Эд Макбейн
Румпельштильцхен

Маршалл снова взглянул на меня, на этот раз взгляд его был оценивающим.

– О да, – заговорил он, обращаясь ко мне, – ведь ваше имя тоже упоминалось в газете. Вы последний видели ее живой.

– Да, – согласился я.

Маршалл опять, более пристально оглядел меня с ног до головы, еще раз кивнул, и очевидно решив, что я вполне гожусь для того, чтобы быть принятым в общий разговор, как ни в чем не бывало продолжал рассказывать, обращаясь к Блуму:

– Они возможно еще даже не знают того, что ее убили, вот я о чем веду речь. Но ведь они все были ее группой, и им следовало бы сообщить.

– Он говорит об их ансамбле, – пояснил для меня Блум.

– «Уит», – добавил Маршалл и снова кивнул, – это группа, с которой она работала в студии. И разве хоть кто-нибудь подумал о том, чтобы разыскать их? Поймите, ведь они были одними из самых близких ей людей. И где они сегодня, когда мы с вами засыпали ее могилу землей? Викки в последний раз сегодня прощалась со всеми теми козлами, но никого из «Уит» здесь не было, они были лишены возможности проводить ее в последний путь. Это не справедливо. Поймите меня, я просто не мог ничего с собой поделать, мне было необходимо хоть что-то сказать.

– Я уверен, что ее ансамбль наверняка знал о случившемся, – мягко заметил Блум. – Вечером в понедельник это сообщение прошло по телевидению.

– Разумеется, все возможно. Если они вообще смотрели телевизор в тот день.

– Но мистер Маршалл, ведь все газеты тоже рассказывали об этом происшествии. И я уверен, что если бы они пожелали появиться здесь, то несомненно, сегодня все они были бы здесь, – Блум немного помолчал, а потом снова обратился к Маршаллу, – А вот вы сами, например, как узнали об этом?

– Из газет.

– Когда?

– Вчера поздно вечером. Сейчас у меня отпуск, а так я работаю в Джорджии, диск-жокеем, веду передачи на радиостанции. В прошлую пятницу я поехал на Рифы, думал поудить рыбу, и до тех пор, пока мне в руки не попала газета с большой статьей о Викки и ее карьере, я вообще не знал ничего о том, что с ней произошло. Вы знаете Рифы?

Речь здесь, разумеется, шла не о наших, практически ничем непримечательных рифах у побережья Калусы, а о Рифах, о той гряде рифов и отмелей, что извивается к западу от южной оконечности полуочтрова Флорида и лениво вползает в Мексиканский залив, это рифы от Ларго до Западного, это то место, где когда-то жил Эрнст Хемингуэй…

– Да, – сказал Блум, – это райское местечко.

– Я взял на время яхту у своего приятеля, он живет в Исламораде. По пути туда я остановился в «Диснейуорлде» – а вы сами бывали когда-нибудь в «Диснейуорлде» в Орландо? – после него я отправился дальше, и затем продолжил свое путешествие по воде.

– А как зовут вашего друга?

– Джерри Купер.

– Это мужчина или женщина?

– Мужчина.

– Итак, вы уехали из Джорджии в минувшие выходные, так?

– Да, одиннадцатого числа, в прошлую пятницу.

– А в Исламораду вы приехали… когда?

– В воскресенье после полудня.

– И там вы тут же пересели на яхту.

– Да. Я вернулся лишь вчера вечером. Мне даже не довелось ничего узнать о том, что Викки снова решила вернуться на сцену. Обо всем этом я узнал позже из газет. Если бы мне только было чуть-чуть пораньше известно об этом, я бы, честное слово, сразу же все бросил и примчался сюда. И к черту этот «Диснейуорлд», к черту Рифы, я бы приехал бы прямо в Калусу, чтобы успеть на премьеру.

– И когда вы приехали сюда?

– Сегодня рано утром. Вскочил вчера вечером в тачку и тут же отправился в путь.

– А остальные парни из ансамбля…

– Группы.

– Ну да… «Уит», – продолжал Блум. – Вы можете сейчас перечислить их по именам?

– Конечно, я ведь их знаю, как самого себя. Джефф Гамильтон – лидер-гитарист, Джорджи Кранц – бас-гитара и Нейл Садовски – ударные.

– И у вас есть какие-нибудь соображения на тот счет, где я могу их разыскать?

– Джефф содержит музыкальную школу в Эль-Дорадо, Арканзас. В основном он сам ведет занятия по классу гитары, но я думаю, что он также дает уроки игры на мандолине и укулеле.^[5]

– А остальные, эти, как их там?..

– Джордж работает настройщиком пианино в Фалмуте на Кейп-Код. У него жена и трое детей. Время от времени он выступает у себя в городе или же в Бостоне, но живут они в основном на те деньги, что ему удается заработать настройкой пианино.

– И наконец, последний. Как его зовут?

– Нейл Садовски, в группе он играл на ударных. Я не знаю, где он обитает в данный момент. Но в последний раз, когда мне довелось с ним разговаривать – это было примерно с полгода назад – он жил в Нью-Йорке.

– Пожалуйста, назовите мне все имена еще раз по буквам, хорошо? – с этими словами Блум вытащил из кармана блокнот. Маршалл продиктовал ему все имена, и Блум записал все к себе в блокнот очень аккуратным и разборчивым почерком.

– А в Калусе вы где остановились? – вновь спросил он у Маршалла.

– Пока еще нигде. Я ведь приехал сюда только сегодня утром.

– Вот моя визитка, – продолжал Блум. – Если вы вдруг припомните что-либо на тот счет, где может находиться этот парень Садовски, то позвоните мне.

– Если я вообще останусь здесь, – сказал Маршалл. – Я не планировал возвращаться обратно раньше следующего понедельника, по после всего, что произошло… – он энергично замотал головой.

– Хотите прервать свой отпуск, да?

– Может быть.

– Да-да, – согласился Блум и понимающе кивнул. – Кошмарный случай. Ну, мне пора, – наконец сказал он. – Пока, Мэттью. Звони, если что.

– Обязательно, – пообещал я.

Блум сделал приветственный жест рукой, улыбнулся на прощание и торопливо зашагал к тому месту на стоянке, где его дожидалась полицейская машина.

– Мистер Хоуп, не могли бы вы уделить мне немного времени? – обратился ко мне Маршалл. – Или вы, наверное, очень спешите?

– Я никуда не спешу, – ответил я.

– Тогда я провожу вас до машины.

Мы двинулись в направлении стоянки. Вокруг завывал ветер.

– Я хотел сппросить вас… – нерешительно проговорил Маршалл и замялся. – Вот в газетах писали о том, что вы регулярно встречались с Викки…

– Ну, это не совсем так.

– Как бы то ни было, – продолжал Маршалл, – это не мое дело. Мне хотелось сказать вам – в свете всего произошедшего – все-таки хорошо сознавать, что в жизни у Викки был еще кто-то, кому она могла доверять. Вы были на премьере?

– Нет, я смог попасть туда не раньше воскресенья.

– «Зеленый уголок», так кажется называется то местечко?

– «Зимний сад».

– Ну и как она пела?

– Не очень.

«Гиа» была все на том же месте, где я припарковал ее, у самой чугунной решетки, уже развернутая в сторону дороги. В штате Флорида при регистрации автомобиля выдается лишь одна табличка с номерным знаком, которую надлежит укреплять сзади. Ежегодно таким образом штату удается сэкономить уйму денег, но в то же время, из-за подобного нововведения место для переднего номера остается пустым. Это место на своем автомобиле я заполнил тем, что укрепил там металлическую табличку с надписью: «Уж лучше быть моряком». Маршалл остановился у моей «Гии», взглянул на эту надпись и сказал:

– А вы ходите на яхте, да?

– Да, – согласился я.

– И я тоже. Я в прямом смысле балдел от той пары дней, что мне удалось провести на воде, – он опять покачал головой, – так значит, в тот вечер она пела ужасно, вы это имели в виду?

– Да, боюсь, что так.

– Ну конечно, в этом и есть вся ее натура. Я сам любил Викки до смерти, но вот голос у нее был такой, какой иногда бывает при сильном насморке, монотонный, навязчивый и чертовски раздражающий. Мне пришлось приложить все свои знания, выложиться на все сто, чтобы заставить его зазвучать, вы ведь понимаете, что я имею в виду? Но зато уж с внешностью у нас проблем не возникало, в то время она была действительно великолепна. На фотографии, что я выбрал для конверта альбома «Безумие» – это был самый первый наш альбом – так вот, я облачил ее в такое красное с блестками платье с вырезами – сверху – почти до талии, а снизу – примерно до середины бедра. У нее была просто потрясающая по красоте своей грудь, и мы показали и ее тоже, как есть почти до самых сосков, и вы уж можете мне поверить, что ноги были тоже никак не хуже, то была захватывающая дух фотография; а фотограф, что снимал Викки, в сороковых и начале пятидесятых годов работал для самого журнала «Лайф». Ведь вы понимаете, мистер Хоуп, мы же пытались продавать в ее лице молодость и секс, ощущение необузданной дикости, и, знаете, наверное, безумия. Викки в том красном платье, с откинутой назад головой, с широкой улыбкой на лице, одна рука на бедре, много-много груди и ног… Мы пытались сделать ее символом того звука, что я создавал в студии, переделывая ее голос. В ход тогда шли все профессиональные хитрости, на какие я был только способен, но в конце концов мне все же удалось сделать так, чтобы «Уит» зазвучали словно это были «Битлз» и «Роллинг Стоунз» в одном лице! И все тогда поддались на этот студийный трюк, и уж поверьте мне, на нас обрушился целый шквал чертовых звонков – телешоу, ночные клубы, Лас Вегас, Нью Йорк, концертные турне, – всем хотелось, чтобы Викки вышла на сцену, но вот в этом-то и была полная безнадега, гарантированный провал. В мгновение ока это стало бы концом певческой карьеры Виктории Миллер, это был бы всеобщий облом, в том числе и конец группы «Уит», и вообще все это стало бы заключительным аккордом того грандиозного и сверкающего праздника, – Маршалл снова покачал головой. Все это было сказано им с таким напором и настолько быстро, что у меня – как ни странно аж дух захватило.

– Бедняжка, – проговорил он. – А что она пела в тот вечер?

– Все старые добрые шлягеры.

– Очень неудачный выбор. А на ней что было?

– Белое платье. – С глубоким вырезом?

– Не слишком.

– Но все равно я готов биться об заклад, что выглядела она просто-таки грандиозно, это так?

– Да, она была красива.

– А критики что думают по этому поводу? Отзывы уже были?

– Был один. Но я еще не успел прочесть…

Маршалл вновь покачал головой.

– И все же ей не следовало бы лезть в это дело, – произнес он. – По крайней мере, не так, как это сделала она. Если уж Викки тогда захотелось снова взяться за старое, то для этого ей было бы достаточно всего-навсего снять трубку телефона и высказать мне все свои пожелания. Я бы ради этого бросил все, я бы тотчас же примчался бы к ней. Но вот так, как она…

– А Викки знала, где вас найти?

– Конечно, знала.

– Значит, все эти годы вы с ней поддерживали отношения?

– Посредством рождественских открыток. Черкали на них коротенькие послания друг другу, типа того, как дела – чем занимаешься, и всего-то.

– Ну а с минувшим Рождеством она вас поздравила?

– А как же, Викки никогда не пропускала ни одного рождественского праздника.

– Но ни словом не обмолвилась о предстоящей премьере?

– Вообще ничего. Я узнал об этом только вчера вечером. О, Господи, если бы я только знал, я бы в ту же минуту оказался бы здесь! Что бы я и пропустил ее премьеру?! После всех лет, что нам пришлось работать вместе?! Ни за что! А она волновалась в тот вечер? Я имею в виду, в тот вечер, когда вы были на ее выступлении?

– Во время самого концерта она вроде бы не показалась мне взволнованной, но вот после, да, кажется, ее что-то тяготило.

– Она не сказала, что именно?

– Нет, пожалуй. Мы разговаривали с ней о том, как все было в тот вечер, обсуждали шоу. Ей почему-то непременно хотелось узнать, не слишком ли шумно было в зале, по-моему, она подозревала…

– Вот оно что, ну да, ведь это может быть признаком провала: публика разговаривает во время выступления… Бедная девочка.

– Я сказал ей, что я лично ничего такого не заметил.

– И правильно, молодец. Спасибо вам за это.

– Кстати, она потом призналась, что именно вы не разрешали ей выступать на концертах перед публикой. Тогда, в прошлом, я имею в виду. Когда вы еще работали вместе.

– Да? И она что, действительно вспоминала обо мне? Прямо так и сказала?

– Да. Она сказала – вообще-то я не помню это дословно, – но она говорила, что-то об Эдди, который не разрешал ей петь «живьем», и когда я спросил, а кто же это такой, собственно говоря, Викки рассказала мне, что вы были ее продюсером на студии «Ригэл».

– Именно им я и был, это уж точно, – согласился Маршалл. – И я думаю, что я был для нее несравненно больше, чем просто продюсер.

– Кем же?

– Наставником, советчиком… – начал перечислять он, но закончить фразу ему так и не удалось.

– Вас наверное очень тяжело вспоминать теперь об этом.

– Да.

– Извините, я не хотел.

Он уныло кивнул, а затем вынул из кармана кожаный портсигар. Сначала мне показалось, что Маршалл раскуривает сигарету – но потом до меня донесся слабый запах витавшего в воздухе дымка.

– Марихуана? – поинтересовался я.

– Немножко «травки», – ответил он, – не желаете «косячок»?

– Нет, благодарю.

– А вы что, не курите?

– Курю.

– И за чем же тогда дело стало? У вас здесь что, гоняют за это, что ли?

– Просто, я бы сказал, не приветствуют, когда подобное раскуривается в общественных местах.

– А кому какое дело? – проговорил Маршалл и пожал плечами. – А вы уверены, что вам не хочется затянуться? У меня в тачке есть еще дюжина таких, так что не беспокойтесь, последнее вы у меня не отбираете.

– Нет, благодарю, – отказался я, – все в порядке.

– Маршалл снова затянулся, выпустил медленную струйку дыма и сказал:

– Вы мне сказали, что она будто была чем-то обеспокоена.

– Да.

– И не сказала чем?

– Нет.

– Вы думаете, что ее кто-нибудь запугивал?

– Я не знаю.

– Ну, она ничего не упоминала о каких-нибудь угрозах?

– Нет.

– Или может быть было какое-нибудь письмо, в котором ей угрожали?

– Ничего. Хотя…

– Что?

– Кто-то все-таки звонил Викки в ту ночь, когда она была убита.

– Кто?

– Я не знаю, на звонки отвечала няня. А звонивший не назвался.

– Но это был все же мужчина?

– Да.

– А что он сказал?

– В общем-то, в первые два раза ничего.

– И сколько раз он позвонил?

– Три. И в самый последний, третий раз, он сказал всего-навсего: «Передай Викки, что я заскочу, чтобы забрать».

– Забрать что?

– Понятия не имею.

– Ну… Викки была должна ему что-нибудь? Деньги там или… ну, я не знаю… за чем еще человек может заскочить, чтобы забрать?

Неожиданно, без какого бы то ни было предупреждения у меня в памяти всплыло имя: «Элисон», и оно в тот же миг слетело у меня с языка, намного раньше, чем я успел осознать это – «Элисон»! – на какое-то мгновение перед моими глазами возник живой образ хорошенькой шестилетней малышки в длинной ночной рубашке, вот она показывает мне свои рисунки, а потом сидит на полу у моих ног, чиркая по бумаге пастельными мелками – Элисон.

– Нет, я так не думаю, – Маршалл отрицательно замотал головой, – так нельзя сказать, что кто-то там заскочит и заберет ребенка. За детьми приходят или…

– Я слышал подобное выражение, – сказал я. – Забрать кого-либо, особенно, когда речь идет о ребенке.

– Вот как… и кто бы мог тогда придти, чтобы забрать Элисон? А Тони Кениг в городе?

– Да, но…

– Он бы не стал заходить за шестилетним ребенком в столь поздний час, не так ли?

– Нет, на него это не похоже.

– А может быть Викки договорилась, чтобы… ну, я не знаю… чтобы у нее что-нибудь забрали. Например, ковер в чистку, пылесос в ремонт, или тостер, или торшер, да мало ли что еще? Кто знает? И может быть это звонил техник из мастерской сервисного обслуживания, чтобы сказать, что он будет проходить или проезжать поблизости и заскочит и к ней тоже, чтобы все это забрать?

– Ночью, да?

– Нет, зачем. На следующий день или еще когда. Может у него была запись звонка на автоответчике, вот он и перезванивал Викки, чтобы известить о том, что он заскочит за той штуковиной, что это там еще может быть?..

– Может и так, – согласился я и взглянул на часы. – Мистер Маршалл… мне пора возвращаться в контору.

– Я уверен, что все так и было.

– Скорее всего, – сказал я. Мы обменялись рукопожатиями. – Что ж, было очень приятно с вами познакомиться, – продолжал я. – До свидания, мистер Маршалл.

– До свидания, мистер Хоуп, – ответил он мне и отрешенно улыбнулся.

На протяжении всего обратного пути я не переставал восхищаться той виртуозностью, с которой Блум задавал вопросы. Он мог сочувственно выслушивать болтовню Маршалла о том, как же все-таки несправедливо обошлись с музыкантами, не сообщив им о похоронах Викки, и тут же вслед за этим, Блум начинал тихо и ненавязчиво выяснять очень важные детали: ему было крайне необходимо установить, кто и где мог находиться в ночь убийства. Например, сам Маршалл, по его собственным словам, был в море районе Рифов на яхте, если верить его рассказу, одолженной у приятеля из Исламорады. Я ни на минуту не усомнился в том, что Блум обязательно постарается разыскать этого приятеля, чтобы лично удостовериться в подлинности информации. Джеф Гамильтон, лидер-гитарист группы, жил в Эль-Дорадо, а Джордж Кранц, бас-гитарист – в Фалмуте, на севере. Исходя из уже имевшегося у меня опыта общения с Блумом, я был уверен, что он наверняка станет звонить в Справочную службу и постарается заполучить их номера телефонов, после чего должны будут состоятся еще по крайней мере еще две обстоятельные беседы. Но вот что касается барабанщика группы, Нейла Садовски, то хоть я и не мог себе вообразить, на какую уловку придется пуститься Блуму, чтобы разыскать его следы в Нью-Йорке, но тем не менее меня все же не покидала уверенность, что уж как-нибудь и с этой задачей он сумеет справиться; я был уверен, что ко времени нашей следующей встречи Блуму удастся разузнать не только адрес, по которому проживает Садовски, но даже и то, ботинки какого размера он носит.

На часах было уже десять-тридцать утра, когда я въехал на автостоянку у здания, где располагалась наша контора, и подрулил к свободному четырехугольнику, помеченному «Мэттью ХОУП», рядом на асфальте было размечено еще одно такое же место («ФРЭНК САММЕРВИЛЬ»). Я отметил про себя, что в одном из свободных мест («ТОЛЬКО ДЛЯ КЛИЕНТОВ») был припаркован уже знакомый мне желтый «мустанг», и в нем за рулем сидела Мелани Симмс. Она читала журнал, но когда я начал заезжать на свое место, она прервала чтение, и к тому времени, как я заглушил двигатель, она уже открыла дверь своей машины. Тыльной стороной ладони она сбросила пряди волос с лица и подождала, пока я выйду наконец из машины.

– Привет, – сказал ей я.

– Я нашла ваш адрес в телефонной книге, – проговорила Мелани и взглянула через плечо назад, словно желая удостовериться, что за нами никто не слеедить. – Я надеялась, что вы приедете прямо сюда.

– Давайте все же войдем в офис, – предложил я.

Мелани Симмс чем-то походила на небольшую птичку. До меня наконец дошло, что первоначально мною была ошибочно принята за страх ее некоторая нервозность в манере общения. Этой девушке не было присуще спокойствие и неторопливая грациозность крупных болотных птиц, что водились в Калусе; напротив, движения ее были быстры, энергичны, и это придавало ей еще больше схожести с маленькой пташкой, готовой в любой момент сорваться с места и улететь; ее головка слегка покачивалась, глазки зорко смотрели по сторонам, а руки все это время мисс Симмс держала плотно прижатыми к туловищу, словно это были ее сложенные крылья. Я заметил, что она нервничает, слегка покусывая нижнюю губу. Неожиданно Мелани снова обернулась назад, и тут уже мне стало ясно, что в данный момент это движении вовсе не имеет никакого отношения к этому ее, как я назвал его про себя, «птичьему синдрому» – она действительно кого-то или чего-то очень боялась.

– Ну что, намерзся? – спросила у меня Синтия, как только мы вошли в приемную.

– А я-то сегодня еще собирался улучить время и выбраться на пляж, – проворчал в ответ я.

– Ха-ха! Звонил Энтони Кениг, просил тебя перезвонить ему. О том же просили мистер Карлайсл из «Трисити» и мистер Лоеб из «Пиерсон, Смит».

– Набери мне сперва Кенига, остальные подождут. Присаживайтесь, пожалуйста, мисс Симмс. Я вернусь через минуту.

– Благодарю вас, – ответила мне Мелани. Она снова оглянулась по сторонам и, подойдя к стоящим напротив стола Синтии кожаным креслам, и очень неловко усевшись в одно из них, Мелани начала устраиваться в нем поудобнее: сперва закинув ногу на ногу, а затем опять опустив ее на пол, и успокоилась она только после того, как удостоверилась, что юбка и полу черного пальто были тщательно расправлены и подобраны. Пока Синтия набирала для меня номер Кенига, я прошел к себе в кабинет. Звонок по селектору раздался несколькими мгновениями спустя.

– Мистер Кениг на третьей линии.

– Спасибо, – сказал я и ткнул пальцем в загоревшуюся кнопку на корпусе аппарата. – Мистер Кениг, – заговорил я, – это Мэттью Хоуп.

– Да, большое спасибо, что вы мне так быстро перезвонили. Ну как, вам удалось хоть что-нибудь узнать?

– Ее адвокату ничего не известно о завещании.

– А кто был ее адвокатом?

– Женщина по имени Дейл О'Брайен. Но даже подобный отрицательный опыт вовсе не может служить основанием к тому, чтобы усомниться в самом факте существования этого документа. Это лишь означает…

– Знаю, это означает то, что просто ее адвокат не имел с ним дела. А полиция ничего подобного не находила? Я имею в виду, в доме у Викки.

– Об этом мне вообще ничего не известно.

– А вы не могли бы расспросить Блума на этот счет? Я бы и сам у него мог поинтересоваться, но все дело в том, что Блум меня просто-напросто выводит из себя.

– Хорошо, попытаюсь при случае.

– И каков же будет следующий шаг? Как мы сможем узнать наверняка, было ли там что-нибудь или нет?

– Если адвокат оформляет завещание, то оригинал остается у него, будучи при этом официально заверенным. Например, наша фирма каждый день просматривает некрологи и сверяет их со списком наших клиентов. Но вот если Викки составляла завещание сама, то это уже совсем другое дело. Но при подобном раскладе ей понадобились бы свидетели; обычно на роль свидетелей в таких делах приглашают друзей или соседей. Так что, если кому-нибудь из них известно о существовании завещания, то возможно он даст об этом знать.

– А может быть и нет. И что тогда?

– А вы случайно не знаете, в каком банке Викки держала счет?

– Нет. А для чего вам это?

– А за тем, что очень многие зачастую хранят завещания в личных депозитных сейфах в банке. Вот это уже может стать причиной некоторых затруднений. В таком случае нам пришлось бы подать прошение через суд, с тем чтобы был назначен временный личный представитель, который и был бы уполномочен открыть личную ячейку вашей бывшей жены. – Вы можете узнать, был ли подобный сейф у Викки или нет?

– Да, я попрошу начать поиски в местных банках.

– А что, если там так ничего и не будет найдено?

– Вот тогда мы и этим и озадачимся, всему свое время. Не стоит так спешить. Если завещание и находится у кого-то, то он должен представить его в суд в течение десяти дней после получения известия о смерти завещателя. Я буду проверять списки. Если уж и тогда ничего не удастся выяснить, то мы с вами и будем ломать голову над нашим последующим шагом.

– Но знаете, – заметил Кениг, – мне все же было бы намного легче, если бы я уже сейчас точно знал, существует ли завещание на самом деле или нет.

– Я вас вполне понимаю.

– Подождите, у меня для вас есть еще кое-что. Основная причина, из-за чего я и звонил вам, состоит в том, чтобы рассказать о нашем с Двейном Миллером разговоре, который состоялся сегодня утром, когда мы с ним вместе ехали в лимузине, – Кениг ненадолго замялся, а потом все же заговорил опять. – Я думаю, что это он убил Викки. Мне кажется, что он убил свою собственную дочь и после этого похитил мою маленькую девочку.

– Мистер Кениг, – попытался было урезонить его я, – будет гораздо лучше, если вы расскажете об этом лично детективу Блуму.

– Вот еще! Да я даже видеть его не желаю. Сидит там, репу чешет и штаны просиживает, да так он никогда не найдет убийцу.

– И все же я думаю…

– Мистер Хоуп, вы мой юрист, и поэтому я именно с вами хочу говорить об этом. Мы ехали с кладбища, – начал рассказывать Кениг, понизив голос. – Сначала должны были отвезти меня – я живу в «Брейквотер Инн», я наверняка уже говорил вам об этом. Так вот, сначала этот старый мудак являл собой само воплощение скорби и страдания. Но затем он вдруг расшумелся и понес что-то насчет того, что Викки совершила большую ошибку. Сказал еще, что он предупреждал ее о том, что с ее стороны это непростительная глупость, что ей все равно ничего и никому не удастся доказать этими ее дурацкими концертами в забегаловке на Стоун-Крэб. Он говорил…

– Мистер Кениг, но каким образом хоть что-нибудь из всего этого может означать, что мистер Миллер…

– Так вы выслушайте меня, – продолжал говорить Кениг. – По мере того, как мы приближались к моему отелю, он заводился все больше и больше. Миллер рассказал мне, что он виделся с Викки вечером в четверг, за сутки до ее премьеры в ресторане. Он сказал, что тогда они с ней очень крепко поругались из-за того, что ею был избран именно такой путь возвращения на сцену, а еще Миллер говорил, что сам он вместо этого пытался уговорить ее наладить отношения с Эдди Маршаллом, где бы тот ни находился, и снова сделать так, чтобы он опять позаботился о ее карьере, точно таким же образом, как он делал это и раньше. Старый козел уговаривал ее, что не подобает-де ей петь в каком-то задрипанном кабаке, и что ее упрямство не принесет ей абсолютно никакого признания, и что вместо того, чтобы быть снова причисленной к звездам той величины, какой она была всегда, и которой она, Викки, могла бы стать вновь, она окажется в одном ряду с другими бездарями из местных. Если, разумеется, она не добьется того, чтобы Эдди вновь над ней поработал.

– И все же я никак не пойму, почему вам кажется, что подобное могло бы вызвать подозрения…

– Он сказал Викки, что если она ослушается, то он отречется от нее.

– Он это сказал?

– Ей-богу.

– Что если у Викки состоится премьера в «Зимнем саду», то он возьмет и отречется от нее?

– И от нее, и от Элисон. От них обеих.

– М-да… и что, там было, что терять?

– Что вы имеете в виду?

– У него есть что-нибудь, что делало бы значимым фактом подобное отречение и лишения всех прав на наследство?

– Только четыре сотни акров апельсиновых плантаций в округе Манакавы, вот. Да плюс еще к тому же с полдюжины с полдюжины мотелей на ТаМайами Трейл, где-то между Калусой и Форт-Майерсом, и только одному Богу известно, что из этого всего он уже успел куда-нибудь заложить. Мистер Хоуп, я хочу сказать вам еще кое-что. До нашей с Викки свадьбы не она зарабатывала на продаже своих записей, а ее отец. Это он сгребал все на свой счет в банке, он единственный изо всех, кто нажил на ней свои миллионы.

– Итак, из всего того, что вы рассказываете мне, если я вас правильно понял, мистер Миллер предупредил свою дочь, что лишит ее прав на наследство…

– Совершенно верно.

– … если ее премьера в «Зимнем саду» состоится, как это и было намечено.

– Именно так.

– Итак, почему все-таки вам показалось, что угроза лишения наслед…

– Потому что он сам потом сказал об этом.

– И что же он такое сказал?

– Речь шла все о том же вечере накануне премьеры Викки, ведь это он сам начал изливать мне душу. И, мистер Хоуп, не сойти мне с этого самого места, если я не смогу прямо сейчас слово в слово повторить вам то, что мне пришлось услышать уже почти у самого своего отеля.

– Мистер Кениг, так что же все-таки это было?

– Вот его слова: «А эта неблагодарная сучка наотрез отказалась. Мне еще тогда следовало бы ее прибить». Он прямо так и сказал, и разрази меня гром, если это было не так.

– И вам кажется..?

– А как иначе можно расценивать такое? Человек говорит, что ему следовало бы еще тогда убить ее, то есть, не откладывая на потом, разве я не прав? Ему было нужно убить ее сразу же, как только она отказалась послушаться его, а не дожидаться, пока премьера в ресторане против его воли все-таки состоится.

– И все же я не думаю, чтобы та фраза однозначно…

– Так, мистер Хоуп, я и объясняю вам, что он имел в виду.

Я немного помолчал.

– Алло? – окликнул меня Кениг.

– Все может быть, – проговорил наконец я. – Большое спасибо за информацию, я обязательно передам все это Блуму.

– Только вот этого не надо. Не говорите ничего этому козлу, все равно он ни фига не разбирается в своей вонючей работе. Лучше всего, мне кажется, обратиться непосредственно в ФБР. Да, точно. Именно так вам и следует поступить, мистер Хоуп.

– Хорошо, я подумаю над этим, – пообещал я.

– Вы только мне дайте знать о своем решении, ладно? Я пробуду в отеле еще часов до двух, может быть до половины третьего.

– Я позвоню, – пообещал я, и мы одновременно положили трубки. Я еще несколько минут сидел, уставившись на телефон, а затем нажал кнопку селектора и попросил Синтию пригласить ко мне мисс Мелани Симмс. Мелани вошла в мой кабинет все той же своей птичьей походкой. Войдя, она сначала остановилась и огляделась по сторонам, затем бросила быстрый взгляд назад, и только убедившись в том, что дверь за ней плотно закрылась, она сделала еще один неуверенный шаг вперед, опять остановилась, и снова двинулась вперед к стоявшему рядом с моим столом креслу для посетителей.

– Извините, что я заставил вас ждать, – сказал я.

– Нет-нет, – запротестовала Мелани, – что вы, все в порядке. Она замолчала, закусив нижнюю губу и осоловело моргая глазами, а потом заговорила снова. – Мистер Хоуп, мне кажется, что я знаю, кто убийца Викки.

Некоторое время мы оба сидели, молча уставившись друг на друга. Мне было очень непривычно обсуждать убийство в стенах своего офиса; и еще более странно было то, что в течение всего каких-то десяти минут мне довелось услышать от двух совершенно разных людей о том, что им известен убийца.

– Вы уже сообщили в полицию? – осторожно поинтересовался я.

– Я не хочу ввязываться в это дело, – сказала Мелани.

– Я думаю, что полиция…

– Мистер Хоуп, – перебила она меня на полуслове, – я знаю, что вы были ее другом, я думаю, что вы им были, но в любом случае, я всем сердцем желаю только одного: чтобы вы сейчас внимательно выслушали все, что я вам хочу рассказать, а затем поступили бы с полученной информацией надлежащим образом. Мой брат говорит, что мне следует держаться подальше от всего этого, просто забыть все, что мне тут как-то довелось услышать, чтобы все оставалось, как есть. Но мистер Хоуп, я всегда очень хорошо относилась к Викки, у нее всегда находилось доброе слово для каждого из нас, кто работал в «Зимнем саду». Я чувствую себя в долгу перед ней, я чувствую, что я просто обязана рассказать обо всем кому-нибудь, кто в отличие от меня сможет сделать хоть что-нибудь.

– Вот поэтому-то вам и следует обратиться с этим в полицию, – заметил я. – Если что-нибудь из ваших свидетельских показаний представляет интерес для следствия – а в последствии и для суда – полиция в любом случае пожелает услышать это непосредственно от вас. Рано или поздно вам все-таки придется…