Максим Черников
Порномания
Звонок не вовремя
Валера часто звонит, когда мне неудобно, вот и сейчас то же самое. Мне хотелось посмотреть какой-нибудь фильм, что-то романтическое, осеннее. Но он не отстает, интригует, пытается вызвать интерес. Неужели нельзя просто сказать, что и как? Возникает желание сбросить звонок и во что бы то ни стало осуществить свой план, посмотреть ностальгическое кино…
Анна вспоминает отвратительную историю
Да, у меня кружится голова от этого взгляда, и я вспоминаю отвратительную историю, которую мне рассказал один диджей. Я тогда была очень молодая и часто ходила в ночные клубы. Он мне сразу не понравился, этот диджеишка, показался скользким и мерзковатым. Но зато я ему, видимо, приглянулась. Несмотря на холодность с моей стороны, он не отставал. Рассказал, что часто здесь играет – видимо, это была его главная приманка; после этого, наверное, многие девушки снимали трусики в туалете клуба, куда он их отводил. А может, ему было знакомо и другое укромное местечко, где можно отыметь девчонку под звуки техно… Какая романтика!
Этот скользкий диджей словно почувствовал, что мне будет интересно послушать именно это, не интересно даже, но что это меня взволнует и, может быть, возбудит. Я уверена, он хотел меня выебать, причем прямо там, в клубе, в туалете или в какой-нибудь подсобке, он наверняка знал это место как свои пять пальцев… Так вот, он рассказал мне, как его подруги однажды дали деньги двум бомжам за то, чтобы те отсосали друг другу. Какая низость, подумала я, заставлять за деньги и так униженных людей еще больше унижаться… Они небось еще и на видео это снимали! Я отшила его грубо, сказав, что мне не интересны ни его рассказы, ни он сам. Гадко ухмыляясь, скользкий диджей растворился в темноте, а я вздохнула с облегчением. Когда вернулась домой из клуба, онанировала, представляя себе полную мерзости сцену с двумя бомжами, которым заплатили. Я была полна отвращения к самой себе, словно это я их вынудила заниматься этим…
Не знаю, что на меня нашло, просто вспомнилась эта гнусная история с диджеем, а причиной послужил бомж, что стоит вон там, чуть вдалеке, глядит своими водянистыми, детскими глазами и не уходит. До чего же у него волнующий взгляд! Я окликаю его, он подходит, я протягиваю ему сторублевую, он хватает ее и, не сказав ни слова, убегает, словно боится, что я передумаю и заберу. Или потребую от него какой-нибудь гнусной услуги…
Но я могу хорошо контролировать себя. И, хоть порноманка, не принимаю извращений, которые заставляют кого-то страдать или унижают. Исключение – откровенно сказочные истории маркиза де Сада, который столько лет был заперт в тюрьмах, и оттуда, как мог, мстил своим тюремщикам. Все его ужасные сказки – это завуалированное желание отомстить. Но ему удалось показать зло во всей уродливости и порочности, на которую только способен писатель. И разве не прекрасно, что у него была эта милая привычка – бросать розы в грязь? А также кормить возбуждающими конфетами проституток. И, возможно, заниматься любовью со своим лакеем. Наверное, у его лакея были возбуждающие, сильные, округлые бедра как у балетного танцора, он входил в спальню маркиза, покачивая ими, как спелыми грушами. Еще он наверняка носил такие рейтузы, белые и обтягивающие, придающие больший объем формам.
Я еду в грязноватом автобусе с кладбища и, представив сцену с лакеем и маркизом де Садом, возбуждаюсь все сильнее. Вот лакей медленно снимает свои тугие белые рейтузы, и я кончаю, даже не прикасаясь к себе, у меня там очень мокро и липко, лицо вспотело, волосы спутались. Прихожу домой и сразу же иду в ванную – отмыться от этой липкости.
Валера по-прежнему загадочен
Я досадую, негодую и спрашиваю Валеру в нетерпении:
– Ну, ты скажешь мне или нет? Что там меня напрямую касается? Говори скорее! У меня дел полно.
– Я просто увидел… В интернете… Вот… Пересылаю тебе. Хе-хе, ну ты и герой. Звезда, можно сказать! Молодец, хорошо ты ее, хе-хе…
Анна приезжает на похороны родственницы
Только я побывала на могиле у матери, выплакалась, «наговорилась» с ней, как через неделю снова возвращаюсь туда же: внезапно скончалась дальняя родственница. Эти похороны – как дежавю, как мгновение, которое длится и длится. Я помню ее с детских лет. Я была еще девчонкой, она – сильной, уверенной в себе женщиной. Одно время я часто приходила к ней, и мы подолгу беседовали. Мне почему-то не верилось, что она вообще когда-то умрет, настолько она была витальной, даже чрезмерной в своей жизненности. И вот она лежит, совсем не похожая на себя («совсем на себя не похожа» – словно подтверждая мою мысль, уважительно и боязливо шепчутся стоящие вокруг гроба женщины из числа родных и близких подруг, мужчины молчат). Блондинистый локон выбивается из-под траурного платка – знак неожиданной игривости. Да, она была игрива и страстна, очень любила «это дело», как стыдливо говорят люди ее поколения… У нее было много мужчин, она не стеснялась требовать внимания к себе как к женщине, любила наслаждения, не только постельные, но и вкусно поесть. Одним словом, умела жить для себя. Не то что я. На моем месте она бы уж развернулась. А я – рохля, тля, дура с вечными синяками под глазами, тощее привидение… Да к тому же еще porn addict. То бишь, порноманка. Какой позор! Мне почему-то впервые стало стыдно называть себя по-русски, порноманкой, и я называю себя иностранным словом, красивым и точным, но не принадлежащим к моему языку, поэтому не трогающим меня, не задевающим, не ранящим. Мне даже доставляет удовольствие так говорить о себе: porn addict. Как будто это титул, не то, что «порноманка», грязное, отвратительное слово. Липкое, как мои руки, когда я занимаюсь этим.
Да, мне доставляет несказанное удовольствие бичевать себя, стоя в этот ветреный день поздней осени. Неожиданно, когда мы еще на кладбище, хмурый осенний день становится солнечным и теплым, на два часа возвращается бабье лето. Это и есть лучшее подтверждение жизненной силы той, которую мы хороним сегодня. Уже не видно игривого блондинистого локона, все засыпано землей, но память о ней еще жива. Да, она умела жить, она любила жизнь и пользовалась всеми ее благами как могла! Солнце распалило нас всех, нам стало жарко в теплой одежде, мы повеселели и подставляем лица его лучам, словно животные или беззаботные дети. Мы на время забыли о тягостных мыслях, которые непременно сопровождают любые похороны. Мы радуемся, словно по мановению волшебной палочки перенеслись на берег реки в жаркий летний день…
Через некоторое время солнце начинает докучать – человеку никогда не угодить, он ко всему быстро привыкает и так же быстро от всего устает, и все время требует чего-то лучшего. Обрадовавшись ненадолго, мы возвращаемся в осеннюю кладбищенскую реальность с нашего воображаемого берега реки. И даже сейчас, стоя у гроба и размышляя о бренности всего живого, я главным образом думаю о себе и о своей грязной, губительной страсти… И чувствую в воздухе страх смерти – это пожилые родственники, которые хотят жить, жить. Это их страх я так резко ощущаю здесь, на кладбище, в этот неожиданно теплый и солнечный осенний день. Все мы, наверное, хотим быть в другом, более приятном месте, а не стоять здесь и пялиться на мертвеца… Ах, нет, не все! По крайней мере, здесь есть один человек, и он благодарен этой женщине, которая брала от жизни все, он благодарен ей за то, что она вытащила его из унылого и затхлого мирка… Этот человек – я. Да, это я благодарна ей за то, что она хоть на пару-тройку часов выдернула меня из болота порномании и снова привела сюда, в это грустное место, где я была всего неделю назад, чтобы напомнить, чтобы сказать «Memento mori!». Чтобы показать свой игривый блондинистый локон и прикрикнуть, как она умела: «А ну, прекрати немедленно и не дури!» Ах, как мне нужен этот окрик, эта ее железная воля и диктаторские замашки! Как бы я хотела, чтобы меня кто-нибудь выпорол, хотя бы словесно, а лучше физически, вправил бы мне мозги. Как мне это нужно сейчас! И вот, стоя у ее могилы, я слышу, как она прикрикивает на меня: «А ну, прекрати эти глупости, ишь, чего выдумала! Жизнь не для этого дана!»
М понимает причину загадочности Валеры
Я ничего не понимаю, меня раздражает его восхищенный и в то же время издевательский тон. Я бросаю мобильный телефон на диван и лезу в интернет, в электронную почту, открывать письмо от него. Там ссылка на какой-то не известный мне сайт. Я нажимаю кнопку. Ссылка загружается. Это обычное «хоум-видео», то есть домашнее порно. Приглядевшись, я узнаю в девушке ту, которую я трахал в ванной, Незнакомку. В парне – себя. Мой лоб покрывается потом. Кто мог это снять и выложить в сеть? Я хочу позвонить Валере, но передумываю.
Анна мечтает об аскетизме
Я жажду аскезы, хочу стать как те монахи, святые и апостолы, что жили в пустыне и проповедовали зверям и птицам… Подумываю, не нанять ли мне помощника, который будет выдавать мне деньги маленькими порциями, только «на прожить». Я хочу полюбить бедность и себя в бедности. По этому поводу я даже вспоминаю свою старую игру, в которую играла в детстве: в ней я пряталась на кухне, пила воду и ела черствый хлеб. Однажды меня застал за этим занятием мой дядя. Я говорю «застал», словно это что-то постыдное – сидеть в темноте с черствым хлебом и водой. Словно это была не вода и хлеб, а, например, я трогала себя там, между ног, как делают многие дети. Наступил вечер, я сидела в вязком полумраке, в окно светило садящееся за горизонт алое солнце. Мне казалось, что это не солнце, а кто-то живой – может быть, взрослый мужчина с нервными, тонкими, усталыми руками, в декадентской позе и с закатившимися глазами, эдакий собирательный образ из французских романов XIX века. Я пила кипяченую воду из чашки с рисунком, не помню уже каким. И ела кислый несвежий хлеб, обветренный и затвердевший.
Когда дядя зашел на нашу маленькую кухню, он немного испугался. Он думал, что сможет побыть здесь один. Он никогда не был любителем сборищ, быстро уставал от них, норовил спрятаться или сбежать домой. Увидев меня здесь, на табуретке, прижавшейся спиной к стене, с чашкой и маленьким куском черного хлеба, он удивился. Спросил: что такое? Я не могла ничего ответить. Он спросил еще раз: «Что, прячешься?» Словно я была виновата, что невольно раскрыла и его тайну, а то будто бы никто не знал, каков он! И какова я, странный ребенок, прячущийся от людей, играющий в свои тайные игры часами. Ребенок, любующийся на закат и мечтающий о жизни аскета. Из кухни я слышала голос отца – обожаемого отца – который что-то рассказывал восторженной публике. Отца, к которому я подчас боялась приблизиться. Он никогда не был расположен к нежностям, а мне так хотелось от него внимания. Поцелуй или хотя бы гладящий жест – как гладят собак или кошек – чтобы он так же провел сильной волосатой рукой по моим жидким волосикам неопределенного цвета… Дядя постоял еще несколько секунд около меня, потом подошел и посмотрел в окно, на сумерки, на алое солнце, которое через минуту-другую должно было исчезнуть. «Может, тебе свет включить?» Я не хотела никакого света, от него будет резать в глазах и вся магия исчезнет, мне нравилось сидеть в сумерках. Я покачала головой и подумала: «Нет, не надо, лучше уйди». И он ушел неохотно, обратно к тому шуму, от которого сбежал. Я понимала дядю, понимала, что ему было некомфортно там, в той многоголосой компании, где царил папа. Но я и злилась на него, потому что удел взрослых – так я тогда думала – сидеть за шумным столом, а не прятаться в сумерках, как мечтательные дети.
Неожиданно, в темноте своего выключенного монитора, я вижу двух девочек, выглядящих почти одинаково. Одной 8 лет и она сидит в полумраке кухни с коркой черствого хлеба и чашкой кипяченой воды. Второй девочке на двадцать с лишним лет больше, но она все равно девочка, пусть не такая маленькая, ведь у нее на лобке торчит пучок жестких волос, острые собачьи груди тоже торчат и немного трясутся… Эта старая девочка тоже мечтает отрешиться от всего, стать аскетом, но ей сложнее, так как она в аду, в преисподней, наполненной мониторами, кабелями, проводами и прочими механизмами. Первая девочка как сидела, так и сидит на кухне со своей водой и коркой, а вторая девочка идет по темному лесу, ей надо пройти его до конца, на ней легкое платье, ей скоро станет холодно. Первая девочка кидает теплое красное пальто второй девочке, она подхватывает его, надевает и идет дальше, вглубь леса.
Очнувшись от этого сна, я тру глаза и пытаюсь понять, правда ли я сошла с ума или это просто кратковременное помешательство. Наверное, мне надо хорошенько поспать.
М обсуждает вопросы анонимности с Валерой
– Ты только это… Ну, никому не показывай больше это видео, ладно?
– Да ну что ты! Я же твой друг!
Мы сидим все в том же кафе на Лубянке и обсуждаем случай с видеоклипом, который он мне недавно прислал. Валере неловко, мне тоже, как будто он узнал что-то, что я не хотел открывать.
– Ты, это, не дрейфь насчет того видео… Может, это она, сучка, сняла его как-то и слила в сеть?
Валера старается меня подбодрить, но мне наплевать, кто за этим стоит. Я и без него уже понял, что где-то за зеркалом в ванной у моей Незнакомки была спрятана маленькая видеокамера. Именно оттуда велась съемка, она смотрела прямо в нее несколько раз. Вот шпионка! Найти бы ее. Но я не могу до нее дозвониться уже который день, словно она чувствует, что именно я скажу, возьми она трубку. Наведаться бы к ней в гости! Я нигде не сохранил ее адрес, она продиктовала мне его во время первого звонка, я записал название улицы и номер дома и квартиры на клочке бумаги, который не могу найти. Второй раз, когда я звонил ей, она также продиктовала адрес, я сказал его таксисту, он запомнил, а я нет. Конечно, я могу попробовать найти ее дом по памяти, хотя не уверен, что у меня это получится. Доев свое мясо по-французски, Валера оживляется:
– А хорошо ты ее делал! Горячая она телка, да?
– Горячая, – признаюсь я и краснею, вспомнив полосы на ее теле. У меня встает от этого воспоминания, в нос ударяет запах травы и ощущение улиточьей слизи, кровь приливает к лицу, член пульсирует. На миг я как будто отключаюсь…
Анна занимается самобичеванием и доходит до высшей точки отчаяния
С приходом зимы ситуация еще больше ухудшается. Я проваливаюсь еще глубже в порноманию. Я думала, что достигла дна, но нет, это была лишь половина той глубины, на которую я погрузилась сейчас.
Пора дать новые примеры моей порномании, а то как-то голословно получается. Я, кажется, рассказывала вам про тот клип без звука, который заставил меня вспомнить фильмы Уорхола и который совершенно очаровал меня. Но это было давно, все уже успело поменяться, теперь в экстаз меня приводит совсем другое.
Мои новые фавориты – совсем молодая парочка, возможно, несовершеннолетние. Они регулярно сливают свои видео в известную всем соцсеть, и так понятно какую, даже не буду ее называть. Но я туда не хожу, я качаю их с торрент-трекера, существующего исключительно для порноманов. Я не знаю почему, но их манера заниматься сексом, вялая, неторопливая и как бы неохотная, как у панд в зоопарке, очень меня возбуждает. В ней столько томности. А еще меня подкупает то, что они не играют, а просто живут на экране, не притворяются. Так мне кажется, по крайней мере.
Интересно, сколько им лет? Пятнадцать, восемнадцать, двадцать три? И вообще, кто они, чем занимаются помимо этого? Я ничего не знаю про них, они для меня – лишь изображения, голограммы на экране, в которых я вижу призраки реально существующих тел. Кончив в очередной раз от их «панда-порно», я вдруг задумываюсь, сколько еще людей помимо меня смотрит эти видео и так же кончает… Возможно, их тысячи, а может, миллионы. Они такие же виртуальные дрочеры, такие же закомплексованные онанисты, как я. Ничто нас не спасет, ничто. Мне хочется плакать от этой мысли; зачем я так издеваюсь над собой? Не проще ли механически мастурбировать и ни о чем не думать? Но я не такая, мне надо докопаться до истины, довести все до крайности, до предела.
Я закрываю глаза, ложусь на диван и пытаюсь отдыхать, но куда уж там! Мысли несутся галопом, хотя я должна была бы устать, ведь я сидела у монитора часа три, не меньше. И вот я лежу на своем диване и риторически спрашиваю, сколько на свете таких как я, сидящих у монитора и часами наблюдающих за этими сплетающимися телами? И почему, почему до сих пор не придумали капсулу с иммунитетом от этого? Как только бы я начинала смотреть порнуху, вещество внутри меня начинало бы бунтовать, мне бы резко становилось плохо. И, как те обезьяны из опытов, которых отучили хватать бананы в клетке (как только они подходили к ним, била мощная струя из брандспойта), или те крысы, которых било током, если они приближались к миске с едой, я бы отскакивала от монитора.
Итак, чем я занимаюсь в эти зимние дни? Смотрю видео моих «панд», мастурбирую минимум по пять раз в сутки, а когда не мастурбирую, глажу себя там, возбуждаю нежно, не так агрессивно, как при мастурбации. Во время этих нежных ласк мой разум блуждает по узким коридорам, в которых застыли тела, притворяющиеся статуями, но стоит мне бросить на них взгляд, как они принимают возбуждающие позы.
Между тем я стремительно теряю интерес к другим людям и к моим когда-то любимым занятиям – чтению, просмотру фильмов, музыке и вообще к искусству. Я уже забыла, где лежит мой мобильный телефон – я не слышала его довольно долго, наверняка он давно уже разрядился. Я не выхожу из дома третью неделю, даже в магазин не хожу, мне привозят все что нужно из службы доставки. Для заказов я пользуюсь стационарным телефоном в квартире.
Я снова вспоминаю себя девочкой, сидящей с кружкой теплой кипяченой воды, с корочкой хлеба, в темноте, мечтающей, фантазирующей, рассказывающей сама себе какие-то сказки… Я перевожу взгляд на себя нынешнюю: круги под глазами, нервные движения, как у наркоманки (меня часто за нее принимают), тяжелый, пронзительный взгляд. Я стою у зеркала и рыдаю, мне кажется, что мои слезы не кончатся никогда. Я бы включила что-нибудь траурное, например, реквием по самой себе и своим прекрасным начинаниям, которые пошли прахом. Но мне не хватает силы воли, я знаю, что мне будет еще тяжелее от этого. Я с тоской смотрю на погасший монитор ноутбука, слезы безмолвно текут из моих глаз, круги под ними становятся совсем черными, набухшими и огромными, мне тяжело смотреть на себя в таком состоянии, но я все равно смотрю. Мне кажется, что еще секунда – и я рухну в изнеможении…
***
И правда, в следующее мгновение Анна теряет сознание и падает на пол.
М удивляет Валеру
На миг я как будто отключаюсь… Придя в себя, понимаю, что кончил только что прямо в штаны. Валера удивленно смотрит на меня, забыв про десерт и открыв рот:
– Эй… Ты чего? Все нормально, а?
– Да, да. Не волнуйся. Давление скачет в последние дни.
– А, понятно. У меня тоже что-то голова болеть стала часто.
– Магнитные бури, видимо.
Анна рассказывает, каково это – достичь самого дна
Могу похвастаться: у меня новый рекорд – я почти месяц смотрю исключительно видеоклипы моих «панд». Ничего более возбуждающего я так и не смогла за это время найти. Я смирилась с этим, как смирилась с тем, что я – порноманка и, возможно, навсегда останусь такой. На волне своей опустошенности я пересматриваю триеровскую «Нимфоманку» и рыдаю, особенно тогда, когда она говорит о себе с гордостью: «Я не sex addict, я нимфоманка! И всегда буду такой, и я люблю себя такой, в отличие от вас…» Это та сцена, когда она приходит в группу анонимных нимфоманок, или сексуальных маньячек. Еще меня трогает сцена, когда нимфоманка находит «свое» дерево, одиноко стоящее на горе… На этом моменте я просто захлебываюсь слезами и не понимаю, что на меня находит. Мне кажется, что это и я тоже – такая же худая, носатая и чокнутая, стою на горе и любуюсь сквозь слезы одиноким, скрюченным деревом.
Мне так хочется забыть об этом, забыть, что у меня есть такой отзывчивый клитор, забыть, что я порноманка, законченная онанистка с крючковатыми старушечьими пальцами! И мне далеко до триеровской нимфоманки – она одержима сексом, а я одержима всего лишь призраком секса, его изображением, которое я вижу на экране. И это гораздо хуже, потому что нимфомания подразумевает хоть какой-то, пусть усеченный, но все же контакт с миром, а порномания – нет. Мне не нужен никто, мне нужно лишь изображение, слабая тень секса, человеческих отношений, которых я так боюсь и в которых потерпела полный крах… В какой-то мере я уже не человек, а существо, нечто, кому не нужен другой живой человек. Мне нужен лишь намек, слабая тень человека и человеческого, которую я вижу на мониторе моего компьютера, всецело подчиняющего меня виртуальности, то есть тому, чего нет, тому, что на самом деле не существует. Я днями не выхожу на улицу и почти не страдаю от этого. Я могу обходиться без общения – в этом я почти сверхчеловек. Мне достаточно виртуальной вселенной, в которой я могу делать что хочу. Например, смотреть порно и онанировать под него – почему бы и нет? Каждому свое. Казалось бы, если я выбрала это сама, по своей воле, и ни к чему больше не стремлюсь, я должна быть счастлива, я должна радоваться жизни, правда? Но я не нахожу себе места, потому что деградирую, даже больше – проваливаюсь в пропасть. Я спокойно смотрю на себя со стороны и наконец понимаю, что достигла того самого дна, о котором так много думала и которого так боялась. Вот оно, мое дно, мой тупик, я чувствую его и не вижу ничего, что могло бы мне помочь. И меня это не особенно пугает. Я просто ставлю себя перед фактом. Никакого отчаяния, все обыденно, словно я ученый, проводящий эксперимент, за которым скоро последует другой.
