Эд Макбейн
Румпельштильцхен
– А в последний раз?
– Вы имеете в виду, когда он позвонил?
– Именно.
– Примерно около четверти двенадцатого, как раз незадолго до того, как вы вернулись вдвоем. Вот тогда он и сказал, что заскочит, чтобы забрать.
– А он совсем ничего не сказал о том, что это могло быть? Ну, там, деньги, или безделушка какая-нибудь, или что еще из одежды, или…
– Нет.
– И он не оставил ни своего имени, ни номера телефона, по которому с ним можно было бы связаться?
– Нет. Я его попросила назвать имя, чтобы я могла передать ей то сообщение.
– Шарлен, а какой у него был голос?
– Ну-у… я не знаю…
– Ладно, тогда скажи, как звучал его голос. Какой это тип голоса? Старый или молодой, или…
– Ну-у… я правда не смогу этого сказать. Я имею ввиду, что на слух он мне не показался по-настоящему взрослым. Вот. Я хочу сказать, не таким взрослым, как вы или мой отец.
– Вот оно что…
– Но на мальчика он тоже был не похож. Если это именно то, о чем вы меня спрашиваете.
Где-то в глубине студенческого городка зазвенел громкий звонок. Ученики вбегали в учебный корпус через бордовую дверь. Двери на разных корпусах, на что я сразу же обратил внимание, были выкрашены в разные цвета. Школа эта была для одаренных, но по-видимому, было все-таки немаловажно использовать этот цветовой дверной код, чтобы ученики могли бы с легкостью находить свои аудитории. Мой компаньон Фрэнк по своему неподражаемому обыкновению как-то раз заявил, что здесь, в штате Флорида, школа для одаренных сравнима если только со школой номер 600 в Нью-Йорк Сити. Я не знаю, что это за школа, но подозреваю, что школа 600 предназначена для умственно отсталых детей.
– Мне пора на урок, – сказала Шарлен.
– Постой, еще всего несколько вопросов, – удержал ее я.
– Ну ладно, но только мне правда надо…
– Элисон сильно кашляла вчера вечером?
– Элисон? Нет. И кто только вам сказал такое?
– Ты давала ей никвил, чтобы она уснула?
– Нет. В десять часов я налила ей молока и дала к нему несколько крейкеров. Викки сказала, что Элисон может зажержаться подольше у телевизора и посмотреть ее любимое шоу, но она попросила меня уложить Элли спать, как только программа закончится. Вот я ей и дала сначала молока с крейкерами, а потом уложила в постель.
– Но без никвила?
– Без.
– И кашля никакого тоже не было.
– Совсем никакого.
– А ты не говорила Викки ничего о том, что у Элисон может подняться температура?
– Нет, а почему я должна была ей об этом говорить?
– А ты рассказала ей о всех тех звонках?
– Ну разумеется, конечно.
– Шарлен, – сказал я, – большое тебе спасибо. Тебе лучше поспешить теперь, ведь ты не хочешь, чтобы тебе записали опоздание?
– А что, когда вы учились в школе, вам тоже записывали опоздания? – спросила она, будучи пораженной до такой степени, как будто только что ей довелось узнать, что эта система применялась когда-нибудь во времена Священной Римской Империи.
– Да, – ответил я. – Большое тебе спасибо, Шарлен.
Мне показалось, что она еще не знает о том, что маленькую Элисон похитили. Я посмотрел ей вслед, когда она открыла выкрашенную бордовой краской дверь и вошла в корпус, внутри которого работали кондиционеры. После этого я направился к своей машине, припаркованной неподалеку, размышляя над тем, нужно ли рассказать Моррису Блуму о том, что мне только что удалось узнать об этих загадочных телефонных звонках. Хотя, Блум уже объяснил мне, что это не кино. Поэтому я решил рассказать ему все, что теперь мне было известно.
Он же оказался не слишком-то благодарным.
Прежде всего Блум объяснил мне, что это его задачей является расследование совершенного убийства, не говоря уже о похищении ребенка. И хотя ему, конечно, вполне понятно мое желание выискать что-нибудь такое, что как мне кажется может иметь хоть какое-то отношение к данному расследованию, но тем не менее ему бы крайне не хотелось, чтобы некий любитель (до чего же все это унизительно!) своими самодеятельными поисками ненароком вспугнул бы убийцу, чеего ни в коем случае нельзя было допустить. Он также напомнил мне, что в соответствием с Разделом 1201, подразделом (б) Федерального Законодательного Акта о киднэппинге, при невозможности освобождения жертвы в течение двадцати четырех часов с момента захвата силой или обманом, удержания под охраной, равно как и в случае похищения с целью получения выкупа, имеются все основания к тому, чтобы дальнейшее расследование по делу данного лица перешло в ведение общенационального и международного законодательства, а это означает, что завтра в девять часов утра к расследованию подключится ФБР, потому что тогда уже пройдет ровно двадцать четыре часа, как домработница обнаружила Викторию Миллер мертвой, и она же заявила о пропаже девочки. А до того времени дело это остается в исключительном ведении Депертамента Полиции Калусы, на которое и падет вся тяжесть ответственности, если вдруг, не дай бог, что-нибудь случится с малышкой, а случиться может все, что угодно, не исключая участи, постигшей ее мать.
– Итак, господин советник, – проговорил Блум (и это его «советник» тоже показалось мне крайне оскорбительным, потому что чаще всего в суде адвокаты истца и ответчика употребляли его не иначе, как саркастически), – нам не известно, почему этот человек – если это он был там – забрал с собой ребенка. В большинстве случаев детей похищают с целью получения выкупа, но вряд ли кто станет сначала убивать женщину с тем, чтобы потом все же ожидать от нее выкупа. Нам удалось выяснить у отца убитой, – я рассказываю вам все это, советник, чтобы вам было проще понять мою позицию – его зовут Двейн Миллер, а живет он здесь неподалеку в Манакаве, что бывший муж его дочери в настоящее время проживает в Новом Орлеане и что зовут его Энтони Кениг. И вот мы уже целый день пытаемся связаться с ним, чтобы выяснить, не требовал ли убийца выкупа у него. Вероятнее всего, что убийца выйдет именно на Кенига, если только не решит обратиться с этим же к Двейну Миллеру, что тоже вполне возможно, в таком случае…
– А вы спрашивали Миллера об этом?
– Да, и более того, мы также установили у него в доме нашу аппаратуру, которая позволит нам, в случае если ему действительно позвонят, проследить номер телефона, откуда был сделан звонок. Вы знаете, советник, он ведь понимает, что это вопрос жизни или смерти, и еще он слишком любит свою маленькую внучку, а поэтому ему вовсе не хочется, чтобы с ней что-нибудь случилось, а потому он не рассказывает об этом никому, не делится своим горем даже с самыми близкими друзьями и соседями. Теперь ужно сохранять хладнокровие, подождать, пока тот, кто похитил ребенка, сам сделает первый ход. Мы оповестили газеты и телевизионные станции в Тампе и Манакаве только об убийстве, но им не было ничего сказано об исчезновении ребенка. Мы хотим, чтобы убийца первым заявил о себе, понимаете ход моих мыслей? Возможно, что он думает, будто бы мы не знаем о том, что девочка похищена, может быть он уверен, что мы думаем, что ребенка тогда не было дома, что будто бы Элисон была где-нибудь, ну, скажем, в гостях у знакомых или еще где, пусть думает, будто мы еще находимся в полном неведении. Мы хотим, чтобы он позвонил или отцу малышки, этому Энтони Кенигу, которого теперь, кстати пытается разыскать ново-орлеанская полиция, чтобы поставить телефон в его доме на прослушивание, или может быть похититель позвонит дедушке ребенка, который уже готов к этому и только и ждет того, чтобы как можно дольше задержать того парня на телефоне; или же не исключено, что он позвонит нам, в полицию, или (боже упаси) в редакцию какой-нибудь из газет – остается только надеяться на то, что он туда не позвонит. Ведь они все равно не придумают ничего более подходящего, как встрять самим в это дело и в таком случае нельзя исключить возможность того, что положение еще больше усугубится, и тогда уж жизни ребенка будет угрожать реальная опасность. Мы же будем готовы ко всему, и мы ждем его звонка, если он вообще позвонит. У нас тогда будет ощутимое преимущество, ведь он будет уверен, что никто еще ничего не знает, и ему придется очень долго объяснять, в чем дело. А в то время телефонная компания попытается полностью отследить этот звонок. Так что, советник, – продолжал он, – вы окажете мне неоценимую услугу, если пообещаете с этого момента не бегать больше по всему городу, приставая с распросами ко всем, кто на ваш взгляд может иметь хоть какое-нибудь отношение к случившемуся. Будь я на вашем месте, мне бы просто ужасно не хотелось бы осознавать потом, что из-за меня, по моей вине пролилась кровь шестилетнего ребенка. Вот такие дела, советник.
– Я просто думал, что мы с вами, как вы выразились, не в кино, – сказал я.
– Вы правильно думали.
– Ну тогда и будьте любезны не разговаривать со мной таким тоном, будто я какой-нибудь говнюк из частного сыска где-нибудь в Лос-Анджелесе.
В трубке воцарилось молчание.
– Ну ладно, – наконец выдавил из себя Блум, – я извиняюсь, – он еще какое-то время помолчал. – Я ненавижу, когда вот так похищают детей, – снова заговорил он, – у меня и у самого растет дочь.
– И у меня тоже.
– Но ведь я же сказал, что я извиняюсь. Но уж вы, пожалуйста, тоже, окажите мне любезность, ладно? Не влезайте в эти дела. Нам уже все известно о тех вечерних звонках, девушка, что присматривала за ребенком, сегодня утром все нам рассказала об этом. Хорошо, мистер Хоуп? Договорились?
– О'кей, – пообещал я, – я больше не буду встревать в ваши дела.
Но этот разговор состоялся у нас еще до того, как Энтони Кениг сам пришел ко мне в четыре часа того же дня.
На три часа дня у меня была назначена встреча с одним из моих клиентов, сосед которого устроил свой подъездной путь к дому так, что получалось, что дорога эта захватывает под себя еще целых два фута земли, являвшейся собственностью моего клиента. Обратившемуся же ко мне за консультацией клиенту вовсе не хотелось каким-то образом разрушать или хоть в какой-то мере нарушать соседскую дорогу, тем более, что с соседом они ладили, но, однако, в то же время ему хотелось узнать у меня, а не существует ли опасности того, что подобное постепенное посягательство на его собственность может продолжиться и в дальнейшем. Я сказал ему на это, что в действительности существует опасность того, что через какое-то время тот сосед может заявить о своих правах на землю на основании ее местоположения, а также в связи с продолжительным сроком пользования тем подъездным путем, а поэтому нам с ним нужно будет подготовить соглашение, которое бы допускало одновременно хотя и допускало бы подобное вторжение в границы чужой частной собственности, но в то же время не позволяло бы тому его соседу предъявлять свои права на эту землю когда-либо в будущем. Мне показалось, что он был очень озадачен этими моими словами. Но я все же сумел заверить его, что все будет просто замечательно, и ему вовсе не стоит волноваться. И все же, когда без десяти минут четыре он покидал мой офис, весь вид говорил о том, что душу его мучили сомнения.
В последующие сорок пять минут я только и занимался тем, что звонил в разные места по телефону или же сам отвечал на звонки, когда звонили мне. Это были: 1) служащий ипотечного[3] отдела Национального банка Флориды, проинформировавший меня о том, что один из прежних клиентов нашей конторы, Джонас Карлтон, только что продал свой дом, который до этого он заложил у них в банке, и что при продаже или передаче имущества в собственность другому владельцу, им должна была быть выплачена полная сумма в соответствии с распиской, так что теперь банк требовал надлежащей уплаты по векселям; 2) я позвонил Джонасу Карлтону сначала на работу, а затем 0 к нему же домой на Сабал. Ни по тому, ни по другому телефону мне так никто и не ответил. Тут мне в голову пришла мысль, что он возможно переехал, пока мы занимались продажей его дома, а посему я позвонил 4) в Национальный банк Флориды, чтобы узнать, не отличается ли номер телефона, которым располагают они от того, что есть у меня в моих записях. И действительно, номер у них был записан другой. Затем я 5) снова позвонил Джонасу Карлтону, на этот раз уже в Манакаву, что находится в семнадцати милях к югу от Калусы. Здесь мне тоже никто не ответил, а потому я сделал себе пометку, чтобы не забыть об этом деле и попробовать дозвониться к нему на следующее утро. Тут снова зазвонил телефон, звонили из 6)налоговой инспекции для того, чтобы сообщить мне о том, что один из моих клиентов обратился к ним с заявлением уменьшить ему на две тысячи налог на купленный им в 1978 году новый дом, и в этой связи они просили меня представить в их службу сертификат от застройщика, который бы подтверждал, что при заключении сделки были соблюдены все необходимые условия для подобного уменьшения размера взымаемого налога. Я ответил, что я смогу представить им этот документ, а затем я позвонил Синтии, собираясь попросить принести мне то дело, а она в свою очередь сообщила мне, что меня уже ждет на телефоне 7) какой-то мужчина, имени которого она никак не может выговорить. А все потому, что звали его мистер Каджчрзак. Сначала он назвал мне все свое имя по буквам, а затем сказал, что на самом же деле он урожденный Фредерик Вильсон, но еще ребенком он был усыновлен семьей Каджчрзак, и вот уже последние тридцать четыре года он живет под именем Фредерик Каджчрзак. Но теперь ему хотелось бы изменить свое имя и снова стать Фредериком Вильсоном, но вот только его приемные родители возмущены таким его отношением к их семейной фамилии, и еще они пригрозили тем, что они со своей стороны будут всячески этому противиться. Я пригласил его зайти ко мне лично, и мы договорились о встрече на следующей неделе. Синтия снова позвонила мне по селектору и сказала, что она уже нашла нужное мне дело. Я попросил ее зайти. Она положила папку мне на стол, и заодно сообщила, что на третьей линии для меня опять есть звонок. На этот раз звонил 8) мой клиент по имени Артур Лорринг, поведовавший мне о том, что его сына задержала полиция из-за того, что он ехал на мотоцикле со скоростью девяносто миль в час на участке, где правилами разрешалось только тридцать, а на заднем сидении у него в тот момент находилась еще и его юная спутница. В ответ на это я выразил ему свои опасения, что очевидно за всем этим происшествием стоит нечто более серьезное, чем просто тривиальное превышение скорости, а поэтому я дал ему координаты своего коллеги, кто сможет справиться с этим делом лучше, чем «Саммервиль & Хоуп». После этого я позвонил 9) Бенни Вайсу, занимавшемуся уголовными делами. Я предупредил его о том, что Лорринга к нему направил я сам, а заодно вкратце пересказал ему, в чем там дело. В ответ тот подтвердил мне, что это будет признано нарушением Главы 316.192, неосторожная езда, и что сын Лорринга вне всякого сомнения будет осужден на три месяца тюремного заключения, и можно будет считать, что ему повезет, если он отделается только этим, и его не заставят еще к тому же платить штраф. Бенни считал, что парень заслужил эти девяносто дней заключения, так, мол, ему и надо. Затем я перезвонил 10)нашему клиенту, купившему винный магазин, и звонившему мне днем, когда меня не было в офисе, чтобы сообщить, что адвокат продавца желает, чтобы стоимость товара в том магазине была подтверждена, исходя из розничной цены товара, за вычетом двадцати процентов, на что я ему ответил, что мне в качестве отправной точки будет нужна контрактная стоимость товарных резервов магазина, потому что именно этот и является общепринятым методом, и я сам вызвался поговорить с адвокатом продавца. Мой клиент попросил меня не затягивать с этим, итак, я набрал номер 11) Авраама Поллока, известного в наших профессиональных кругах как Честный Эйб; я заявил ему, что его предложение по рассчетам с розничной цены нас ни коим образом не устраивают. Он сначала ныл и вздыхал, и все повторял: «Ну поимей же совесть, Мэттью», но в конце концов он все же согласился на рассчет с оптовой цены плюс к тому двадцать процентов. И перед тем, как мне позвонила Синтия, чтобы сказать, что меня дожидаетмя мистер Кениг, я успел сделать еще один звонок. Я позвонил 12) моей любимой доченьке.
Трубку сняла Сьюзен.
– Привет, Сьюзен, – заговорил я, – я могу с ней поговорить?
– Она еще не вернулась домой из школы, – ответила мне на это Сьюзен.
– Да… Ну ладно тогда, я…
– Сегодня у нее занятия в хоре.
– Точно. А я и забыл.
– Но я все равно рада, что ты позвонил.
Это заявление меня удивило. Обычно очень редко, если не сказать, что вообще никогда, Сьюзен радовалась моим звонкам.
– Правда?
– Да. Ты будешь занят в эти выходные?
Я помедлил с ответом. Что это? Неужели Сьюзен собирается пригласить меня в гости? На обед? На прогулку по пляжу? Или же станет строить мне козни?
– Потому что, если ты не будешь занят, – продолжала она, – как ты думаешь, не сможешь ли ты снова взять Джоанну и на этот раз? Я знаю, что она только что была у тебя, но для меня твое согласие очень важно.
Это тоже меня порядком удивило. Обычно Сьюзен не приветствует то, что я вижусь с нашим с ней ребенком даже хотя бы раз в две недели.
– Я буду очень рад снова забрать ее к себе, – ответил я.
– Дело в том, – снова заговорила Сьюзен, что на эти выходные меня пригласили на Багамы.
– На выходные? – переспросил я. Мне всегда казалось, что Багамы находятся слишком далеко для того, чтобы так вот запросто проводить там уикэнд.
– Да. Джорджи Пул собирается вылететь туда вечером в пятницу на своем самолете, и мы проведем всю субботу и воскресенье на его яхте, а затем вечером в воскресенье прилетим обратно в Калусу. Ты сможешь забрать Джоанну в пятницу прямо из школы, а обратно привезти ее в понедельник утром, когда поедешь на работу?
– Разумеется, – ответил я.
– Спасибо, – сказала Сьюзен. – Я передам ей, что ты звонил.
Она повесила трубку. Я же все еще сидел, тупо уставившись на телефон. Джорджи Пул был одним из самых богатых людей в Калусе, и к тому же еще и холостяк, которому едва перевалило за сорок. Бытовало мнение, что особое предпочтение отдается им милашкам с внешностью кинозвезды, а отсюда и все эти его частые поездки в Лос-Анджелес, где, опять же если верить слухам, он уже приобрел немало недвижимости на Тихоокеанском побережье. И вот теперь, по-видимому, он положил глаз и на мою бывшую жену, которую вполне можно было считать по-своему привлекательной, и мне вдруг стало до того жаль этого беднягу, что я даже в какой-то момент подумал о том, что, наверное, следовало бы послать ему дюжину роз в знак утешения. Хотя, конечно, на самом деле все было совсем не так. Может быть, узнав о наших с Аджи отношениях (Боже, кажется это было сто лет назад!), Сьюзен и начала вести себя как сука, но все же не всегда она была такой, и сейчас я все еще не могу забыть, как иногда нам было очень хорошо вдвоем. Проблема наших отношений – если не брать в расчет мои походы на сторону, ведь они были частью второстепенной проблемы, которая и сама была порождением нашей этой главной трудности – была вовсе не в том, что кто-то из нас вдруг ощутил себя более взрослым, в то время как второй оставался на прежнем «детском» уровне; когда некоторые люди указывают, что причина их развода только в этом, я считаю, что они попросту лгут. На самом же деле все было несколько иначе: мы оба выросли, но вот только рост этот был направлен в противоположных направлениях: все же каким-то образом те «мы», которыми мы с ней были, когда поженились, постепенно переродились в каких-то других, совершенно чуждых друг другу после четырнадцати лет совместной жизни людей, и это было большой неудачей, и все это было весьма и весьма грустно. Я никогда не был в восторге от перебранок с Сьюзен. И мне действительно было очень неприятно, что когда бы я ни позвонил туда, где мы с ней когда-то жили вместе, мне всегда приходилось слышать ее раздраженный голос. Меня выводило из себя, что она говорила Джоанне обо мне разные гадости, которые Джоанна, будучи послушной и любящей дочерью, затем пересказывала мне. Но больше всего мне не хотелось сдерживать в душе частые приступы сострадания (вины, Фрэнк назвал бы это так), которые временами я испытывал по отношению к Сьюзен. Ведь когда-то я любил ее больше, чем свою собственную жизнь. Опуская трубку на рычаг аппарата, я мысленно пожелал ей счастья.
Снова затрещал селектор. Было уже четыре часа дня, и этот понедельник показался мне самым долгим из всей моей жизни. Я нажал кнопку, и Синтия объявила мне, что встречи со мной дожидается некто Энтони Кениг.
– Кто? – переспросил я.
– Энтони Кениг. Вы не договаривались с ним о встрече. На сегодня, кажется, больше…
– Пусть войдет прямо сейчас, – сказал я.
Первое впечатление, произведенное Кенигом, было поистине внушительным. Мне показалось, что на вид лет ему было пятьдесят восемь – пятьдесят девять. Его массивная голова по величине как раз подходила к огромному торсу; я приблизительно прикинул, что росту в нем было примерно шесть футов и четыре дюйма, а весил он должно быть около двухсот с половиной фунтов. У Кенига были густые седые и несколько длинноватые волосы, ниспадавшие ему на лоб. Костюм на нем тоже был белым, под стать волосам, а бледно-розовая рубашка была спереди дополнена узким черным галстуком, заколотым посередине простой по форме золотой галстучной булавкой. Тип лица – поросенок; его бледно-голубые глаза за толстыми стеклами очков казались еще больше, чем они были на самом деле, нос его казался несколько приплюснутым, но вот губы были с виду на редкость чувственными. Он протянул мне руку и заговорил безо всякого вступления.
– Я муж Виктории Миллер, у меня есть ее письмо, с которым, я думаю, вам следует ознакомиться.
– Ее муж? – переспросил я.
– Ее бывший муж, – уточнил он.
– И что это за письмо?
– О том, что она хотела, чтобы я забрал к себе Элисон, если с ней самой вдруг что-нибудь случится. Она написала в нем, что мне следует обратиться к вам.
– Обратиться ко мне?
– Да. Если вдруг что-нибудь случится. Ведь вы же ее адвокат, так ведь?
– Нет, сэр, это не так.
– Но тогда, какого черта все это? Кто же вы ей тогда? – спросил он.
– Ее знакомый.
– Знакомый?
– Мы несколько раз встречались. Это было в какой-то мере…
– Но тогда мне вообще не понятно, какого черта она хотела, чтобы я обратился именно к вам?
До этого момента он говорил хорошо поставленным голосом, это была плавная речь образованного южанина, в которой к тому же не было заметно ни малейшего акцента. Теперь же, когда он начинал волноваться все больше, и лицо его при этом начал заливать густой румянец, а глаза из-под белесых нахмуренных бровей глядели крайне неодобрительно, территориальная принадлежность посетителя стала более очевидной.
– Мистер Кениг, – начал я, – она должно быть только собиралась поговорить со мной о…
– Нет, – возразил мне на это он, – она сообщила мне, что она уже позаботилась об этом. У меня прямо здесь в кармане лежит ее письмо, да куда же оно там запропастилось в конце концов, это треклятое письмо? – с этими словами он начал шарить во внутреннем кармане своего белого костюма, вынув из него сначала чековую книжку в черной обложке, затем пустой футляр от очков, и затем наконец оттуда было извлечено и само письмо, которым Кениг сначала победоносно помахал в воздухе, а затем кинул его на мой стол. – Ну, давайте, читайте же эту чертовщину.
На конверте был написан адрес: Мистеру Энтони Кенигу, Чарльз Авеню, Гарден Дистрикт, Новый Орлеан. Я вытащил письмо из конверта и развернул его. Датировано он было седьмым января; значит, это был прошлый понедельник. Я принялся молча читать.
Дорогой Тони,
Как тебе уже известно, мои концерты начнутся вечером в пятницу (это будет одиннадцатое число, можешь пометить его себе, ха-ха) в ресторане «Зимний сад, что всего несколько месяцев назад открылся у нас на Стоун-Крэб. Я немного волнуюсь, потому что до этого мне еще ни разу не доводилось выступать перед зрителями с тех пор, как ко мне пришел успех (мои случайные подработки в Арканзасе не в счет). Но уж во всяком случае это будет мое первое выступление с тех пор, как я отошла от дел. Но я пишу тебе не для того, чтобы просто рассказать обо всем этом. Речь пойдет об Элисон.
Я знаю, что ты не откажешь мне в этом. Если со мной вдруг что-нибудь случится, то я хочу, чтобы заботу о нашей Элисон ты взял на себя. Я уверена, что ты сумеешь воспитать ее и что ты будешь ей хорошим отцом. Ведь ты был им всегда. Я иногда начинаю думать о том, Тони, что нам не следовало расставаться, тем более так, как это вышло тогда. Но прошлого теперь не вернуть.
Я лишь хочу просить тебя забрать ее к себе, если, не дай Бог, что-нибудь случится с ее матерью. Я познакомилась тут с одним человеком, его зовут Мэттью Хоуп, он адвокат здесь у нас в Калусе и просто очень хороши человек, и если возникнет необходимость, то тебе лучше будет иметь дело только с ним.
Ну вот, кажется, и все. И, Тони, пожелай мне удачной пятницы. Я уверена, что это мне очень пригодится. Элисон передает тебе большой привет и говорит, что она ждет с нетерпением, когда в следующем месяце она снова приедет к тебе в гости.
Очень прошу, береги себя.
С наилучшими пожеланиями,
Викки.
Я взглянул на него.
– Вот, – сказал он.
– Вы меня, конечно, извините, мистер Кениг, – заговорил я, – но я не вижу здесь ничего такого, что указывало бы…
– Дайте-ка это сюда, – прервал он меня, и приподнявшись нас стуле, он буквальны вырвал письмо из моих рук. – Вот здесь, – сказал он, пробежав по тексту глазами, – а что бы по-вашему это могло означать, если не то, о чем я вам уже говорил? Я познакомилась тут с одним человеком, его зовут Мэттью Хоуп…
– Да, это конечно…
– …и тебе будет лучше иметь дело только с ним.
– Да, но она ведь ничего не пишет о том, что я ее адвокат.
– Она пишет, что вы адвокат, вот это место…
– Я на самом деле адвокат. Это совсем не означает еще того, что я ее адвокат.
– Черт побери, но ведь здесь и так все ясно. Сначала Викки пишет, что она хочет, чтобы я взял к себе Элисон, а затем она говорит о том, что если возникнет необходимость, то чтобы я имел дело только с вами, ведь это же ее слова, если возникнет необходимость. И скажите мне на милость, какая другая чертовщина, по-вашему, может быть скрыта за этими словами, если речь не идет о том, что у вас должна быть бумага от Викки, что я имею право на опекунство?
– Мистер Кениг, у меня нет такой бумаги. Как я вам уже ранее говорил, Викки, должно быть, только собиралась обсудить со мной этот вопрос, а затем из-за недостатка времени между репетициями перед премьерой или…
– Но почему же тогда она написала мне об этом, как будто все уже на самом деле устроено?
– Понятия не имею. А вообще вы часто писали друг другу письма?
– В принципе, да, но обычно это была так, обыкновенная болтовня, ничего особо важного. Это письмо…
– Да, здесь все кажется уж слишком серьезным.
– Я опасался, что с нею может что-нибудь случиться, и вот это на самом деле произошло, ее убили…
– Да.
– И мне кажется, что она боялась, что это может случиться, а поэтому она дала указания, чтобы моя дочь осталась бы только у меня.
– Мне Викки таких распоряжений не давала, мистер Кениг.
– Вы все время твердите теперь об этом, но ведь в письме-то говорится совсем об обратном.
– И я снова скажу вам, что мне ничего не известно о ее волеизъявлении относительно какого бы то ни было опекуна.
– Но вот ведь ваше имя, оно же здесь, в этом письме, будь оно неладно!
– Да, это так. Она пишет, что мы встречались, и это действительно так. Но никаких особых распоряжений, ни в письменной, ни в устной форме, касательно опеки над Элисон, в случае…
– Тогда, сэр, я уже ровным счетом ничего не понимаю, – проговорил Кениг.
– И я тоже.
– Я просто не могу понять этого.
– В любом случае/6 – заметил я, – я уверен, что распоряжения, отдаваемые вот так в письме, не могут быть приняты к обязательному исполнению судом.
Наступило продолжительное молчание. Мы сидели по разные стороны моего стола, молча уставившись друг на друга.
– Я хочу взять к себе мою малышку, – сказал Кениг, – здесь во Флориде у меня нет адвоката, он остался в Новом Орлеане, там, где я живу. Я был бы вам очень признателен, если бы вы смогли бы выяснить для меня, что именно говорит закон по поводу опеки.
– Я конечно же постараюсь помочь вам в этом, мистер Кениг. Вы не станете возражать, если я оставлю это письмо у себя на некоторое время?
– Разумеется, не буду.
– А где я смогу разыскать вас здесь, в Калусе?
– Я остановился в отеле „Брейквотер Инн“. Я приехал вечером в субботу, успел даже побывать на втором концерте Викки в том ресторане на Стоун-Крэб.
– Так вы здесь с субботы? – переспросил я.
– Да, сэр. Я выехал из Нового Орлеана рано утром в пятницу.
– Мистер Кениг, я должен вам кое-что сообщить, мне кажется, что вам это необходимо знать…
– Что такое?
– …но я не уверен, что вы должны узнать это именно от меня. Может быть даже будет лучше, если вы обратитесь в полицию.
– А это еще зачем? Мне еще ни разу в своей жизни не доводилось встречать сколь-нибудь стоящего полицейского. Никто из них не стоит даже того слова, что изводится на значки, которые они цепляют на свои мундиры. А что, полиция уже начала выяснять, не может ли еще кто-нибудь взять опеку над моей дочерью? Знаете, мистер Хоуп, я скучал без нее все эти годы, и будь я проклят, если я позволю кому-нибудь другому забрать ее у меня. Теперь, когда Викки уже больше нет. Так вы мне это собирались сказать?
Я глубоко вздохнул.
– Вашу дочь похитили.
– Что-что? – переспросил он. – Примите мои соболезнования.
– О, Бже мой, – вырвалось у Кенига, – Боже мой! Что… кого я… что… о, Боже!..
Я написал на обороте своей визитной карточки имя Мориса Блума и адрес полицейского участка. После этого я связался по селектору с Синтией и спросил ее, не может ли она оказать мне любезность и отвезти господина Кенига в центр города. Пошатываясь, он вышел из моего кабинета, и выглядел он тогда еще лет на десять старше, чем тогда, когда он только-только входил сюда.
В тот день раньше, чем в шесть часов вечера мне домой попасть было не суждено. Включив телевизор, я направился к стенному бару, намереваясь сделать себе двойной мартини – уж слишком длинным мне показался тот день. В то время как я смешивал „Бифитер“ с вермутом, по телевизору начались шестичасовые новости. Мой компаньон Фрэнк говорит, что в Нью-Йорке (мне кажется, что он считает это признаком некой особой утонченности, что ли) каждый день совершается столько преступлений, что газеты и телевидение освещают только самые-самые наикровавейшие из них; там, в Нью-Йорке, для того чтобы твое имя замелькало бы в газетных заголовках, нужно по крайней мере убить полицейского, или же, орудуя топориком для разделки мяса, вырезать всю свою семью и в придачу к ней еще и соседа, что живет этажом выше. В Калусе тоже время от времени совершаются убийства, но это вовсе не означает того, что все мы настолько устали от подобных сообщений, что не находим в себе сил даже для того, чтобы прореагировать на случившееся; наши местные газеты и телевидение редко когда обходят молчанием даже какое-нибудь непреднамеренное убийство, совершенное из мелкокалиберного оружия. „В Калусе очень легко завладеть вниманием толпы“, – сухо констатирует Фрэнк. Иногда Фрэнк просто выводит меня из себя, но все же он очень хороший юрист, а еще мне кажется, что он мой самый лучший и близкий друг.
