Олег Курылев
Шестая книга судьбы
С рева он переходил на ядовитый сарказм и почти шепот, подчеркивая тем самым весь ужас содеянного, о котором даже нельзя громко говорить вслух.
– В то время, когда наши дети собирают теплые вещи, одеяла, вышивают на предназначенных для солдат шарфах и рукавицах свои имена, пишут на фронт трогательные письма, в то время, как весь тыл снова подключился к программе «Зимней помощи», нашлись отщепенцы, поставившие своей целью отравить настрой общества, заронить сомнение в наши души. Глупцы! Они не имеют понятия о том, что такое немецкий дух и немецкая воля. Должен вам с прискорбием заявить, молодые люди, что вы так ничему и не научились. Вы, вероятно, совсем не читали книг или читали всяких Ремарков, Маннов и Осецких, давно вычеркнутых не только из нашей великой литературы, но и из самой памяти народа.
Пытавшихся попасть в зал родителей Софи и Ганса охрана задержала у дверей. Увидав, что отец обвиняемых все же прорвался и требует дать ему и его жене высказаться, Фрейслер обрушился и на них.
– Вы должны были лучше воспитывать ваших детей! Именно в вашем доме и в вашем присутствии вызревала будущая измена. Посмотрите на них, – взывал он к присутствующим, – они же еще и предъявляют претензии!
– Я только хочу защищать моих детей, раз это не делают назначенные вами адвокаты! – кричала в дверной проем Магдалена Шолль.
– Раньше надо было думать о своих детях. Уберите их, – обратился он к полицейским, – пока я не отдал приказ арестовать этих горе-родителей!
Выступил прокурор. Речь его была напичкана цитатами из высказываний председателя и не представляла ровным счетом никакого интереса. Промямлили свои речи и три имперских адвоката.
– Взывая к снисхождению, я тем не менее признаю, что правосудие должно свершиться, – произнес один из них казуистическую формулу.
Если кто-то из защитников и просил даровать обвиняемым жизнь, то эта просьба прозвучала лишь как обязательная фраза защитительной речи, без которой последняя потеряла бы всякий смысл. И все это прекрасно поняли.
В своем последнем слове Софи призвала суд учесть, что у Кристофа Пробста трое маленьких детей и его жена все еще в больнице с новорожденной девочкой. Она пыталась призвать их к милосердию, посвятив свои последние слова защите товарища, перед которым чувствовала вину. Ведь это благодаря ее безрассудству и беспечности все они были схвачены. Осознавая, что она и ее брат обречены, Софи Шолль бросила Фрейслеру:
– Вы прекрасно понимаете, что война проиграна, но вы слишком трусливы, чтобы признать это!
Не было еще и двух часов пополудни, когда Роланд Фрейслер огласил окончательную формулу обвинения и приговор:
– Виновны в измене. Смерть.
Их увезли обратно в Штадельхейм, где охрана разрешила Софи и Гансу по отдельности встретиться с родителями. Ганс Шолль благодарил отца и мать за любовь, напоминал, что у них остаются еще трое детей, в которых им следует искать утешение. Он просил их передать слова признательности своим друзьям. Но он не был экранным героем, подобным романтическому Оводу Этель Войнич, и он отворачивался, когда чувствовал, что не сможет сдержать слезы.
Поведение Софи поразило присутствовавшего при ее свидании с родителями адвоката. Она улыбалась, говорила о том, что их жертва не будет напрасной и всколыхнет все немецкое студенчество. Пытаясь показать матери свое душевное спокойствие, она сказала, что помнит об Иисусе и верит в его помощь. И только когда шаги Роберта и Магдалены Шолль стихли за поворотом тюремного коридора, она опустилась на пол и зарыдала. Впервые за все эти дни адвокат Мор увидел ее слезы.
К Кристофу Пробсту никто не пришел. Он попросил допустить к нему католического священника и прямо в камере в соответствии с articulo mortis – льготой, предоставляемой готовящемуся к смерти, – принял крещение.
Тюремная охрана пошла еще на одно беспрецедентное нарушение правил: всем троим разрешили встретиться перед казнью и провести вместе некоторое время. Никто не знает, о чем они говорили, но, когда их повели на эшафот, никто не видел ни слез, ни склоненных голов, ни потупленных взоров.
Первой умерла Софи. В пять часов четыре минуты вечера косой нож гильотины поставил точку в ее короткой судьбе. Потом настала очередь Пробста. И наконец, пережив сестру на четыре минуты, был обезглавлен Ганс Шолль.
Известие о суде и казни на следующий день стало достоянием всего Мюнхена. В коридорах и на лестничных клетках университета студенты разговаривали вполголоса. Многие были потрясены и подавлены быстротой и жестокостью наказания. Многие из тех, у кого еще были припрятаны письма «Белой розы», твердо решили их уничтожить. Не могло быть и речи о каком-либо возмущении. Только страх и покорность перед государством. И если бы в эти дни университет вновь посетил пьяный гауляйтер и начал снова оскорблять их, как в прошлый раз, они бы выслушали его молча, с чувством вины и покорности.
Вечером профессор Вангер заперся у себя в кабинете и курил. Он пытался продолжить чтение Шнайдера, но не мог сосредоточиться. «Почему именно ко мне попали эти книги? Случайно ли это, и что я должен (и должен ли вообще) теперь со всем этим делать?» – такие мысли постоянно отвлекали его от прочитанного.
Описанная в книге казнь студентов поставила окончательную точку в сомнениях профессора – это не мистификация, не случайное, пусть даже самое невероятное, совпадение. Либо он тихо сошел с ума, либо мир вовсе не таков, каким его представляли до сих пор.
И все же он зафиксировал еще одну неточность в описании Шнайдера. Очевидцы, присутствовавшие на процессе (от их университета было несколько представителей), не упоминали ни о какой сломанной ноге Софи Шолль. Все подсудимые физически выглядели нормально. Да и не было никакой необходимости истязать тех, кто почти сразу во всем сознался. Безупречная по существу, книга явно грешила в мелочах. Это косвенно свидетельствовало о том, что она не возникла по воле высших сил – ее написал человек.
Эрна весь тот вечер провела в полутемной гостиной рядом с матерью. Они о чем-то тихо разговаривали.
* * *
Он сидел на своем обычном месте в курии Гостилия на Римском Форуме. Шло очередное заседание. Незнакомый Элианию сенатор зачитывал последние постановления императора. Он был из новых, этот сенатор. Их здесь уже больше трети, новичков, пришедших из провинций с легионами Красса, Помпея, Лукулла и самого Суллы или назначенных диктатором из числа римских оптиматов Они постепенно заменяли тех, кто попадал в списки репрессированных, получивших страшное название проскрипционных.
Это было уже не первое заседание после того кровавого истребления самнитов в цирке Фламиния. На следующий же день здесь, в здании сената, появился первый большой проскрипционный список из двухсот имен. Его внесли в виде свитка и передали Сулле сразу после принятия некоторых постановлений. Главным из этих постановлений стало присвоение императору звания «спасителя отечества» и утверждение его диктатором сроком на шесть месяцев.
В тот день из списка зачитали имена двух десятков присутствовавших в курии сенаторов. Их тут же увели и казнили прямо на Форуме. На другой день принесли второй такой же список, но уже с новыми двумя десятками имен. Снова вывели двадцать человек. Потом это повторялось еще и еще. Вначале списки почти полностью состояли из патрициев и всадников. Постепенно в них стали появляться имена простых, но состоятельных квиритов. А недавно большие доски с двумя тысячами имен проскриптов впервые выставили на Форуме на всеобщее обозрение.
Со своего места встал Сулла. Как всегда на заседаниях комиций, он был в военном облачении, как бы подчеркивая этим: «Не указывай на закон тому, кто опоясан мечом». Несколько дней назад его вместе с Метеллом избрали консулом республики. Многие при этом надеялись, что убийства наконец прекратятся, но они только ширились.
– Вы знаете мою главную цель, – сказал консул, – это скорейшая романизация Италии. Здесь, на Апеннинском полуострове, не должно остаться ни одного инородца, за исключением рабов и вольноотпущенников. Я имею в виду инородцев по духу, а не по крови. И прежде всего надлежит искоренить этрусскую письменность и пришедший от них обычай гладиаторских поединков. Кому эта затея не по душе, пусть убирается в провинции, а лучше еще дальше, к варварам. Италия – только для римлян!
Слушая его, Элианий понимал, что все они, сидящие здесь и облаченные в «тога претекста» – белые шерстяные ткани с пурпурной каймой, – выполняют исключительно протокольную функцию и ничего не решают. Списки проскриптов Сулла составляет в другом месте и с другими людьми. Его советчики – продажный Катилина, вольноотпущенник Хризогон, ослепленный жаждой обогащения Марк Лициний Красс. Там же диктатор решает вопросы войны и мира, а они только утверждают его решения о снабжении легионов в Испании, об отправке подкреплений Помпею на Сицилию, о выделении денег на строительство флота для переброски войск в Африку. И это он называет возрождением функций сената!
– Вот почему наш император так не любит тогу, – прошептал на ухо Элианию его сосед Сульпиций Кане-га, – ведь она от этрусков, как и почти все в Риме.
Элианий согласно кивнул, огляделся и вдруг увидел Цезаря. Молодой патриций перешептывался с несколькими окружавшими его сенаторами. Как он понял, что это именно Гай Юлий Цезарь? Да так же, как и то, что рядом сидит Сульпиций Канега. Но что он тут делает? Ведь ему давно пора спасаться бегством за пределами Италии. Особенно после его дерзкого отказа Сулле развестись с женой.
Он снова ощутил шизофреническое чувство раздвоенности и нереальности происходящего.
После окончания заседания Элианий вышел на Форум и наблюдал, как народ толпится возле больших черных досок. Их только что вынесли и установили рядом с предыдущими перед Рострой. Те самые списки. Каждый, кто оказывался в них, немедленно объявлялся вне закона. Убивший его раб получал свободу и денежное вознаграждение. Убивший проскрипта квирит получал долю из его имущества.
Правда, теперь список состоял из двух частей. Помимо обреченных на смерть, там были приговоренные к изгнанию. Последним и членам их семей позволялось взять с собой только одежду, которую они могли надеть на себя, еду, которую могли унести в руках, и сто сестерций на всех. В течение суток они обязаны были покинуть Рим, а в течение последующих пяти дней – Италию. Все имущество, рабов и драгоценности им надлежало оставить в распоряжение проскрипционной комиссии. Нарушение каждого из этих условий влекло немедленную безжалостную расправу.
Со стороны Реции и храма Весты сверкнула молния. Площадной гул стих. Все уставились на небо в ожидании знамений. Послышался далекий продолжительный раскат грома. Элианий тоже посмотрел вверх и увидел наползавшие на солнце тяжелые черные тучи. Они клубились и быстро закрывали все небо. Вот-вот должен был хлынуть дождь.
Он кивнул ожидавшему его рабу, и они пошли домой, не обратив внимания на увязавшуюся следом бездомную собаку.
– Смотрел?
– Да, доминус. Слава богам, твоего имени нет нигде.
– А если бы было? Что бы ты сделал, Кратил?
– Клянусь Фидесой, я предан тебе…
– Ладно, что говорят?
– Корнелии убили фламина Фурринала, – зашептал раб.
– Уже добрались до жрецов?
– Его имени нет в списке Говорят, его убили по ошибке.
– Немудрено. Что еще?
– Ты не поверишь, доминус, но говорят, что пропала одна из Сивиллиных книг! Одна из тех трех, что была продана Кумской сивиллой Тарквинию Древнему за триста золотых. Ее похитили из храма Аполлона несколько дней назад. Жрецы до сих пор молчали, думая, что она отыщется. Что теперь будет?
– Кому же она понадобилась, эта древность? – спросил Элианий.
– Поговаривают, что ее могли похитить враги императора Они тайно вывезут свиток за пределы Италии и поднимут восстание, например, в Греции. Афины никогда не забудут того, что учинил там Сулла. – Кратил был родом из Беотии, и в нем заговорил грек. – Квинтдецемвиры в панике. Что теперь будет?
В это время они проходили мимо странно одетого пожилого человека. На его груди висел плакат: «The sixth book was gone. The one who will find the compensation waits» [12].
«Почему шестая? Кратил только что говорил об одной из трех. И почему по-английски? Этого языка еще нет».
Небо покрылось густой сетью молний. Они ускорили шаг, направляясь в сторону Виминала через Субурру – самый оживленный район Рима. Но и здесь теперь было немноголюдно. Корнелии, о которых упомянул Кратил, вот уже несколько недель наводили ужас на весь город. Это были вольноотпущенники. Сулла даровал свободу десяти тысячам государственных рабов, которых в честь него назвали корнелиями. Они стали верными псами диктатора и теперь расхаживали по городу толпами, вооруженные кинжалами, в поисках проскриптов.
– Не бойтесь ни богов, ни людей, – говорил им Хризогон. – Римский закон – это меч императора. Он даровал вам свободу, он же сделает вас гражданами!
Элианий увидел, как по Виа Турбина корнелии волокли за ноги нескольких мужчин, а за волосы – женщин. Их тащили к традиционному месту казни провинившихся рабов, чтобы не только убить, но еще и опозорить. Он знал, что в домах, откуда выволокли этих людей, все залито кровью их детей, домочадцев и тех из рабов, кто сохранил верность своим хозяевам.
Стало совсем темно. Молнии сверкали без перерыва, но грома почти не было. Тучи опускались все ниже. Они клубились и кружили хоровод над городскими холмами. Внезапно раздался страшный удар грома и на землю обрушились потоки воды.
Сенатор и его раб поспешили свернуть в переулок. Скорей бы добраться до дома, думал Элианий. Сегодня его имени нет в списках, но это не гарантирует от ошибки пьяной своры. Ведь на воротах его ограды не нарисован голубой гаммированый крест – знак неприкосновенности Сулла, которого вдобавок ко всему зачем-то прозвали Счастливым, не дал ему и особой таблички, ограждающей от произвола солдат Красса и корнелиев Хризогона. Тем самым он, Сулла, оставлял за собой право вспомнить о сенаторе Авле Элианий что-нибудь такое, что позволит внести его имя в список проскриптов Любой навет о связях с Гаем Марием или его сыном, любая информация о каких бы то ни было контактах с Цинной или Карбоном, любой слух о его дружеских отношениях с видным популяром тоже позволят сделать это. Достаточно и просто неосторожного слова, и даже кивка согласия в ответ на такое слово, произнесенное другим.
Вдобавок ко всему он не мог уехать. Его отсутствие на очередном заседании тут же будет замечено и расценено как знак протеста или бегство от заслуженного наказания. Их тут же бросятся разыскивать и неминуемо настигнут. Нет, уехать из Рима без разрешения диктатора он не мог Как не мог и отправить из города семью. Донесет кто-нибудь из рабов или соседей об их отсутствии, и он сразу окажется на подозрении. А даже самое малое подозрение в эти дни моментально перерождается в обвинение.
«Завтра же передам все свои свободные деньги квесторам в городскую казну, а земли в Лигурии, Умбрии и Пицене – в ветеранский земельный фонд, – решил он про себя. – Если, конечно, это завтра наступит».
Оказавшись на одной из базарных площадей Субурры, Элианий снова увидел человека в странной одежде. Того же самого, что бродил по заваленному трупами цирку Фламиния и возглашал: «О божественное деяние!», а несколько минут назад стоял на Форуме с плакатом на груди.
На этот раз он взобрался на какой-то постамент и, освещаемый молниями, в потоках воды, простирал руки к тучам:
О древний Рим, лишенный древних прав,
Как Ниобея, без детей, без трона,
Стоишь ты молча, свой же кенотаф…
«Это же Байрон! Причем в немецком переводе», – подумал Элианий, но новые удары грома отвлекли его. Словно в ответ, по всему небу метались невиданные им ранее лучи света, посылаемые с земли Казалось, что земля вступила в схватку с тучами.
Они бросились бежать.
На этот раз профессор проснулся тихо. «Это становится навязчивым, – думал он, лежа в темноте. – Впору посетить психиатра».
Да, но какие декорации! Какая натуралистичность сцен!
Он знал, конечно, что древние римляне, как и греки, раскрашивали яркими красками антаблементы своих храмов, барельефы портиков, капители колонн и даже мраморные статуи богов. Но как и все, он привык видеть на фотографиях или наяву в развалинах Римского Форума или Афинского Акрополя лишь блеклые руины без малейшего следа красок. И силами только своего воображения он наверняка не смог бы создать того многоцветия, какое представилось ему в этих снах. Нет, что ни говори, а он был даже признателен за них. К черту психиатра, решил профессор, если это болезненная галлюцинация, то она совершенна. В конце концов, настоящий историк – а он по праву считал себя таковым – за подобные экскурсы заложил бы душу дьяволу или согласился обкуривать себя наркотическим дурманом.
Он уже догадывался, что все это неспроста. Сначала появление в его доме книг Шнайдера, потом… Раб из последнего сна говорил о пропаже одной из Сивиллиных книг. Но это же книга пророчеств. Другими словами – книга, предсказывающая будущее! И пять томов Шнайдера тоже есть книга о будущем. Ее предсказания уже сбываются. Не в этом ли все дело?
* * *
– Наш потерянный зонд ушел из весны сорок третьего года в осень тридцать седьмого, господин президент, – доложил инженер по перемещениям.
– Ну, это не так много, – бодро сказал кто-то из присутствующих. – Года два назад русские потеряли свой зонд в Греции девятнадцатого века, так англичане наткнулись на него аж в четвертом веке до нашей эры в Эфесе, когда работали там по Герострату…
– О греках и русских поговорим позже, – раздался голос из президентского кресла, – сейчас строго по делу. Продолжайте, Карел.
– Мы обнаружили его следы в Дахау, где он и разрядился.
– Как его туда занесло?
– Я уже докладывал, что в момент обрыва зонд контактировал с Эрихом Беловым. Несмотря на откат в прошлое, программа продолжила выполнение полученного задания, но вызванный обрывом сбой привел к нежелательным действиям.
– Мы вас внимательно слушаем.
– Судя по всему, зонд слил часть информации клиенту.
– Этому русскому?
– Да.
– И это, по-вашему, нежелательные действия? Да это же… – Септимус пощелкал пальцами, подбирая подходящее слово. – Очень нежелательные действия. Академию за них просто лишат лицензии. – Он понизил голос и обвел взглядом присутствующих. – Если узнают.
– Думаю, что не узнают. – Карел собрался с духом. – Я счел нужным на свой страх и риск санкционировать заброс туда легкого зонда серии «PR» и блокировать полученную русским информацию. Он долго болел, но все выглядело вполне естественно. После перенесенной болезни Белов стал замкнут и почти ни с кем не общается. Признаю, пришлось прибегнуть к сильному воздействию, но этого потребовали чрезвычайные обстоятельства.
– М-да-а-а. Ну, а что с профессором Вангером? Вы грозились подобрать для него очень умную программу психологической обработки, чтобы он… – Септимус снова пощелкал пальцами. – Потерял интерес ко всяким там книгам из будущего, но при этом не…
– Совершенно верно, господин президент. Обработка уже идет.
– Ну так посвятите нас в детали.
– Мы избрали самый древний способ – сны.
– Сны?
– Сны. Видите ли, господин президент, сны – это как раз та область нашего бытия, в которой мы постоянно сталкиваемся с самыми фантастическими видениями, явлениями и собственными мыслями и при этом совершенно спокойно их воспринимаем. Вернее сказать, чаще всего никак не воспринимаем, просто отмахиваемся, как от ничего не значащей чепухи. Они не опасны для нашего рассудка, какими бы ужасными порой ни были по своей сути. Считается, что именно через сны Бог или иные высшие силы предпочитают контактировать с теми, кому он хочет передать свои указания. Ведь даже глубоко верующий человек при виде реального ангела или, скажем, заговорившего человеческим языком животного может быть повергнут в стрессовое состояние, ибо…
– Да все понятно, Карел. Ваша преамбула затянулась. Сны так сны, чего тут рассусоливать.
Сбитый на полуслове инженер по перемещениям застыл с открытым ртом.
– Ну, о чем сны-то? – спросил президент.
– Разумеется, о прошлом. Ведь наш клиент профессор древней истории. – Карел снова собрался с мыслями. – В них мы мягко, но тем не менее неотвратимо приведем его к убеждению сохранить все узнанное им из книг Шнайдера в тайне. При всем этом он еще получит несколько наглядных иллюстраций из области своих профессиональных интересов. Увидит, так сказать, воочию то, о чем рассказывает студентам на лекциях.
– Вот как! И что же он увидит?
– Ну… в своих – вернее, в наших снах он в шкуре древнеримского сенатора проживет несколько эпизодов из римской действительности, имевших место, согласно общепринятой исторической традиции, в начале первого века до нашей эры. Не скрою, его ожидают трагические события. Мы собираемся ошеломить Вангера их масштабом и достоверностью, отвлечь от Шнайдера, дать понять, что он оказался в ситуации, когда не стоит делать резких движений. Мы сконцентрируем внимание нашего клиента на размышлениях. Убедившись, что никто в сложившейся ситуации не сможет ему помочь, он замкнется на самом себе.
– Надеюсь, вы там не собираетесь скормить его львам или продать в рабство?
– Ни в коем случае! Хотя должен признаться, мы продуцируем гипнотический сон не на все сто процентов. Какая-то часть творчества остается и на долю самого клиента Прежде всего его личные поступки, которые во многом зависят от характера, импульсивности, впечатлительности. Мы создаем лишь очень реалистичный фон и внешнее действие и в начале каждого эпизода помещаем его в центр событий
– То есть он там может выкинуть что-нибудь и не по вашему сценарию?
– Грубо говоря, да. Но Вангер человек подготовленный Он прекрасно понимает историческую обстановку, в которой оказался, и будет вести себя благоразумно. Точнее, уже ведет
– Сколько уже прошло сеансов?
– Два. В первом, правда, была небольшая проблема с фокусировкой и звуком, но уже во втором все параметры в норме. Думаю, – Карел обвел уверенным взглядом всех присутствующих, – бодрствующий профессор Вангер уже прекрасно понимает связь своих римских снов с книгой Шнайдера.
Возникло некоторое оживление – присутствующие стали обмениваться мнениями.
– Что касается подробностей, то о них вам лучше расскажут доктор Парацельс – автор сценариев – и Мортимер Скамейкин из Отдела Виртуальных Сновидений, ответственный за техническую сторону.
