Марика Моловская
Повесть о армянской мусульманке
– Что-о-о-о?! – закричала я и быстро прикрыла рот рукой. Смотря по сторонам, после на всякий случай спрятала под собой дневник и взяла рядом лежащую книгу «Цветок пустыни». Делала вид, что читаю книгу, но к моему счастью меня никто не услышал.
«Откуда я знаю подробности? – «прямо читаешь мои мысли, – думаю я». Севак сам рассказал мне об этом, а Лилит подтвердила, но поддержала версию Нарминэ, что не удивительно. Не понимаю, как сестра может поддерживать её во всем и почему она водится все время с ней?!»
«Так вот откуда твоя ненависть ко мне…» – думаю я, начав наконец—то все понимать. Листаю когда—то чистые страницы дневника, опять рисунок. На этот раз изображена красивая девушка с пухлыми губами, с изящным носом. В её волосах был нарисован экзотический и прекрасный цветок. Её тонкие руки тянут ввысь змею, её глаза с длинными ресницами закрыты. А возле неё изображен полумесяц. На странице слева нарисован распятый Иисус. Пролистываю следующую страницу не понимая смысла этих рисунков и вижу новую запись, последующую за следующей.
«Сегодня день рождения моей любимой младшей сестры и Нарминэ. Сегодня свершится возмездие, после которого свершится правосудие над моим миром.
***
«Я убила её! Я убила свою сестру Лилит! Моя родная, моя кровь, моя Лилит! Моя сестренка… Это все моя вина! Моя!» – Вижу следы слез, которые давно засохли на белоснежной бумаге, чувствую всю боль, которую переносила тогда Каринэ. А ведь она подходила ко мне перед тем, как случился весь этот кошмар. А я отвергла её и не стала слушать, может я могла бы спасти её, отговорить? Совесть начала мучать меня и съедать изнутри, я была неправа. Я не должна была так вести себя и отвергать её. Ей тоже было тяжело, так же, как и мне, а я отвергла её… Продолжаю чтение:
«Дорогой дневник, моя жизнь – это сущий Ад. Тигран – мой любимый брат отверг меня, вся семья отвергла меня. Моя Лилит умерла в первую же минуту, как пуля попала в неё. Это же была не простая пуля, а специальная, которая убивает за секунду, вонзаясь в сердце, заражая кровь и отключая органы, принося ужасную боль. Лилит… Сестренка моя, прости меня. Уповаю на могилу сестры, неделя, как ночую здесь. Лишь при нахождении на кладбище мне далось узнать, что мама ушла вслед за Лилит – в тот же день, что и сестра. Не могу простить себе всю эту ситуацию. Если бы я простила, не мстила и не слушала Севака, который всю жизнь подливал масла в огонь! Все было бы по—другому!!!» – Стираю слезы, нахлынувшие внезапно, но продолжаю читать.
«Дорогой дневник, отец нашёл меня. Я уже два месяца, как жила на кладбище, а после меня приютила одна милая женщина, которая работала здесь смотрящей. Она приютила меня и уже год, как я живу у неё, но отец нашел меня. Жестоко избил и изнасиловал вновь. Прекращаю верить в Астваца. Если он есть, то почему причиняет мне столько боли? За что?»
Следующая запись сделана три дня после.
«Дорогой дневник, я нашла свое спокойствие и свой покой! Сегодня, я сделала самый важный и правильный шаг в своей жизни – произнесла Шахаду²! Теперь я Суннитская мусульманка, благодаря одному очень хорошему парню, который и привел меня к Аллаху. Мне пора, а то он ждет меня, потом напишу и все расскажу тебе».
***
«Я говорила тебе об одном парне, его зовут Мустафа. Он очень красивый, умный, с крепким Иманом³ и он учит меня всему».
– Мустафа?! – глухим шепотом вскрикнула я.
«Здесь что-то не чисто! Значит, он знал её до её смерти и это все наше с ним знакомство, то, что он оказался в их квартире вместе со мной, его желание дружить – это все постановка… Но зачем?»
Перелистываю страницу, желая найти ответ, но страницы вырваны. Вспоминаю про те страницы, которые отдала мне сегодня Айлин. Возвращаюсь к первой странице и беру эти три листа, аккуратно сложенные в квадратик и раскрываю их.
«Дорогой дневник, я безумно счастлива и влюблена и это Мустафа. Сегодня я подарила ему всю себя и узнала, что мужчины тоже умеют любить и лучше, чем девушки. И даже без невыносимой боли. Он обещал, что мы с ним поженимся, и он увезет меня отсюда в Карабах, и мы будем с ним жить вместе. Я очень счастлива!
___
Плохо чувствую себя. Очень тошнит, не могу ничего есть, а сегодня и вовсе потеряла сознание. Хеда – двоюродная сестра Айлин дала мне тест на беременность. Она знала про нас с Мустафой. Тест оказался положительным. Дорогой дневник, я стану мамой! Я так счастлива, Мустафа пока не знает об этом радостном событии. Бегу готовить ужин, чтобы рассказать все ему. Уверена он будет безмерно рад».
Этой ночью я прочла дневник Каринэ от самого начала до конца. Всю ночь осмысливала и переваривала полученную информацию.
– Доброе утро, им луйснес. – Папа раздвинул шторы в сторону и сел ко мне на кровать. – Им луйснес, просыпайся.
Я потянулась в кровати и протёрла глаза. Заснула под утро, и просыпаться было тяжело. Папа помог мне подняться и надеть юбку, дальше одевалась я сама.
– Как оденешься, позови, и я помогу тебе сесть в коляску. Сегодня едем в больницу на процедуры.
– Пап, – позвала отца и, взяв за руку, потянула на кровать и начала шёпотом. – Я должна тебе кое-что сказать, но закрой дверь и если увидишь дядю, то сделай вид, как ни в чем не бывало и просто закрой дверь.
– Но что случилось, им луйснес? – в глазах отца читалось непонимание.
– Просто сделай то, что я тебя прошу.
Папа встал и выполнил мою просьбу, мимо проходил дядя, который попытался войти и о чем-то поговорить, но папа все же смог отмахнуться от него.
– Да, я полностью согласен с тобой – его политика просто ужасно. Ладно, давай чуть позже поговорим об этом, я должен помочь Нарминэ одеться и мы едем в больницу.
– Да, конечно брат. А ты уверен, что стоит так за ней ухаживать и все прочее?
– Ты это к чему? Ну, она уже девушка взрослая ей шестнадцать будет через пять дней и мало ли, какие парни и мужчины возле неё…
– Ты хочешь опять о чести моей дочери заговорить?
– Я видел, как она от Айлин выходит, а та – сам знаешь кто. Я просто предупреждаю, она единственная дочь у тебя и моя единственная племянница. Ты уже, наверное, о её замужестве думаешь, стоит и начать уже думать об этом, но если она не девочка, то сам знаешь, какой позор будет, когда её вернут. – Слова дяди задели отца, и он задумался, но ответил непоколебимо:
– Я в своей дочери уверен и знаю, что она так не поступит со мной, – папа закрыл дверь прямо перед носом дяди, не дожидаясь ответа.
«Надо будет пойти к гинекологу, чтобы у папы не было сомнений».
– Пап, – позвала я его, после того, как он стоял некоторое время у двери и думал обо всем этом.
– М? – обернулся. – Да, им луйснес?
«Либо сейчас, либо никогда. Я должна рассказать».
– Я оделась и должна кое-что сказать тебе про дядю и показать. Это будет неприятно, ведь он твой брат, но ты должен это знать.
– Нарминэ, я знаю, что у него в жизни не все сложилось и поэтому, может, ты недолюбливаешь его. Но он не такой плохой, каким кажется. Просто дай ему время, и ты увидишь, что он не такой плохой каким кажется. – Слова отца были до такой степени нежными и тёплыми по отношению к своему младшему брату, что я начала продумывать о том, чтобы молчать.
– Но пап… – все же попыталась я.
– Им луйснес, свет мой, поверь, он очень хороший и он докажет это. Просто ему нужно время, ведь он столько пережил и прошел.
– Хорошо пап, как скажешь, – я не смогла сказать. – Но вот это дневник Каринэ, – протягиваю дневник, – прочти его, как будет время, и, желательно, не показывай его дяде. Читай от начала до конца и особенно последние страницы. Там ты можешь узнать многое о своем брате и о смерти племянницы и невестки… – опустила глаза.
– Нарминэ, что ты хочешь этим сказать?
– После выше сказанных тобой слов о дяде, я не могу произнести вслух, – отворачиваюсь и чувствую пристальный взгляд отца. – Поэтому прочти и не показывай дяде, пока не прочтешь абсолютно все от начала до конца.
– Хорошо, им луйснес, – папа спрятал дневник в пиджак. – А сейчас, пойдем, позавтракаем. – Он помог мне сесть в мое кресло – не люблю называть инвалидной коляской или же просто коляской, поэтому зову креслом.
– Доброе утро, – поздоровалась с дядей, который сидел и пил чай.
– Доброе, – пауза. – Нарминэ.
– Как спалось? – спрашиваю дядю и кладу руки на стол. Смотря на него с вызовом. Раньше, я никогда не спрашивала о таком, мне было неинтересно, как и сейчас, но я должна.
– Чудно, а тебе?
– Прекрасно, только знаешь, мне приснилось, что ночью кто—то зашел ко мне в комнату… – специально делаю паузу, дядя подавился глотком чая и начал кашлять.
– Что с тобой? – спросил папа, кладя на стол чашки для нас.
– Дядя, что с вами? – спросила наигранно. А папа начал хлопать его по спине.
– Ничего, – положил руку к горлу, – просто подавился.
– а-а—а, – сочувственно произношу я.
– Вы завтракайте, а я пойду… – дядя встал со стола.
– Ты куда? – интересуется отец, кладя тарелку с блинами и мед.
– Я на работу пойду.
– На работу? – удивленно спрашиваю я, прекрасно понимая, куда он пойдет на самом деле, и беру блинчик с тарелки.
– Да, – отвечает мне и переводит взгляд на старшего брата. – Я устроился на новую работу и уже опаздываю, в первый же день. Как-то нехорошо получается, и пойду, пожалуй. – Дядя со всех ног побежал к выходу.
– Да конечно, – сказал он вслед бегущему дяде, – иди. – Папа поворачивается ко мне и говорит:
– Странный он.
Вместо ответа пожимаю плечами и беру второй блинчик, на этот раз, намазывая на него мед дяди Вазгена.
– Ешь, – обращаюсь к папе, пока он наливает чай в чашку и ходит, кладя ещё чего—то на стол.
– Да сейчас.
– Пап.
– Что? – спрашивает он, кладя на стол вишнёвый джем.
– Сходим сегодня к гинекологу.
– Почему? У тебя что-то болит? – удивленно спрашивает папа.
– Нет, просто я слышала твой разговор с дядей…
– Подслушала, – перебил папа.
– Нет, услышала. Вы так громко говорили, что услышала. И, вот, в общем, я хочу, чтобы у тебя не было никаких сомнений по поводу меня. А ещё два раза в год девушке нужно ходить к гинекологу, даже если она не замужем.
– Ну, хорошо, им луйснес, – папа, наконец, сел за стол. – Пойдем и к гинекологу.
– Мх, – довольная я, разрезала очередной блинчик с джемом и запивала сладким, вкусным – чаем. После завтрака я помогла папе убрать все со стола, мы вызвали специальное такси и поехали.
– Ну что ж, улучшений никаких нет. Ситуация та же, какой была. Заметно, что Нарминэ не подвержена стрессу, но показателей улучшений ещё нет и возможно придется проводить операцию.
– Когда? Она обязательна? – папа положил свою руку мне на плечо.
– Сделаем ещё пару анализов и решим, может операцию все же не придется проводить.
– Может, – грустно произнесла я. Моим лечащим врачом был молодой мужчина тридцати трех лет, носящий очки и имеющий нос с горбинкой. Его карие глаза были очень темными, до такой степени, что казались на первый взгляд черными, как смоль и лишь, если присмотреться, было видно, что они карие.
– Хорошо, спасибо. – Поблагодарив врача, мы вышли из его кабинета и прошли в следующий, чтобы сдать анализы и пройти процедуры. Спустя час тридцать минут, мы, наконец, освободились и папа уже собирался покинуть больницу.
– Пап, – обратилась я к отцу, и он посмотрел на меня. – А гинеколог?
– Ах, да, – ударил рукой по лбу. – Совсем забыл.
– Пойдем, – сказала я.
– Им луйснес, ты побудь здесь, а я пойду и узнаю, есть ли он сегодня.
– Хорошо, – согласилась я.
– Будь здесь, никуда не уходи, – наставлял папа, как маленькую девочку и покачал указательным пальцем.
– И не планирую, – улыбнулась наигранно суровому выражению отца. Папа спустился вниз, чтобы узнать у медсестры на месте ли гинеколог.
– Здравствуйте, Сирун, – поздоровался он с голубоглазой медсестрой в белом халате. На её тонких губах виднелась красная помада, вокруг губ были морщины данные от времени и годов.
– Здравствуй, – медсестра произнесла имя отца, так как в этой больнице мы уже знали всех.
– А Пашутрян сегодня присутствует?
– Гинеколог? – спрашивает медсестра, оторвавшись от бумаг.
– Да.
– Нет, он в отпуске и вернется через неделю.
– А-а-а, – произнес папа. – А другого гинеколога нет?
– Сегодня нет, уже ушёл. Приходи завтра до одиннадцати он здесь.
– Хорошо, спасибо. Всего доброго. – Папа попрощался и ушёл обратно к лестнице, чтобы забрать меня.
В это время, я находилась на том же месте, где меня оставил папа, и наблюдала за детьми и их родителями. Воспоминания из детства нахлынули на меня с новой силой, я так долго держала все в себе и всю эту боль, мысли. Долгие месяцы депрессии и стресса, страха за родных, боль за них и желание быть снова рядом, чтобы все было как прежде. Вижу двух девочек играющих вместе, мама наблюдает за ними и снимает на телефон – это картина очень напоминает нас с Лилит и Тиграном в детстве. Трое маленьких сорванцов играют в поликлинике, ожидая своей очереди. Все дети плачут, кричат, а мы, втроем ещё не понимая, чего они так плачут и ревут, играем себе спокойно. Помню реакцию Тиграна, когда зайдя в кабинет педиатра, он узнал, что ему будут делать прививку: как он кричал, визжал, пищал за это, а на второй раз сразу схватился за шкаф и его никак не смогли от него оторвать. Ребенок крепко вцепился в шкаф и прижал к нему пальцы, в результате чего его не смогли оторвать от него. Даже щекотка не помогла, он мужественно терпел, лишь бы ему не делали укол в пальчик. Укол не был таким больным, как самый первый укол в изгиб руки, который делали когда-то – вот это было действительно больно.
– Им луйснес, – обратился ко мне папа, и лишь сейчас я заметила, что все вокруг плывет, а глаза ужасно жжет из-за нахлынувших слез. Папа взглянул вперед, и на его лица мелькнула тень грусти. – Пойдем.
– Да, – глухо ответила я, из-за кома, который застрял в горле. До машины мы дошли молча, так же как и доехали до дома. В машине папа думал о чем-то и глядел в окно за сменяющимися пейзажами, но он не был здесь. Он был где-то там, далеко.
– Пап, – он не среагировал, но мне казалось, что он слушает. – А из-за чего умерла Майрик? – сердце защемило от узнанной правды.
– Им луйснес, я же говорил тебе, что она умерла во время родов – врачи не смогли остановить кровь. Она не свертывалась и поэтому умерла.
– А это точная информация? – смотрю на отца, делая намёки. – Делали вскрытие?
– Нет, зачем?
– А вдруг, это была ошибка врачей?
– Операцию проводил лучший врач Армении, и ошибки быть не могло.
«Как же ты слеп, пап…»
– А что? Почему ты спрашиваешь?
Я отворачиваюсь к окну и тихо говорю:
– Ничего, просто…
– Им луйснес, я знаю, что тебе её не хватает. Мне тоже её очень сильно не хватает, тем более сейчас, когда столько всего произошло. Она бы сказала мне, что делать, как быть – она была очень мудрой женщиной и всегда знала ответы на любой вопрос… – я молчала, папа тоже замолчал, а после продолжил, – мы очень ждали, когда ты родишься, – я посмотрела на него. – чтобы потом, когда тебе будет уже три недели и вас выпишут с роддома – уехать всем вместе в Тбилиси.
– В Тбилиси? – удивленно спрашиваю я.
– Да. Твоя мама очень любила этот город – это был город её юности и детства.
– А она разве не была армянкой?
– Она была армянка, но из Тбилиси. Там прошло все её детство и юность, там она училась и жила много лет у бабушки с дедушкой. А после их смерти покинула отчий дом и уехала в Ереван, где мы и познакомились с ней.
– А что случилось с её родителями?
– Они умерли в автокатастрофе, когда ей было пять лет, и воспитывали её бабушка с дедушкой. А этот дом по-прежнему стоит там и пустует.
– Откуда ты знаешь? – удивленно спрашиваю я.
– Я был там, когда тебе было десять, – я посмотрела на отца с удивлением, он не обращал внимания на мой взгляд и продолжал, – ключи от их дома лежат под столом у нас дома, где стоит фотография твоей матери.
Киваю головой, говоря: «понятно» и отворачиваюсь к окну. Оставшуюся дорогу мы проехали молча, и каждый из нас был погружен в свои мысли и думал о своем. Я переваривала всю полученную информацию и смотрела на сменяющиеся пейзажи за окном, которые знала наизусть. А папа вспоминал Майрик…
____
¹Молитва к Иисусу Христу: Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.
²Шахаду – молитва, которую произносят во время принятия Ислама.
³Иман – знания по религии
9. Позор
– Религия Аллаха ясна и проста. Свет подобен дню, а мрак ночи.
– Однако осквернили её приверженцы нововведений из числа ашаритов, мурджиитов, шафаатчиков, и сделали из неё нечто математическое вычисление, – поддержала Хеду, Айлин. Мы сидели в гостиной и попивали черный, азербайджанский чай. Айлин с Хедой рассказывают о своей религии по моим просьбам. У меня появлялось все большее и большее желание узнать их религию. Она была для меня нечто новым, интересным и неизвестным. Больше всего мне нравилось одеяние в котором они были.
– А зачем вы покрываетесь? – поинтересовалась я у Хеды.
– Мы скрываем свою красоту от чужих глаз, чтобы подарить её своему единственному – мужу.
– Нам запрещено носить короткие одеяния, – продолжала Айлин, – показывать тело чужим мужчинам.
– А вы не считаете это, ущемлением ваших прав?
– Ущемлением прав? – Хеда засмеялась, схватившись за живот. Айлин улыбнулась.
– Нет, – начала Айлин. – это не ущемление наших прав, никак нет. Наоборот, хиджаб, паранджа – это очень красивый аксессуар для нас и лучше ходить покрытой, чем полуголой. Жаль, что об этом я поняла не так давно и, что поверив мужчине сняла одеяние… – Айлин загрустила вспомнив, что-то из прошлой жизни. Эта девушка по сей день является загадкой для меня. Я не спрашивала её о прошлом, почему она дошла до жизни «падшей женщины». «Захочет сама расскажет», – думала я, по этому поводу. Я не могу обьяснить, что повергло меня к этому, но просто произошло так. Просто появилось огромное, немыслимое желание произнести Шахаду и стать мусульманкой. Я очень много начала интересоваться этой религией, много читала и нашла много чего схожего со своей верой, но разница была в том, что Ислам был куда понятнее, я нашла в нем все ответы на вопросы, которые задавала отцу, священникам и ответа на которые не получала. И в один день, я все-таки сделала это… Это был обычный день, не отличающимся ничем от других. Но только разница была в том, что этот день полностью изменил мою жизнь. Повернул её на все триста шестьдесят градусов.
Проснувшись рано утром, я очень сильно захотела проснуться под звуки Азана,¹ несмотря на то, что никогда не слышала его и не знала его звуков. Но в моей голове после этого желания, магическим образом появилась очень приятная и потрясающая мелодия, которая согревала мое сердце и успокаивала душу. Потянувшись за телефоном, я увидела, что сейчас пять утра. Я откинула одеяло в сторону и встала.
– Я стаю? – придя в себя полностью после сна и осознав, что я не могу ходить, но сейчас я чудесным образом – упала.
Если секунду назад я стояла на своих двух – свободно и легко, то через пару минут они стали какими-то ватными и я перестала совершенно их чувствовать. Начинаю щипать, чесать, но ничего не чувствую.
«Может это сон?» – пронеслась мысль в голове.
– Ай! – запищала я и схватилась за рот – прикрывая его. Испугавшись, что разбужу папу с дядей. Начинаю бить по ноге – массируя её таким образом и понемногу начинаю чувствовать их.
– Господи… – чувствую абсолютно все прикосновения к ногам и боль. Облокачиваюсь на кровать и пытаюсь медленно встать. – Получилось… Неужели? – шокировано смотрю на свои ноги и не могу поверить, что стою. Делаю на месте пару шагов и шаги в сторону – все получается. Прыгаю на месте от счастья и вновь падаю. Устала. Привстаю опять, но на этот раз, чтобы лечь обратно – спать. Сердце радуется, душа окрылена и радость распирает меня полностью.
«А вдруг это сон все-таки сон? – вновь задумалась я. – Если это сон, то пусть он не кончается никогда». – С такими мыслями я заснула.
– Нарминэ, просыпайся.
Открываю глаза и вижу в комнате дядю. Он отодвигал шторы в сторону и распахивал окно.
– Сейчас, – говорю я и отодвигаю одеяло в сторону. – Дядя, знаешь, мне сегодня приснилось, что я встала на ноги.
Дядя удивленно смотрит на меня и зовут папу.
– Что случилось? – спрашивает папа, заходя в комнату. В его руке белое полотенце и он вытирает мокрые руки.
«Видимо приготовил завтрак и сейчас мыл посуду».
– Нарминэ сказала, что ей приснилось, как она ходила и стояла на своих ногах. Может попробуем? – дядя смотрит на отца делая намёки. – Может она действительно?
– Не знаю ара, не знаю…
Смотря на задумчивое лицо отца и дяди, который смотрит на него выжидающе. Я пробую пошевелить пальцами на ногах. Спустя пару секунд наконец вспоминаю, как ими шевелить и где они, а после пробую встать: откидываю одеяло и встаю. Дядя смотрит с удивлением, а папа не сразу понимает в чем дело. Пошатываюсь и падаю, но вновь встаю. Делаю небольшие шаги – устаю сразу.
– Хвала Аствацу! – восклицает папа.
– Сегодня сходите на осмотр, – начал парировать дядя. – Посмотрим, что скажут.
– А что они должны сказать? – не понял папа. – Они говорили, что у нее шоковая реакция, стресс и из-за этого она не может ходить. Но вот, она встала, значит все прошло. – Рассуждал папа, а я начала понимать, что это далеко не из-за прошедшего «стресса». Вспоминаю ту прекраснейшую мелодию, которая засела в моей памяти и сердце.
– Пойдемте завтракать, – вывел нас из мыслей дядя.
– Да, пошли, – согласился папа и они вышли из комнаты. Я взяла полотенце и направилась в ванную, как давно я не стояла под душем. Холодные струи воды протекали по моему телу.
– Нарминэ, – папа постучал в дверь. – С тобой все хорошо?
– Да пап, все в порядке, – незамедлительно ответила я.
«Пора выходить, а то он волнуется».
Выйдя из ванной с большим нежеланием, я одела свой белый сарафан с темно-розовыми цветочками, которые были нарисованы на пышной юбке и зашла на кухню. На голове оставалось полотенце, напоминавшее о приятной утренней процедуре.
– Ты как всегда прекрасна, Нарминэ, – сказал дядя, как только я вошла в кухню.
– Мерси, – поблагодарила я и села за стол завтракать. Завтра готовил папа, как это бывает обычно, только раньше ему помогала я, а после коляски иногда. Но теперь я вновь могла помогать ему, что очень меня радовало.
– Ты поела? – спросил папа, когда я понесла тарелки к раковине, чтобы отправить папу сесть за стол и помыть самой.
– Да. Иди, сядь, отдохни, я сама все помою.
– Не нужно им луйснес, я уже закончил, – сказал папа домывая последнюю вилку.
– Ты так пойдешь к врачу? – он посмотрел на мой сарафан.
– Да, а что? Переодеться лучше?
– Нет, я просто думал, что ты потом переодеваться будешь. Ну если ты уже готова, то пойдем, – сушит руки, – поедем на моей машине.
– Хорошо, – довольная я, пошла за сумочкой в которую положила книгу.
– Идем? – спросил папа, стоя у порога.
– Идем, – довольная киваю.
Это был первый раз за год и четыре месяца, когда я переступала порог квартиры сама – на своих двух, а не на двух колесной каталке. Не знаю, почему, но в этот момент я чувствовала некую тревогу и тревожность. Было страшно, был страх некого неизвестного и необузданного. Несмотря на раннее время, на улице было довольно большое количество детей, взрослых и конечно пройти незамеченной, как бы мне этого не хотелось мне не удалось.
– Ой смотри, это же Нарминэ! – воскликнула одна, сидящая на скамейке перед домом. Она была соседкой и, пожалуй, единственной, которую я не знала – лишь знала, что мы соседи.
– Это Нарминэ? – восклицали и спрашивали друг друга люди.
– Нет, или да?
– Она ходит?
– Говорили же, что она на коляске инвалидной будет сидеть всю жизнь. А тут на тебе, – рассуждала другая соседка. Все смотрели, рассуждали, но лишь двое посмели подойти – одноклассницы.
– Барев, – поздоровались со мной подошедшие две одноклассницы.
– Нармин, джан, – начала светловолосая Мариам. Её волосы были каштанового цвета, а концы окрашены в белый.
– Ты встала? Поздравляю ахи, – сказала вторая.
– Мерси девочки, мерси². – Кратко поблагодарила я и направившись в машину, где уже сидел папа и ждал меня.
– Какое хорошее радио! – воскликнул папа, как только я села в машину и захлопнула дверь.
– Что за радио? – поинтересовалась я, в то время, как по колонкам прозвучала песня Мавра Мкртчяна.
– Армения джан – называется, толи радио джана, – пожимает плечами, а я улыбаюсь. – Я только включил и не расслышал названия, но что-то в этом роде.
– Пап, – он посмотрел на меня. – Ты – авели, сирум ем кез³.
– Анчап сирумем, им луйснес,⁴ – ответил мне он, смотря прямо в глаза.
На такой добродушной ноте мы отправились к врачу. Кто же знал, что это будет последний день, минута, секунда мгновения, когда мы с отцом можем быть вместе, как прежде. Как всегда были и могли бы быть. Если бы не череда ситуаций из прошлого и на данный момент истории настоящего…
– Добрый день, – поздоровались мы с врачом, зайдя в его в кабинет.
– Добрый, – ответил нам врач не отрываясь от заполнения бумаг. Но стоило ему поднять свой взгляд, как его глаза практически выпали из орбит. – Нарминэ?! – он встает из своего рабочего места и подходит ближе. – Ты ходишь? – удивленно спрашивает он, не веря своим глазам.
– Да, – ответила я, с улыбкой на лице при виде удивления врача. – Я хожу.
– Но как? – задает вопрос он, не понимая происходящего. – Это конечно хорошо, но как такое возможно? Все анализы были в норме, но показатели были не в лучшем состоянии, как и ваше здоровье.
– Представляете доктор, – вмешался папа, – она сегодня утром взяла и встала – сама.
– Ничего себе! Это фантастика.
На тот момент мне самой казалось это фантастикой. Но сейчас спустя годы, по сей день я не понимаю, чему был шокирован так сильно врач. Он сам говорил, что есть все шансы, что я встану на ноги. Возможно, его шокировал результат: один год и четыре месяца. В то время, как есть и те, кто сидит на инвалидной коляске несколько лет – имея при этом потрясающие анализы и все.
– Ну раз вы уже ходите, то это просто чудесно и прекрасно. Сдайте ещё анализы, чтобы мы могли убедиться, что с твоим здоровьем Нармин, абсолютно все хорошо. И после, я надеюсь, мы с вами уже не увидимся в стенах этой больницы, – он мило улыбнулся. – А где—нибудь в другом месте, с радостью.
«Простой армянский намек, причем прямой. Хоть прикрыл бы его чем—нибудь…» – думала я и на моем лице появилась широкая улыбка, вызванная моими собственными мыслями.
– Да, конечно, – согласился папа.
– С радостью, – поддержала отца.
Сдав все анализы и попрощавшись со всеми, мы направлялись в папина любимую машину.
– Ну, что? – сев в машину произнес папа. – Поехали праздновать!
– Куда? – удивленно спросила я.
– В твое любимое кафе – мороженое.
– Пап, мне тогда было десять, а сейчас мне уже шестнадцать через два дня.
– Хорошо, куда тогда?
– Ну, вообще—то, от кафе мороженного я не отказывалась.
– Но ты…
– Я, – перебила отца, – сказала, что мне тогда было десять, но я не говорила, что не хочу туда ехать или, что не хочу мороженого. – Довольная, скрестила руки на груди. Папа засмеялся и завел машину в направлении вкуса моего детства. Я не была здесь уже год. Это было наше семейное кафе, которое мы посещали все вместе, тогда ещё полной семьей. Но заходя туда, я не чувствовала боли, обиды, сожаления, что очень удивило меня. На моей душе был покой, умиротворение и счастье за моих родных, которых нет и, которые есть. Я не знаю, как это описать или объяснить, но это как-то так.
«Поздравляю Нарминэ, ты сошла с ума!» – обращалась сама к себе.
Я очень радовалась порой, что никто не умеет читать мысли, иначе за свои мысли я бы очень покраснела – краснее помидора, если бы кто—нибудь умел их читать. Но мечта уметь читать чужие мысли – останется со мной до конца и попадает в список не сбываемых желаний. Папа заказал мне две большие порции мороженого, а сам взял себе кофе и одну маленькую порцию.
– Почему только одна порция?
– Ты знаешь, что я не очень люблю сладкое. Это ты у меня, сладкоежка, вся в Майрик.
– Да, – с некой грустью согласилась я.
Мне безумно не хватало мамы, очень. Но у меня был отец, который пытался заменить мне её и у него это шикарно получилось. Но забота матери это все равно другое… Но нужно ценить и одного родителя и двух, не важно сколько их, главное, что они есть.
– Пап, – долго думая, я все-таки решила спросить. – А… ты прочитал тот дневник, который я тебе дала? – подняла свой взгляд и встретила с медовыми глазами отца.
– Нет им луйснес, ещё нет. А там что-то важное?
– Да нет, я просто поинтересовалась… – пауза. – Только дяде не показывай и спрячь от него, – напомнила вновь.
– Да, я помню. Он у меня всегда с собой, прочитаю, как-нибудь.
– Хорошо, – согласилась я и какая-то тревога повисла на моем сердце, какой не было минутами ранее. Тяжесть сердца сразу же показалась на моем настроении и мороженого уже не хотелось, как и находиться здесь.
– Поехали домой? – спросил папа, словно читая мои мысли.
– Поехали, – соглашаюсь я и мы уходим из кафе.
В машине мы ехали молча, тишину между нами нарушали лишь странные звуки исходящие с нашей машины и радио, которое нашел папа.
– Ты иди, – папа остановил машину возле дома. – А я поеду на работу.
– Хорошо папуль, – согласилась я и поцеловала папу в щечку. После, чего открыв дверь машины ушла. Когда машина отца отъезжала, я помахала ему ракой, как делала в детстве.
– Нармин, – позвал меня Мустафа. Я не стала поворачиваться в его сторону, проигнорировав парня, я пошла в сторону своего подъезда. – Нарминэ, стой! – окликнул он меня вновь, но я продолжала делать вид, что не слышу и не вижу его. После того, как я узнала, что он спал с моей двоюродной сестрой – он стал мне мерзк и противен.
– На погоди ты! – хватает меня за руку и поворачивает к себе.
– Отпусти, – сквозь зубы произношу я. Но он только усиливает хватку и притягивает к себе. – Отпусти… – вновь произношу я сквозь зубы, но чуть строже и громче.
– А вот и не отпущу, пока не скажешь в чем дело. – Он ищет мой взгляд, хочет, чтобы я посмотрела на него, но я смотрю в сторону, куда угодно, лишь бы не смотреть на него или в его серые глаза.
– Что именно ты хочешь знать? – равнодушно спрашиваю я.
– Не притворяйся, что не знаешь! – подняв голос и крепче сжимая запястье произносит он. – И посмотри мне в глаза, я с тобой разговариваю!
– Я не обязана смотреть на тебя, я свободный человек и имею право смотреть куда угодно.
– Поэтому, как свободный человек можешь свободно смотреть на меня, – он хватает мою голову левой рукой и силой поворачивает в свою сторону. Мы встречаемся взглядами. – А теперь, можешь рассказать почему ты избегала и избегаешь меня? Или встала на ноги и я тебе уже не нужен?