Олег Курылев
Шестая книга судьбы

Не помню, как я выбрался на берег. Выпитая поневоле вода в количестве не менее двух литров пошла из желудка обратно, прихватив с собой весь мой недавний ужин. Я с трудом вытащил намокший парашют из воды и упал на камни. Спуск со снежной лавиной и этот полет в ночную горную реку – не слишком ли много за двое суток?

Ты не поверишь, но я не смог развязать простые узлы на простой веревке. Окоченевшие пальцы не слушались, а все тело содрогалось от озноба. Понимая, что нужно уходить как можно дальше, я сгреб мокрый парашют в охапку, взвалил его себе на шею и побежал, точнее, побрел вдоль реки, белый, словно привидение Конечно, с парашютом на спине меня было видно со всех окрестных гор.

Через полчаса грянул выстрел. Он прозвучал впереди, там, куда я двигался. Я замедлил шаг и в темноте разглядел фигуру с ружьем. Прямо на меня шел тот самый горец, что сторожил наш бивуак под карнизом. Как он сумел спуститься так быстро вниз, да еще зайти вперед, для меня до сих пор остается загадкой. Он забросил винтовку за спину, молча обрезал ножом веревки, и я покорно поплелся впереди него вверх на гребень…

На следующий день мы вышли на небольшое селение. Типичный горный аул, не занятый ни большевиками, ни нашими. Меня поместили в небольшой сарай, сложенный из нетесаного камня. Посадили на землю спиной к стоявшему там столбу и связали руки позади него. Видимо, убедившись в моей особенной прыти, с меня сняли ботинки и оставили в одних носках, крепко связав в дополнение ко всему лодыжки. Я ощутил себя древним рабом, которого ведут на невольничий рынок. Не хватало только деревянных колодок и полуголого надсмотрщика с бичом в руке.

Дверей в сарае не было. В пустой проем заглядывали дети, сначала мальчик лет восьми, потом он привел еще двоих. Они рассматривали меня, тыча пальцами и обмениваясь мнениями. В ответ я мог только улыбаться. События двух последних суток окончательно лишили меня сил, и я даже в такой бесчеловечной позе умудрился задремать, уронив голову на грудь.

Меня разбудили выстрелы. Автоматные очереди и крики. В дверном проеме появился командир моих конвоиров. Его левое плечо и рука были залиты кровью, и он, превозмогая боль, привалился спиной к стене и направил на меня револьвер. Прямо в лоб. Я зажмурился. Щелчок, потом еще. Я открыл глаза и увидел поворачивающийся барабан. После третьего щелчка русский отбросил разряженный револьвер и вытащил нож. Он шагнул ко мне и закачался. Собрав все свои силы, я поджал ноги и, резко распрямив их и выгнувшись всем телом, ударил конвоира пятками в колени. Тот закричал от боли, упал и выронил нож. В это время в сарай забежал солдат в нашей форме с автоматом в руках. Увидав привязанного к столбу и разутого фельдфебеля, он мгновенно сориентировался и всадил в пытающегося подняться русского короткую очередь. Прямо в лицо.

Это оказалось одно из подразделений батальона «Бергман» из диверсионной дивизии «Бранденбург». Батальон выполнял особое задание абвера по вербовке местного населения в добровольческие отряды, в помощь вермахту. Было решено поднять народы Кавказа против большевиков. Основной упор делался на мусульман – грузинам и армянам Гитлер не доверял. Кое-кого удалось тогда привлечь в «туркестанские» батальоны, но, по большому счету, из этой затеи мало что вышло.

Когда я вернулся в свой батальон, то узнал, что двадцатого августа Гроот повел отборную двадцатку на восхождение. Они дошли примерно до середины седловины, до так называемого «Приюта Пастухова», представлявшего собой обычную скалу со стоящей рядом хибаркой. В это время погода резко ухудшилась, и Гроот повернул назад.

На следующий день в три часа утра он снова пошел на штурм. На этот раз их было шестнадцать. Через несколько часов им на подстраховку вышел второй отряд из пяти человек под командой гауптмана Гемерлера. В тот день западная вершина Эльбруса была взята. Они обнаружили там что-то похожее на геодезическую вышку и привязали к ее шесту имперский военный флаг. Флаг 1-й дивизии они привязали к альпенштоку и прикрепили рядом.

Возможно, ты слышал, что потом, несколько дней спустя, в тихую солнечную погоду один умник забрался туда и доказал, что Гроот ошибся, приняв за геодезическую вышку что-то другое. Настоящая вышка стояла на отметке 5642 метра, и, следовательно, настоящая вершина находились неподалеку и метров на двадцать выше. Из-за снежного бурана в тот раз ее просто не было видно.

Ну да ладно. Это происходило позже, а в тот день наш фотограф Андреас (кажется, его фамилия была Фельд) заснял счастливых покорителей Эльбруса с их разрываемыми ветром флагами, а через несколько дней Геббельс вещал на всю Европу о том, что «покоренный Эльбрус венчает падение Кавказа», Газеты смаковали этот успех немецких горных войск, но, как рассказывают, фюрер, которому показали фотографии Андреаса, был в тот момент не в настроении. Он сказал, что на Кавказе ждет от своих егерей реальных военных успехов, а не показного туризма.

И туризм действительно закончился. Начались по-настоящему тяжелые бои. Длительные бои на высоте 4000 метров над уровнем моря, когда месяцами живешь, испытывая кислородное голодание. Когда небольшая рана кровоточит часами, потому что при пониженном давлении кровь не желает сворачиваться. Такой войны в горах история еще не знала.

Когда наступила осень, а потом пришла зима, все перевалы завалил снег. Мы выкрасили в белый цвет все, что только можно. Наши автоматы и минометы, наши лыжи и даже наших бедных осликов, которых оставалось все меньше и меньше. Только стекла наших черных очков мы не могли ни покрасить, ни убрать, потому что ультрафиолетовое солнце и убивающая всякий цвет ослепительная белизна снега за несколько часов сжигали наши сетчатки, вызывая снежную слепоту.

Там я впервые зауважал русских. Они испытывали, пожалуй, еще большие трудности, ведь атаковали снизу. Они были хуже подготовлены и гибли в лавинах больше, чем от наших пуль. Но они дрались за горы, которые считали своими. Нам сверху это было хорошо видно. И когда мы оставляли «Приют одиннадцати», нам не было стыдно. Мы возвращали его в руки сильного и достойного противника. Был получен приказ взорвать пансионат, но никто даже не стал дискутировать на эту тему. Мы погасили печи, закрыли двери и ушли, оставив его для будущих альпинистов. Для тех, кто придет сюда без автомата за спиной.

Но, Мартин, что бы теперь ни говорили, они не сбили нас с перевалов. Мы ушли сами. Сами! Понимаешь? Наш Южный фронт после Сталинграда покатился на запад, и нам дали приказ отступать.

Потом была Кубань, – Вальтер похлопал себя по левому плечу, указывая на Кубанский почетный щит, – бои за Крым. Да что я тебе рассказываю, ты сам все это видел и прошел…

Вальтер Бюрен уже порядком захмелел, и Мартин побоялся, что еще немного, и он запоет марш горных охотников.

– Пора возвращаться, Вальтер.

* * *

Элианий сидел в своем таблинуме и просматривал счета. Он пришел к окончательному выводу: его нынешнее финансовое положение не позволяет далее содержать фонтан в атриуме. Дополнительный расход воды, тратившейся на роскошество жилища, облагался значительным налогом. Придется сегодня же перекрыть трубу и поставить об этом в известность городского эдила.

В дверях появился запыхавшийся Кратил.

– Войди. На тебе лица нет. Что случилось?

– Я только что был на Форуме, доминус, твое имя в списках!

– Ты сам видел?

– Новые списки еще не выставлены, – быстро заговорил раб. – Там есть один человек, его все знают – вольноотпущенник Филопемен, так вот он в своей мастерской, расположенной сразу за курией, переписывает имена с папируса на доску. Ее выносят ближе к полудню, но уже утром она, как правило, готова. Я много раз видел, как люди подходят к Филопемену, что-то шепчут на ухо и суют в руку золотой, а он в ответ кивает или качает отрицательно головой.

– Ну?

– Сегодня, доминус, у меня было плохое предчувствие. После твоего вчерашнего разговора с тираном я не спал всю ночь. Поэтому, увидев перепачканного краской Филопемена, толкающегося возле трибуны с рострами, я подошел к нему, сунул в руку золотой и назвал твое имя.

– Ну? Не тяни!

– Он кивнул утвердительно и при этом почесал левое ухо. Это значит – твой список черный.

– У него что, такая хорошая память?

– Никто никогда не жаловался на обман. Да и списки сейчас стали гораздо меньше.

Элианий положил на стол абак и задумался. Что дальше? Продолжать играть свою роль и бежать? А если послать их всех к чертям? Ладно, пока посмотрим…

– Доминус, прикажи собираться в дорогу. Времени мало, – напомнил Кратил.

– Погоди. Сначала все выслушай и запомни. Здесь тысяча денариев. – Элианий достал из ящика под столом увесистый кожаный мешок с серебряными монетами. – Возьмешь всех моих, одну служанку, которую выберет госпожа, и идите на Форум Женщин и детей спрячь в храме Весты: жрица Вирсавия наша дальняя родственница и очень добрая женщина. Она поможет. Сам же отправляйся на Бычий рынок. Там сними в одной из инсул-комнату где-нибудь в третьем этаже. Потом жди меня возле курии с простой одеждой вроде плаща вольноотпущенника.

– Уж не собираешься ли ты пойти на заседание, до-минус? Не делай этого! Для чего я узнал твое имя и заплатил писарю золотой? Тебя схватят на ступенях сената!

– Делай, как я сказал. Доска еще на выставлена, значит, список не опубликован. Сулла любит, чтобы осужденный им отсидел все заседание и даже выступил с речью. По-видимому, это доставляет ему особое удовольствие. Нам же это даст время, необходимое для сборов. Если я не явлюсь к началу, корнелии тут же бросятся на поиски. Да, вот еще что: найди голубую краску и нарисуй на наших воротах закрученный вправо гаммированный крест, который еще называют свастикой. Ты знаешь, о чем я говорю. Он на какое-то время собьет этих псов с толку и даст нам дополнительную фору.

– А если я не найду тебя в условленном месте?

– Тогда купишь тележку, какими пользуются зеленщики и продавцы фруктов, и следующим вечером выведешь мою семью из города. На тележку нагрузи немного спаржи и чего-нибудь еще – вроде как не смогли распродать. Идите по Аппиевой дороге под видом семьи вольноотпущенников. Идите в Таррацину. Там живет мой дядя, бывший моряк. Он хоть и глух и почти слеп, но сможет помочь и пристроить вас на корабль.

Элианий подошел к шкафу и достал из него небольшой свиток папируса, перевязанный тесьмой.

– Это твое освобождение. Смотри не потеряй Моя подпись заверена в префектуре еще неделю назад.

– Доминус…

– Сделаешь все, как я сказал?

– Да, доминус!

– Теперь я твой патрон, Кратил, а не доминус. Если не увидимся, отвези мою семью в Аттику или к себе на родину в Беотию. И да помогут тебе боги, в которых ты веришь.

Он, профессор Вангер, прекрасно понимая, что участвует в особом спектакле в роли римского патриция, был рассудителен и абсолютно спокоен.

Он вышел за ворота и отправился пешком на Форум, по пути разглядывая окружавшие его дома и прохожих. «Интересно, как далеко простираются эти декорации», – подумал он и вдруг свернул в боковую улочку, ведущую в сторону от Палатина. Пройдя совсем немного, он стал замечать всякие странности: то навстречу попадется человек в очках, то подросток на велосипеде. «Еще немного, и увижу трамвай или полицейского».

Он повернул обратно и пошел на заседание. Уже через минуту Элианий поднимался по ступеням курии, отметив мимоходом, что трибуна-то с рострами не та. Она должна быть изогнутой, примыкающей к зданию сената, а не прямой, какую построит Цезарь еще только лет через двадцать или тридцать. Ну да ладно…

– Ну, и чего ты приперся? Или не знаешь, что попал в списки? – спросил его Сулла, стоявший в вестибюле в окружении самих близких своих соратников. Казалось, все они только и ждали Элиания.

– Знаю, консул, просто не хочу бегать от судьбы.

– Чтобы бегать от судьбы, нужно знать, от чего бегать, а после того, как я велел казнить Полиона еще два месяца тому назад – кстати, приятеля твоего отца, – никто не может знать, что его ожидает. Все остальные предсказатели и авгуры жалкие комедианты по сравнению с ним. Пускай гадают на потребу толпы, раз ей нравится.

– В таком случае я недавно встречался с духом Полиона.

– Да ну! И что же он тебе наплел? – Рот Суллы растянулся в саркастической улыбке.

– Что Рим назовут Вечным городом.

Улыбка сползла с лица диктатора.

– Продолжай.

– Рим сменит одежду, язык и веру. Он, как змея, сбросит кожу и вместе с ней свою память о великом прошлом. Но придет время, и память частично вернется. Она будет заполнена тысячами имен от Ромула и Тарквиниев до императоров, которые еще только придут после нас. И в этой череде будет одно имя, которое станет синонимом кровавого убийцы и неудачника-реформатора. Твое имя.

Все, стоявшие рядом, вздрогнули. Рука военного префекта легла на меч, но Сулла знаком остановил его движение.

– Продолжай. Ты хочешь сказать, что знаешь мою судьбу? Меня зарежут, отравят или задушат во сне подушкой? Ха. Ха!

– Гораздо хуже.

Улыбка вторично сползла с лица диктатора.

– Ты сам поймешь, что ничего не достиг. Тысячи трупов, брошенных тобой в Тибр, и реки крови, пролитые по твоему приказу по всей Италии, внушат только ненависть к тебе. Они вызовут противодействие, и даже разумные твои начинания будут провалены потому, что их затеял ты. Осознав это, ты отречешься от власти и уедешь в свое имение, а когда ты умрешь, народ отметит твою смерть радостью и весельем гораздо большими, чем в дни сатурналий, Он будет помнить и изучать реформы Гая Мария и пролистывать те страницы своей истории, которые ты запачкал бессмысленной кровью сограждан.

Профессор намеренно утрировал некоторые моменты, решив просто поиздеваться и над Суллой, и над режиссерами римских спектаклей. Вангеру была интересна реакция остальных персонажей его галлюцинации на смелые высказывания Элиания «не по тексту».

Облаченный в сенаторскую тогу Красс вынул меч из ножен стоявшего рядом военного префекта и сделал шаг вперед.

– Позволь, Счастливый, я заставлю его замолчать.

Это было забавно, но при виде острого меча Элианий (вернее, профессор Вангер) поежился. Возникла пауза, в течение которой он стал искать глазами странного человека. Тот должен быть здесь, и если не в свите Суллы, то где-то поблизости, в этом сне.

Сулла резко повернулся и направился в сторону главного зала курии. Все поспешили следом, стараясь не смотреть на дерзкого сенатора. Профессор постоял несколько секунд, затем вышел на улицу.

И здесь он сразу заметил того, кого искал. Неподалеку от небольшого алтаря, на котором жрец по заказу какого-то гражданина резал очередную курицу, стоял худощавый, словно высушенный солнцем, пожилой человек в длинных штанах и неумело навернутой на тело тоге. Вангер решительно подошел к нему.

– Могу я поинтересоваться, кто вы такой?

Впервые в своих снах он обратился на «вы», а когда увидел замешательство на лице человека в мятых розовых штанах, представился:

– Что касается меня, то я – профессор Вангер из Мюнхена.

Худой старикан осмотрелся и сделал знак отойти в сторону.

– Профессор Гараман, – назвал он себя. – Тоже историк, как и вы, только занимаюсь вашей эпохой.

– Нашей эпохой?

– Ну да, да. Вашим тысячелетним Третьим рейхом, который, по счастью, оказался не таким уж и тысячелетним. Пойдемте куда-нибудь, где нас никто не увидит. Надо поговорить.

Они отошли еще дальше и спрятались в тени северного портика небольшого храма.

– Я тут нелегально, господин Вангер, – пояснил Гараман. – Все хотел первым вступить с вами в контакт, но не решался. Хорошо, что вы обо всем уже знаете.

– Ну, положим, я знаю только о том, что участвую в какого-то рода инсценировках, а также догадываюсь, с какой целью они затеяны. Однако у меня к вам куча вопросов.

– Да-да, конечно. К сожалению, не на все из них я смогу ответить.

– Вы, как я понимаю, из будущего? Вы часом не Шнайдер?

– Боже упаси. Я же сказал уже, что меня зовут Гараман. Я руковожу в нашей академии отделом диктатур двадцатого века.

«Хоть я давно уже готов к подобному, но все равно чертовщина какая-то, – подумал Вангер. – Выходит, для него я покойник. Может, я просто сплю обычным дурацким сном?»

– Как такое возможно, профессор Гараман?

– Что я руковожу отделом? – обиделся старикан. – А, вы имеете в виду, как возможно, что мы с вами общаемся? Возможно, уверяю вас. Возможно еще и не такое, но у нас, к сожалению, сейчас нет времени на все это. Давайте поговорим о книгах.

– Давайте, – согласился Вангер. – Какого черта вы мне их подбросили?

– Ну, во-первых, вам их принес ваш приятель Белов, которого никто об этом не просил. Во-вторых, все это результат ошибки наших растяп из группы по копированию… Впрочем, на них сейчас тоже нет времени. Лучше ответьте: вы о книгах никому не рассказывали?

– Пока нет.

– Что значит «пока»? Я убедительно прошу вас не пока, а вообще никогда никому не говорить о Шнайдере! Вы, как историк, должны понимать, что произошло недоразумение. Читали у фантастов о проблемах причины и следствия?

– Я понимаю, что вы хотите сказать, однако должен заметить, что в данном случае для меня такой проблемы не существует. Это у вас там проблемы…

– Вы заблуждаетесь, Вангер. Вы думаете, что эти сны – единственное средство в руках наших психологов? – Гараман перешел на шепот – Должен вам сообщить по секрету, что с вами поступили так… – он подбирал слово, – ну, достаточно корректно, что ли, только благодаря мягкости нашего президента. Не хочу вас пугать, но в арсенале психологов есть такое чудовищное средство, как, например, амнезия. Вплоть до полной потери памяти, включая родной язык. Вы представляете…

Вангеру стало не по себе Он на миг вообразил, что однажды, проснувшись, будет лежать и хлопать глазами, лишенный вместе с памятью и собственного «я».

– Что вы от меня хотите?

– По-прежнему ведите себя благоразумно. Что бы ни случилось, какие бы невзгоды ни уготовила вам судьба. Пообещайте сделать это не из страха, а сознательно. А я в долгу не останусь.

– Что вы имеете в виду?

– Как историк, я понимаю, что значит для человека нашей с вами профессии узнать о прошлом то, о чем никто не догадывается. Поэтому в обмен на ваше молчание о будущем я готов дать вам некоторую информацию о прошлом, причем по вашему предмету. – Гараман обвел рукой Форум, очевидно, имея в виду древний Рим. – Ну как, идет?

«Ну и дела! – думал про себя профессор. – Стоим тут и торгуемся, как на базаре. Однако ничего не остается, как соглашаться. Этот старик в штанах прав Но что он там говорил о грядущих невзгодах?»

– Какую информацию?

– Ничего сногсшибательного и тем не менее много интересных подробностей и уточнений. Но опять же с одним условием: если вы решите кому-нибудь о них рассказывать, то никаких ссылок на меня.

– Вот тебе раз! На кого же мне ссылаться? – полушутя-полусерьезно спросил Вангер. – На родовую память, что ли? Как у Вилигута и ему подобных?

– Вы имеете в виду Карла Вилигута? А что, хорошая идея. Зато вы сами будете уверены, что ваша память не выдумка и не фальсификация. А если серьезно, дополнительные сведения в первую очередь прояснят для вас лично некоторые темные моменты, помогут во многом разобраться. Только и всего. Но разве Рим не стоит мессы? Да и, насколько я успел разобраться, вы вовсе не тщеславный человек. Владейте информацией в одиночку, подобно тому, как почитатель искусства владеет краденым Гогеном, тайно наслаждаясь им в своем подвале. Разве не здорово?

– Вы не оставляете мне выбора, профессор Гараман. А что там о невзгодах?

– Каких невзгодах?

– Ну, вы сказали: какие бы невзгоды вас ни постигли…

Старикан в тоге, больше напоминавшей банную простыню, замялся.

– Вы же понимаете, что вас ждет. Я имею в виду вас, немцев вообще. Не исключены и личные трагедии. Клянусь, я не знаю, что будет конкретно с вами и вашей семьей, – соврал Гараман не моргнув глазом, – и просто хочу быть уверен, что все, что бы ни случилось, вы воспримете как неизбежное и независимое от всей этой истории с книгами.

Крутившаяся в толпе неподалеку собака неожиданно подбежала к ним и остановилась. Склонив набок голову, она внимательно посмотрела на Гарамана и вдруг с рычанием бросилась на него Тот что-то еще продолжал говорить, но Вангер почувствовал, что голос его собеседника меняет тональность, словно граммофонную пластинку тормозят пальцем, при этом изображение окружающих предметов начинает по краям расплываться.

– Все, пора прощаться, – пробасил Гараман, отмахиваясь ногой от пса, – нас застукали. Та-а-ак вы-ы-ы обе-е-ща-а-е-ете?..

Вангер проснулся. Он был почти уверен, что никогда уже не увидит во сне ни Рима, ни этого странного типа, которому он так и не успел дать обещание.