Олег Курылев
Шестая книга судьбы
XXI
На пустынной в этот ранний час Брудерштрассе стоял солдат. Его левое плечо оттягивал видавший виды пятиклапанный рюкзак горного образца Правая рука в теплой рукавице покоилась на перевязи из теплой женской шали. Солдат, точнее штабсфельдфебель горных войск, еще некоторое время постоял в нерешительности у дома, затем толкнул двери и вошел в подъезд. Он медленно поднимался по лестнице, как бы оттягивая момент своего появления у дверей квартиры на втором этаже. Это был Вальтер Бюрен.
Через день после гибели Мартина на Мальмеди был совершен воздушный налет. Ко всеобщему удивлению, это были не немецкие самолеты Американские летчики, запутавшись в обстановке, решили, что город взят немцами, и сбросили на него бомбы Здание, в котором содержались пленные в ожидании расследования и суда, загорелось. Вальтеру и некоторым другим удалось выбраться во двор и, воспользовавшись стоявшим там грузовиком, выбить ворота и вырваться из города. Вальтер при этом был легко ранен в руку.
Он вернулся в бригаду и подтвердил факт расстрела восьмерых военнослужащих. Перед Новым годом бригаду сняли с позиций, перевели в Графенвер и первого января расформировали. Здесь Вальтер лично проследил, чтобы вещи оберлейтенанта Вангера, его награды и несколько семейных фотографий были упакованы и высланы по адресу родителей в Мюнхен. Половинку личного жетона своего друга, ту, что должна была остаться на нем, он взял себе. На следующий день он отправился в свою 1-ю горную дивизию, ведшую в те дни оборонительные бои в Венгрии в составе 2-й танковой армии. У него было два дня на то, чтобы по пути заехать домой.
Когда открылась дверь, Вальтер увидел Мари Лютер. Она стояла, закутавшись в платок, и выглядела явно нездоровой. Нос припух и покраснел, как при долго не проходящем насморке. Она прижимала к нему носовой платочек и часто моргала влажными и тоже покрасневшими глазами.
– Вальтер! – сразу узнала она старого дворового приятеля. – Ты ранен? Проходи. Когда ты приехал? Что у тебя с рукой?
Вальтер вынул руку из перевязи и повесил шаль на вешалку.
– Ерунда. Это чтобы не козырять всякой тыловой сволочи.
– Ты надолго? Очень хорошо, что ты пришел ко мне. Проходи на кухню. Моя мама больна, и младший брат тоже. У нас тут настоящий лазарет. Отопления нет уже три недели Я тоже простыла на заводе. Представляешь, недавно я получила письмо от Мартина. Их отводят на отдых…
Вальтер оставил свой рюкзак и кепи в прихожей и прошел на кухню, не снимая шинели и не разуваясь, благо на его сапогах был только свежий, выпавший этой ночью снег. Он сел за стол и отстегнул с ремня фляжку.
– Достань стаканы, Мари.
По этим словам и по всему его виду она вдруг поняла, что он пришел только затем, чтобы сообщить ей нечто важное. Почему он не спросил, о чем написал Мартин? Ее ноги сделались ватными, а к вискам прилила кровь. Она поставила на стол два стакана и села напротив него. Вальтер наполнил их до половины и взял один.
– Мартина больше нет.
Он сказал это просто, без лишних слов. Эта фраза, приготовленная и выстраданная им для других, перегорела в нем за последние несколько дней. Он выпил.
– Я не смог пойти туда, – он кивнул в сторону окна, выходившего на дом профессора Вангера, и достал из-за отворота шинели конверт, – передай им ты. Здесь все подробности. Они должны знать. Это случилось в Бельгии, в Мальмеди. Я был рядом, но не смог ничего сделать. Конверт не запечатан и предназначен также для тебя. Прочти.
Вальтер встал и направился к выходу. За спиной он услышал какой-то звук и остановился. Положив локти на стол, Мари уронила на них голову и медленно покачивалась всем телом. Он взял рюкзак и вышел, тихонько затворив за собой дверь.
На улице Вальтер полной грудью вдохнул холодный воздух, немного постоял и направился в сторону вокзала. Дома он уже побывал и теперь ехал на фронт с полной уверенностью, что никогда уже не вернется обратно.
* * *
В кабинете Септимуса шло экстренное совещание. Докладывал ведущий специалист по корректирующим психологическим воздействиям доктор Парацельс.
– Мы давно наблюдали помехи, но нам и в голову не могло прийти, что они вызваны вторжением в сны Вангера постороннего. Это чудовищная наглость! Я просто не нахожу слов!
– Объясните нам, Гараман, зачем вы-то туда влезли? – задал профессору вопрос президент академии. – И как вы получили доступ к оборудованию и вообще попали в студию? Она под семью замками!
– Да у него племянник там работает, – сказал кто-то.
– Зато теперь я уверен в сохранении тайны книг, – буркнул Гараман.
Он сидел в гордом одиночестве за дальним концом стола, ожидая больших неприятностей. Но Гараман был уверен в своей правоте и готовился дорого продать свою шкуру. Он даже пошел в атаку.
– Более того, я прошу мне разрешить еще один контакт с Вангером. Наблюдая всю эту комедию со снами с самого начала, я убедился в ее неэффективности. Вы, Парацельс, погрязли в намеках и иносказаниях, совершенно не замечая, что Вангер давно раскусил вашу игру и только не может понять, чего от него хотят конкретно. Вам бы кино снимать. К чему, скажите мне, был задуман весь этот фарс с гаруспиком на Остийской дороге?
– Так вы были и там?
– Был. Представьте себе, был! Я шел позади их повозки, скрываясь в темноте, а потом провалился в вашу дурацкую пропасть и полчаса летал там в пространстве, изображая комету Галлея.
Послышался с трудом сдерживаемый смех.
– Вы что, не могли выйти из образа, Гараман?
– А я не знал, как это делается.
Смех перерос в настоящий хохот. Даже кресло президента затряслось и заходило ходуном, а из его глубины стали доноситься какие-то булькающие звуки и всхлипы.
– Ну ладно, – вытер платком глаза Септимус, когда присутствующие достаточно расслабились, – оценку вашему поступку мы еще дадим, а сейчас скажите-ка нам, Гараман, каковы результаты ваших переговоров, раз уж они состоялись?
– Он обещал хранить тайну, – гордо ответил профессор. О своем предложении посвятить Вангера в некоторые детали римской истории он благоразумно умолчал. – Если бы нас не прервали, я бы узнал о местонахождении шестого тома и о роли во всей этой истории таинственного Эриха Белова.
– Почему же вы не вошли с ним в контакт раньше?
– Сначала я долго не мог понять, кто из присутствующих Вангер. Однажды даже начал ходить и расспрашивать: «Простите, вы не заметили, профессор Вангер из Мюнхена уже вышел с заседания комиций?» Хорошо, что всякий раз натыкался на статистов, которые только таращили на меня глаза. Еще мешал латинский язык, которого я не знал. Грузить им под гипнозом свои мозги на старости лет я не решился. Пытался обратить на себя внимание Вангера, говоря кое-что по-немецки. Даже стихи читал. В конечном счете это сработало, и он сам подошел.
– Это возмутительно! – снова раскипятился Парацельс. – Кто дал вам право открывать карты? Такое не допускается ни при каких обстоятельствах! Иносказания ему, видите ли, не нравятся! А ваш метод равносилен вытаскиванию соринки из глаза плоскогубцами. Вы сначала научились бы одеваться должным образом, а то расхаживает там, понимаешь ли, в кроссовках и дачных розовых джинсах, да еще с часами на руке. И где вы видели, чтобы так носили тогу? Это же древний Рим, дражайший, да еще Форум Романум, а не городская баня на Привокзальной улице! Занимайтесь своими нацистами и не лезьте, куда вас не просят!
– В вашем древнем Риме я видел японца с калькулятором, – огрызнулся Гараман.
– А зачем вы написали донос на Цезаря? Вы воспользовались тем, что наш виртуальный Сулла сыграет свою роль в соответствии со своим виртуальным характером. Это форменное хулиганство! А еще говорит, что не знает латыни.
– Ну, несколько-то слов со словарем я в состоянии написать. А вот вы со своей Сивиллиной книгой…
Они еще некоторое время пререкались, после чего Септимус поставил, если не сказать воздвиг, перед всеми присутствующими главный вопрос:
– Что будем делать дальше, господа?
– Можно мне? – поднял руку Карел. – Я считаю, что со снами нужно заканчивать. Теперь, когда он все окончательно понял, они только лишний раз будут напоминать Вангеру о Шнайдере. Наблюдение же за ним и контроль сигнала необходимо продолжать до самого конца. Моя группа готова работать столько, сколько потребуется.
– А когда он наступит, этот конец? – поинтересовался кто-то.
– Не знаю, но думаю, что мы сразу это поймем.
XXII
Respice enim quam nil ad nos ante acta vetustas Tempons aeterni fuent. [35]
В последнее время профессор Вангер все отчетливее понимал, что его лекции никому не нужны. Они были по-прежнему интересны, но пришли времена, когда даже новейшая история с ее кровоточащими ранами уходила в тень, уступая место суровой действительности. А что уж говорить про древних римлян…
В сущности, в любых занятиях уже не было никакого смысла. Их не отменяли исключительно по политическим соображениям: прекращение работы высших учебных заведений нанесет большую моральную травму как населению Германии, так и тем, кто сражается на передовой. Это будет воспринято как явный признак близкого поражения, в котором, впрочем, уже никто и так не сомневался. Но как тяжелобольной еще живет надеждой, покуда врач, отведя взор, не скажет ему, что сделал все что мог, так и немецкое общество еще делало вид, что верит всем этим россказням о спасительных неведомых силах, ждущих только своего часа, и о мифических крепостях и редутах.
И все же лекций становилось меньше. Студентов разных факультетов собирали по полупустым аудиториям и сводили вместе. Вангер видел перед собой в основном одни женские лица. Всех сколько-нибудь пригодных Для военной службы юношей отправили на фронт. Оставались лишь те, кто уже побывал там и стал инвалидом, да еще бледные заморыши с толстенными линзами в очках, да еще страдающие всякими выпадениями кишок или чем-то в этом роде. Таких, впрочем, были единицы.
Когда он, входя в аудиторию, открывал дверь, то уже не сталкивался с обычным в былые дни гомоном и суетой. На него смотрели посеревшие, невыспавшиеся лица людей, проведших вчерашний день в заботах, а ночь в ожидании воздушной тревоги. Девушки уже не делали причесок и не подводили глаза. Увидеть во время лекции, как кто-то из них прижимает к лицу платок, теперь стало обыденным делом.
Сразу после рождественских каникул и Нового года он начинал курс лекций о принципате Августа, о наступившем после череды гражданских междоусобиц долгожданном мире, об окончательном перерождении Римской республики в автократическую империю.
– Итак, оплакав смерть Марка Антония, Октавиан приступает к уничтожению всякой памяти о ненавистном противнике, – несколько менторским тоном говорил профессор, расхаживая, по обыкновению, вдоль первого ряда. – Он запрещает на все последующие времена всем Антониям носить личное имя Марк, а его день рождения объявляет несчастливым днем года. Он жестоко расправляется с его военными соратниками, смещает его ставленников в восточных провинциях…
Слова историка прерывает сирена воздушной тревоги. Через полтора часа студенты снова собираются в аудитории, привычно рассаживаясь по местам, и некоторое время обсуждают результаты бомбардировки. Это был беспокоящий налет группы американских самолетов, призванный сбить ритм жизни крупного промышленного города. Бомбили район вокзала, речные склады вдоль набережных Изара и одну из промышленных зон. Несколько студентов, живущих в этих местах или поблизости, были отпущены домой, после чего лекция возобновилась.
На этот раз профессор Вангер стремился не только заинтересовать студентов, но и поднять тонус аудитории, повествуя ей о наступавшей в Средиземноморье эре благоденствия. Слушая его красочный рассказ, некоторые впечатлительные натуры и впрямь на какое-то время мысленно погрузились в тот солнечный мир белоснежных храмов и зеленых холмов на фоне искрящегося моря, по которому в Италию медленно ползли суда, груженные египетским зерном.
– Вернувшись наконец в Рим и отпраздновав трехдневный триумф, Октавиан торжественно закрывает храм Януса. Это означает, что на всех необъятных просторах римского государства наступил мир. Шестьдесят легионов, неслыханная до той поры военная сила, сосредоточенная теперь в одних руках, замерли на границах империи. Скоро половина из них была распущена за ненадобностью. Римляне больше не убивали римлян…
Однажды Вангер сделал хитроватое лицо и обратился к аудитории:
– А кто мне скажет, какое нынче число?
– Третье января, – раздались голоса.
– Третье января, – подтвердил профессор. – А теперь сделаем поправку на смену календарей и прибавим тринадцать дней, чтобы перейти к юлианскому летоисчислению. Что у нас получится?
– Шестнадцатое января, – ответили хором заинтригованные студенты.
Профессор поднял вверх указательный палец правой руки и торжественно произнес:
– Так вот, господа, шестнадцатого января, то есть фактически сегодня, только 1972 года тому назад, Октавиан, отклонивший незадолго до этого почетное имя Октавиана Ромула, по предложению сенатора Мунация Планка принимает имя Октавиана Августа! Это был двадцать седьмой год до нашей эры. А вскоре и секстилий – восьмой месяц – переименовывается в «август»!
Он замер, ожидая реакции зала.
– А нам-то что до этого? – спросил кто-то из последних рядов.
– А вы разве не ощущаете себя потомками той великой цивилизации? – добродушно отреагировал на прозвучавший вопрос профессор.
Последовавшей за этим реакции он никак не предполагал.
– Ещё как ощущаем, – ответил уже кто-то другой, – особенно после недавней бомбежки.
Раздался смех, и аудитория зашумела.
– Тогда наши предки были для них варварами, – говорил студент из первого ряда, повернувшись к остальным, – а теперь варварами стали они!
– Теперь американцы бомбят нас с итальянских аэродромов! – вторил ему всегда молчаливый бледный юноша у окна.
– Итальяшки предали нас в трудную минуту Они сами никакие не потомки древних римлян! – громко выкрикнула девушка из глубины аудитории.
Некоторые студенты повскакивали с мест и кричали, размахивая руками.
– Римляне были светловолосыми и голубоглазыми, а итальяшки все черномазые…
– Древние италийцы были потомками кельтов, а когда потеряли нордические признаки, их империя пала…
– Правильно фюрер запретил носить их награды…
– Успокойтесь, друзья! – пытался утихомирить студентов профессор. – Я прекрасно вас понимаю и согласен с вами. И все же отдельная война, даже самая жестокая, не может разорвать связи времен…
Потом он понял, что им нужно просто дать выговориться, а ему самому впредь не делать таких опрометчивых сравнений.
Наконец наступила тишина, и порядок понемногу восстановился. Студенты расселись по местам, многие ощутили неловкость. Заложив руки за спину, Вангер смотрел на порхающие за окном снежинки.
– Простите нас, господин профессор, – поднялась одна из девушек, – мы не хотели вас обидеть.
– Простите и вы меня. – Он повернулся и подошел вплотную к первому ряду. – Я разделяю ваши чувства. Ну что, вернемся к римлянам?
– А куда от них денешься? – сказал кто-то весело, и все засмеялись.
Лекция продолжилась. Он рассказывал о том, что еще за два года до принятия имени «Август» Октавиан стал именовать себя «император Цезарь», что слово «император» окончательно утрачивает свое прежнее почетное полководческое значение и становится синонимом греческого слова «автократор» – самодержавный правитель.
Профессор рассказывал о том, как Август боролся за нравственность и здоровую семью, заставляя римлян вступать в законные браки, как снова приучал их носить тогу – одежду их предков, как ограничивал семейные пиршества четырьмя сотнями сестерций в обычный день и восемью в праздничный, как выгонял из сената недостойных патрициев и возводил в патрицианское достоинство древние плебейские роды.
Студенты усердно записывали. Это был их долг перед государством – несмотря ни на что, играть свою роль. Когда время лекции подошло к концу и они собирали свои тетради, дверь в аудиторию отворилась. Вошел запыхавшийся Бенезер.
– Вангер, хорошо, что я успел! Вы не могли бы занять их еще на час? У вас все равно «окно», а следующее занятие срывается из-за болезни Прюцмана.
Профессор дал согласие, и Бенезер хлопками в ладоши привлек внимание студентов.
– Господа, вы остаетесь здесь еще на час. Практикум по германской литературе сегодня не состоится. Что вы читаете? – снова обратился он к Вангеру.
– Принципат Августа. Первая обзорная лекция. – Видя, что секретарь не вполне понимает, о чем речь, профессор пояснил: – Так принято называть эпоху правления императора Августа.
– Ну да, ну да, – закивал Август Бенезер. – Кстати, мой тезка. – Собравшись уходить, он еще раз взглянул на Вангера. – И не забывайте об исторических параллелях.
После перерыва, когда все снова собрались и расселись, из второго ряда поднялся студент с пустым левым рукавом пиджака и значком на лацкане в виде двух миниатюрных Железных крестов.
– Господин профессор, не могли бы вы рассказать нам о короле Арминии и о том, как мы дали взбучку итальяшкам?
Аудитория одобрительно загудела. Скорее всего эта идея родилась у них во время перерыва.
– Что ж, – Вангер наморщил лоб, – если вы имеете в виду разгром римлян в так называемом Тевтобургском лесу германским царем Арминием, то это даже вполне согласуется с нашей нынешней темой, поскольку произошло во времена того же Августа. Я только хотел поговорить об этом чуточку позже. Ну да ладно, нарушим хронологию, но с условием, что потом вернемся к реформам Октавиана.
Об отражении этой исторической битвы вы, конечно же, много читали в нашей литературе и смотрели театральные постановки. Но, как вы сами понимаете, все это более относится к немецкой классической поэзии, драматургии и эпической прозе, нежели к реальной истории. В эпоху Реформации образ Арминия становится легендарным и с тех пор вдохновляет многочисленных поэтов и композиторов, Он был описан в середине восемнадцатого века в трилогии Фридриха Клопштока «Битва Германа», «Герман и князья» и «Смерть Германа», а позднее у фон Клейста, Граббе и других. А уж драматических произведений об Арминиусе и его жене Тезнульде создана не одна сотня. Но на мой взгляд, только у Клопштока портрет Арминия соответствует образу настоящего народного героя, бескорыстного борца за свободу своей родины. Обо всем этом вы потом обязательно расспросите профессора Прюцмана. Мы же рассмотрим историю, и ничего кроме истории…
Профессор Вангер начал свой рассказ с того, как император Август совершил ошибку, назначив легатом новых обширных территорий от Рейна до Эльбы Квинктилия Варра. Он посчитал, что после разгрома местных племен здесь важнее административные способности этого недавнего наместника Сирии, легко подавившего в 4-6 годах нашей эры восстание иудеев, нежели военные таланты его предшественников. Никогда не забывавший о личной выгоде, Август решил сделать Германию императорской провинцией под своим личным патронажем.
– В связи с этим нелишне заметить, господа, что Варр был женат на внучатой племяннице императора. Однако второй и гораздо большей ошибкой Августа стало его решение о том, что территории внутренней Германии, захваченные за несколько лет до этого войсками. Друза Старшего, его брата Тиберия и других легатов, вполне созрели для романизации. Он посчитал, что их уже можно облагать налогами, вводить в них римские законы, включая судопроизводство, лишать остатков самоуправления.
– Он перепутал германцев с евреями, – сказал кто-то, вызвав гул одобрения.
– Да-да, так вот…
Вангер никак не мог отделаться от ощущения, что может рассказать студентам гораздо больше обычного. Он, например, знал всю подноготную назначения Варра, ставшего тогда для Рима роковым. Казалось, ему были ведомы все тайные планы придворных интриганов и корыстолюбивые мечты Божественного Августа. Но ни у Тацита, ни в других источниках таких подробностей просто не существовало, и Вангеру приходилось сдерживать себя, чтобы не отступать от исторических стандартов.
– Такая политика спровоцировала недовольство свободолюбивых германских племен, – продолжал он, – и прежде всего племени херусков. Летом девятого года они подняли восстание. Их вождь Арминий – выходец из королевского рода херусков – какое-то время служил в римской армии, получил звание всадника и даже командовал вспомогательными войсками при рейнских легионах. Он и Варр хорошо знали друг друга.
«И не просто хорошо знали, – вновь отметил про себя профессор, – у них были общие дела, а поводом для раздора послужила женщина…»
Далее Вангер поведал аудитории, как XVII, XVIII и XIX римские легионы, сопровождаемые многочисленными союзными войсками, под командованием Квинктилия Варра выступили в поход с целью восстановления порядка Они покинули летний лагерь и, ведомые германскими проводниками, стали углубляться в леса, располагавшиеся между средним течением Везера на востоке и верховьями Эмса на западе.
– Никто, друзья мои, точно не знает, где находился знаменитый Тевтобургский лес. Само это название появилось лишь в XVII веке, поэтому мы можем только предполагать, куда вел к гибели императорский легат Варр тридцатитысячную римскую армию. Скорее всего это где-то в районе южной границы современной нам Нижней Саксонии.
«Но я-то прекрасно знаю, где это было, – снова и снова отмечал он в себе необыкновенную осведомленность, – Потом надо будет все хорошенько обдумать».
– Они шли по наведенным еще восемь лет назад Луцием Домицием Агенобарбом переправам и проложенным тогда же через обширные болота так называемым Длинным Гатям.
Профессор наконец решился дать некоторую свободу своему рассказу: в конце концов, в аудитории только студенты, и вряд ли кто из них читал Публия Корнелия Тацита.
– Тучи комаров и болотной мошки сопровождали римлян. Не было никакой возможности строить на ночь укрепленные лагеря. В редких селениях, которые они проходили, почти не было провианта, но в достатке обнаруживались вино и дурманящие настои из грибов и кореньев. Отягощенные баллистами и онаграми, римляне шли медленно. Обозные служители – галиарии – вели сотни вьючных животных и еще большее количество повозок, груженных палатками, провиантом и оружием. Ручные баллисты – «скорпионы», – матиобарбулы, камни для пращей, тысячи копий различного назначения, десятки тысяч стрел, запасные щиты и доспехи, воловьи шкуры, бочки с нефтью, походные кузницы и всевозможный инвентарь ремесленников, а также повозки маркитантов и жреческий обоз с огромной фурой со священными курами – все это сдерживало движение. В день вместо сорока римских миль, которые обученный легион должен был проходить военным шагом за десять часов, они с трудом преодолевали пятнадцать.
Многие опытные центурионы, военные трибуны и префекты наверняка понимали, что Варр совершает ошибку. Легионеры ворчали. Дисциплина, и без того хромавшая в их рядах еще на постое, в походе и вовсе расшаталась. К тому же стали происходить всевозможные неприятности, а однажды случилось следующее.
Как-то после ночевки, когда XVII легион, снимая лагерь, приготовился к маршу, вдруг обнаружилась пропажа знаменосца первой когорты. Его стали искать. Сам знак – сигна – был воткнут в землю возле его палатки, а сигнифер исчез. Но самое неприятное выяснилось чуть позже: вместе с сигнифером пропала и фолла – касса когорты, за которую тот по заведенному в легионах порядку был ответственен…
«Черт возьми, – подумал про себя профессор Вангер, – ведь это сбывается обещание того типа из последнего сна, назвавшегося профессором Гараманом. Но откуда у меня такая уверенность, что именно так все и было на самом деле?» Он посмотрел на заинтригованные лица слушателей и решил продолжать.
– А надо вам напомнить, друзья, что первые когорты были в легионах особенными. Их называли «когортами тысячников», потому что они комплектовались по двойному штату и были вдвое больше всех остальных. Набирались они из людей более состоятельных, поэтому их фолла, в которую воины сдавали на хранение все свои ценности, была особенно богатой. Утрата фоллы, а в ней хранили не только сбережения, но и драгоценные геммы с изображениями матерей или невест, богато украшенное оружие, предметы, напоминающие о далеком доме, а также письма, счета и долговые расписки, так вот, утрата фоллы привела к открытому неповиновению. Тысячники XVII легиона отказались идти дальше, потребовав начать розыски беглеца и вора. Такое в римской армии случалось только во времена смут и междоусобиц и считалось исключительным событием.
В этой ситуации Варр принимает беспрецедентное решение: оставить первую когорту, дав ей сутки на поиски и поимку вора, в то время как остальная часть легиона должна была выступить со всей армией.
Старший военный трибун Нумерий Семпроний Флак, недавно прибывший из Рима и назначенный военным заместителем Варра, ворвался в палатку легата.
«Квинктилий, ты не должен так поступать! Либо задержи всех, либо оставь для поисков одну конную турму. Ты можешь оторвать от легиона любую когорту, но только не ту, что носит орла, и не в такой момент!»
«Мы должны идти дальше, Флак. А эти нас догонят»
«Если ты обезглавишь XVII легион, я напишу императору обо всем, что здесь творится!»
«О чем же?» – зло спросил Варр, застегивая плащ и отдавая приказ солдатам снимать палатку.
«О том, что во вверенных тебе легионах не осталось и следа от дисциплины и долга! Они кишат приписными и прочим сбродом, включая так называемых жриц любви. У многих солдат не татуировано плечо, нет дигматов на щитах, так что непонятно, кто к какой когорте и центурии относится. Я не удивлюсь, если окажется, что они не прочли сакраментум и, таким образом, даже не присягали императору. А посмотри, как они одеты! Некоторые уже не носят ни панцири, ни катафракты, потому что, видите ли, им тяжело. А мечи? Большинство вооружены кавалерийскими спатами вместо гладиусов. Я посмотрел, как они ими орудуют во время редких тренировок. Это же варварский стиль! Так рубят дрова, а не покоряют вселенную. Где короткий меч и римский колющий удар, с помощью которых наши предки создали империю? Твои кампигены, ответственные за выучку солдат, обленились и растолстели, а либрарии, назначающие рационы, берут взятки с дупляров [36] за двойной паек! Центурионов ты назначаешь только из числа любимчиков, а те подбирают себе таких же опционов. В палатках грязь. Деканы больше озабочены тем, где раздобыть вино или веселящую отраву. Вчера я видел пьяного имагинария, который валялся в кустах, облепленный комарами. И такой человек носит изображение императора! А этот случай со знаменосцем? Он свидетельствует, что и их назначают как попало. Я удивляюсь, что у тебя еще не стащили орла…»
«Хватит! – рявкнул Варр. – Пиши хоть сейчас и посылай гонца, если уверен, что он выберется из этого чёртового леса. Я уже отдал приказ и не собираюсь его отменять. Те пятнадцать миль, что мы пройдем за сутки, не такое уж большое расстояние, чтобы не нагнать нас без обозов и катапульт!»
Короче говоря, – продолжал профессор, посмотрев на часы, – первая когорта под командованием Семпрония Флака – он вызвался сам – была оставлена в лесу вместе с вверенным ей орлом. Когда через двое суток она так и не догнала римлян, Варр остановил армию и ждал еще два дня. Он дважды посылал назад разведку, но один отряд не вернулся, второй же не обнаружил никаких следов пропавших. 1150 пехотинцев и 132 всадника словно растворились в болотном тумане, и с тех пор никто никогда не видел ни Семпрония Флака, ни первую когорту и ничего не знает об их судьбе. XVII Галльский легион остался не только без своего правого фланга, но еще и без аквилы – орла, врученного ему когда-то великим Цезарем. Вследствие этого он уже не мог считаться римским легионом и подлежал по возвращении расформированию.
Профессор разошелся. Он впервые озвучивал то, о чем, как ему казалось, знал четко и ясно уже давно. Все эти никому ранее не ведомые подробности так увлекли Вангера, что он просто не мог остановиться.
– Римляне совсем пали духом. Начались дезертирства. Особенно ненадежны были вспомогательные войска и союзная кавалерия, набранная в отличие от легионарной из местных племен. Солдаты исчезали, как правило, ночью, целыми палатками. Вне всякого сомнения, страшные слухи и панику среди них сеяли лазутчики Арминия и его проводники. Циркумиторы – ночной караул лагерей – иногда видели в предутреннем тумане тени. Тогда беглецов ловили и всю когорту строили на какой-нибудь поляне – а построить легион целиком не представлялось возможным из-за условий пересеченной лесной местности, – и дезертиров казнили пред строем. Играли специальные рожки – буцинаторы, – выходили ликторы в давно не стиранных красных туниках, с распухшими от укусов насекомых лицами, выводили осужденных и зачитывали приказ императорского легата. Однажды Квинктилий Варр пригрозил одной из вспомогательных когорт децимацией, то есть казнью каждого десятого, выбранного по воле жребия. На следующее утро вся когорта исчезла. Ее даже не пытались искать.
Приближались сентябрьские ноны. До восхода Арктура оставалось чуть больше недели. Шестнадцатого сентября, когда могущественнейшая звезда Древнего мира должна была подняться над горизонтом, все опасности, грозящие римлянам, увеличивались троекратно. С этого дня и до осеннего равноденствия лучше сидеть в укрепленном лагере и не предпринимать рискованных деяний.
Когда же войсковые жрецы увидели в небе над Тевтобургским лесом семнадцать соколов, выстроившихся в форме трехлучевого гаммированного креста трискеля, они пришли в замешательство. Одни усмотрели в этом дурное знамение, другие наоборот – предрекали удачу. Тогда главный авгур Варра Фабиан сделал неутешительный вывод: с помощью этих птиц боги посылают римлянам явное знамение, но оно не поддается толкованию. Значит, боги хотят сначала запутать римлян, а затем погубить!..
При этих словах профессор вдруг осознал источник всех этих подробностей о римском походе девятого года. Оказывается, этот самый Фабиан чудесным образом остался жив. Более того, он сумел вернуться в Рим и оставить после себя воспоминания. Но в них содержались сведения, бросающие тень на личность Божественного Августа, и они были запрещены. Один же экземпляр на греческом уцелел. Позднее он попал в хранилище монастыря Монте-Кассино, где долго пролежал невостребованным среди тысяч старинных манускриптов. На него обратят внимание только в двадцать первом веке.
Далее Вангер подробно остановился на личности Арминия, поджидавшего римлян в заранее выбранном месте. Он рассказал о том, каких трудов тому стоило убедить князей собрать свои отряды вместе, как все пути отходов германцы завалили деревьями, оставив свободными лишь те тропы, которые вели в непроходимые болота.
