Эд Макбейн
Румпельштильцхен

– Примерно в пять пятнадцать, – ответил Кениг.

– Сейчас половина девятого, – проговорил Блум и пожал плечами. – Должно быть она развлекается где-нибудь в городе с другим хахалем. Что ж, давайте поглядим, что нам имеет сообщить вон тот парень на соседнем крыльце.

Мы пересекли лужайку и подошли к негру, все так же сидевшем на своем крыльце и точно под фонарем. Представившись, Блум показал ему жетон и удостоверение полицейского. Негр сидел с таким невозмутимым видом, что можно было подумать, что общение с полицейскими было для него самым привычным делом. С нами он был даже более чем почтителен, но в то же время карие глаза его смотрели настороженно-выжидающе.

– Вы знаете того, кто живет в том доме по соседству с вами? – спросил у него Блум.

– Да, сэр, знаю. Там живет Дженни, – сказал негр.

– Дженни… А вам случайно не известна ее фамилия?

– Дженни Мастерс.

– А не знаете, где она сейчас может быть?

– А что? Она что-нибудь натворила?

– Нет, еще совсем ничего, – сказал Блум.

– Полицейские всегда так говорят: «Совсем ничего», – глубокомысленно заметил негр, – а потом приходят и забирают…

– Я не собираюсь никого здесь арестовывать, – возразил Блум. – А вы все-таки случайно не знаете, где ее можно сейчас разыскать?

– Откуда мне знать-то?..

– А где она работает?

– В центре. Клуб «Элис».

– Это тот, что на 301-м?

– Угу…

– Спасибо, – сказал Блум.

– Только смотрите, не обдурите меня. Вы уж ее не забирайте.

– Нет-нет, не беспокойтесь, – поспешил его заверить Блум и зашагал к стоявшему на обочине седану.

– Куда теперь? – спросил патрульный полицейский, дожидавшийся за рулем.

– Клуб «Элис» на 301-м, – ответил Блум.

– Что, сэр, на сиськи решил поглазеть?

– Решил, решил, поехали, давай, – огрызнулся Блум.

Клуб «Элис» был одним из немногих имевшихся в Калусе стриптиз-клубов. Он считался ведущим в области и прочих пошлых развлечений подобного рода. Стоит заметить, что в черте города было всего три – по пальцам можно пересчитать, три – кинотеатра, в которых показывали порнографические фильмы (известные здесь как фильмы категории ***), а так же некоторое время тому назад был здесь у нас на Саут-трейл открыт магазинчик, торговавший разными контрацептивами и тому подобными принадлежностями, но в прошлом августе и не без помощи полиции лавка эта была прикрыта, после того, как выяснилось, что хозяин заодно с товаром, относившимся к основному профилю магазина, приторговывал здесь еще кое-чем насчет покурить. Затем у этого заведения появился другой хозяин, делавший свой бизнес на кулинарных изысках китайской кухни, и возможно тоже сбывающий опиум где-нибудь на стороне, но полиции во всяком случае об это еще ничего не известно. Я час в принципе в этом не уверен, но вот моя дочь Джоанна утверждает, что парень, торгующий наркотиками из школы Бедлоу, берет свой товар в этом самом «Гонконге», а у моей дочери нет привычки к лжесвидетельствованию.

Неоновая вывеска над входом в клуб «Элис» гласила «ОБНАЖЕННЫЕ ТАНЦОВЩИЦЫ», а текст помещенного ниже объявления ставил потенциальных посетителей в известность, что заведение открыто с семи часов вечера до двух ночи. На близлежащей стоянке в самом конце длинной черед автомашин был припаркован грузовичок-пикап, за рулем которого сидела молоденькая блондинка с копной мелких кудряшек на голове. Она зазывающе улыбалась нам, пока наш седан выруливал на автостоянку и пристраивался рядом. Патрульный полицейский взглянул на юную прелестницу, а затем, посмеиваясь, спросил:

– Ну как, никто не желает расслабиться?

– Желаем, желаем, – отозвался Блум. – А ты останешься здесь.

– Ну сэр, почему же?

– Я сказал, ты остаешься и ждешь нас здесь. Я не хочу, чтобы лишь только едва завидев твою форму, все тотчас бросились бы к выходу.

– Ну вот, – разочарованно протянул патрульный.

Мы вышли из машины, оставив полицейского скучать за рулем, и подошли к двери, ведущей в помещение самого клуба. Входная дверь была выкрашена в голубой «электрик» и вела в полутемный вестибюль, в самом конце которого на высоком стуле у стола сидела девица. На ней были черные чулки с подвязками, черное трико и черные же туфли на высоких шпильках. Перед ней на столе стоял открытый ящичек для денег. Откуда-то сверху, поверх ее головы, свет от зеленой лампы лился прямо на лежащие в том ящичке банкноты, отчего последние выглядели еще более зелеными, чем это было задумано Казначейством Соединенных Штатов. Завидев, что мы направляемся в ее сторону, девица тут же одарила всю нашу компанию дежурной улыбкой.

– Привет, джентльмены, – обратилась она к нам, – добро пожаловать в клуб «Элис».

Позади нее на стене висела табличка, предупреждавшая, что вход в клуб разрешен только гражданам не моложе восемнадцати лет, и что тем лицам, чьи чувства могут быть оскорблены созерцанием обнаженного тела, лучше воздержаться от посещения данного заведения.

– Надеюсь, джентльмены, всем вам уже исполнилось восемнадцать? – игриво спросила она.

Блум показал ей жетон.

– Полиция, – грубо объявил Блум, и улыбка тут же исчезла с лица девицы. – Мы ищем женщину по имени Дженни Мастерс. Она здесь?

– А зачем она вам? – прозвучал встречный вопрос. – Что она такого сделала?

– Ну почему, почему всем тут же хочется узнать, кто и что натворил? – заговорил Блум. – Ведь возможно, она была свидетелем автокатастрофы, разве такое не случается? А может быть ей досталось наследство в миллион долларов. Так здесь она или нет?

– А ей что, в самом деле, должно достаться наследство в целый миллион? – снова полюбопытствовала девица.

– В два миллиона, – огрызнулся Блум. – Где она?

– Вы просто смеетесь надо мной.

– Она здесь?

– Да, сэр. Плата за вход – по пять баксов с каждого.

– Не смешите меня, – сказал Блум и отдернул портьеру из черного велюра, отделявшую внутреннее помещение от вестибюля. Мы последовали за ним. В самом клубе было даже еще темней, чем в холле. Только одно место в этом помещении являло собой островок ослепительно яркого света – это круглая сцена в центре зала. Когда мы вошли, сцена эта была занята танцовщицей, весь наряд которой состоял из одной блестящей резинки от чулка и пары красных туфель на высоченных шпильках. Над сценой носился рок-н-рольный мотивчик, извергаемый двумя колонками. Сцена была окружена по крайней мере тремя дюжинами высоких стульев, какие обычно стоят у стойки бара, и большинство этих стульев пустовали. Когда мы вошли в зал, эта танцовщица неистово трясла грудью перед группкой посетителей, сидевших к нам спиной. Со всех сторон от сцены были расставлены штук пятьдесят-шестьдесят маленьких столиков. В отличие от стульев у сцены, большая часть мест за столиками была занята. И на то имелись свои причины.

Столы были погружены в приятную полутьму. У каждого из них для индивидуального увеселения клиента сидящего здесь клиента, танцевала практически полностью обнаженная девушка. На некоторых девушках были маленькие трусики-бикини. На других – купальники с глубокими вырезами со всех сторон, верхняя часть их постоянно сползала вниз, обнажая под собой упругие груди. Были там и девушки в коротеньких ночных рубашках, которые они задирали еще выше, до самой груди. На всех танцовщицах были туфли на высоких, во всяком случае не ниже, чем четыре дюйма, шпильках. Мужчины же сидели неподвижно с выпученными глазами, на лицах у многих застыли идиотские улыбки, а руки были безвольно опущены; огромная вывеска на стене уведомляла, что лапать танцовщиц руками категорически запрещается. Некоторые из девиц были довольно не дурны собой. Молоденькая блондинка, выглядевшая лет на шестнадцать, не более, одиноко сидела за одним из свободных столиков, сжимая в руках большую плюшевую панду. На девушке были трусики, усыпанные блестками и резинка для чулок – за нее были засунуты свернутые долларовые банкноты. Она сидела, закинув ногу на ногу, и мысок туфли на свободной ноге покачивался в воздухе в такт музыки.

– Полиция, – представился ей Блум, и показал значок. – Кто из них Дженни Мастерс?

Девица аж подпрыгнула на своем стуле. Она прижала к себе панду и быстро ответила.

– Я здесь совсем недавно.

– И я тоже, – заметил Блум. – Итак, Дженни Мастерс. Которая?

– Вон там, – ответила она. – Танцует для моряка.

Моряк сидел за столиком в углу, развалившись на стуле и вытянув перед собой ноги. Высокая темнокожая девушка, обращенная к нам спиной, извивалась перед ним в танце. На ней была белая короткая ночная рубашка, белая подвязка и все те же туфли на шпильках. Она задирала край рубашки, обнажая из-под нее грудь. Моряк смотрел на все это уже вконец остекленевшим взглядом. В связи с тем, что танцовщица была повернута к нам спиной, то ее клиент намного раньше заметил наше приближение, и должно быть уже с расстояния в добрую сотню шагов он распознал в Блуме полицейского. Моряк что-то прошептал девушке. И развлекавшая его до этого танцовщица немедленно обернулась, выпустив из рук край рубашки, полупрозрачная ткань которой едва прикрывала ее наготу. Скорее всего, она не сразу поняла, что Блум полицейский, а я адвокат, но зато она должно быть просто наверняка узнала в Кениге того своего ухажера, с которым ей довелось провести целые сутки в одной постели. Уперев руки в боки, она ждала, пока мы подойдем поближе. В это время загнанный в угол моряк, казалось, отчаянно пытался найти пути к отступлению.

– Вы Дженни Мастерс? – задал вопрос Блум.

– Это я, – ответила она.

– Вы знаете этого человека? – продолжал задавать вопросы Блум.

– Его-то я знаю, – сказала Дженни, – а вот вы кто такой?

– Детектив Блум, полиция Калусы.

– Оно и видно, – заметила она вслух и кивнула.

– Как и когда вы познакомились с этим человеком?

– Мы с ним друзья, – сказала Дженни и заулыбалась. Зубы ее казались ослепительно белыми по сравнению с кофейного цвета кожей. – По крайней мере я так думала. А в чем дело-то?

– Скажите, когда вы виделись с ним в последний раз? – продолжал Блум – У него что, часы, что ль, пропали или еще что-нибудь?

– Ничего подобного.

– Значит, никаких претензий?

– Никаких претензий.

– Раз жалоб нет, то, что ж, хорошо…

– Итак, когда вы виделись с ним в последний раз?

– Несколько часов назад.

– В какое время?

– Милый, ты во сколько уехал? – обратилась она к Кенигу. – По-моему, часов около шести. Разве нет? По-моему, та.

– А где вы с ним были? – настаивал Блум.

– У меня дома.

– На Авокадо?

– А вы что, были уже там, да?

– Да, были.

– А вообще-то, кто сказал вам, где меня искать?

– Не имеет значения, – сказал Блум. – А когда вы и мистер Кениг приехали туда?

– Милый, это тебя так зовут? – спросила Дженни Кенига и снова улыбнулась. – Вы имеете в виду, ко мне домой? – переспросила она у Блума.

– Да, к вам домой.

– Вчера вечером.

– А когда вчера вечером?

– Примерно в то же время, что ты ушел сегодня, правильно, дорогой? Примерно часов в шесть мы с тобой пришли ко мне, да?

– Значит, вы были у вас дома вместе с вечера вчерашнего дня до вечера сегодня?

– Около того.

– И что, никто из вас так и не покидал дома за все это время?

– У нас, знаете ли, было занятие поинтереснее.

– И этот господин тоже все это время был вместе с вами, так? Не выходя из дома?

– Ни на минуту. И нет такого закона, который запрещал бы двум людям наслаждаться обществом друг друга, разве не так?

Блум смотрел на девушку. Его холодный взгляд мог, наверное, заморозить даже вечно горячие пески пустыни Сахара. Дженни пожала плечами. Кениг разглядывал свои ботинки. Моряк был озабочен тем, чтобы сидеть и не поворачиваться к нам лицом.

– Все о'кей? – спросила Дженни.

– Да, о'кей, – угрюмо отозвался Блум.

Мы подвезли Кенига до его отеля «Брейквотер Инн» на Тайдел Стрит, а затем все на той же патрульной машине направились обратно в участок. По пути назад полицейский за рулем не проронил ни слова, обидевшись на Блума, что тот не разрешил ему войти вместе со всеми в «Элис». Все таким же угрюмым он продолжал оставаться и тогда, когда мы с Блумом вышли из его машины у входа в участок. В лифте, пока мы поднимались на третий этаж, Блум сказал мне:

– Если предположить, что экспертиза точно установила время смерти, то выходит, Кениг здесь не при чем. Ведь нельзя же трахать черную шлюху и в это же самое время перерезать горло ребенку.

– И когда ты теперь собираешься привезти сюда Миллера? – поинтересовался я.

– У меня тут уже кое-кто прямо сейчас пытается его разыскать, – ответил Блум.

Этим «кое-кем», пытавшимся разыскать отца Викки, оказался детектив по имени Пит Кенион, невысокий (для полицейского), плотного телосложения молодой человек лет около тридцати (по крайней мере, мне так показалось), с ярко-рыжими волосами, которые казались практически одного цвета с почтовым ящиком Двейна Миллера, и лицо его было густо усеяно веснушками. Две верхних передних зуба у детектива Кениона были заметно больше остальных, и короткая верхняя губа не прикрывала их до конца, что делало его очень похожим то ли на бурундука, то ли на бобра, не могу сказать, на кого из них больше. Я еще подумал о том, какое место было бы ему отведено с точки зрения моего компаньона Фрэнка в созданной им же самим классификации с условным названием «Лицо лисы/лицо свиньи». В правой руке Кенион держал целый ворох каких-то бумаг, и первое, что он сказал, обратившись к нам, было то, что все это время он безуспешно пытался дозвониться до Миллера, а также заодно поинтересовался у Блума, а не лучше ли будет отправить кого-либо к этому Миллеру и доставить его непосредственно сюда. Блум на мгновение задумался, и ответил, что все-таки будет лучше, если Миллер явится сюда добровольно, в случае, если конечно, до него удастся дозвониться.

– А ты куда ему звонишь: на плантации или домой?

– И туда, и туда, – ответил Кенион. – Трубку не берут нигде.

– А держишь ты что? – спросил Блум.

– Только что пришло экспресс-почтой из Иллинойса. Полный список радиостанций Джорджии. Страницы 243–259, ксерокопии сделаны для нас той милой леди из Скоки – черт его знает, где это такое. Четыре страницы по сети радиостанций вообще и потом еще десять страниц алфавитного указателя. Знаешь, Морри, в том списке больше сотни городов, и столько радиостанций! Взять хотя бы город масштаба Саванны, только в одном таком городишке насчитывается штук семнадцать-восемнадцать радиостанций. И если даже мы все вместе сию же минуту усядемся на телефоны, то такими темпами нам и до следующего рождества не управиться.

– А списка персонала? – спросил Блум.

– Они публикуют такие списки, но вот только диск-жоккеи туда не входят. Там лишь управляющие, коммерческие директора и так далее.

– Мать твою, – выругался Блум.

– Но у меня все же есть кое-какие соображения на этот счет.

– И что же это?

– Если Маршалл где-то там работает, то ведь ему все-таки приходится платить налоги, не так ли? Почему бы нам не связаться с налоговой инспекцией в Джексонвиле? Может быть они помогут нам выйти на их региональное отделение в Джорджии. И тогда нам может быть удастся заполучить адрес этого педрилы?

– Да не скажут они тебе ничего, – махнул рукой Блум, – во всяком случае, не после той забавной истории с Никсоном.

– Но Морри, ведь совершено убийство.

– Их это не волнует, им без разницы. Попытаться можно, но все равно ведь отлуп дадут, уж я-то знаю. А что тебе вообще удалось получить на него?

– Ничего. За прошлый год – ни одного задержания. Я ведь все правильно зарядил? Вот, Эдвард Маршалл, год рождения примерно 1941 или 1942, рост шесть футов, 180, черные волосы, голубые глаза?

– Все верно.

– Ничего, – проговорил Кенион, – и у федералов на него тоже ничего нет. А почему, собственно, тебе так не терпится его поскорей разыскать?

– Потому что, во-первых, возможно от него удастся больше узнать о Садовски, их барабанщике, о котором ничего не известно даже Департаменту Полиции в Нью-Йорке, и, во-вторых, он сможет наконец-то рассказать нам, кто же в самом деле этот его вонючий приятель, якобы одолживший господину Маршаллу свою яхту, чтобы тот смог комфортно расслабляться на море, в то время, когда убивали Викки Миллер. Ну как, кажется, это довольно убедительные причины, чтобы ради них стоило бы так надрывать задницу?

– Хотелось бы верить, – сказал Кенион и пожал плечами. – Плохо, конечно, что нет такого союза, что ли, где бы эти ребята…

– А ну постой-ка, – перебил его Блум. – Он ведь должен состоять в профсоюзе, не так ли? Я имею в виду, если он работает на радио? Ведь должно же такое быть? Типа «Эквити»^[7] или еще чего-нибудь наподобие того? Как они там еще могут называться? «Эквити» или еще как?

– «Эквити» – это для актеров, – сказал Кенион.

– Ну и что из того? Должно же у них быть что-то типа «Эквити», и я знаю, что такое есть. Узнай, как оно называется, – сказал Блум, – это такой союз, кудя входят все эти ребята с радио.

– В Джорджии все так же как и у нас во Флориде, – заметил Кенион, – он не обязан состоять в профсоюзе, если сам этого не захочет.

– Все равно поробуй выяснить, – сказал Блум.

Глава 8

Даже сам Господь Бог отдыхал воскресенье.

А вот моей дочери Джоанне, между прочим, захотелось узнать, после всех этих перелетов из Нового Орлеана в Тампу, а также после того, как я вчера вечером попросту сбежал из дома, бросив ее там одну, из-за чего ей и не оставалось ничего иного, как сидеть в одиночестве перед телевизором, так вот, ей захотелось узнать, отправимся ли мы сегодня куда-нибудь, взамен вчерашних неосуществившихся надежд. Дочь моя имела обыкновение часто и без обиняков требовать повышенного внимания к своей персоне. В этом она преуспела даже в большей степени, чем Сьюзен, в то время, когда я еще был женат на ней. Но с тех пор, как мы со Сьюзен развелись, Джоанна стала просто неподражаемы в своих запросах, взяв себе за правило тот факт, что разведенные родители всегда необычайно восприимчивы к малейшим капризам и прихотях своих отпрысков. И ей на самом деле не приходится слишком долго упрашивать меня; ради нее я готов броситься в бездну раскаленной лавы.

В ответ на поступивший запрос мной было предпринято следующее: в поисках подходящего развлечения я начал просматривать «Воскресный раздел» в «Геральд-Трибюн». И таким образом, мной одно за другим были выдвинуты следующие предложения, и каждое из перечисленных мною потенциальных увеселений были так же по очереди отвергнуты Джоанной: 1) Ежегодная уличная выставка искусств и ремесел на Бейвью Авеню; 2) открытие скульптурной экспозиции в «Галерее Векслера» на Мейн-Стрит; 3) ежегодная распродажа саженцев и аукцион орхидей; 4) окружная ярмарка (про которую Джоанна сказала, что она, слава Богу, уже вышла из этого возраста) и 5) выставка драгоценных камней и индийских ювелирных украшений в Пьерпонт-Холл. В конце концов мне удалось заинтересовать Джоанну объявлениями о Чемпионате штата Флорида по родео, проходившем в Энанбурге. Она туту же спросила у меня, можно ли позвонить Дейл, чтобы она тоже смогла отправиться туда вместе с нами. Я набрал номер телефона Дейл в ее доме на рифе Виспер, и, надо сказать, почувствовал некоторое облегчение, когда в трубке все раздавались и раздавались длинные гудки, но на звонок никто не отвечал; мне действительно очень хотелось побыть хоть какое-то время наедине со своей собственной дочерью. И нет моей вины в том, что, как позднее выяснилось, что какая-то часть этого времени у меня все равно будет отнята работой – даже в Энанбурге, почти за сорок миль от того места, где было совершено теперь уже два убийства.

Для того, чтобы попасть в Энанбург, входящий в состав округа Де-Сото, необходимо сначала ехать по 41-му шоссе на юг, а затем сделать левый поворот на восток, и уже дальше продолжать путь по Тимукуан Пойнт Роуд, мимо расположенного там птичьего питомника Сограс Ривер, и затем оказаться среди раскинувшихся на многие акры кругом пастбищ и выгонов. В конце апреля и начале мая воздух здесь кишит спаривающимися на лету жучками, которые наверное от своего брачного восторга, постоянно шлепаются и разбиваются о ветровое стекло. Последствия подобной романтической кутерьмы оказываются весьма липкими и кровавыми, из-за чего почти каждые три мили приходится останавливаться, выходить из машины и отскребать их от стекла, или же всю оставшуюся дорогу ехать с включенными дворниками. Но теперь был январь, и нигде не было да и не могло быть видно никаких насекомых, занимающихся инцестом прямо в воздухе, и казалось, что холодный воздушный фронт отступил в море, оставив за собой прекрасный и безоблачный денек, с температурой воздуха в семьдесят три градуса, что и было нам обещано всеми прогнозами погоды.

Не обязательно отъезжать куда-нибудь очень далеко от Калусы, чтобы понять, что штат Флорида в самом деле является неотъемлемой частью так называемого Глубокого Юга. Региональные диалекты в том городке, что я вот уже четыре последние года называю своим, были по большей части такие же, как и на Среднем Западе, с редкими северо-восточными интонациями, и иногда встречался – еще более редкий – канадский вариант произношения. Но стоит остановиться на автозаправке где-нибудь здесь, в глубокой провинции – что мы и сделали – отъехав от города всего-навсего каких-нибудь шестнадцать миль, то южный акцент здесь может показаться настолько осязаемо-густым, словно его даже можно рубить на куски при помощи мачете. Мужчины здесь носят характерные открытые комбинезоны, башмаки к ним и большие шляпы, и еще они жуют табак и могут плеваться им с непогрешимой точностью; женщины же одеваются в тот тип одежды из хлопчатобумажного полотна, который моя мать обычно звала платьем для дома; встречающиеся по пути во всех этих городках многочисленные ресторанчики и закусочные, все как один предлагают «блюда домашней кухни», что означает неизменно собственного приготовления ветчину и горох, зеленые бобы, мамалыгу, овощи, зелень, кукурузный хлеб – и именно в этих краях – подаваемую здесь жареную рыбу. Пока мы ехали по прямой, словно стрела дороге, окруженной по сторонам пастбищами, я поймал себя на мысли, что мне просто не терпится узнать, а что мой компаньон Фрэнк сказал бы по поводу расстилавшегося вокруг пейзажа, а также о людях его населяющими.

Дочь моя что-то задумала.

Я всегда могу с большой долей вероятности сказать, когда она должна вот-вот признаться мне в чем-то таком чрезвычайно важном, судя по тому, как сперва она будет сидеть в молчании примерно с полчаса или больше, закусив губу и мучаясь размышлениями по какому-либо поводу, пока наконец проблема та сама не выплеснется наружу. В такие моменты следует быть терпеливым. После тринадцати лет отцовства я уже убедился в том, что никакими расспросами от Джоанны все равно ничего добиться не удастся; но она и сама расскажет мне обо всем, когда это все будет уже ею обдумано, и она уже готова для этого, и только тогда. И тут наконец-то наступает долгожданный миг откровения, как это случилось и в это воскресение, по дороге в Энанборг. Я болтал что-то о том родео, которое нам предстояло увидеть и о родео вообще, и еще я сказал – и самому мне это показалось крайне остроумным замечанием – что в мои жизненные планы как раз входит появляться на родео хотя бы один раз каждые двадцать семь лет. И при этом мне почему-то не подумалось о том, что прежде всего следовало бы, пожалуй, пояснить дочери, что сейчас мне тридцать семь лет, а в последний раз я видел родео, когда мне было всего десять, но тут дочь моя безо всякого на то предупреждения глубокомысленно изрекла:

– А вот как бы ты поступил, если бы один парень захотел с тобой переспать?

Я на секунду призадумался, и потом ответил вопросом на вопрос, да еще таким образом, что, случись такое в суде, подобное наверняка вызвало бы протест у адвоката другой стороны. В ответ я спросил:

– А кто парень?

– Ну… просто парень, вообще.

– Ты разве не имеешь в виду кого-то определенно?

– Да, я имею в виду кое-кого.

– И я его знаю?

– Ты его знаешь, и он тебе не нравится, – ответила Джоанна.

– Эндрю Жестокий, – догадался я.

Эндрю Жестокий был пятнадцатилетним оболтусом. Вообще-то звали его Эндрю Краувел, а Жестоким окрестил его я, когда ему было четырнадцать, и он пообещал как-то моей тогда еще двенадцатилетней Джоанне пригласить ее в школу Бедлоу, на праздник с многообещающим названием «Весенние шалости», после чего в самый последний момент он ей позвонил, чтобы поставить в известность, что отец поручил ему одно дельце, и поэтому на танцы он не придет. Те выходные Джоанна проводила у меня. Она проплакала с пяти часов вечера в пятницу, когда малолетний сукин сын позвонил ей – за два с половиной часа до того, как заехать за ней – и до шести часов вечера в воскресенье, когда мне наконец-таки удалось уговорить Джоанну выйти и поужинать со мной, перед тем как я отвезу ее обратно к матери. И я не могу так запросто взять и простить малолетнего ублюдка, который подобным образом обошелся с моей дочкой. Джоанна же, со своей стороны, простила его практически сразу же. Через две недели, когда она снова приехала ко мне на выходные, она проболтала с ним по телефону почти столько же времени, сколько ушло у нее на рыдания в своей комнате в день той неудавшейся вечеринки. И вот теперь Джоанне хотелось узнать, что ей делать, если и когда, если не уже, Эндрю Жестокий пожелает с ней переспать.

– Его зовут Эндрю Краувел, папа, – поправила меня Джоанна. Она может хоть еще сто раз повторить мне, что его зовут Эндрю Краувел; для меня же он навсегда останется маленьким засранцем Эндрю Жестоким. И мнение мое о нем ни чуть не изменилось, даже когда совсем случайно мне довелось услышать от одной из подружек Джоанны, которая некоторое время назад приезжала вместе с ней на выходные, что скорее всего этот Эндрю приторговывает марихуаной и что то «дельце», что заставило его пропустить танцы, вне всякого сомнения заключалось в том, что скорее всего он должен был отправиться на какой-нибудь пустынный пляж и забрать доставленную туда «травку». Но моя дочь упорно отвергает подобные обвинения. Хотя, впрочем, она и не отрицает только то, что Эндрю Жестокий держит дома змей. Как-то раз он предложил принести ко мне в дом своего питомца – удава-боа. Я ответил ему на это, что старик-Фрейд многое мог бы порасказать о подобном увлечении. Эндрю в свою очередь поинтересовался, кто такой Фред. И это возлюбленный моей дочери: продавец наркотиков, содержатель зверинца и еще к тому же дремучий невежда.

– И когда это у вас произошло? – спросил я.

– Когда что произошло?

– То, о чем ты мне говорила. – Я не говорила, что это уже случилось.

– Ну хорошо, тогда когда это ожидается?

– Наверное, уже скоро.

– Он что, уже предупредил тебя об этом?

– Не совсем так.

– Тогда как?

– Это было не предупреждение, вот что я имею в виду. Скорее обещание, вот, что это было.

– А-а… ясно.

– Пап, ты только не волнуйся, ладно? Я просто хочу знать, как мне поступить. Разобраться во всем этом. Я думаю, что ведь все равно чему быть, того не миновать.

– И он уже пообещал, что у вас с ним это будет, так?

– Да. Более или менее…

– Как это, более или менее?

– Ну, он сказал, что иногда… ну, знаешь… что вдруг иногда ему начинает нравиться то, что… ну… это, что раньше вовсе даже и не вызывало у него чувства. Вот. Он сказал, что когда-нибудь он может – как это? – ага, что когда-нибудь он «не сможет удержаться от соблазна». Вот, он так сказал.

– Ему хочется вкусить запретного плода с Древа Познания, так ведь?

– Что? – переспросила Джоанна.

– Сопливый хозяин Библейского зверинца, вот он кто.

– Знаешь, пап, если тебе не нравятся змеи, то это уже твои трудности, а не Эндрю.

– Мне определенно не нравятся змеи, это уж точно. Но вот этот Эндрю раздражает меня даже в большей степени.

– Это я знаю.

– В таком случае, зачем ты у меня спрашиваешь о том, как тебе поступить?

– Потому что я уже спрашивала об этом у мамы, и она намекнула, чтобы я сходила к доктору Бееру за рецептом на таблетки.

– Таблетки!

– Ага.

– Боже праведный!

– Вот так.

– Твоя мать что, из ума уже окончательно выжила? Тебе же всего тринадцать!

– В сентябре будет уже четырнадцать.

– Так до сентября-то еще целый год!

– Наверное, она думает обо всем заранее.

– Даже чересчур, ты спрашиваешь… Но я надеюсь, что ты не согласилась.

– Я сказала ей, что подумаю над этим. И все же, что мне делать с этим Эндрю?

– А как другие девочки твоего возраста поступают в таких случаях?

– Единственная другая девочка, которая постоянно гуляла с Эндрю…

– А ты, значит, гуляешь с ним постоянно?

– Ну да, похоже на то.

– Что значит это «похоже»?

– Мы встречаемся только друг с другом. И ни с кем больше.

– Джоанна, ты еще слишком мала, чтобы…

– Ну, началось…

– …чтобы связывать себя чем-то с каким-либо мальчиком.

– Почти все девочки у нас в Святом Марке встречаются с парнями.

– И Роксана тоже?

Роксана была той самой девочкой, которая как-то раз сказала мне – я тогда как раз поливал составом «Чарко-лайт» подготовленные для костра брикеты, в предвкушении вечеринки с гамбургерами и хот-догами – что Эндрю Краувел скорее всего занимается перепродажей наркотиков. Джоанна в это время плавала в бассейне, ныряя и уходя под воду, словно акула. Я благоразумно не упоминал об этом разговоре, пока отец Роксаны не приехал в воскресенье за ней. Оставшись наедине с дочкой, я выдвинул перед ней довольно неординарное предположение, что Эндрю может оказаться замешан в махинациях с наркотиками, на что она весьма раздраженно заявила мне, что все это лишь досужие домыслы Роксаны. Перед самым Рождеством Роксане исполнилось четырнадцать, что делало ее на целых девять месяцев старше Джоанны. Роксана была невысокой и несколько полноватой девочкой, у нее были вьющиеся черные волосы и умные карие глаза. Ее мать в свое время была выпускницей Вассара, и теперь сама Роксана уже тоже когда-нибудь собиралась отправиться туда, о чем она постоянно рассказывала всем, кому только можно. А пока под видом приготовлений к этому событию, она старалась придать себе ученый вид, постоянно нося для этого очки в черной оправе. Роксана очень обыденно рассказывала мне о махинациях, которые Эндрю проделывает с марихуаной, как уже о давно свершившемся факте, так же запросто, как все дети в Калусе – а возможно, что и по всей Америке – говорят о наркотиках.

– Роксана гуляла с ним до меня, – сказала Джоанна.

– Роксана?

– Ага.

– С Эндрю?

– Ага.

Это неожиданное открытие, по крайней мере, было способно служить хоть каким-то обоснованием к необычайной осведомленности Роксаны в том, что кое-кто торгует «травкой».

– Ну а когда она встречалась с ним, – не сдавался я, – она что, разрешала ему?

– Запросто, – ответила Джоанна.