Людмила Вячеславовна Федорова
Интересные истории
А красивый! Ангел был, а не дитя. Всё любил в окрестностях гулять, на свирели играть, цветы рвать. Так случилось, что проворонила я его, ох, грешная, проворонила…
Как-то вечером мы гуляли во дворе возле монастыря, только Дмитрий под моим присмотром, вдруг через забор мой миленький Василёк заглянул, да поманил рукой. Вы меня не осуждайте, девица я была молодая, красивая, а в монастыре скучно было, вот я и завела дружка…
Вот я стою, Васильку подмигиваю, а сама думаю, чем бы царевича занять. Взяла ножик, показала Дмитрию, как в тычку играть, да и пошла с Васильком. Сидим мы за селом на завалинке, милуемся, вдруг как услышу вопль! У меня мурашки по коже пробежали: ведь это у меня кричат, я голос Марии Нагой сразу узнала…
Бегу, света Божьего не вижу, прибежала к монастырю, а меня у входа Мария Нагая за плечи схватила, трясёт и кричит на меня не своим голосом:
– Ты, дура, за сыночка моего отвечала, только ты видела, кто его убил! Говори, кто!!!
А я стою, как водой облитая, думаю, как сказать, что меня не было. Вдруг вижу: двое слуг Годуновых идут. Я сразу сообразила, как выкрутиться: указала на них и говорю:
– Они, проклятые, царевича погубили!
Что тут началось! Я под лавкой спряталась…
Выгнала меня Мария Нагая, устроилась на конюшню я.
Ох, и испугалась я, когда сам царь Борис Годунов приехал, стал разбираться что к чему, да отчитал всех, да в Сибирь тех, кто его слуг побил, сослал, да колокол, что бил набат, сослать велел. На десять лет всё успокоилось. Казалось бы, что всё успокоилось…
Я воду несла с колодца, когда ко мне два витязя подошли, говорят:
– Давай-ка, девица, поможем…
Несут воду, а сами ухмыляются, довели до конюшни, а потом поставили воду и меня под белы рученьки:
– Тебя царь видеть желает!
Привели меня в подвал, стою я перед Борисом Годуновым, дрожу от страха, а он брови хмурит, смотрит на меня косым взглядом. Я взгляд опустила, только прошептать сумела:
– Отпустите меня, не виноватая я…
– Скажи, холопка, ты видела, что царевич Дмитрий погиб?
Я молчу. Не знаю, что сказать.
– Ты, Аграфена, не молчи, а то ведь заставлю говорить! – грозно сказал Годунов и приказал своим людям – Раскалённым железом её!
– Нет!!! – закричала я от страха, упала на колени, заплакала – Нет!!! Не надо железом!!! Видела, царь-батюшка! Видела, что царевич погиб… – солгала я…
… До сих пор это малодушие себе простить не могу…
– Ну… ладно… пустите её, она мне больше не нужна! – приказал Борис Годунов, меня вывели из подвала, сказали, что я могу идти на все четыре стороны.
Я иду и одна мысль у меня: «Почему Годунов задал мне такой вопрос? Может, царевич жив?». И руки затряслись у меня от этой мысли. А через какое-то время моим рассуждениям добавились и слухи о том, что в Польше прячется царевич Дмитрий. Правда, некоторые считали, что это – самозванец, расстриженный монах Гришка Отрепьев, но я не верила. Не верила до одного дня…
Нас тогда согнали и сказали, что Борис Годунов скончался, и мы должны новому царю присягнуть. Я, как самая смелая, спросила:
– А как хоть зовут нового царя и чем это он сына Бориса Годунова, царевича Фёдора, хуже?
На меня закричали:
– Что б ты понимала, холопка! Фёдор Годунов – худород, а новый царь – сын Иоанна Грозного, Дмитрий!
У меня сердце ёкнуло: не уж то мой Дмитрий?! Да живой, здоровый! На радостях с криком: «Да здравствует царь Дмитрий Иоаннович!» побежала, меня остановили:
– Стой, дорогу уступай: новый царь идёт!
Смотрю я во все глаза, а Дмитрия своего не вижу. Вижу только идёт богато одетый низенький рыжеволосый плюгавенький уродливый человек.
– Так где ж царь Дмитрий? – недоумённо спросила я.
– Ты что, ослепла?! Вот он идёт! – сказали мне и указали на этого некрасивого человека.
Я думаю: «Настрадался, бедненький». Подошла к нему, поклонилась:
– Здравы будьте царь-батюшка, Дмитрий Иванович, узнаёте свою холопку-няньку?
–Не знаю тебя и никогда не знал! – как нож, резанул меня ответ. Значит, напрасны ожидания, не он.
«Не он! Нет его! Нет!» – звучало в моей голове. Я, не разбирая дороги, рыдая белугой, шла куда-нибудь преклонить голову, упала на скамейку в своей светёлке, но легче мне не стало: слёзы лились градом.
Но отомстила я за свои слёзы: всем рассказывала, что новый царь – самозванец настоящий. А однажды подъехала ко мне карета заморская, из неё женщина выглянула, красивая и ужасная одновременно. Красивая белой кожей, чёрными глазами, правильными чертами лица, польским платьем с жерновами. Ужасная своим взглядом. Недобрым взглядом…
– Ты – бывшая нянька моего жениха? – спросила с акцентом женщина.
– Позвольте спросить, а кто же ваш жених, барыня? – спросила я.
– Мой жених – царь Дмитрий, а я, его невеста, Марина Мнишек, раздаю подарки простым людям в честь нашей свадьбы… – сказала с надменной ухмылкой женщина и протянула мне что-то.
– Не надо мне от вас подарков не от вас, не от вашего жениха, самозванца Гришки Отрепьева! – закричала я в гневе.
Лицо женщины словно стало стальным, леденящим голосом она сказала:
– Ты заплатишь за это!
Я не придала значения словам Марины Мнишек: мне было всё равно, я сказала, что думаю об этом самозванце, но вскоре я пожалела о своём характере: меня забрали в темницу. В одиночной камере я часто размышляла: как жить дальше мне и стране, часто, признаюсь, плакала. Но вскоре народ понял, что нынешний царь – никакой не наследник Ивана Грозного, тем более не Дмитрий, и в стране начались беспорядки, заключенных, в том числе и меня, выпустили, мы рванули в Кремль, но самозванец выпрыгнул в окно и свернул себе шею. Скоро выбрали нового царя – Василия Шуйского.
Василий Шуйский выбрал несколько человек для того, чтобы мы облачили его в царские одеяния перед миропомазанием на царство. Мы, молча, помогали ему, а Василий всё смотрел на меня. Я скромно опустила ресницы. Он улыбнулся и сказал:
– Та, из чьей чарки я выпью, будет моей женой!
Девушки побежали за чарками с вином, я, не подумайте, я даже не надеялась стать царицей и не хотела этого, посмотрев на всех, тоже принесла чарку. И представьте моё удивление, когда Шуйский выпил из моей чарки!
– Как зовут тебя, девица? – Продолжая улыбаться мне и заигрывать взглядом, спросил Шуйский.
Я, красная от стыда, как помидор, отвечала:
– Аграфена…
– Вот, что, душечка моя, Аграфенушка, я – вдовец, не смотри, что бородат, не стар я, выходи за меня замуж! – предложил Шуйский.
Я согласилась. Не знала я, что влюблюсь скоро в человека, совершенно противоположного Василию Шуйскому.
Я уже осваивалась в палатах царицы, мы готовились к венчанию с Василием, когда на Руси объявились новые самозванцы: «царевич Пётр» ( которого никогда не существовало), под именем которого, по слухам, скрывался Иван Болотников и « царь Дмитрий». Шуйский не раз отправлял свои полки, чтобы подавить восстание, но это никак не получалось: Болотников был неуловим. Мне жутко любопытно стало, что за человек этот Болотников, я проситься стала:
– Василий, жених мой дорогой, пусти меня с твоим отрядом, я краем глаза посмотрю на Болотникова…
– Ну, что ж, Аграфенушка, поезжай… – недовольно отвечал Шуйский.
Вот еду я с отрядом, тихо кругом, лес шумит, птички поют. Вдруг как засвистит кто-то, да так, что у меня душа в пятки ушла! Разбежался отряд, а вслед убегающим стрелы полетели и с деревьев, и из зарослей. Я, как это увидела, так в обморок и упала.
Очнулась я в окружении разбойников, ужаснулась я от их речей: говорили они, что хотят или покончить со мною или чести лишить. Тут появился человек, который перевернёт мою жизнь. К разбойникам подошёл красивый черноволосый голубоглазый юноша в дорогом кафтане, видно, что их атаман: они расступились перед ним. Юноша посмотрел на меня, обаятельно улыбнулся и приказал разбойникам:
– Не трогать её! Она – не солдат Шуйского!
А мне сказал:
– Не бойся краса-ягодка, никто тебя не обидит, пока я у них атаман, зовут меня Иван Болотников. А ты как попала-то в отряд Шуйского, девица? Что мне с тобой, такой красивой, делать?
– Я – царя Василия Шуйского невеста, Аграфеной зовут, отпусти меня, Иван Болотников… – стала уговаривать я.
– Нет, краса-ягодка, я тебя отдам Шуйскому за большое вознаграждение! – промолвил Иван Болотников.
Привезли меня в Тулу, где жил Иван Болотников, место определили. Как ехали мы, Болотников всё любезничал со мной, красой-ягодкой называл, посмеивался, что, мол, мой жених стар для меня, расхваливал меня на все лады.
– Ты, что, с невестой царской любезничаешь? – я делала вид, что недовольна, хотя мне очень нравилось, как ведёт себя со мною Иван.
Надобно сказать, хоть он и любезничал, но пальцем не тронул и другим не дал. Скоро мы стали звать друг друга Аграфена и Иван, всё чаще в разговоре звучало не я и ты, а мы. И взгляд у него был, когда он на меня смотрел,… не могу описать…
…И влюблённый, и печальный.
Иван Болотников давно уже в душе моей поселился, когда однажды он подошёл ко мне и с грустным видом изрёк:
– Всё, краса-ягодка, передадим тебя завтра Шуйскому, кончилась твоя неволя…
– А признайся, любишь ты меня, не хочешь Шуйскому возвращать! – сказала я.
Иван стал мрачнее тучи, но так же приветливо и ласково, как всегда, ответил:
– Да, люблю я тебя, Аграфена, от того и вернуть хочу: не хочется мне тебе жизнь портить, с Шуйским ты царицей будешь, а я ведь разбойник, рано или поздно меня казнят…
У меня защемило в сердце не то от того, что я любила Ивана, не то от его честного и прямого признания.
– Я тоже люблю тебя. Не хочу я к Шуйскому, возьми меня ты в жёны! – не очень скромно, зато честно сказала я.
Иван опустил взгляд, я поняла, что сделала что-то не так. Он вышел, долго где-то ходил, а потом вернулся с двумя слугами Шуйского, которых я сразу узнала.
– Вот она, – сказал Иван, показывая на меня, – Жива и невредима. Отпускаю с миром и честью…
Меня привезли к Шуйскому, Василий взглянул на меня и спокойно промолвил:
– Иди, помойся и переоденься…
Я обиду затаила: я месяц у разбойников была, в опасности, а Василий так равнодушен, как будто я с сенными девушками в сад на полчасика ходила!
Помыли меня, как царицу, одели. Села я напротив Шуйского и думать горькую думу стала. Любила ли я Василия? Лгала ли я ему? Вроде и не лгала, но и не любила. Любила ли я Ивана Болотникова? Как я могла его любить: я у него в плену была. Почему же тогда на душе так пусто?
Шуйский обнял меня за плечи, я убрала его руку, он удивился:
– Почему ты так сурова ко мне, Аграфенушка?
Я подумала и честно ответила:
– Отпусти меня, я люблю Ивана Болотникова…
Раскраснелся от ярости Шуйский, осыпал меня словами не пристойными, но мне было всё равно, я так и заявила:
– Хоть что со мной делай, но я тебе не невеста больше!
Долго я молчала, а Шуйский костерил меня на чём свет стоит, потом его кто-то позвал. А я села ждать, надеясь, что гнев Шуйского пройдёт, смягчиться он, и отпустит меня с Иваном.
Долгим же мне показалось ожидание. Пришёл Василий злой и довольный, с порога мне вымолвил, как резанул:
– Ты можешь идти, куда хочешь, но только не к своему Ивану Болотникову: мои люди взяли Тулу и казнили этого непокорного холопа!
Только в этот момент я поняла, как дорог мне был Иван, как страшна эта потеря, упала на колени, закричала я не своим голосом, засмеялся надо мной Шуйский. Побежала я, куда глаза глядят, бегу и плачу, даже сейчас вспоминаю и плачу! Ушла я из Кремля, стала на конюшне у боярина Морозова работать, днём работала, а ночами плакала по Ивану. Прошло время, стёрся из памяти и Шуйский, и Иван. Не было на Руси царя, как Шуйского не стало, правили всем семь бояр. Всё, вроде, ничего, да только стали в народе поговаривать, что поляки на нас войной пойдут. Не верила сначала я этому. Не верила, пока мимо конюшни не проехали поляки. Ох, я и испугалась, зарылась в сено, все молитвы вспомнила, пока в укрытии сидела…
Потом услышала, что важные князья, Пожарский и Трубецкой, собирают ополчение. Постриглась я и пришла к ним, кланяюсь, да говорю:
– Примите меня в своё ополчение!
Трубецкой против этого был, но Дмитрий Пожарский его уговорил меня принять, только с условием, что никто не узнает, что я – девица. Там же переодели и Егором нарекли.
Не забыть мне первый бой. Вышел Дмитрий Пожарский вперёд, положил руку на сердце, смотрит вокруг, а в глазах боль такая, а сам речь держит:
– Просите Бога о помощи, люди: за Родину воевать идём!
И с такой любовью он сказал слово Родина, что у меня сердце защемило…
Я ещё тогда заприметила, что на Пожарском плащ красивый красный был.
Начался бой, всё задымилось, крики, стоны, залпы орудий смешались, будто гром гремел среди ясного неба! Я за дерево спряталась, а сама всё за красным плащом слежу. Вот развевается красный плащ впереди войска…
Вдруг испугалась я: не видно красного плаща! Выскочила я из-за дерева, побежала…
Лежит Пожарский! Подошла я, пощупала: слава Богу, жив. Унесла я его с поля боя…
Проиграли мы тот страшный бой, много людей полегло. Я ухаживала за раненым Пожарским, он оказался очень хорошим простым человеком. Нет, не подумайте, Дмитрий женат был, дочь-красавица на выданье. Мне нравилось то, что Дмитрий Пожарский был таким весёлым и дружелюбным человеком, с ним было приятно просто общаться. Пожалуй, это самый светлый период за все двадцать два года смуты…
Когда Пожарский выздоровел, он снова стал собирать ополчение. На этот раз под его знамя шли менее охотно. А поляки уже вели себя на Руси, как дома…
И вот однажды всё изменилось: ехали мы с Пожарским и Трубецким по разгромленному поляками посёлку, вдруг увидели сильно избитого юношу. Пока я проверяла, жив ли он, Пожарский поспрашивал у местных жителей, кто это. Оказалось, это – купец Кузьма Минин.
– Ну, не будешь ли ты возиться с ним? Зачем он тебе? – сказал Трубецкой.
– Князь, не хотите ли вы, чтобы я бросил человека на погибель?! – удивился Пожарский, закинул юношу на своего коня, и мы пошли дальше.
Мы добрались до лагеря, Пожарский занёс юношу в свой шатёр и приказал слуге:
– Принеси мне в шатёр что-то поесть: целый день некогда покушать…
После чего Пожарский ушёл за лекарем. Пока Пожарский ходил за лекарем, я наблюдала смешную сцену: слуга поставил на стол тарелку котлет и вышел, наш «больной» Кузьма Минин встал с лавки и стал за обе щеки уминать с аппетитом котлету за котлетой. Тут появился Пожарский с лекарем, Дмитрий говорил:
– Ой, он так сильно избит, так его жалко!
Заходят они, а Минин последнюю котлету доедает, увидел Пожарского и застыл с надкусанной котлетой.
– Это и есть избитый больной? – с улыбкой спросил лекарь.
У князя Дмитрия глаза округлились:
– Ты же без сознания был!
А Минин так виновато:
– Котлетки очень вкусные были…
Пожарский очень обрадовался, что Минин в порядке и успокоил юношу: мол, слава Богу, здоров, а котлет Пожарскому не жалко.
Так в отряде появился Кузьма Минин. Скоро выяснилось, что он ещё и пользу принесёт. А было дело так: приехало ополчение в Новгород, Пожарский объясняет цель ополчения, а никто его не слушает. Тут на бочку Минин залез и говорит:
– Князь, дайте мне слово, я не подведу, обещаю…
Махнул Пожарский рукой, кивнул головой. О, какую речь начал Минин! Как народ слушал его! Я сама затаила дыхание, видел Бог! А как он кончил говорить, так народ стал нести последнюю копейку на ополчение, многие встали в ряды под знамя Пожарского, бояре табунами отдавали лошадей, сундуками – оружие для ополчения.
А Минин и Пожарский стояли и сияли. И я, казалось, сияла.
Священник своё благословение дал и даже икону Смоленской Божьей Матери подарил Минину.
Трубецкой, обиженно раздувая ноздри, промолвил:
– Да когда же этому Минину надоест в ополчении!
Но шло время, а ополчение только разрасталось и крепло. И дружба Минина и Пожарского крепла тоже.
И, наконец, решающий бой. Всё готово, но не выступаем: ждём, пока Трубецкой приведёт свои полки. Когда солнце стало садиться, стало понятно, что Трубецкой нас предал. Решили начать бой без него. Настроение, конечно, у всех было… не очень радужное. На этот раз я сражалась серьёзно, не до страха было: Родину защищали. Бой шёл с переменным успехом, когда вдруг кто-то доложил Пожарскому, что погиб Минин. Пожарский как разозлился на поляков, как стал кричать, шашкой махать, вперёд рваться, все за Пожарским, поляки испугались такого натиска и побежали. Тут и Минин появился: скачет впереди всех и кричит Пожарскому:
– Правильно! Бей врагов Родины!
Обрадовался до слёз князь Дмитрий, когда узнал, что Кузьма живой. Славно погнали поляков Минин и Пожарский! А как бой кончился, стали думать, кто же на трон Руси сядет, объявили земский собор. Казалось, все сословия были там.
– Люди православные, кого царём видеть хотите?
Единым вздохом выкрикнули люди:
– Михаила Романова!
Вы спросите меня, почему Михаил Романов? Во-первых, он – родственник Рюриков, во-вторых, он молод и здоров, в-третьих, за смуту он себя ничем не запятнал.
Собрали мы послов, среди них была и я, взяли икону и поехали в Кострому, в монастырь, где прятались от поляков инокиня Марфа и её шестнадцатилетний сын – Михаил Романов. Шесть часов уговаривали мы Михаила принять власть. Никак не соглашался он, не хотела этого и Марфа, но вернулся из польского плена Филарет, отец Михаила, и дал от имени сына согласие. Выбрал Филарет в слуги нескольких желающих, в том числе и меня, велел снаряжать Михаила на миропомазание, а сам ушёл. Михаил нам такое устроил! И посуду бил, и возмущался:
– Не буду я царём! Не хочу! Боюсь! Меня на второй неделе отравят, если на первой неделе я Русь не разорю окончательно! Да кто я такой, чтобы страной управлять?! Меня не учили этому!
Мы позвали Филарета. Тот сначала сына по-хорошему уговаривал, а потом осерчал:
– Не пойдёшь на миропомазание, я тебя на верёвке поведу!
Собрали мы всё-таки Михаила, состоялось миропомазание.
Послесловие.
Аграфена закончила рассказ и села. Девицы тоже молчали. Они не могли представить, что человек, переживший такое, стоит перед ними. Постепенно у них менялось отношение и к этому периоду Русской истории, и к жизни.
– Слушай, Татьяна, как мы будем дальше жить? – с округлёнными глазами спросила Ульяна подругу.
– Не знаю. Но такими, как прежде мы уже не будем… – склонив голову, отвечала она.
Учительница богословия
…Возлюби ближнего своего, как самого себя…
(Библия, Новый завет)
***
Ударю по клавишам тонкой рукой…
Стереотипам в истории скажем нет!
… Да, за веру во Христа уходят порой,
Но сохраняют Божественный свет…
Глава « Радмила становиться учительницей»
… Всё началось в тот августовский прохладный день, а если быть точными, 24 августа, когда на городских аллеях листья уже начинали «наводить марафет» в ало-желточных тонах, школьники и студенты беззаботно готовились сказать каникулам: «До свидания!», а учителя уже вышли из отпусков…
Именно в тот день директор МБОУ СОШ (а, если проще, школы)№ 4, полный пожилой Игорь Фёдорович с маленькими глазками, в которых виделся мудрый помысел, и с седой стрижкой собрал всех учителей и завучей и, откашлявшись, объявил:
– Так, у меня для нас всех новость, пока ещё не понял сам, плохая или хорошая, но наша школа участвует в новом образовательном проекте: мы введём в список предметов новый факультатив «Основы православной культуры», я уже ищу преподавателя…
Учителя постояли с изумлёнными растерянными лицами, а потом учительница начальных классов Ульяна Викторовна, характерная дамочка шестидесяти двух лет в крупных очках, строгом деловом костюме и покрашенными в рубиновый цвет собранными в пучок волосами промолвила:
– Но как же так? В 21 веке в обычной светской школе урок богословия? Многие дети и родители не поймут нас…
– Зря думаете так, Ульяна Викторовна, в наше время в России много верующих православных людей, которые прекрасно совмещают в своей жизни и духовно-церковную и светскую, мирскую её часть, многие будут рады такому факультативу, хотя, конечно, будут и противники. А кандидатура у меня уже есть: очень милая скромная воцерквлённая девушка Хризантемова Радмила Павловна, по образованию – преподаватель «закона Божьего». Её предмет очень схож с тем факультативом, который я предложил ей вести в нашей школе… – с тяжёлым вздохом ответил Игорь Фёдорович.
Все пожали плечами и притихли в задумчивости, а потом Игорь Фёдорович недовольно посмотрел на учительниц и буркнул:
–Эх, что бы в жизни понимали! Идите, готовьте всё к линейке первого сентября…
…Тем временем Радмила, милая девушка двадцати трёх лет, маленькая ростом, хрупкая на фигуру, но красивая лицом: нежными чертами, соболиными бровями, большими глазами орехового цвета, сидела у себя дома с мамой, старенькой Мариной Аркадьевной, и советовалась с мамой:
– Матушка, мне предложили работу в трёх разных местах: место учителя Закона Божьего в воскресной школе при церкви святой Елизаветы, учителя Закона Божьего в православной гимназии и преподавателя факультатива «основы православной культуры» в обычной светской школе. Я не знаю, на каком из этих трёх вариантов мне остановиться, вроде, всё устраивает, а, вроде и в каждом свой недостаток есть…
Марина Аркадьевна внимательно посмотрела на милую дочь, её ореховые глаза, длинные русые волосы с мыслью: «Какая она у меня славная, хорошенькая, как я в молодости, но уж слишком маленькая и худенькая, никакого здоровья нет…», а вслух спросила ласково:
– Доченька, а ты совета у батюшки в церкви спрашивала?
– Спрашивала, матушка, – накручивая на пальчики длинные русые волосы, отвечала Радмила – он ответил мне коротко и ясно: «Не место красит человека, а человек место, будь хорошей учительницей богословия, учи детей вере православной, а в какой школе – неважно»…
– Тогда, наверное, иди в эту обычную школу преподавать факультатив «основы православной культуры», это во-первых, благородно: ты расскажешь о вере детям, которые, возможно, без тебя не узнали бы даже о ней, во-вторых, там всё-таки и платят хорошо, и нагрузка не такая… – ласково ответила Марина Аркадьевна, заботливая поглаживая любимую доченьку по русым волосам…
– Тогда, матушка, я звоню директору школы, говорю, что принимаю условия трудового договора, выхожу на работу… – закончила разговор Радмила и ушла в свою комнату с мобильным телефоном делать этот звонок…
… Первого сентября, на удивление, была неплохая погода: свежо, но без дождя и ветра, а красота пёстрых аллей с разрумянившимися рябинами, будто те «надели» вместо красных ягод дорогие украшения и смутились этого. Радмила нарядилась в изумрудную блузочку-рубашку, тёмно-синюю макси-юбку, сделала красивую строгую причёску с косой, которая обрамляла светлое личико девушки, и пучком из кос, уложенным ввиде красивого цветка, накинула кардиган и расписной платок и с замечательным настроением вышла из дома.
Лёгкой, летящей Ангельской походкой, кружась и пританцовывая, Радмила, любуясь красотой золотой осени, добралась до церкви, помолилась там, поставила свечу, а потом подошла к старушкам-свечницам и угостила их печеньем.
– Ой, Радмила, милая, чудо ты, а не девушка, дай Бог тебе помощи и счастья… – воскликнули старушки.
– Спасибо, и вам многие лета! – весело ответила Радмила, поправляя большой расписной платок…
… Скоро такой же летящей походкой Радмила добралась до школы № 4, сняла платок, убрала в сумочку и встала с другими учителями…
Рядом с Радмилой на линейке на школьном дворе оказались пять учительниц, но все они почему-то напряжённо молчали, посматривая на Радмилу, как «Ленин на буржуазию».
– Хм, дорогие коллеги, может, познакомимся? Меня зовут Радмила, Хризантемова Радмила Павловна, я буду преподавать основы православной культуры, а как обращаться к вам, и какой предмет преподаёте вы? – приветливо начала разговор Радмила, рассматривая дам своими большими наивными ореховыми глазами.
Строгие, но скучные и чрезмерно важные и в поведении, и во внешности учительницы ответили:
– Лидия Георгиевна, учительница русского языка и литературы…
– Анастасия Олеговна, учительница алгебры и геометрии…
– Ольга Степановна, учительница английского языка…
– Гульнара Ахметовна, учительница начальных классов…
– Ульяна Викторовна, тоже учительница начальных классов…
Радмила похлопала ресницами и спокойно отошла от них, так и не поняв, чем она им не понравилась, а линейка шла в самом разгаре, выступал директор, девочка с белыми бантами зазвонила в колокольчик…
Потом все пошли по кабинетам проводить классный час, а Радмила подумала: «Мдаа, это не совсем то, что я ожидала, но ведь Господь мудрее, раз Он сделал так, значит, именно так будет лучше,… по крайне мере надеюсь на это…».
Глава «Тёмная сторона школы открылась…»
Прошёл первый месяц осени, Радмила привыкла к новому режиму жизни, а в школе постепенно привыкли к её присутствию и предмету, многие дети искренне полюбили «маленькую, но мудрую Радмилу Павловну».
Радмила, стоя у доски с русыми рыбьими косами и в скромном пепельно-розовом платье, рассказывала о православной вере так увлекательно, эмоционально, оригинально, что и ей нравилось, и ученики были в восторге.
… Бывало и такое, что после урока к Радмиле подходили ребята и спрашивали:
– Радмила Павловна, скажите, пожалуйста, у нас неверующая семья, но вот я захотел креститься, родители, ворча, согласились, с чего мне начать?
Радмила знала, что ответить, посоветовать…
… В свободное же время Радмила беседовала с мамой по душам за зелёным чаем с сушками, вместе с мамой смотрела их любимые фильмы и мультфильмы на ноутбуке, например, чудесные мультфильмы Ричарда Рича «Истории Нового Завета», мультфильм «Пётр и Феврония»…
Так же Радмила имела интересное хобби, которое называла «бардовскими мучениями»: она сама сочиняла стихи о вере, о жизни, о мечтах, чувствах и подбирала музыку на гитаре…
– А почему мучения-то, доченька? – спрашивала Марина Аркадьевна Радмилу, та вставала с дивана и с милым озорным блеском в ореховых очах отвечала:
– Матушка, «бардовские мучения», потому что я «мучаю» гитару, это она мучается, а не я…
… Но всё обострилось в один обычный рабочий день: Радмила готовила кабинет к уроку о Рождестве Христовом, развешивала бумажных Ангелов, когда к девушке подошла маленькая тощая девочка с большими напуганными глазками и светленькими хвостиками. Девочку звали Лена, училась на во втором классе…
– Лена, ты что-то сказать мне хотела? Я внимательно слушаю… – с заботой в ореховых зеницах обратилась ласково Радмила.
– Радмила Павловна, я не знала, кому могу из взрослых рассказать, и решилась подойти к вам: вы добрая и мудрая, как Ангел. Дело в том, что я и многие в нашем классе боимся идти в школу из-за нашей учительницы, Ульяны Викторовны. Она ничего не объясняет из предметов, только кричит, если ей что-то не нравится, она может и в рюкзаки залезть без спроса, и с парты телефон забрать, постоянно обзывает всех в классе «овцами», «баранами», «идиотами». Она может и линейкой по рукам дать, и усмехается, если кто-то при этом заплачет, и заставить весь урок стоять, а потом, на перемене или после уроков, учиться… – рассказала Лена и заплакала.
Радмила склонилась к девочке, вытерла салфеткой бережными движениями её слёзы, сама еле-еле сдерживая слёзы в огромных ореховых зенках, так ей было жалко Леночку и других деток из того класса.
– Не волнуйся, Лена, тебе не надо бояться школы, и другим деткам не надо, так и скажи им, что Радмила Павловна разберётся и восстановит справедливость во 2 «А» классе, за всё ответит Ульяна Викторовна! – решительно сказала Радмила.
– Но как вы это сделаете? Она же такая злая, хитрая и грузная… – искренне удивилась маленькая Лена, рассматривая хрупкую, похожую на маленькую фарфоровую куколку-балерину, Радмилу.
Радмила встала в полный рост, не заметив, как маленькие резиночки случайно слетели с кос, и русые волосы небрежно легли по спинке девушки, поправила розовую блузочку и сиреневую макси-юбку и изрекла:
– Мне поможет Господь Бог!
– Как помог Давиду одолеть Голиафа? – с восхищением в глазах спросила Леночка.
Радмила обаятельно улыбнулась такому удачному сравнению и ответила:
– Да, как Давиду. Ну, ты иди в класс и успокой ребят, а я пойду разбираться…
… Радмила быстрым и решительным шагом, не замечая неудобства макси-юбки и своего немного растрёпанного вида, зашла в учительскую. Там, за столами сидели Игорь Фёдорович, Лидия Георгиевна, а Ульяна Викторовна ( и правда, крупная, полная, что не скрывали, а подчёркивали строгий юбочный костюм, большие очки и пучок из рубиновых волос) что-то говорила им, когда к ней подлетела Радмила (меньше и стройнее раза в два) и с гневом в ореховых очах громко возмутилась:
– Ульяна! Мне всё рассказали о том, как ты с детьми обращаешься жестоко! Линейкой по рукам бьёшь, усмехаешься, если кто-то при этом заплачет, заставляешь весь урок стоять, а потом, на перемене или после уроков, учиться, кричишь, в рюкзаки залазаешь без спроса, постоянно обзываешь всех в классе «овцами», «баранами», «идиотами»! Бедные дети напуганы! Я не оставлю это так, я и родителям детей сообщу, и полицию вместе все обратимся, но детей защитим, управу я на тебя найду!
Надменная Ульяна Викторовна демонстративно фыркнула и ответила:
– Радмила, салага, мне – шестьдесят два года, я – педагог со стажем, ты должна обращаться ко мне на «вы» и по отчеству, Ульяна Викторовна!
Радмила сверкнула гневом в ореховых глазах и изрекла:
– Ульяна, мы в молитве к Богу на ты обращаемся, а ты уж тем более не Бог!
Ульяна Викторовна побагровела и хотела что-то съязвить, но тут встал, кряхтя, Игорь Фёдорович и недовольно сурово сказал Ульяне Викторовне:
– Так, вот, значит, как вы преподаёте, Ульяна Викторовна?! Что ж, я разберусь с этим ЧП, вызовем родителей учащихся 2 «А», полицию, пусть дети и Радмила Павловна расскажут ситуацию, полиция и родители разберутся, и, если это правда, помимо морального ущерба детям, вы получите при всём коллективе строгий выговор с предупреждением! И вам это сойдёт с рук в первый и последний раз, узнаю ещё – уволю или отправлю на пенсию! А вам, Радмила Павловна, благодарность за неравнодушие…
… Скоро Игорь Фёдорович организовал то, что обещал: и дети, родители стали жаловаться полиции на Ульяну Викторовну, все возмущались и стыдили её, а родители собрались все вместе и написали заявление на Ульяну Викторовну, и даму в суде приговорили выплатить каждому ученику её класса пять тысяч рублей морального ущерба. Игорь Фёдорович же сделал выговор Ульяне Викторовне при всём коллективе.
Ульяна стояла красная от неловкого положения, как волосы в её пучке, нервно поправляла очки и думала: «Погоди, Радмила, святоша несчастная, я ещё за свой позор тебе отомщу!».
… А Радмила продолжала преподавать, и ученики слушали её ещё внимательнее, и, когда Радмила рассказывала притчу Христа о «милосердном самаритянине», то был едва слышен шёпот учеников:
