Олег Курылев
Шестая книга судьбы
Несколько следующих минут Мартин лежал, вжавшись в траву и закрыв голову руками. На него сверху сыпались комья земли, обломки досок от разорванного кузова грузовика и осколки. Рядом упал чей-то сапог с торчащей изнутри костью, потом прозвякала пробитая и дымящаяся каска. Когда он на мгновение приподнимал голову, то в поднятой пыли не успевал даже отыскать взглядом своих конвоиров,
Чуть не наехав на руку, перед самым его лицом останавливается автомобильное колесо, По Мартину кто-то пробегает, едва не сломав позвоночник. Земля вздрагивает, визжат осколки, сверху сыплется стеклянная крупа, Мартин поднимает голову – американский «Виллис» с распахнутыми дверцами стоит к нему правым боком совершенно пустой, да еще, судя по выхлопной трубе, с работающим мотором. Он толкает лежащего рядом майора, пинает ногой Николауса, пытается отыскать Клеффельда.
– Быстро в машину! – кричит он, сам не слыша своего голоса, вскакивает, запрыгивает на переднее сиденье и перебирается к рулю.
Штабист и оба трудовика бросаются следом. Ветеринара нигде не видно. Мартин понимает, что даже если он еще жив и отыщется, то наверняка не способен ни на какие действия. Он вжимает педаль газа в пол, на кого-то наезжает, выворачивает руль влево и, набирая скорость, устремляется прочь. Напоследок он видит, как кто-то из русских вскакивает и бежит к ним, но тут же снова падает на землю.
Хорошо, что вокруг относительно ровная степь. Только сухая трава хлещет по бамперу да хлопает сломанная дверца. В лицо бьет холодный ветер: в машине не осталось ни одного целого стекла. Никому из русских, видевших в тот момент несущийся в сторону от дороги черный «Виллис», не могло прийти в голову, что в нем сидят убегающие из плена немцы.
– Снимите свои чертовы кепи! – кричит Мартин, оборачиваясь, трудовикам. – Снимайте погоны!
Держа руль одной рукой, он срывает с самого себя только недавно надетые лейтенантские погоны. Хорошо, что они пристегнуты на шлевку и пуговицу, а не пришиты к шинели намертво.
Если бы в тот момент за ними погнался «юнкерс», он не оставил бы шансов ни «Виллису», ни тем, кто внутри. Но пикировщики не позарились на уходящий в сторону автомобиль. Было много более важных целей на дороге. «Только бы не угодить в яму и не попасть на пашню», – молил Бога Мартин. Он никогда не был классным водителем и в аналогичной ситуации на дороге давно бы слетел в кювет. Здесь же, поглядывая на солнце, он понимал только одно: нужно гнать на юг. Эх, жаль, майор выбросил свою карту. Сейчас-то она как раз пригодилась бы.
Через десять минут он остановился. От русских они явно оторвались, теперь следовало опасаться только своих.
– Куда дальше? – повернулся Мартин к штабисту, устало навалившись на руль. – Вы как-то говорили, что у вас весь фронт в голове.
– Так мы же не знаем, куда нас посадили летуны, Что хотя бы это была за река? Или та деревня?
– Я считаю, что нам в любом случае нельзя ехать ни на сивер, ни на восток, – вступил в разговор Раус. – Ведь так? Значит, надо двигаться на юг или на запад.
Мартин и без него это понимал. Он включил передачу и уже с большей осторожностью покатил дальше.
– Ищите дорогу, – велел он остальным.
Через полчаса они выехали на идущую в юго-западном направлении дорогу, а еще через двадцать минут, огибая воронки и остовы сгоревших еще летом машин, увидели в стороне два легких танка. Это оказалась разведка приданной румынам немецкой танковой части. Минут через сорок всех четверых везли в тыл в люльках мотоциклов военные полицейские. Предстояло выяснить, что это за личности разъезжают без погон и документов на изрешеченном осколками американском автомобиле.
В поселке Котельниковский, когда их вели на допрос, Шлимман, оказавшись рядом с Мартином, шепнул:
– Ни слова о карте.
После предварительного выяснения личностей и уточнения обстоятельств падения самолета их отвели в офицерскую столовую и накормили.
– Мартин, – снова шептал на ухо лейтенанту майор, – ради бога, ни слова о карте.
– А если спросят напрямую?
– Отвечай, что ничего не знаешь, и все тут. Мог ведь я тебе о ней вообще не говорить? А я со своей стороны… Слушай! Я напишу на тебя представление. Точно! Так, – майор посмотрел на его куртку, – два креста у тебя уже есть, значит, получишь Рыцарский.
– Шутите? – швыркая супом, вяло усомнился Мартин.
– Я тебе даю полную гарантию. Лично пойду к Манштейну. Кто там у тебя сейчас командир? Ах да, Крейзинг. Отличный парень! Я его хорошо знаю. Ну как же, Ганс Крейзинг, генерал-лейтенант. – Он наклонился над столом. – Представляешь, Мартин, что такое Рыцарский крест? Отпуск домой, почтовая карточка с твоей физиономией тысячными тиражами, поклонницы по всему рейху! Ты откуда? Из Мюнхена? Великий город, сердце Германии! Скоро будешь гулять по Одеонсплац и отпразднуешь там Рождество в кругу семьи. Фантастика!
– Вы это серьезно, майор?
– Да пойми же ты наконец, что совершил подвиг! Спас товарищей. За что же, по-твоему, вешают кресты на шею? Только за подбитые танки и самолеты?
– Нет, я не могу врать. Если сообщить сейчас про эту карту и тот сарай, наши летчики его найдут и сровняют с землей вместе с остатками деревни. А если русские отыщут карту с расположением наших штабов, складов и прочего? Вы понимаете, что они сделают?..
– Да ничего они не сделают, Мартин. Обстановка меняется молниеносно. Ты же сам видишь, что происходит с линией фронта. Еще вчера этого пузыря на юге не было, и завтра, я уверяю тебя, все мои пометки уже полностью устареют, Те двое карту не видели. Вполне мог ее не видеть и ты…
Майор снова стал уговаривать Мартина. Потом его куда-то вызвали, а лейтенанту дали несколько часов на сон.
– При Шлиммане были какие-нибудь документы? – спрашивал Мартина оберст-лейтенант из оперативного отдела штаба армейской группы «Дон».
– Я видел только личные.
– Никаких блокнотов или карт?
– Мне об этом ничего не известно.
– Он ничего не передавал русским?
– Только личные документы и оружие. Как все.
– Опишите все предметы. Все, что вы у него видели…
Разговор, который можно было назвать допросом, продолжался около часа. Начав выгораживать майора, Мартин уже не мог пойти на попятную, В конце концов его отпустили, а через два дня с бумажкой, временно заменявшей солдатскую книжку, он вернулся в свою часть.
Почти через месяц, в середине декабря, Мартина вызвали в штаб дивизии.
– Тебя представили к награде, Вангер, – сказал ему заместитель командира. – Тот майор, которого ты вытащил из плена, так расписал твои подвиги, что из канцелярии группы армий на тебя прислали запрос: что это у вас за сорвиголова такой? Не перевести ли его в абвер, в школу подготовки диверсантов?
– Я не виноват, господин генерал, мы все только спасали свою жизнь. К сожалению, не всем это удалось.
– Ладно, не скромничай. Ты сам не понимаешь, какое большое дело сделал. Ты вытащил у иванов из-под носа штабиста, который слишком много лишнего знал на тот момент. Они могли раскатать его в два счета. – Генерал-майор понизил голос. – Если бы это дело дошло до фюрера, многим бы досталось. Так что речь идет о Рыцарской степени Железного креста, парень. И ты ее получишь. Мы, конечно же, напишем на тебя соответствующую характеристику.
– Благодарю, господин генерал.
– Ладно, иди и не подставь за эти дни голову под пулю.
Последний совет в то время выполнить было не так-то просто. Группа «Гот», прикрытая на флангах деморализованными после разгрома румынскими частями, двигалась в сторону Сталинграда узким клином, Ей самой грозило окружение, и только просчет советского Верховного командования спас Германа Гота и его дивизии от гибели. Не дотянув сорока километров до Паулюса, он приказал перейти к обороне, после чего начался отход к Ростову всей группы армий «Дон».
В середине января, когда не только был окончательно потерян Сталинград и сочтены дни 6-й армии, но под угрозой отсечения от основных сил Южного фронта оказался весь Кавказ, Мартина снова вызвали в штаб дивизии.
– Фюрер подписал на вас представление, Вангер, – вышел к нему из-за стола генерал Крейзинг. – Как желаете получить Рыцарский крест: завтра, скромно, из моих рук перед строем своего батальона, или поедете в Ростов, где очередную группу, возможно, будет награждать сам командующий?
Мартин, переставший уже и думать о кресте, растерялся.
– В первом случае завтра же вечером получите отпуск и отправитесь в Германию, – пояснил командир, – во втором потеряете несколько дней. Решайте.
– Господин генерал, удобно ли мне в такой трудный момент…
– Уехать в отпуск? Чепуха. Поезжайте и ни о чем не думайте. Что с вами, что без вас, мы одинаково сдадим и Ростов, и Кавказ. Без вас – на пару минут раньше.
– В таком случае я хотел бы завтра…
– Отлично. Крест и наградной лист с подписью Гитлера уже получены. Сейчас наш писарь заполнит бланк, а вы отправляйтесь отдыхать и приводить себя в порядок. И сегодня же выписывайте отпускные документы в канцелярии полка. На все про все вам полагается две недели.
В ряду из пятнадцати человек Мартин стоял первым. Обжигая щеку, справа дул пронизывающий ледяной ветерок. Вяло хлопало тяжелое полотнище знамени с зеленым диагональным крестом, черным орлом в центре и серебряной бахромой по краям, Хватаясь то и дело за уши, по трем сторонам плаца пританцовывали три сотни егерей из 139-го горного полка.
К Мартину подошли Крейзинг и командир полка. Они поздравили его, поочередно пожали руку, после чего, помогая друг другу, вынули из принесенной адъютантом коробки, обтянутой темно-синей шагреневой кожей, крест и отрезок ленты. Подышав на окоченевшие пальцы, полковник стал вдевать ленту в серебряное ушко креста, который держал генерал. Мартину велели пошире распахнуть шинель. Крейзинг, обойдя лейтенанта сзади, завязал на его шее концы ленты. Полковник протянул новоиспеченному кавалеру наградной документ и еще раз пожал руку.
Затем наступила очередь остальных. Четверым вручали кресты первого класса. Они поочередно распахивали шинель или куртку, и в две заранее нашитых на левый карман петельки генерал вставлял плоскую булавку айзенкройцера. Десять остальных получили «второклассников» – заранее подвешенные на ленту Железные кресты, внешне мало чем отличавшиеся от Рыцарского, привязывали к расстегнутой второй сверху пуговичной петлице мундира. Если не считать боевых значков, для многих это была первая настоящая награда.
Напоследок командир дивизии произнес короткую речь, знамя вынесли, и награжденные отправились на торжественный обед. В других частях подобные процедуры проходили в теплых помещениях. Только горцы традиционно предпочитали «морозить сопли».
В столовой все поздравляли Мартина, а он чувствовал себя неловко. Любой из получивших крест первого и даже второго класса сделал в эти трудные дни отступления гораздо больше, чем он. Он понимал, что ему просто повезло и что это понимают и остальные, включая их командира полка. Он был бы рад даже снять свою награду и спрятать ее в карман, но Железные кресты полагалось носить всегда.
– В Германии сразу же закажи две копии, – наставлял его разгоряченный спиртным товарищ, – а этот лучше оставь дома.
– Или носи вместо него своего «второклассника», – советовал другой. – Нужно только плоскогубцами аккуратно повернуть ушко на девяносто градусов.
– Не делай этого, Мартин, – отговаривал третий, – обязательно отломишь. Цинк – это тебе не серебро.
– Ну-ка, посмотри маркировку в верхней части рамки или на колечке, – к Мартину подошел кто-то еще из знатоков, – что там выбито? «L12» и число «800»? Тебе повезло: это фирма «Юнкер» из Берлина, а «800» – проба серебра.
Коньяк оказал свое целебное действие, и переживания Мартина постелено улетучились. Отойдя в сторонку, он стал разглядывать свой крест, который в день награждения полагалось носить низко на груди, не пряча ленту под воротник. Он все еще не мог поверить, что стал членом касты кавалеров, Теперь он будет ходить с расстегнутым воротом шинели – так принято в их среде. Теперь, если он вдруг зазевается и не отдаст честь какой-нибудь тыловой шушере, то вряд ли даже старший офицер… да что там офицер – генерал! – посмеет грубо одернуть его.
– За твои дубовые листья, Мартин! – подошли к нему с целым подносом бокалов несколько знакомых офицеров. – За те, которые ты заслужишь!
Через четыре дня он был дома.
За большим овальным столом Вангеров собралось, не считая нескольких бегающих вокруг детей, около двадцати человек. Вся их семья, несколько соседей, включая Мари, сослуживицы Элеоноры, профессор Фрайзенбург из Баварской государственной библиотеки, кто-то из университета, Стол был плотно уставлен бутылками и закусками. Мартин сидел во главе, на одном из малых радиусов, по правую руку – родители, слева – Эрна и Мари.
Впрочем, Эрна не столько сидела, сколько бегала вокруг стола, обслуживая гостей. Невзирая на целый день,
проведенный с матерью и помогавшей им Мари на кухне, она постоянно вскакивала, чтобы подложить кому-нибудь салат или сбегать за горячим.
На Мартине был отстиранный и отглаженный, но далеко не новый китель со всеми наградами и значками. Он, когда-то стыдившийся отсутствия Железных крестов у отца, имел их теперь все три – максимально возможное количество на этой войне. Дальше уже шли листья, мечи и бриллианты.
Все обращались только к нему, но мало кто выслушивал ответы самого виновника торжества. Если кто-нибудь задавал вопрос, то тут же находился другой, кто спешил на него ответить.
– Мартин, расскажи, как выглядят эти иваны вблизи. Правду говорят французы, что, если поскоблить русского, отыщешь татарина?
– А я вам скажу, что не надо никого скоблить. В этой стране живет полторы сотни племен, и русских там не больше половины…
– Совершенно верно! Они этим еще и гордятся! Не нация, а какой-то сброд, еще почище американцев.
– Если бы не их территория и собачий холод…
– А вот пусть нам профессор объяснит, как это они умудрились оттяпать одну шестую часть суши, да так, что никто и не заметил? А, Готфрид?
Дети, окончательно освоившись, сгрудились возле Мартина, рассматривая его кресты. Эрна взяла на колени маленького мальчика – младшего брата Мари – и что-то рассказывала.
Когда гости разошлись, порядком захмелевший профессор увлек сына в свой кабинет, плотно закрыл дверь и заговорщически подмигнул.
– Пока женщины убирают со стола, можно и покурить. Как! Ты все еще не куришь? Молодец. А я нет-нет да втихаря… В молодости-то я коптил, как паровоз. Пришлось бросить из-за твоей матери. – Он выключил свет и слегка приоткрыл окно. – Ну а теперь скажи-ка мне, Мартин, что там со Сталинградом? Когда все-таки будет прорыв? Чего ждет Манштейн?
– Какой прорыв, папа! Манштейн вот-вот сдаст Ростов. Ты посмотри на карту!
– Но надо же что-то делать!
– Бывает, когда сделать ничего нельзя.
– Что же будет?
– Они либо сдадутся, либо погибнут. Причем скоро.
На следующий день Мартин был приглашен в фотостудию для официальной фотографии на почтовую карточку. Фотограф пообещал превратить его потертый фронтовой мундир в почти новый.
– Штаны нас не интересуют – они не попадут в кадр. Все остальное я подретуширую. Главное, молодой человек, держитесь раскованно и выполняйте все мои указания. Снимок не семейный, и я несу за него полную ответственность. – Продолжая настраивать камеру и осветительную аппаратуру, он говорил не переставая. – После отмены ваффенроков в сороковом и шнуров-аксельбантов в сорок первом люди продолжают их надевать, особенно для свадебных снимков. Тем не менее образ фронтовика становится все популярнее. Мятый выцветший китель, фуражка с заломом и без шнура, непременно потертый ремень. По-иному сразу видно, что и на фронте-то не был, а туда же. Вы догадываетесь, о ком я говорю, – явно намекал на тыловых эсэсовцев и полицейских фотограф. – Так, чуть левее и повыше голову… Ещё чуть-чуть влево, чтобы показать нашивку на рукаве. Вот так хорошо… Теперь попробуем улыбнуться…
От фотографа Мартин вырвался только через час. Его сразу же подхватили ожидавшие в холле Эрна с Мари. Несмотря на холод, они отправились гулять.
– Как твой Нельсон? – спросил Мартин сестру, когда вечером, усталые, они вдвоем поднимались на свой этаж.
– Клаус? Ты же знаешь, он уехал далеко за границу, и у меня с ним нет никакой связи. А что?
– Да так… Когда обещал вернуться?
– Осенью. Но… у меня почему-то нет в этом уверенности.
– А что потом? Ты его… любишь?
Эрна остановилась и сказала вдруг очень твердо:
– Да, Мартин. Он очень хороший человек, прямой и честный О свадьбе мы, правда, не говорили, но это ведь и так ясно. Надеюсь, вы не против, господин кавалер? – Сменила она тон на шутливый.
– Да нет. Хотелось бы, конечно, посмотреть на этого типчика. Все-таки единственная сестра.
– Без тебя никакой свадьбы не будет, Мартин! Поэтому если не хочешь, чтобы твоя единственная сестра осталась старой девой, не вздумай там погибнуть, на фронте!
– А если так выйдет?
– Не говори так. – Эрна обняла брата. – Если уж на то пошло, мне не нужен никакой Клаус, только ты возвращайся. А потом… потом мы все-таки поженимся.
Через неделю Мартин уехал. Накануне ночью была обращена в руины значительная часть Регерштрассе, а в день его отъезда в Германии объявили траур.
* * *
– Ты чего такой невеселый? – поинтересовался инженер Карел у Мортимера Скамейкина, ведущего сотрудника бюро «Виртуальные сновидения и исторические иллюстрации», последним шедевром которого стала реконструкция Вавилонского столпотворения со ста тысячами юнитов. Они курили в Зимнем саду, равнодушно созерцая плавающих на плазменных панелях стен диковинных зубастых рептилий. Те медленно шевелили гигантскими фиолетовыми водорослями, время от времени пожирая друг друга, и иногда пялились своими выпученными глазами на посетителей сада, лениво пережевывая только что схваченную жертву.
– Да понимаешь, ерундовина какая-то получается с этими снами вашего Вангера.
– Что такое?
– С самого первого сеанса у меня было ощущение присутствия в них постороннего. А сейчас я в этом совершенно уверен.
– Постороннего?
– Ну да. Живого персонажа среди наших виртуалов.
– Кто же это может быть? – обеспокоился Карел. – Почему ты сразу не доложил мне или президенту?
– Сначала не был уверен, а потом решил его сперва поймать, да и прямых доказательств у меня не было. – Мортимер вздохнул. – Но поймать оказалось не так просто.
– Почему?
– Эти сцены напичканы таким количеством статистов, причем не нашей разработки. Поди разбери, кто есть кто. А этот тип, если он там действительно шарит, в чем я уже не сомневаюсь, достаточно осторожен. Одно я пока знаю твердо: в контакт с клиентом он еще не вступал.
– Час от часу не легче, – все более озабочиваясь, проговорил Карел. – Придется докладывать. А ну как это кто-нибудь из журналюг? Представляешь, что будет? Слушай, ни за что не поверю, что Мортимер не может выловить шпиона. Ты-то сам там в какой ипостаси?
– Я там собака.
– Что?
– Бегаю в образе уличной дворняжки. А что? Могу подойти к любому, не вызывая подозрений. Есть, конечно, и минусы. Например, на заседания сената меня не пускают Но посторонний туда тоже вряд ли проберется. Все сенаторы, магистраты, обслуга и охрана из моего реестра. А вот уличная толпа состоит из виртуалов второго и третьего порядка. Их очень непросто идентифицировать. В большинстве своем это обычные статисты-болваны с примитивным набором функций. Но не все.
– Так, может, и нет никого?
Мортимер рассеянно посмотрел на выпучившегося на него из стены фалигозавра, ткнул в его глаз пальцем, и рыбина отпрянула.
– Да нет, Карел, есть. Кто-то написал на Цезаря дорос, якобы тот затеял заговор против Суллы. Его арестовали и тут же казнили. Это Юлия-то Цезаря, который ещё ничего не успел, кроме как жениться! Из виртуалов на такое никто не способен. Это явный вызов постороннего. Над нами просто издеваются.
– А как ведет себя клиент?
– Трудно сказать, ведь в голову к нему не залезешь. Но думаю, что примерно к середине каждого сеанса он уже не столько Элианий, сколько профессор Мюнхенского университета. Ты сам просил использовать минимальный уровень внушения. Да-а-а, надо было мне стать его рабом Кратилом вместо собаки. Побоялся, что не смогу соответствовать этой роли: я все же не романолог, а он хоть и нацист, но преподаватель древней истории.
– Да никакой он не нацист.
XVII
Когда Гитлер начал Восточную кампанию, Эрих перестал ходить к Вангерам. Не потому, что он принял такое решение, а просто, пропуская раз за разом очередной воскресный вечер, когда обычно захаживал к ним на часок, он думал, что придет как-нибудь потом. Но это потом наступило только весной следующего года.
Из своего киоска на Людвигштрассе ему пришлось уйти еще в июле 41-го. Его место занял какой-то пожилой инвалид – участник Великой войны, – а Эрих устроился гардеробщиком в Народном театре. Как-то в середине сентября он увидел Эрну. День был пасмурным, с легким дождиком. Она пришла в сопровождении морского офицера, и когда прихорашивалась у зеркала, тот взял ее плащ и вместе со своим сдал Эриху. После спектакля все повторилось, но в обратном порядке. Так что девушка его не заметила. Он же только услышал обрывок их разговора.
– Жаль, что запретили критику, – сказала Эрна, стоя у зеркала. – Ты обратил внимание на Абигайль, которая все время испуганно таращилась на суфлерскую будку?
В тот день шел «Стакан воды».
– Эта актриса подменяла заболевшую. Нет, в целом отыграли неплохо. Ты чересчур строга, – ответил ее спутник.
«Настоящая светская дама, – подумал тогда Эрих. – Красивая пара, но они не созданы друг для друга и никогда не поженятся». Почему он был уверен в этом? Потому что знал. Как знал и о многом другом.
О дате начала войны на Востоке он знал давно. И чем все закончится – тоже. Ему были неинтересны разговоры на эту тему, неизбежно заполнившие кухню и коридоры их большой квартиры у бенедиктинского монастыря. Такое поведение не ускользнуло от соседей, и за спиной Эриха стали шушукаться. Все знали, что он русский, и относились к этому по-разному. Многие – никак, некоторые до поры до времени – даже сочувственно, а один зловредный субъект все время терроризировал его вопросом: «Когда русские придут и возьмут Берлин?» Если бы он знал, этот уборщик мусора из Ботанического сада, что задавал свой идиотский вопрос единственному в мире человеку, который мог на него ответить предельно точно!
Проходили месяцы и даже годы. Зловредный сосед перестал спрашивать о сроках взятия Берлина, а однажды его нашли лежащим на полу своей комнаты: он умер в дни траура по 6-й армии.
В начале 1942 года Эрих неожиданно потерял и работу в театре. На его место опять нашлись желающие. В те годы происходила резкая переориентация производства и перераспределение рабочих рук. Закрывались тысячи мелких предприятий и лавок. Тех самых лавок, что когда-то были главной опорой Гитлера на выборах. Угрозы безработицы, конечно, не было: молодых и здоровых поглощал вермахт, мастеровых и людей постарше – заводы и фабрики крупных концернов. И только совсем пожилым, да еще не обладавшим ни имперским гражданством, ни заслугами перед рейхом, приходилось туго.
Единственное, что удалось Белову, это устроиться помощником сортировщика писем на почте. Работа через день по вечерам за пятьдесят рейхсмарок. Вскоре после этого теплым весенним днем он повстречал на Людвигштрассе Эрну и пообещал ей, что навестит их.
И Эрих сдержал слово. Его воскресные визиты к профессору возобновились, а через несколько месяцев не без помощи фрау Вангер ему даже удалось выхлопотать себе в «Трудовом фронте» небольшую пенсию по старости.
Возвращаясь как-то с работы, Эрих решил укоротить путь и пройти через разрушенный недавно уличный квартал. Было уже совсем поздно, но светила полная луна. Он воровато огляделся и скользнул за ограждение с запрещающей надписью.
Через несколько минут Эрих оказался в совершенно ином, каком-то потустороннем мире. Полуразрушенная улица была словно создана фантазией некоего художника-авангардиста. Белый лунный свет, оживляемый движением легких облаков, освещал на остатках стен перекошенные вывески магазинов, скользил по ним тенью причудливо изогнутого фонарного столба или вздыбленного трамвайного рельса. В одном месте Эрих увидел не тронутую огнем афишу кинотеатра: улыбающаяся актриса из еще довоенного фильма. Трехэтажное здание частично обрушилось, перегородив вывалом всю улицу, частично же устояло. По кучам кирпичей Эрих пробрался в переулок и через пролом в стене увидел зрительный зал с рядами изломанных и заваленных упавшими потолками кресел. Он еще раз огляделся, перекрестился и шагнул в пролом.
Что заставило его, шестидесятипятилетнего старика, лезть сюда? Об этом он не думал. Он только чувствовал, что если кому и бродить здесь ночной тенью, то именно ему, вырванному из своей собственной судьбы призраку. Когда произошел этот вырыв – в августе 14-го, в мае 15-го, в Нюрнберге или в Дахау, – он не знал, но то, что где-то что-то перепуталось и он живет не своей жизнью, Эрих смутно понимал уже давно.
Здесь он вдруг ощутил облегчение, как будто попал в свою среду. «Может быть, я уже мертв, но брожу по земле в результате чудовищной ошибки? – думал он. – Может быть, мое место здесь, в некрополе, где повсюду ощущение смерти, и потому мне здесь легче?»
С тех пор, возвращаясь с работы, он стал часто заходить в это место. Потом нашел другое, затем третье. Это стало каким-то наваждением. Как оборотень в ночь полнолуния не может совладать с собой и на несколько часов превращается в волка, так он должен был хоть раз в неделю побродить среди черных развалин, рискуя сломать ногу или быть раздавленным упавшей стеной.
Первое время городские власти еще пытались организовывать какие-то восстановительные работы, но потом сильно пострадавшие и не пригодные для жилья участки улиц стали просто обносить табличками со словами: «Стой! Опасная зона! Проход запрещен!» Местное население при этом уверялось, что руинами обязательно займутся, но позже. А потом об этом вообще перестали говорить. Восстанавливались только промышленные объекты, железнодорожные станции, мосты и разрывы жизненно необходимых городских коммуникаций. Так что мест для ночных прогулок Эриха становилось все больше.
И все же сказать, что Эрих Белов совершенно не обращал внимания на свои таинственные познания и никак ими не пользовался, было бы неправдой. Он отчетливо понимал, что посвящен. Кем и для чего и за какие такие заслуги? Об этом он не знал, но сведениям, скопившимся в глубинах самого сознания, там, где, наверное, хранится словарный запас родной речи и основы заложенных в раннем детстве знаний, он доверял безоглядно.
Вернувшись, к примеру, как-то поздно вечером к себе домой и улегшись на кровать, он стал читать. А когда услышал звуки сирены, то только посмотрел на отрывной календарь, висевший тут же над кроватью, – тридцать первое марта. Он повернулся на бок и продолжил чтение. Это была биография Тютчева, написанная Аксаковым. Издание еще царских времен. На книгу наткнулся профессор Вангер, откопав ее где-то во внефондовом хламе их университетской библиотеки. Она нигде не числилась, и он взял ее специально для Эриха.
Хлопали двери, скрежетали в запираемых замках ключи, мимо его комнаты топали ноги соседей.
– Герр Белов, вы, конечно, остаетесь? – В двери заглянула голова хозяйки квартиры. Она скорее констатировала факт, нежели задавала вопрос.
– Надо же кому-то в случае чего тушить пожар, фрау Швеллер, – не отрываясь от книги, ответил Эрих.
– Тогда мы запираем входную дверь.
Соседи уже привыкли к тому, что этот странный старик не спускается в бомбоубежище. Поначалу его пытались вразумить, но потом махнули рукой.
Эрих отложил книгу, выключил свет, откинулся на подушку и закрыл глаза.
Около восьмисот бомбардировщиков Королевских ВВС шли в этот момент в сиянии звезд и луны над извилистой лентой Дуная. Растянувшись почти на сто миль, они, мерно гудя моторами, на четырехкилометровой высоте двигались в направлении на Регенсбург. Передовые эскадрильи были уже над Гюнцбургом, но продолжали сохранять режим радиомолчания. Операторы немецких радиолокационных станций давно вели их, передавая данные на посты наведения истребительной авиации и пытаясь предугадать, куда будет нанесен удар. Воздушная тревога объявлялась во всех городах на пути следования этой воздушной змеи в полосе шириной до двухсот километров. Но определить ее истинную цель не представлялось возможным до самых последних минут Будут ли это авиационные заводы Регенсбурга, или над Ингольштадтом она внезапно повернет на юг и по хорошо видимой в этот лунный вечер ленте автострады двинется на Мюнхен… И Эрих знал, что они повернут. Но повернут на север и через восемнадцать минут будут над Нюрнбергом. Почему? Да потому, что тридцать первого марта 1944 года массированному налету британской авиации подвергнется именно Нюрнберг.
Так и вышло. 795 бомбардировщиков, шедшие цепью из пятнадцати трехэтажных «боевых коробок», разделенных пятимильными интервалами, действительно повернули на Нюрнберг. Авангардная эскадрилья наведения на цель начала передавать данные. Экипажи лидеровщиков приготовились пустить красные и зеленые ракеты, обозначая зоны бомбометания, а группа пикирующих бомбардировщиков, ведомых асами Королевских ВВС – выделить зажигалками наиболее важные цели.
Добавляя к вою сирен рев своих моторов, в ночное небо с десятков окрестных аэродромов стали подниматься истребители люфтваффе. Стволы сотен зенитных пушек замерли, слегка отклонившись от вертикали на юг. В усыпанную звездами черноту ночи вонзились десятки раскачивающихся лучей зенитных прожекторов и устремились взоры тысяч солдат и офицеров флак-артиллерии. Начиналась очередная битва за Нюрнберг.
Знал Эрих и о том, что на этот раз Нюрнберг дастся противнику большой кровью. 94 английских бомбардировщика, не считая истребителей прикрытия, упадут вслед за своим грузом на пылающий город и его окрестности.
А Мюнхен? Мюнхен может отдыхать аж до двадцать пятого апреля (отдельные беспокоящие налеты малыми силами не в счет).
Эрих забрался под одеяло и, чтобы не слышать топота возвращающихся соседей, накрыл голову второй подушкой. Первое время у него возникало желание предупреждать власти о предстоящих налетах. Анонимно, не привлекая внимания к своей персоне. С первого раза, конечно, не поверили бы. Возможно, не поверили бы и со второго. Но уж с третьего .. Однако в сознании Эриха прочно сидела одна мысль, даже не мысль – постулат: нельзя вмешиваться в происходящее, пользуясь тем, что ты посвящен Нельзя ни при каких обстоятельствах. От этого не только не будет никакой пользы, но станет только хуже.
