо. А радуга тогда была еще только сделана, и она была такой яркой и плотной, что любой мог взбежать по ней как по мосту и сплясать, разбрызгивая во все стороны яркие искры. Много с тех пор было желающих, так что теперь радуга настолько истончилась, что не удержит и воробья. В те далекие времена жил в своей горе в Голубом Гаутанде великий дух земли Фиилмарнен. Под землей был у него прекрасный каменный дворец с многими тысячами залов, входов и выходов. Много чудес находилось в том дворце. Был там зал, целиком сделанный из меди, украшенный шестью желто – красными колоннами, был зал из горного хрусталя, чьи гладкие стены троили в своих отражениях шестигранные прозрачные столбы, поддерживающие потолок, был зал, стены которого покрывали причудливо изогнутые серебряные и золотые жилы, а пол утопал в россыпях сиреневых камней – аметистов. Имелся у духа даже свой лес, только цветы и деревья там были каменные и самых необычайных цветов: нежно – розовые, малиновые, синие, зеленые с золотыми искрами, коричневые.
Все на свете было у духа, но не было у него радости, потому что он жил в своем дворце один – одинешенек. Зачем ему груды самоцветов, если никто не восхищается ими, зачем ему каменный лес, если в нем раздаются только его одинокие шаги и тяжкие вздохи? И решил тогда дух земли найти себе невесту. Поскольку жил Фиилмарнен все время под землей, то, сами понимаете, глаза его были непривычны к дневному свету, а потому он вышел на поиски в сумерки.
Кругом расстилался лес, только тогда деревья были гибкими и тонкими, и видно было сквозь них далеко. Приглядевшись, дух заметил в глубине леса озеро, большое и круглое. Над поверхностью озера поднимался молочный туман.
«Наверняка все духевы собираются по вечерам купаться на озере, там – то я и выберу себе невесту», – подумал дух.
Конечно, он не пошел пешком, а полетел по воздуху, ведь все духи умеют летать, проходить через стены и изменять свой облик, превращаясь в любое существо. Пролетая над лесом, Фиилмарнен услышал крики. Он поглядел вниз и увидел, как кучка людей, укрывшись в пещере, отбивается камнями от наседавших на них волков. Люди в те времена не знали металлов, а потому не могли сделать себе оружия против хищников. Дух Фиилмарнен презирал слабых людей, а потому пролетел мимо. Вдруг до его ушей донесся стон и плач. Он поглядел вниз и снова увидел людей, голодных и замерзающих. За целый день с помощью камней им не удалось убить ни одного зверя, а корешков накопали так мало, что не всем хватило. Кроме того, они не знали огня и стенали, страшась темноты и холода.
«Ну и надоедливые!», – подумал дух и полетел быстрее.
Вот и озеро. Спрятавшись за большим выступом скалы, Фиилмарнен стал ждать.
Когда в небе взошел молодой месяц, в воздухе послышались шорохи, и на берег озера опустились духевы деревьев, трав и цветов. Они оставили на берегу наряды и стали плескаться, распустив свои зеленые волосы по поверхности воды. На их шум из глубин озера выплыли духевы воды с голубыми волосами, украшенными желтыми купальницами, а с небес спустились прозрачные духевы воздуха.
Дух было начал присматривать себе невесту, как снова раздалось хлопанье крыльев и на блестящую гладь воды скользнула серебряная ладья, запряженная серыми журавлями. В ней сидели три прекрасные девы. Фиилмарнен сразу их узнал. Это были три сестры: Инес, богиня мудрости, Мадилайн, богиня красоты и Магерит, богиня здоровья. Надо сказать, что дух земли не очень уважал их, потому что именно они создали бестолковых людей из нагретой солнцем глины, меда и вина из лесных ягод. Перед работой сестры договорились наделять каждого человека равной долей красоты, ума и здоровья, но по мере того, как они лепили людей, у каждой появлялись свои любимчики, которым они тайком друг от друга давали своего качества больше, чем остальным. Вот так – то появились эти надоедливые существа, гибкие, как глина, с жаркой алой кровью, как вино из лесных ягод, с речами льстивыми и сладкими как мед. Эти речи, славящие богинь, дух не раз слышал, сидя под землей, и они злили его несказанно, ведь самого – то его никто не любил и не славил.
Когда богини вышли из ладьи и встали на поверхность озера, словно под их ногами была не неверная вода, а твердый пол, Фиилмарнен увидел, что они прибыли не одни. В ладье осталась еще одна дева. Она была самой красивой дочерью человеческой. Три богини сделали ее последней, наградив самыми лучшими талантами. Они так полюбили ее, что оставили при себе, назвав деву Хелихелин, что означало «Дочь трех Богинь». Одно только беспокоило их. При изготовлении теста, из которого сестры собирались делать людей, они забыли туда прибавить сосновой смолы для крепости, а потому со временем их творения рассыхались, сморщивались и рассыпались. Так появились среди рода человеческого старость и смерть. Богини очень боялись за Хелихелин, а потому берегли ее пуще всего на свете.
