Марика Моловская
Повесть о армянской мусульманке
– Привет, – поздоровалась я с девушкой, чье лицо скрывала черная мантия паранджи, показывая чужому взору лишь темные, как смоль очи. Обычно она здоровалась со мной, а тут я. Я не знаю, почему я здороваюсь с ней спустя столько времени, и нет, мое отношение к ней неизменно. Но, что-то подсказало мне, что я должна это сделать. Было какое-то непонятное предчувствие, что этот разговор должен состояться, и он даст свой плод.
– Здравствуй, – тихо поздоровалась она. Её голос дрожал из-за страха.
– Не бойся, – произношу я. – Тебе нечего бояться, я не смогу причинить тебе вреда. Скорее ты причинишь мне, нежели я.
– Нармин, я не хотела, я…
– Не надо, Айлин! – строго произношу я, выговаривая каждое слово. – Что сделано, то сделано. Теперь уже ничего не изменить и не исправить, а пустыми словами жизнь умерших не вернуть. Черные глаза девушки опустились, смотря на свои ноги.
«Интересно, а почему она покрытая? – задумалась я. – А, наверное, ожоги скрывает».
– Нарминэ, ты обязана выслушать меня. – Айлин перегородила мне путь, не желая дать мне уйти. Что я и планировала сделать. – Послушай меня…
– Я не собираюсь слушать тебя, – перебила её. – Пропусти!
– Нарми, я очень сожалею о том, что произошло с Лилит. Я говорила Карине, что не нужно мстить, что это может привести к ужасным последствиям, – тараторила девушка. – Но она не слушала меня.
– Каринэ больше нет, – сухо произнесла я. В глазах девушки я увидела некую боль, неподатливую и не наигранную. А настоящую боль.
– Я знаю, – тихо произнесла она. Опустив голову вниз, Айлин отвернулась от меня и прошла вперед. Я смотрела ей вслед. Она не обернулась и не произнесла ни слова, просто шла. А пока я прожигала ей спину взглядом. Глубоко вздохнув, я направилась домой. Но почему-то мне захотелось повернуть и поехать домой к дяде. С трудом преодолев ужасные ступени нашего подъезда, я наконец-то добралась до второго этажа. Ключи лежали, там же, где я оставила их пару месяцами ранее. Открыв дверь, я прошла в коридор и направилась прямо в комнату Карины. В прошлый раз, я не заходила к старшей из сестер. Но сейчас, меня словно кто-то вел, и я направлялась по невидимой ниточке, ведущей в её комнату. Пройдя к бирюзовой кровати и такого же цвета тумбочке, я открыла первую полку. Там лежали разные записные книжечки и сладости.
– Прости Карине, но тебе это мало пригодится, – я взяла одну шоколадку и, поедая её, начала рассматривать блокноты. Некоторые из них были номерной книжкой, а какие-то имели просто заметки дел или пометки для учебы, а так же записаны даты дней рождения и лишь одна розовая книжечка была самой длинной и лежала в самом конце. Чтобы никто не заметил, поверх неё были уложены плитки шоколада и конфеты в большом количестве. Я взяла её и, оттянув розовую резинку в сторону, раскрыла. Первое, что мне бросилось в глаза это то, что на белом листе бумаги писалось лишь красной и черной ручкой и это на одном листе. Пролистав страницы, я заметила, что это было везде. Сверху писалось черной ручкой, а снизу красной. Начинаю вновь слышать стук собственного сердца. Про себя произношу слова молитвы во время тревоги и начинаю вчитываться в нижнюю строчку:
«Её тончайшие пальцы скользили по моему телу, заставляяя покрыться его приятными мурашками. Её аромат жасмина витает в комнате, даруя мне ещё большее расслабление. Ни один мужчина не может любить так, как любит она. Пухлые губы вкуса клубники прикасаются к моим, и я могу вдоволь насытиться ими…»
– Что ты делаешь? – слышу голос позади себя, отчего вздрагиваю из-за неожиданности. Захлопываю дневник и кладу справа от себя, желая скрыть находку.
– А ты что здесь делаешь? – оборачиваюсь на не вовремя прибывшего собеседника.
– Дверь была открыта, – объясняется он и его карие глаза блуждают по моему лицу. – И я подумал, может вор…
– Какой вор? Здесь все знают друг друга и если и, крадут, то у своих же, – умолкаю, а после добавляю: – Но открыто.
Он засмеялся, оголив свои белоснежные, прямые зубы. Его лицо озаряет прекрасная щетина, которая уже близка к красивой бороде.
– Понятно, – говорит он и начинает осматривать комнату. – А кто тут живет?
– Это комната моей двоюродной сестры – Карины.
– Красивая комнатка.
– Да… – тихо и с грустью произношу я, себе под нос.
– А ты почему грустная?
«Все-таки услышал…» – думаю я, и некая ухмылка озаряет мое лицо.
– Карина умерла… – тихо произношу я, подбирая слова. – В тот же день, что и её брат…
– Ой, – произносит он и по его лицу видно смятение. – Прости, я… Я не знал.
– Ничего, – отвечаю спокойным тоном, а внутри бушует ураган. Отворачиваюсь и складываю блокноты обратно в тумбочку. Беру сладости и кладу их свою сумочку, туда же запихиваю дневник.
– Ты не поможешь мне? – оборачиваясь, задаю вопрос гостю. – Помоги спуститься вниз, пожалуйста.
– Да, конечно, – с улыбкой до ушей отвечает он. Закрыв дверь квартиры, я кладу ключи к себе в сумку.
«Надо будет сказать дяде, чтобы поменял их местонахождения».
– А как тебя зовут? – спуская по лестнице, интересуется он.
– Нармина, а тебя?
– Мустафа.
– Ты армянин? – услышав странное имя, задаю вопрос я.
– Нет, араб.
– А-а-а, – тихо произношу я. – Понятно.
«Значит, мне точно нужно держаться подальше от него».
– Ты христианка? – вдруг спрашивает он.
– Да, – мигом отвечаю я. – Христианской Апостолической церкви.
– Круто.
– А ты?
– Я мусульманин – джабарит из суннитского течения⁴.
– Не знала, что у вас есть подразделения, как у нас.
– Они есть у многих наций и религий, – он поправил черную толстовку и накинул капюшон на голову. – Ещё увидимся Нарминэ. – Он ушел, оставив меня одну.
Солнце начинало заходить за горизонт. Сидя перед фикусом у окна, я вспомнила о дневнике спустя три дня и решила продолжить чтение уже без спешки. Я могла начать чтение с самого начала, но мне захотелось продолжить оттуда, где я остановилась. Пробегаю по строчкам и, находя нужный отрывок, продолжаю чтение:
«…Ни один мужчина не может любить так, как любит она. Пухлые губы вкуса клубники прикасаются к моим, и я могу вдоволь ощутить их тепло и нежность. Когда-то в пятнадцать лет я беспамятно влюбилась, но мое сердце было разбито. Он был влюблен в эту чернушку Нарминэ и признался мне в этом. В тот день я еще больше возненавидела двоюродную сестру. Я сидела на синем и мягком диване у Айлин, она успокаивала меня. Обняла и прижала к себе, поглаживая по спине. Не знаю, что нашло на нас тогда, но это было чудесно. Я оторвалась от плеча девушки и посмотрела ей в нежное личико. Её рука продолжала покоиться на моем предплечье. Наши взгляды были устремлены друг в друга, медленно и осторожно, мы тянулись друг к другу. Эта связь – связавшая нас невидимой ниточкой, была между нами давно и мы не могли больше отрицать этого. Наши губы сплелись в нежном поцелуе. В него мы вложили всю страсть, боль, любовь и нежность. Две девушки с поломанной жизнью и обиженные судьбой, нашли упоение друг в друге. Её нежные руки бродили по моему телу, принося невероятное блаженство. Мы провели три часа в объятьях, ласках и любви к друг другу…» – Захлопываю дневник и отбрасываю на подоконник.
«Меня сейчас стошнит», – подсказывает разум и начинается жжение в горле, чувствую, как подступает какая-то жижа. Быстро сглатываю и пытаюсь на коляске, как можно быстрее направиться в ванную. Тело сжимается. Ужасный звук – меня рвет. Последующий час меня очень сильно тошнило.
– Им луйснес, – слышу голос папы, который вернулся из магазина. – Все хорошо?
Отрываюсь от унитаза, желая прикрыть дверь, но только приподнимаюсь от него, как припадаю вновь. Нечего не слышу и не сразу замечаю, как отец придерживает мои волосы и гладит по спине.
– Что с тобой? – спрашивает он.
– Ничего – после долгой рвоты произношу я.
«Он не должен ничего знать. Я сама решу проблему, не хватает только, чтобы он ещё волновался». – Решаю для себя и пытаюсь приподняться, чувствуя, что жжение прошло. Смотрю на папу, но не вижу его – перед глазами все плывет. Моргаю и жмурюсь, открываю глаза, и зрение становится чуть лучше. Папа двигает меня к раковине и открывает кран. Холодная вода – касается моего лица теплой и пухлой рукой отца.
– Тебе плохо? – спрашивает он. Мотаю головой, отрицая.
– Голова болит или живот? – Вновь мотаю головой. – Что-нибудь болит?
Опять мотаю головой.
– А что тогда? Хочешь, в больницу поедем?
– Нет, пап, – тихо произношу я, – все хорошо. Просто книгу читала, и там убийство очень подробно было описано, что начало тошнить…
– Опять читаешь, представляя полностью сюжет? – папа привстал и пристально посмотрел на меня. Мой взгляд был опущен, мне было безумно стыдно врать отцу.
– Ну, хотя бы ты уже хоть что-то читаешь, – подытожил отец, скорее убеждая себя, чем говоря мне. – Это уже хорошо.
Я кивнула.
– Давай умывайся, и пойдем, будем готовить.
– Но как? – удивилась, а папа остановился в дверях. – Я же в коляске.
– Это не значит, что мы не можем вместе приготовить обед, – он улыбнулся и прошел в коридор за пакетами с продуктами.
Улыбка папы была очень заразительной. Каждый раз, когда он улыбался, на его лице появлялись милые ямочки. Именно таким я запомнила его на всю жизнь – круглолицым, с прекрасной улыбкой и двумя ямочками. Он был очень добрым человеком, всегда был за справедливость.
– Пап, – зайдя на кухню, сказала я. – Я должна была Пашоту, однокласснику, тетрадь отдать по истории, я сейчас быстро отдам и вернусь.
– А где вы с ним встречаетесь? – папа отложил яблоки, которые он доставал с целлофана.
– Здесь, у фонтана.
– Хорошо, иди, но только поторопись.
– Конечно пап.
Солнце продолжает поверхностно освещать улицы города, давая понять, что скоро оно уступит время ночи. Смотрю на часы: семь часов тридцать четыре минуты. Направляюсь в сторону дома Айлин, стараясь как можно быстрее это сделать на инвалидной коляске.
– О, привет, – слышу голос Мустафы, – армянская куколка.
Не отвечаю ничего и не обращая на него внимания еду дальше. Игнорируя мое поведение, он догоняет меня.
– Куда ты так спешишь?
– Спешу морду одной шавке набить, – сквозь зубы процеживаю я. Мустафа, шокированный такой реакцией, останавливается и смотрит мне вслед, разинув рот.
– Это кому же так не повезло? – подбегает.
– Айлин, – отвечаю твердо, без эмоций.
– Что она сделала? – все никак не унимался он.
– Помоги мне! – он поднимает меня на лестнице и помогает добрать до её квартиры. Стучим. Дверь открывает девушка в нежно—кремовом платке с открытым лицом.
– Ас'саляму, сестра, – произносит Мустафа. Я смотрю на него, не понимая, что он только что сказал.
– Салам, – отвечает девушка своим нежным и красивым голоском.
«Почему она напоминает мне панду, и почему я хочу её обнять и дружить с ней?» – задаюсь вопросом я.
У неё были большие щеки и милые ямочки. Большие зеленые глаза.
– Айлин дома? – спросил парень, пока я уставилась на одеяние девушки.
– Да, – ответила она и жестом пригласила в дом. – Проходите.
– Заходи, – сказал мне Мустафа и направился к лестнице.
– А ты? – удивленно спрашиваю я.
– Я здесь на лестнице тебя подожду, – говорит он, присаживаясь на ступени. Девушка помогает мне войти.
– Меня зовут Хеда, а тебя?
– Нарминэ, – застенчиво отвечаю я.
– Какое красивое имя.
– Спасибо, и у вас.
– Ты армянка? – интересуется она, ведя меня в гостиную.
– Да, а вы?
– Я кабардинка, – она поворачивает меня к нежно—зеленым диванам. – Сейчас, я позову Айлин и приду, не скучай. – Хеда вышла из гостиной. Я осматриваюсь вокруг и вижу, что диваны новые и появились два красных кресла.
«Интересно, как часто в этом доме меняют мебель?»
В нашем доме, как и в доме у дяди, мебель обновляли по мере её износа.
– Угощайся, – Хеда раскладывала на стеклянный столик печенья и чай со сладостями.
– Спасибо, но не нужно было – я ненадолго.
– Ну что ты, – улыбается.
– А где Айлин? – только задаю вопрос, как вижу её в дверях гостиной. На этот раз на ней были безразмерные брюки синего цвета, такая же блузка и темный платок. Я уставилась на неё. В этот момент мне очень хотелось научиться сжигать людей взглядом. Айлин вздрогнула, холодок прошелся по её коже.
– Я все знаю, – твёрдо говорю я. Мой взгляд даёт понять, что я имею ввиду.
– Нарминэ, я все объясню…
– Ну, попробуй, – складываю руки на груди. Айлин вздыхает.
– Хеда – моя двоюродная сестра, по материнской линии, – она смотрит на зеленоглазую. – И она все знает. Это была я в прошлом, но сейчас я не такая. Я изменилась…
– Слишком много «я», Айлин, не замечаешь? – перебиваю её и нагло смотрю на неё, вкладывая в этот взгляд всю ненависть. – Давай ближе к делу.
– Бес попутал. Раньше я вела разгульный образ жизни, у меня было тяжелое детство и жизнь. Мой отец надругался надо мной, когда мне было четырнадцать лет, а мама умерла от его руки. Мне тогда было пять лет и это произошло у меня на глазах. Мое увлечение мужчинами было мое спасение от чувств… Но Аллах твёрдо наказал меня, доказав, что я должна была искать спасение в Нем, а не в упоении с противоположным полом. Находясь в больнице, я поняла это и прибыла к Нему.
– Аствац, – подправила её я.
– Нет, это у вас Аствац, а у нас, мусульман, – Аллах, – пояснила Хеда.
– Бог один, но каждая религия и язык зовут Его по-своему, – Айлин присела на диван. – Нарминэ, давай начнем всё сначала?
После минутного молчания я посмотрела на неё. Её лицо покрывали ссадины от ожогов, руки были в ужасном состояни, ладони особенно.
– Ты спала с моим дядей, развратила мою двоюродную сестру, когда той было лишь четырнадцать лет, – произносила и осмысливала каждое слово сказанное мной. – И ты хочешь, чтобы я начала дружить с тобой?
– Я понимаю, что ты чувствуешь но…
– Нарминэ, – перебила её Хеда. – Мы все люди и дети Бога, и каждый из нас имеет право на ошибку и заслуживает право на прощение. Всевышний милостив и справедлив, каждому воздается сполна за его ошибки и грехи. Айлин расплатилась за свои грехи – получила ожоги. Каринэ расплатилась за свою ненависть – не выдержала боли и покончила с собой…
– Да простит Аллах ей грехи и примет её в бессмертный мир, – добавила Айлин.
– Твой дядя, – продолжала зеленоглазка, – избивал жену и изменял ей открыто – расплатился за свой грех тем, что потерял все что имел и стал инвалидом.
– И я расплатилась за свою ложь перед отцом и сижу теперь на инвалидной коляске, – сделала заключение.
– Никто из нас не идеален, все мы грешны главное вовремя понять, остановиться и признать свой грех.
___
¹ Хаш – самый популярный армянский суп, готовится из говяжьих ног в течении почти суток. Хаш обычно едят рано утром на завтрак.
² Матнакаш – круглый хлеб из пшеничной муки.
³ Помоги нам, Господь, помоги нам, Спаситель наш, ради великой славы имени Твоего,
Господи, спаси нас и очисти грехи наши ради имени Твоего Святого.
Во здравии сохрани перед Собой уповающийся и надеющийся народ Твой
под сенью святого и пречестного креста Твоего в мире.
Упоси нас от видимых и невидимых врагов.
Удостой с благодарностью Славить Тебя с Отцом и Духом
⁴ Джабари́ты, или джабри́ты (араб. جبرية) – представители одной из первых мировоззренческих исламских школ, которые – в противоположность кадаритам – признавали Аллаха единственным подлинным действователем (фаил хакики), причиной всех происходящих в мире действий, в том числе исходящих от людей.
8. Ислам — мое спасение
Хеда оказалась очень хорошей и порядочной девушкой, вдобавок, очень мудрой и умной. Я была рада тому, что познакомилась с ней. Она очень много рассказывала мне о своей религии, семье, мне было это интересно, и я сама просила её этому. Как говорилось ранее, она была Кабардинка, родители которой растили Айлин, когда та потеряла своих родителей. Девушке тогда было десять лет и до восемнадцати они оберегали её, но после она захотела путешествовать по миру. Поскольку родители Айлин, как и родители Хеды были не бедными, она могла себе это позволить.
– Тогда родители отпустили её в Армению, несмотря на то, что меня не отпускали даже в магазин одну, хоть мы с Айлин почти ровесницы.
– Айлин же азербайджанка, каким образом вы сестры? – недоумевая я, задала вопрос, поставил чашку с чаем на стол.
– Её мама была Кабардинка, а папа Карабахским азербайджанцем. Её родители познакомились, когда её отец был у нас в Кабардино—Болгарии. Ему сразу понравилась тетя Фатулла, а ей тогда было только шестнадцать лет и, уезжая из нашей Родины, он забрал маму Айлин с собой.
– То есть? – не поняла концовки я. – Он что, её украл?
– Ага. – Хеда берет в руки печенье с сахаром и закусывает его с чаем. – Это обычное дело. А у вас, что не крадут?
– Я лично никогда не слышала о таком, – пожала плечами, – и не хотела бы, чтобы меня украли.
– Никто не знает, что будет завтра. На все воля Аллаха.
– Да, на все воля Астваца, – согласилась я, но по—своему.
– А ты не думала, – Хеда замолчала, подбирая слова. —Никогда о смене религии?
– Нет. – Выпучила глаза от удивления.
– Ну, как знаешь, – пожала плечами. – Если что, то я всегда могу помочь тебе принять Ислам.
– Какой в этом смысл? И зачем мне принимать Ислам?
– Аллах – это сила и на все Его воля. Он помогает всем и тебе поможет. Примешь Ислам – получишь бессмертие и душевный покой.
«Душевный покой…» – последние слова Хеды проходили в голове несколько раз. В течение всего дня я вспоминала эти слова, разыскивая в них подвох. Но его не было.
– Здравствуй принцесса. – Мустафа улыбнулся своей широкой улыбкой, что-то странное было в этом парне. Сейчас, годы спустя я жалею, что не прислушивалась к своей интуиции и была так слепа. Но тогда я лишь поздоровалась в ответ. Прошло уже много месяцев со всех этих событий, и наступал мой день рождения через две недели. С Мустафой мы были хорошими друзьями. Он всегда слушал меня, и я была рада, что он со мной рядом, что я знакома с ним. И я даже не боялась того, что нас может кто-то увидеть в парке смеющихся или разговаривающих вместе. Что могут доложить отцу не в лучшей форме, или что хуже дяде, который после ожогов стал безумный деспотом. Он словно снял с меня маску и показал истинное лицо, он оскорблял Айлин последними словами и всех покрытых женщин, девушек и, тех, кто просто носил шорты или юбки чуть выше колена. Он продолжал спать с женщинами за деньги. Я знаю это, потому что не раз бывала свидетелем, как соседи говорили о том, что он избил очередную плюшку (скажем культурнее), после уединения. Это был его стиль: он спал с женщинами, девушками, платил им за это, а после связи избивал. Если его жертва была против, то принуждал.
– Здравствуй, Мустафа, – делаю паузу перед его именем, как делаю всегда. Однажды он сказал мне, что ему кажется, что произнося его имя, я пытаюсь вспомнить его. Я засмеялась. Не знаю почему, но всегда делала такие паузы перед его именем. Привычка.
– Хотел бы я быть для тебя кем-то большим, чем просто Мустафа, – пауза и вздыхает. – Принцесса моя.
– Я не твоя, а папина, – каждый раз говорила ему на его однотипные вздохи.
– Никто не знает, что будет завтра, – он посмотрел на небо, – всему свое время. До завтра принцесса, – бросает мимолётный взгляд на меня и уходит. Смотрю ему вслед, сама не знаю почему.
– Нарминэ! – кричит мне Айлин и подбегает ко мне. – Ты же читала дневник Карины, так вот… – пытается отдышаться, – вот те самые листы, которые были вырваны из дневника. – Айлин протягивает скомканные листы бумаги. Я смотрю на них, ничего не понимая.
– Ты дневник читала? – спрашивает Айлин, заметив мой взгляд.
– Да, читала, но не до конца.
– Вот держи листы бумаги, только спрячь. Прочти её дневник от начала до конца и будь осторожна, береги себя! Когда закончишь читать, расскажи все отцу.
– Но зачем? – все ещё не понимала я.
– Когда прочтешь – узнаешь. Дяде не говори о дневнике и старайся, чтобы он не видел дневника и тем более этих листов. – Девушка в зеленой парандже отошла от меня и подошла к своему подъезду. – И еще, – оборачивается, – будь осторожна с Мустафой. Он далеко не такой хороший, каким кажется.
Придя домой и, захлопнув дверь, так что сама испугалась, в коридор выходит дядя.
– С кем ты общалась там, внизу? – услышав его, я обернулась и вздрогнула, схватившись за сердце.
– Ой, напугал, – смотрел на меня пронизывающим взглядом. – Ты сегодня дома? – задала вопрос, словно очень интересовалась этим и старалась не обращать внимания на его лицо, с каким он смотрел на меня.
– Да, – твердо ответил он.
Я старалась не смотреть на него, он меня безумно пугал. Наклонившись, чтобы снять обувь я чувствовала его взгляд, с каким он проходился по мне словно рентген.
– О, вы уже все дома, – папа вернулся домой, судя по пакетам с магазина. Я вздохнула с облегчением и это, к сожалению заметили.
– Нарминэ, а ты чего вздыхаешь? – спросил дядя, делая лицо, как у следователя желающего поймать нарушителя.
– Устала обувь так снимать, – быстро нашла ответ я, не поднимая головы.
– Им луйснес, – папа сел на корточки. – Давай я тебе помогу.
– Не нужно, я уже все, – быстро постаралась покинуть коридор и покатила к себе в комнату. Достала дневник Каринэ и вложила в него те вырванные листы бумаги, которые передала мне Айлин. Осматривая комнату, я думала, куда бы можно было это спрятать.
«Здесь дядя его точно не найдет», – подумала я, быстро спрятав его в наволочку своей подушки. Действовала, как можно скорее не желая быть пойманной на месте. Перекатываю коляску в сторону окна и смотрю на голубое небо с белоснежными облаками. В этот день ничего интересного не происходило, помимо того, что ночью читая дневник Карины, я услышала, как открывалась дверь и успела положить его себе под спину. Послышался грохот и писк:
– Твою же.... Где же ты спрятала его? – Дядя высказывал свои мысли вслух, но ничего найти так и не смог. Вдруг в комнате стало довольно тихо, я уже было собиралась открыть глаза, но понимала, что звука открывающей двери, то не было ещё. Поэтому, я лишь перевернулась на другой бок, придерживая дневник Каринэ так, чтобы дядя не смог его заметить в случае чего. Послышались тихие шаги, монотонное дыхание, как у убийцы. Стало страшно. Дядя начал аккуратно подходить к моей кровати и ко мне. Его руки начали осторожно прохаживать по моей постели, кровати, матрасу. Он начал трогать мое тело над одеялом, а после поднял его и начал пробегать своими руками по моему телу. Я не выдержала этого, повернулась, его глаза расширились, и он начал отходить в сторону. Я распахнула глаза, и его след в комнате уже простыл, громко хлопнув дверью. Вздохнув со спокойной душой, я включила настольный фонарик, который стоял на тумбочке. Встала с кровати и взяла оттуда книгу «Цветок Пустыни». Легла, укрылась одеялом и положила рядом книгу и начала читать дневник Каринэ с самого начала.
«23.04.2005
Дорогой дневник! Меня зовут Каринэ, но для тебя можно просто Кари, или Карина, как тебе угодно. Мне одиннадцать лет. Я самая старшая дочь у своих родителей и самый старший ребенок в семье. У меня есть младшая сестра Лилит и младший брат Тигран. Лилит очень добрая, доброжелательная и слепая, непонимающая внешнего мира, всей его жестокости и ужаса. Мой брат Тигран – гордость нашей семьи, наш защитник. Так же, у нас есть любимый дядя, который защищает нашу семью от своего родного младшего брата – моего отца. Мой отец властный, строгий и жестокий мужчина, который постоянно бьет маму и изменяет ей. Однажды, я пришла со школы рано и услышала, какие-то звуки из комнаты родителей. Я тихо прошла, дверь была приоткрыта и я смогла увидеть, как какая-то девушка с черными, волосами сидела на нем и прыгала, издавая какие-то звуки. Я сразу поняла, что это мой отец – по его обуви. Я закричала. Девушка прекратила прыгать, папа откинул её в сторону и подбежал ко мне – после чего я впервые увидела мужской член.
– Каринэ! – закричал он. От испуга я отбежала в сторону, но упала о свои развязавшиеся шнурки. Я начала ползти, а он схватил меня за мою длинную косу и поднял мое лицо. Я посмотрела на его глаза, которые были красные, он смотрел на меня безумным взглядом, и мне стало безумно страшно. Это был не мой отец, а какой-то демон. Он потянул меня к своему органу и прижал лицом к нему, крича при этом, чтобы я открыла рот и засунула его себе в рот и начала лизать языком. Он кричал, бил меня по спине ремнем, который снял со штанов.
– Что ты делаешь? Отпусти её! Она же ребенок, – пыталась защитить меня Айлин.
– Заткнись! – ударил. – Вырастит и станет такой же шавкой, как ты.
Он прижал меня ещё сильнее, так что я прямо упиралась носом о его конечность. Его мужской орган был в моем рту, и он вибрировал им – вперед назад. Орган опух и стал ещё сильнее и тверже. А после из него полилась какая-то сладкая гадость, которую он заставил проглотить.
– Глотай, я сказал! – он держал меня за волосы и кричал, – глотай!
Я с трудом проглотила этот ужас, а после… – на странице снизу высохший след слезы, я перевернула дрожащей рукой страницу.
– Отпусти её! Она же твоя дочь, как ты так можешь?
Он вновь ударил её, а после приказал ей уйти и молчать об этом. А иначе, он оторвет ей язык. Отец вышел и, закрыв дверь на ключ, оставил его в замочной скважине. Я поползла к двери и хотела закрыться в своей комнате. из-за слез, я плохо видела и все плыло. Даже сейчас я плачу, вспоминая это все.
Дорогой дневник, мой отец, мой родной папочка, пять дней назад жестоко обошелся со мной и решил меня чести, сзади и спереди. Я кричала, плакала, отбивалась, но он не отпускал меня и бил. Бил, бил до тех пор, пока я не потеряла сознание, и у меня уже не было сил отбиваться от него. Когда я очнулась, он запретил мне говорить об этом, кому-либо.
– Если ты кому—нибудь скажешь об этом, то я убью твою любимую маму у тебя на глазах, а после и тебя. – Это было для меня самым худшим заявлением, поэтому я терпела и терплю все эти унижения. Я очень сильно люблю маму и не хочу, чтобы с ней что-то случилось, поэтому я молчу. Два раза в неделю, он использует меня в своих целях с утра до самого вечера. Я скрываю это всего от родных, и лишь Айлин знает, обо всем происходящем. Лишь она знает и только ей, я могла раскрыть свою душу и теперь тебе, мой дорогой дневник. Потом ещё напишу». – Я перевернула страницу и увидела, что следующая запись была сделана три года спустя. Меня охватил озноб и я начала дрожать, в комнате стало как-то слишком холодно, а под одеялом чересчур жарко. Но, несмотря на это, я продолжала читать:
«08.09.2008
Дорогой дневник, прости, что не писала целых три года. Не было необходимости, несмотря на то, что отец продолжал свое зверское насилие надо мной. Почему зверское? Он начал избивать меня, резать во время половых отношений и оскорблять. Никто из членов семьи не знал о том, что происходило со мной два раза в неделю с утра до вечера, пока их не было дома. Моим спасением была Айлин, которой я могла все рассказать и излить душу. Так же, с недавних пор, мы начали с Айлин проводить восстановительные работы по моему телу. Когда я рассказала ей о том, что теперь ненавижу мужчин и никогда не выйду замуж – эта азербайджанская девочка, показала мне, что любить можно и не так больно, а нежно и страстно. Практически каждый вечер я сбегала к ней, и она проводила «восстановительные работы» над моим телом и душой. Отец бывал у неё, но реже обычного. Конечно, зачем ему она, когда у него есть игрушка дома, в моем лице?
Айлин любила меня, любила по настоящему, как не будет любить никто. Прививала мое тело к ласке, заботе, её нежные губы вкуса клубники прикасались к моему телу, доводя его до мурашек. Доводя мое состояние и органы до невероятного от блаженства, от которого хотелось просто издавать некие стоны наслаждения. А не крики о боли и мольбы о помощи. Она делала то, что не смог бы сделать ни один мужчина…»
– Фу! – первое, что произнесла я вслух, прочитав это предложение. Читать до конца этот ужас я не смогла, поэтому перевернула страницу. Моему удивлению не было предела, когда я увидела, что две страницы абсолютно пусты – в них ничего не написано. Пролистываю дальше и вижу какие-то непонятные рисунки.
«А ты, оказывается, невероятно рисовала, Каринэ», – мысленно обращаюсь к двоюродной сестре, замечая её талант. На листке слева была нарисована наша Армянская Апостолическая церковь – невозможно было отличить от фотографии. И лишь места подтертые ластиком давали понять, что это действительно рисунок, а не фото. Сверху была аккуратная надпись на армянском: «Сурб Астватс, Сурб ев hЗор, Сурб ев Анмаh, вор хачетсар васн мэр»¹. На правом листе было нарисовано гранатовое дерево, означавшее в армянском народе силу, мир, плодородие и веру. Целые истории связаны с гранатом у нашего народа. На последующих страницах она начала вновь писать о Айлин, как та помогала ей справиться со всем, как лечила её душу и о том, как её отец продолжал насилие над ней. Особенно меня удивила следующая пометка, которая была предпоследней:
«Мама знает о том, что отец делает со мной. Она застала нас однажды – вернулась пораньше с работы, заглянув на рынок. Она вошла в комнату, увидела нас и, не сказав не слово вышла. А после, отец позвал её и заставил присоединиться – мы вместе ублажали его. Отец заставляет меня выть от «удовольствия», а не боли, чем громче я кричу, тем меньше боли он причиняет мне – щадит. Дорогой дневник, я невероятно сильно завидую Нармин. из-за неё все мои несчастья, беды и из-за неё отец так поступает со мной. Во время одних из таких издёвок отца, он признался, что был влюблен в покойную жену своего младшего брата – мать Нарминэ. Он любил её, а она предпочла ему его брата – в отместку ей, он женился на её двоюродной сестре по материнской линии. Но мать Нармины все равно игнорировала его и никак не реагировала на его отношения и чувства. Поэтому, он… Я лежала над отцом, его безумный взгляд впился мне в душу, у него был взгляд сумасшедшего. Он говорил, что решил отомстить своей любви и....» – многоточия вместо троеточия, охватили лист до последнего чистого места. Перелистываю страницу, желая узнать, что было дальше, но там новая запись, сделанная за несколько дней до нашего с Лилит дня рождения.
«Айлин бросила меня. Сказала, что если я желаю смерти своей двоюродной сестре, то, что я могу сделать с подругой. Я очень обижена на Айлин! После всего, что между нами было, она так низко предает меня. Ты представляешь?! Ну, ничего, скоро придет конец Нарминэ, на её день рождения я позову её показать природу, но на самом деле это лишь ловушка и предлог. Севак будет водителем, он же и мой сообщник. Он рассказал мне, как с ним поступила Нарминэ – обманула дядю, что Севак употребляет наркотики и бедному родственнику пришлось бежать из их дома. Ведь она пригрозила вызвать милицию!»