Лена Гурова
Развод… это не всегда верно!
Они болтали и болтали, как старые друзья, которым есть, что обсудить, есть, что вспомнить.
– Люда! Ты оставила телефон! Ну что за беспечность! – Профессор стал отчитывать Людмилу сразу, не дав никому ни слова. – Спасибо, Андрюша, привёл нашу сумасбродку. Позвоните кто-нибудь Стрельцову, пусть возвращается. И опять ничего не поела, но мы тебе оставили шашлычка, аджички, зелени. Всё, собираемся, ребята!
И когда Люда уже прощалась с алабаем, хитро поглядывающим своими голубыми глазами, физически ощутила на себе другой взгляд, пронзивший её таким же небесным цветом.
Через пару недель Людмила возвращалась из Питера после "побывки" у дочечки. Она чуть не бросила всё, все свои изыскания, все свои амбиции, когда увидела, как подросла её девочка всего за месяц с последней встречи, как изменилась, чему научилась. Всю обратную дорогу проревела и вышла в аэропорту, опухшая и сердитая, искать транспорт до их городка.
– Люда! Иди сюда, я за тобой!
Около служебной машины стоял Макс. А Людмила выглядит, как китайский болванчик, только что не мотает головой. Ей захотелось проморгаться, умыться, подрисовать лицо. Но как? Да и зачем? Что это вдруг…
– Здравствуй! На такую удачу я и не рассчитывала. Прямо за мной? За что такие почести?
– Мы подгадали так, чтобы и дела сделать, и тебя встретить, заодно.
– А, ну вот, всё встало на свои места. Заодно. А я уж…
– У тебя что-то случилось? Ты зарёванная. Скучаешь по доченьке? Да?
– Угу.
– Мы можем доделать всё сами, а тебе присылать отчёты, работай себе дома, профессор тебе разрешает, насколько я понял. – Уже в машине предложил Стрельцов.
– Нет, об этом не может быть и речи. Это мой первый самостоятельный проект, тем более, такой сложный. Я должна сама довести всё до конца. А там видно будет. – Отмела все варианты Градова. – Максим, я очень хочу есть, а тут уже всё закрыто, и в холодильнике пусто. И я с собой ничего не захватила, не сообразила.
– Ты рыбу любишь? К нам Андрей приезжал. Кстати, тебя спрашивал, привет передавал. И привёз кучу рыбы, всякой. Мы и уху варили, и жарили, и парили, и, даже, мариновали. И ещё есть солёная. Так что, рыбный пир я тебе обещаю.
– Нет, к тебе неудобно. И ко мне, тоже.
– Так и не надо, всё в холодильнике, в столовой.
И получился чудесный вечер воспоминаний. Они специально не касались своих половинок, рассказывали только о детях, немного поспорили, немного посмеялись. Пить чай переместились в диванную зону перед камином, очень уютно устроенную, удобную и тёплую. И пока Макс летал за мёдом, уставшая и испереживавшаяся Людочка улетела в царство Морфея. Оба полёта закончились не штатно…
– Люда, Людочка, Людмила, Мила, милая моя… – Почти стихами проговорил он.
Максим Стрельцов терпел муку из мук, с первого же дня её появления. Он не разрешал себе никаких вольностей, никаких поползновений и проявлений своих чувств, понимая, что не имеет никакого права на неё, Люду Градову, девочку, девушку, уже молодую женщину и маму маленькой хорошенькой девчушки. Обидное слово, Малыш, вылетевшее на вокзале в его адрес, поставило всё на место. Он тогда жил только своими планами, исследованиями, изучением и систематизированием полученных знаний. Ему надо было закрепиться в нужной сфере науки, защитить кандидатскую, выйти на уровень практического применения его изобретений. Ну зачем он ей? Что он может предложить красивой и такой молоденькой и очень умной девушке? Его бестолковая жизнь, ненормированный режим деятельности, непонятные перспективы – всё было проблематично. А Лариска? Она заглядывала ему в рот, прилипла, как пиявка, но при этом, справлялась с обязанностями хозяйки и даже стойко выдерживала неустроенность и не налаженность быта. И он женился. Сейчас у них хорошая квартира, машина, небольшая дача в Подмосковье, куда летом уезжает жена с сыном, для чего и была приобретена. А когда и Люда вышла замуж, Макс убедил себя, что сделал всё правильно. Верно, за исключением одного: он не учёл сердечных мук, которые усиливались с появлением в поле его зрения этой очень близкой ему девушки. Пока работали, спорили и рождали истину, ещё куда не шло. Но когда она опять потерялась, Стрельцов чуть не умер, рыская по лесу и оставляя на каждом проштудированном сантиметре леса часть своей души. И вот сейчас, напитавшись её обществом, наслушавшись её голоса, насмотревшись в её чистые серые глаза, открытые миру и ему, сегодня, он готов был сто лет сидеть и любоваться ей, такой родной и дорогой его душе, Людочкой… Ну, хотя бы это можно?
– Люда, я не могу оставить тебя здесь. Люда, проснись. – Бесполезно, она, видимо, настроилась спать до утра.
И тогда Максим рискнул. Он взял её на руки и понёс в комнату, а она обвила его шею и прижалась к плечу, устраиваясь поудобнее. Положив на кровать, хотел зажечь ночник. Но… Люда не отпускала его, недовольно "укая"… Он попытался ещё раз, тот же результат. Ну что, будить? Жалко, так крепко спит. И он улёгся рядом, тоже обняв её и прижав поближе… А проснулся от приятных прикосновений нежных пальчиков к своему лицу… Вторую ладошку Люда положила себе на глаза.
– Не смотри на меня, я – страшная. И, вообще, не подглядывай. Давай ещё немножко просто полежим, я и так сделала глупость, позволив притащить себя сюда…
– Люда…
– Не говори ничего.
– Но я…
– Пожалуйста, помолчи. Нам нельзя, ничего нельзя. У нас семьи, дети. Неужели ты не понимаешь, что, если мы не остановимся, возврата к прошлому не будет. Максим, прошу тебя, помолчи, дай мне ещё немножко подышать тобой… – И зажала ему рот ладонью.
Это происходит с ним? Это не сон? Наверное, Стрельцов помешался, свихнулся на почве своей заумности, шарик зашёл за ролик. Он онемел не столько от просьбы Люды, сколько от услышанных от неё слов, от свалившегося на него счастья, от потери воздуха в лёгких, а в зобе, вообще, дыхание спёрло. Он целовал её руку, как бесценный и хрупкий груз, а она, уткнувшись носом в его грудь, сопела и немного вздрагивала, как от перехвата дыхания.
На следующий день Люда уехала, выпросив у профессора возможность поработать в лаборатории в Питере. Максим честно и досконально довёл испытания до конца и тоже умотал в столицу. Но теперь у него была Люда, он это точно знал. И не важно, что у неё замечательный муж и лапочка дочка… Они остановились, там, в комнате общежития, но потушить поднявшиеся из глубины души и сердца заново вспыхнувшие чувства не получилось. И, встречаясь на всяких мероприятиях, обязательно проводили один вечер вместе, но только вечер. Грустно, глядя друг другу в глаза, словно впитывая в себя, запоминая до следующей встречи. Конечно, этот детский сад закончился. Люда Градова и Максим Стрельцов любили друг друга, это же так понятно. А, значит, должны быть вместе. Для Максима всё оказалось гораздо проще, он никогда не любил Ларису. А вот для Люды, Люси Алёшкиной, этот узел оказался крепким. Ну как она скажет своему замечательному мужу об этом? Как объяснит, что разлюбила, если он каждый день напоминает, что обожает её, скучает и ждёт не дождётся встречи. Сказать, что не любила? Этого Люда не знала наверняка, уж очень много моментов было в их жизни, которые вспоминались с удовольствием, которые насыщали её жизнь радостью и счастьем. Но то, что она испытала от близости с Максимом, и что до сих пор ликует и поёт в её сердце, этого не было у Алёшкиных никогда. Что прикажете делать? Люси Алёшкиной больше нет, она окончательно стала Людой Градовой, Людочкой, Людмилой, милой и родной женщиной Максима Стрельцова. И самое пугающее, само нечестное и нечистое, не позволяющее сполна насладиться этой долгожданной любовью – это измена. Самая банальная… Она изменила своему замечательному доктору, своему мужу…
Вдох – любовь… Выдох – благодарность… Дышите… дышите глубже…
Лера.
Развод. Неприятное слово, вызывающее негативные эмоции. Рисуются картинки несостоявшихся пар, когда-то любивших друг друга, обещавших своим половинкам вечное счастье и луну с неба. Кто-то спокойно меняет свою жизнь, имея в проекте новую, а кто-то воспринимает, как трагедию, крах своих жизненных принципов. В любом случае статистика неумолима, редкостью этот процесс не назовёшь. Вот и меня не минула чаша сия. И потянуло мою душеньку в Питер, Санкт-Петербург, самый красивый город планеты Земля. И смотрю я на развод мостов над Невой, оставляя значение этого слова только в этом контексте, а в другом – топлю в речной воде. Развод мостов, разводы при мытье полов или окон, в армии есть развод, например, перед дежурством. Что ещё? Да, развод, как мошенничество. Развод скота особой породы тоже имеет место быть. И развод зубцов пилы. Что ещё? Не помню больше. Русский язык богат на всякие подобные штучки, иностранцу, изучающему наш «могучий», бывает очень сложно.
– «Развод – это сильнейшее эмоциональное и психическое потрясение, которое не проходит для супругов бесследно», – вещала моя любимая подружка и, по совместительству, дружка на моей свадьбе. – Но я бы тебе порекомендовала взять на вооружение другую крылатую фразу: «Развод – это всегда начало чего-то нового». Ты всё сделала правильно. Нельзя жить во вранье и тихо ненавидеть друг друга во имя каких-то благородных целей, последствия могут быть очень печальными. Уже даже мне осточертела эта ваша «любовь», одному можно всё, а другой – только дочка, каша и секс по понедельникам.
Конечно, Наташка права. И вот я здесь, вернее то, что осталось от меня после семи лет брака, такого желанного, такого счастливого, такого «здоровского» первые годы и такого горького впоследствии, принёсшего предательство, кучу обид и, главное, унёсшего веру, надежду и любовь. Хотя с последним дело обстояло очень плачевно, ненависть не желала селиться в моём сердце, заменяя себя раздражением нервно-паралитического действия, падающей самооценкой и туманными перспективами на будущее. Оно ещё и хранило образы славного мальчишки, моего бывшего мужа Ромки, разделяя мою жизнь на «до» и «после» …
Он учился в одиннадцатом, а я, Валерия Трофимова, в девятом. Но в том году выпускной сделали общим, и, напрыгавшись и нахохотавшись, выпускники расположились на палубах речного кораблика, собираясь встречать рассвет. Становилось прохладно, мальчишки, следуя стадному чувству, один за другим стягивали свои пиджаки и согревали ими девчонок. Джентльмены. Несколько парочек уединились, рассвет их не интересовал. В том числе, и Роман Трошин со своей одноклассницей Ириной. А я, дура набитая, отказавшись от пиджака надоевшего ухажёра Сергея, гитариста и весельчака, решила немного погреться внутри, пока не взошло солнце. И увидела: Ирка охала и ахала в руках своего одноклассника, оголённое место, где должна была быть грудь, обозначалось небольшими ореолами и торчащими бугорками, и он по очереди засасывал их своим ярким ртом. Если бы не это обстоятельство, то грудь у девушки найти было бы проблематично. Мне стало и неудобно, и смешно одновременно. Красавец, мастер спорта по плаванию, чем очень гордился; будущий курсант, никто и не сомневался; и доска, два соска, Ирочка-дырочка. Они не смотрели по сторонам, им было параллельно, Ромка уже полез к ней под платье, усадил на стол и пристроился между ног. Неужели, прямо здесь? Я ужаснулась и с брезгливым чувством выскочила под рассвет. И тут же забыла о них…
Завораживающее зрелище… Особенно, с реки, окутанной туманом и причудливыми силуэтами деревьев и кустарников, растущих в среднерусском многообразии вдоль берегов, а в это раннее утреннее время похожими на лесовиков и леших. И вот…, первый луч прорезает ещё серое небо и тут же отражается на водной глади, рассыпавшись звёздочками, а потом второй, третий и, наконец, показывается яркая верхушка солнечного диска, освещая пушистым белым, тёплым жёлтым и знойным оранжевым всё, попадающее под эти лучи. Природа умеет творить и дарить волшебство! Все затихли, гитары замолкли, и птички только-только начали выводить свои рулады.
Я стояла почти на самом носу, вцепившись в поручни. Сергей рядом, обняв свою гитару, как девушку, что-то шепча себе под нос. Меня передёргивало от прохладного ветерка, мурашки поползли по коже, рассветное солнышко не грело, но обещало поторопиться с этим. Кто-то, всё-таки, накинул на мои плечи свой лапсердак, притянув к себе поближе. Я даже не повернулась, просто кивнула головой, мол, спасибо, уверенная, что это Серёжка.
– Красота! Ради этого можно и встать пораньше, и перед рыбалкой, например, набраться позитива на весь день. – За спиной стоял Роман, он всё ещё обнимал меня, прижимая к себе спиной, как будто я – его девушка.
– Уважаемый рыбак, вы ничего не перепутали? – Вывернувшись из его рук, возмутилась я. – Не ту рыбку поймали, ваша поменьше будет. Ты чего, Роман Батькович, сбился с курса? Помочь?
– А подглядывать нехорошо, Лерка!
– А вы и не прятались, хотя заняли место общего пользования. Надо было табличку повесить «Не беспокоить, мы…» Ну, ты знаешь. Да забери уже свой пиджак, от него Иркой пахнет. – Я поразилась, ведь была уверена, что меня они, уж точно, не заметили.
– А ты ревнуешь? Так мне не жалко, могу и тебя поцеловать. – И впился в мой рот, больно прикусывая, пытаясь раздвинуть губы.
Еле оторвавшись, я замахнулась, но Ромка поймал руку и сильно сжал, пытаясь притянуть меня обратно. Я начала плеваться, вспомнив, что он совсем недавно делал этим же ртом с другой дамой. Нашарила бутылку воды, стала промывать себе рот и фыркать, как морж, выплёвывая содержимое куда попало.
– Тебе так неприятно? Ты от меня, как от прокажённого.
– Я тебе не Ирочка, в очередь не становилась. И нечего меня после всяких там целовать, чёрт подери. Противно.
– Я понял. В следующий раз прополощу рот хлоркой, потом перекисью, нажрусь мяты и чего ты любишь? Вот этим тоже.
– Держись от меня подальше вместе с мятой, а то тебе и хлорка не поможет, узурпатор. Всё настроение испортил. Серёжка, отомри уже, поиграй что-нибудь остро-лирическое, душа просит. – Я уже не смотрела в сторону Трошина, кое-как освободив руку, на которой остались бардовые пятна, превратившиеся позже в синяки.
Ну, и чем не предупреждение держаться подальше от Трошина? Первое…
Зимой, получив от отца домашний арест на новогодние каникулы за появившиеся тройки, а, главное двойку по поведению, я находилась в состоянии, близком к обморочному. Небо в клеточку, а на воле столько дел, к которым я имею непосредственное отношение. И, если их не доделать, новогодний вечер окажется под угрозой, детский утренник, задуманный под Рождество, просто не состоится, а поздравление учителям пройдёт в обычной форме, потому что я ещё не придумала, как это сделать более оригинально. Но никакие уговоры, помощь мамы, друзей, даже классной, не помогли. Я жутко подводила своих одноклассников, да и школу, вообще. Правда, наша компашка, распоясавшаяся до неузнаваемости, и так «опозорила на весь свет замечательный экспериментальный лицей». Директриса пережила шок, узнав, что пятеро неплохих ребят, крепких хорошистов и общественников, в одночасье оставили весь район без света. Наши пацаны перепутали тумблер, отвечающий только за школу, с жилищным, подающим свет в дома. Правда, быстро всё исправили, но попались. Мы с Наташкой стояли на шухере, и могли бы сто раз удрать. Но русские своих не бросают, и вся наша дружная банда оказалась в кабинете директора. Спасибо, что не в кутузке, а то бы меня отлучили от белого света навсегда. До этого предупреждали, просили не шкодить, обещали страшные наказания. Но мы, объявив бойкот нашей химичке, отступать не собирались. Дело в том, что из двух десятых классов многие мечтали поступить в медицинский институт. Конечно, им нужны были углублённые знания по химии, чего она им дать не могла, имея за плечами специализацию фармацевта. Зоя Алексеевна преподавала по учебнику, и то, бывало, узко и непонятно. Мальчишки добились факультативных занятий, где она уже окончательно потерялась, как педагог. И при этом позиционировала себя великим специалистом, намекая на платные уроки, что было уже верхом наглости. Но директрисе заменить её оказалось некем, химию преподавать никто не хотел. В нашем городе только два института и одно военное училище, а остальное образование либо в Москве, куда и собирались наши будущие медики, либо в филиалах заочно. И тогда мы придумали новый ход и обратились к преподавателям технологического с просьбой найти пацанам, «заражённым медициной», куратора. И таким образом, репутация нашей Зойки-Зазнайки упала до минусовых показателей. И она объявила нам войну. Но мы не сдавались. В послужном списке мстителей был и взрыв химической лаборатории, после которого ничего не пострадало, так он был продуман и исполнен башковитыми юными бунтарями; и сорванные уроки и контрольные, и просто споры, в которых рождалась истина, наша правда. Ну, а когда она перепутала реактивы, которые даже по цвету нельзя было не угадать, уже и самые последние двоечники подписали бумагу с требованием «оградить от происков учителя химии, действия которой угрожают их здоровью». В результате, полугодие мы закончили с трояками по ненавистному предмету, так ничего и не доказав.
К сожалению, сыграло свою роль устоявшееся мнение, что учитель всегда прав. Забегая вперёд, скажу, что Зоя Алексеевна была уволена за профнепригодность, как раз к Восьмому марта. Вот такой получила подарочек. Потом работала в аптеке, где и должна была трудиться сразу, не экспериментируя столько лет на детях. А в нашу школу пришёл тот самый куратор, которого мы нашли в институте. Ему очень импонировала целеустремлённость и жажда знаний наших мальчишек. Из семи претендентов пятеро поступили сразу, а двое на следующий год. И именно из них, «второгодников», выросли доктор медицинских наук, основатель собственной клиники глазных болезней, и администратор от медицины, создавший фирму, снабжающую медучреждения всем необходимым. И он же является учредителем фонда помощи неимущим гражданам, страдающим от сложных заболеваний. Честь и хвала ему! Имеем своего гинеколога, но стесняемся обращаться лично к нему, и он нас отправляет к своим коллегам. Есть кардиолог, два хирурга и детский доктор, очень любимый детьми и уважаемый их родителями. Он, Ваня Петров, учился лучше всех, ещё в ординатуре стал работать над кандидатской, вести приёмы в городской поликлинике, получая опыт «из первых рук», так сказать. Но случилась трагедия, которая поломала планы талантливому врачу и честному человеку. Именно его добросердечное признание в том, что он не видел, как из кустов вышла старушка, попавшая ему под колёса, и стоило нашему Айболиту свободы. Его жена, Александра, не опустила руки, провела своё расследование. Мы помогали, чем могли. И через три года его оправдали, доказав, что пожилая, плохо видящая женщина действительно вышла из кустов на трассе в неположенном месте. Сделать что-либо не представлялось возможным, она просто упала под машину. И умерла от сильнейшего сердечного приступа, а не от травм, несовместимых с жизнью, как неправильно установили раньше. Эта история сильно нашумела, наш гений получил совершенно ненужную популярность, сыгравшую с ним злую шутку: он с трудом закончил ординатуру, ему отказали в защите учёной степени, и его никуда не брали на работу. Пришлось возвращаться в родной город лечить детей, за что город, по сей день, очень благодарен ему за каждодневный, самоотверженный труд врача с большой буквы, доктора, вытаскивающего очень тяжёлых и почти безнадёжных детей. Мамочки молятся на него, а мы – очень любим и радуемся встречам, посиделкам, совместным праздникам с его семьёй, с Санькой и Ванькой. У них трое сыновей и две дочки, причём, младшая – Валерия, моя крестница и любимица. А сам Петров любит повторять: «Ничего не бывает просто так, ребята! Я многое понял за эти три года, многое переосмыслил. И главное, у меня есть семья, любимая работа, надёжные друзья, и укрепилась вера в лучшее будущее человечества».
А я всё обдумывала, как появиться в школе хоть на пол часика. Мы с мамой и её подругой тётей Тамарой, между прочим, заслуженной учительницей Российской федерации, разработали моё отлучение из дома. Отец с утра предупредил, что не придёт на обед. Обычно, если он находился в городе, с часа до трёх имел перерыв. Да и заскочить домой мог в любую минуту, не разгуляешься. И вот сегодня появилась возможность помочь, наконец, хотя бы с поздравлениями учителей. Почему-то, именно эту часть новогодних приготовлений никто не хотел брать на себя.
Поднадзорная Трофимова выскользнула из подъезда и стала пробираться огородами, стараясь не попасть никому на глаза. В одном месте намело по самые гланды и пришлось обходить, чтобы перелезть через забор. Прутья ограды звенели от мороза, варежки проскальзывали вниз, зацепиться не удавалось. Придётся топать по проторенной дорожке, а так не хочется ни с кем встречаться, миссия же у меня тайная!
– Для тебя дороги не имеют значения. И то, что умный в гору не пойдёт, тоже не про тебя. – За спиной нарисовался Роман Трошин собственной персоной. – Помочь?
– Я сама.
– Ну, конечно, я просто так спросил. Ну, вперёд!
– А ты посмотришь, да?
– Угу.
Между колоннами и заборными щитами торчали крепёжные болты. Вот по ним я и отправилась покорять высоту. В пуховике было очень неудобно, я боялась порвать его и пристраивала ноги очень аккуратно. И уже перелезла на другую сторону, когда поняла, что зацепилась за ажурный металлический уголок и рискую не просто свалиться, но и испортить вещь. Нога никак не доставала до следующего болта, а держаться руками становилось всё сложнее и сложнее. Караул! Движение сзади, руки, приподнимающие меня над забором, рюкзак летит в снег, мои ноги высвобождаются и вот, мы валяемся в сугробе: я на Ромке, сильно зацепившись щекой за обшлага его шинели, колючей и твёрдой, как наст ранней весной.
– Ты обалдел? Кто тебя просил? – Я никак не могла встать, зажатая в замок руками курсанта. – Без тебя бы справилась.
Кое-как развернулась, всё ещё находясь в его объятиях, и испугалась. Он улыбался, а изо рта струйкой стекала кровь. И снег уже покраснел. Снег, надо холодное.
– Ромка, тебе больно? Тебя что-нибудь беспокоит? Ты слышишь меня? Да ответь же, или я скорую вызову.
Он уселся, мотнул головой. Щегольская фуражка, зимой, ну совсем дурак, отлетела в сторону, волосы цвета спелой пшеницы запорошило снегом, а глаза, серо голубые, в прожилках, как разбитое стекло, уставились на меня в упор.
– Ты очень красивая, Лерочка! – Он явно любовался мной, разглядывал, как будто первый раз видит. – За полгода изменилась, заметно повзрослела, даже немного подросла. И похудела. Зачем?
Я растерялась окончательно, сидя на нём, как на коне, его руки переползли мне на талию.
– Так, точно крыша поехала. Отпусти меня уже. И вставай, не лето красное.
– Да, но я бы с большим удовольствием продлил наше рандеву.
Я стала стряхивать с его головы снег, достала платочек, набрала в него льда и приложила к губе. Он поморщился.
– У тебя щека горит, ты ударилась? Тебе тоже нужен холод.
– Да нет, это я ободралась о твою шинель, ничего страшного. Ну, вставай, мне уже холодно. Надо в медкабинет, к Юлии Александровне, обеззаразить твою ранку. Пошли. Если что, ключи при мне, она доверяет своим сандружинницам. Мы в этом году, в сентябре, выиграли соревнования как раз по оказанию первой помощи. Так что ты в надёжных руках.
Мне повезло, нас никто не видел, около школы и внутри было пустынно. Школьной медсестры на месте мы тоже не нашли, и я обработала всё сама, прихватив ещё и ухо, и поцарапанную щеку Романа.
– Я искал тебя, почти сразу после выпускного, хотел извиниться. Но ты уехала, а потом и я, в военный лагерь для поступающих. Ты прости, Лерка, я немного перебрал там, на корабле, и вёл себя безобразно. И эта Ирка…
– Стоп! Вот про «эту» мне вообще не интересно. Всё, ты свободен, заражение крови тебе не грозит. А у меня забот – полон рот.
– Давай я тебе помогу, у меня на сегодня все дела уже переделаны. Да и послушать хотелось бы, от кого ты прячешься?
Я, вдруг, подумала, а почему бы и нет. Новогодний вечер завтра, времени катастрофически мало, помощники что-то не торопятся, учителей вообще нет.
– А давай. Пойдём в столовую, она ещё работает, чайку заодно попьём, а то я никак не согреюсь.
И мы за пару часов всё нарисовали, подписали адреса, выбрали подарки, которые завтра должны будут купить мои одноклассники. Получилось очень даже…
– Ты так и не сказала, от кого ты бегаешь?
И я рассказала всё этому парню, весёлому, доброму, совестливому, вишь, повинился он, и, к тому же, красиво рисующему и обладающему большой фантазией. Он меня ещё и чаем напоил, и плюшками накормил, и домой проводил.
– Можно тебя в щёчку поцеловать? Быстрее заживёт. – И, не ожидая ответа, поцеловал в губы, очень осторожно, чуть прикоснулся.
Но я почувствовала привкус и крови и йода. И вспомнила о мяте и о чём-то ещё, что я люблю.
– Ты… – Пискнула я.
– Всё, пока, Валерия Трофимова, умная и красивая девочка-мечта. – И чмокнул в ободранную щеку.
И ушёл. Я не успела ни среагировать, ни дать отпор. Потом мы виделись на встрече выпускников в феврале. Он много танцевал с Иркой и с кем-то ещё, зажимался по углам, хохотал, находился в превосходном настроении и великолепном расположении духа. А я ушла, мне было неинтересно и даже противно, когда он смотрел в мою сторону, ухмыляясь и, при этом, обнимал за талию очередную девчонку.
Чем не второе предупреждение?
Я уехала на всё лето в Крым, а потом в Москву, нужно было поступить на подготовительные курсы. Впереди последний год учёбы в школе, надо готовиться к взрослой жизни, как говорила мама. По настоянию родителей Лерочку ждал строительный институт. И только туда меня отпускали из нашего города. Папа даже собирался снять комнату, переселив на некоторое время и маму, пока я освоюсь. А мне хотелось заниматься моделированием, шитьём, вязанием. Я любила рисовать, придумывать, организовывать выставки, показы, одевать кукол, делать руками всякие поделки и внедрять в жизнь подсмотренные дизайнерские проекты, не умея, пока, проектировать сама. И мы решили с мамой, что учиться я буду по папиной линии, но найду возможность заниматься и любимым делом, и обучаться этому. Слава богу, всяких курсов, развивающих программ и заочных форм обучения в столице было предостаточно. На том и порешили, а время покажет.
Москва закружила сразу. Поступив, я поняла, что учиться несложно, но уж первые два года точно. И пока мамочка кормила, стирала, убирала, я умудрилась закончить два первых курса за год. Папа был в восторге. Тем более что курсом старше училась моя подружка Наташка и сын его коллеги, Виктор Пичугин, с которым мы были в очень хороших, дружеских отношениях. Он тоже обрадовался, что мы теперь будем вместе грызть гранит науки. Да и мама успокоилась, поселив Наташку со мной. Вот так и получилось, что к третьему курсу мне исполнилось только-только восемнадцать, Наталье – почти двадцать, а Виктору – двадцать один. Он и рассказал, вспоминая наших общих друзей и знакомых, что Роман Трошин учится в космической академии, здесь, в Москве, а не в нашем родном военном училище. А я и не знала, ничего не знала о нём. А он был уже на четвёртом курсе, стал старшиной, золотые погоны носил с гордостью. Будущий офицер пользовался успехом у женщин, попадая в разные смешные и непредсказуемые ситуации, о чём рассказывал с юмором и не очень заботясь о достоинстве той или иной подружки. Виться пересказывал, тоже веселясь.
– Вы что, действительно считаете, что вот так неуважительно отзываясь о девушках Трошина поступаете как настоящие мужики? «Хероу», одним словом. От тебя, Виктор, никак не ожидала.
– Да нет, Лерочка. Просто эти «девушки», как ты их назвала, атакуют КПП (контрольно-пропускной пункт) с утра до вечера, не скрывая своих намерений. Курсанты даже сделали себе лаз в стене, секретный, чтобы не встречаться с ними. Но они оказались такими пронырливыми, каждый раз придумывая новые способы оболванивания и ловли потенциальных женихов, из-за чего и происходят всяческие нелепые случаи. – Пичугин зарделся, уцепив неодобрительный взгляд Наташки. – Мы ничего такого… плохого… не думали мы… – Совсем потерялся парень.
Девчонки рассмеялись.
– Вон кто-то с горочки спустился, – вдруг пропела Наташка, глядя в окно.
Мы пришли с занятий, вечер оказался совершенно свободным, что для меня было царским подарком. Ведь Лерочка училась ещё и на заочном отделении в институте лёгкой промышленности, куда меня взяли тоже сразу на третий курс, так сказать, авансом. Я предполагала закончить следующие два тоже за год, спецпредметы начнутся только в конце четвёртого, а общие совсем не сложные во втором учебном заведении. Но всё требовало времени, а его у меня не было, не хватало катастрофически. Спасибо Наташке, она взяла на себя все бытовые проблемы. Но очень сетовала, что питаюсь я плохо, гастрит не за горами. И постоянно ставила ультиматумы: «Не поешь, не пойдёшь». Да я и сама стала замечать круги под глазами, серый цвет лица, всё время сползающие джинсы, ввалившиеся щёки. На воздухе совсем не бывала, спорт забросила, даже фрукты, любимые, и те не лезли в горло. И решила делать хотя бы один выходной, высыпаться, бегать или ходить в бассейн, на худой конец, заниматься дома. Что я сейчас и делала, чтобы уже не осталось никаких препятствий для отдыха.
– Куда спустился? Ты о чём?
– Не о чём, а о ком. На нём погоны золотые…, – продолжала она.
Звонок в дверь прозвучал, когда я зашла в душ. Весёлые возгласы, звонкие чмоки, стук посуды, хохот. Да кто там? Мне так хотелось полежать в тёплой ванне, расслабиться, послушать музыку. Да, чёрт с ними, Наташке весело, и ладно, а я понежусь. Напустила в воду кучу пены, улеглась и закрыла глаза, совершенно упустив из вида, что дверь у нас не закрывается. Минут через десять я уже дремала, ни о чём не думая. Дуновение, небольшой сквознячок заставил разлепить глаза, и я увидела обалдевшие глаза Трошина и не сразу поняла, что моя грудь возвышается над пеной, смотрите – не хочу… И сотворила чудо из чудес: почему-то выскочила из ванны, собираясь удрать, или убить его, или что я хотела, представ пред ним во всей своей обнажённой красе? Опомнившись, схватила полотенце и выдворила гостя восвояси. А сама уселась на край ванны, а потом и свалилась туда прямо с головой и макияжем. Господи, как стыдно! Ни за что не выйду!
Влетела Наташка.
– Руся, – так звала меня только она, от Леруся, Леруська, тогда я была Руська, ей нравилось созвучие с русской, с Русью. – Он не хотел. Вода уже не лилась, тишина, а ты не выходишь. Мы подождали немного и заволновались. Я ж и подумать не могла, что ты при гостях полезешь в ванну, Руська. Ну, прости его, он сам расстроился, что опять сглупил перед тобой. Одевайся, подкрасься и к нам. Мальчишки такой торт принесли, закачаешься.
