Ксения Шаманова
Среди ангелов
Десять минут
Актёр 1. Глядите, глядите на него все! Он прямо перед вами: паразитирующий лентяй, который лежит на кровати, подперев голову руками, не замечая, как воняют грязные дырявые носки! (запрокидывает голову назад и хохочет).
Актёр 2 (взволнованно прикладывает палец к губам). Тсс! Он же спит!
Актёр 1 (резко). Нет, он не спит! Он мёртв.
Актёр 2. Как же так? (наклоняется к человеку, лежащему на кровати, прислушивается). Он дышит!
Актёр 1 (делает недоверчивую гримасу). И что из этого? Разве это что‑нибудь означает? Говорю тебе, он мёртв.
Хор.
Смерть! Приди и забери
Душу грешную его
И скорее погреби
Да в землицу влей вино.
Тело будет быстро гнить
И вариться дух в котле,
Он не знал, что значит жить,
Тридцать лет блуждал во тьме.
В одной из грязнейших комнаток старого общежития лежал неподвижный человек. Он не спал, ещё чувствовал невыносимую вонь, которая пропитала всё его бесполезное бытие, но уже не мыслил. Прекратил складывать проворные ощущения в длинные фразы. Его смутное сознание уныло валялось на постели действительности. На часах застыло где‑то в области сорока пяти минут седьмого, а ему, в общем‑то, было всё равно; другие цифры ничего бы не изменили: человек не собирался вставать.
Казалось, весь свой чудовищно бесцветный, припадочно жуткий мир он знал наизусть: серые стены, оклеенные газетами, паутины по углам и угрюмый паук, который устал творить, потому что больше негде; настенные часы, треснувшие посередине, деревянный стол, заваленный мусором…
Больной застонал от собственного бессилия: хотел стянуть с себя вымазанные в уличной грязи серые брюки, но не смог даже повести пальцем. Сломанный ноготь кровоточил, и отвратительно красные капельки падали на простыню, серую, давно не стиранную. Разодранный на локтях тонкий коричневый свитер не спасал от бессовестного холода. Человек хотел укрыться колючим шерстяным одеялом, но оно так остро пахло человеческим телом, что он невольно зажал нос. И тут только понял: одеяло впитало его собственный запах. Но как можно избавиться от самого себя?!
Человек с усилием приподнялся; слабые локти нервно заскользили на подушке… Он лишь хотел взглянуть на предмет, который отчаянно бился за свою посаженную в клетку свободу, потому что не был рожден для таких комнат.
Новенькая акустическая гитара с блестящими струнами. Она сквозь слёзы созерцала действительность, рыдая за все поколение непорочных душ, взятых во власть Дьяволом. Миникосмос во всеобъемлющем хаосе. Капелька мёда в бочке дёгтя. Ингредиент «любовь» для приготовления коктейля «Хищная ненависть».
Гитара зябла и робко жалась в углу, больше всего на свете желая звенеть, но как без человека? А тот похоронил под подушкой пальцы и закрыл глаза; никто не тронул дрожащих от холодного страха струн…
Актёр 2. И всё‑таки он жив (задумчиво глядит куда‑то вдаль). Открыл глаза, смотрит… Слишком напряжённый взгляд. Наверное, думает… О чём он думает?
Актёр 1 (криво усмехаясь). Думает? Да что ты, в самом деле! Разве он на это способен? (кладёт руки в карманы и прохаживается по сцене; говорит всё решительнее и громче). Нет, нет, нет! Это кукла! Это мумия! Вовсе не человек! Пойдем прочь от него. Нутром чую заразу… Вон как на тебя действует! (круто разворачивается и странно смотрит на Актёра 2). Дух его тлетворен; дышать им опасно. Идём (хватает товарища за руку).
Актёр 2 (вырываясь). Я никуда не пойду, пока… пока мы не воскресим его! Мы должны, понимаешь? (он щёлкает пальцем).
Хор (расплёскивая из кружек воду):
Всегда спешим на помощь мы
Слепую душу оживить,
Но должен сам поверить ты,
Что можно мёртвых воскресить.
Человек недовольно заворочался, точно кто‑то нарушил его блаженный покой. Не слыша ни звука, он всё‑таки закрыл уши руками; вены на висках вздулись и змеями поползли под кожей. По бледным губам побежали иглы‑судороги; мысли потоком хлынули в мозг, наскакивая друг на друга, твердя один бред, и звуки раздирали его голову, и внутренние голоса срывались на крик, а он…
«Зачем человеку вообще вставать с кровати? – вопрошал страдалец, – это только придумали, что просыпаться необходимо. Всё ложь, нет никакой надобности каждое утро открывать глаза и куда‑то нестись, за что‑то бороться, кого‑то обгонять, кому‑то уступать… В конце концов, что изменится, если я не встану? Всем дружно наплевать на моё существование. Большинство даже не заметит моего отсутствия. Быть может, некоторые ужасно обрадуются. Зачем занимать лишнее место, отнимать у кого‑то его хлеб? Зато на кровати я никому не мешаю. Живу себе да живу. Небо от этого не обрушится, земля не перестанет вращаться. Ведь человечество не система, и люди в ней не элементы, один выпадает – ничего не разрушается, всё продолжает плестись своим чередом. Только бы прыгнуть в сон и уже никогда… никуда…» – он лениво потянулся и несколько раз зевнул, приготовившись исполнить волю внутреннего демона. И вдруг в дверь громко постучали… Гитара еле слышно задребезжала – первый непроизвольный звук…
Актёр 1. Это хозяйка квартиры! Гляди, к нему явилась хозяйка!
Актёр 2. Что? Эта огромная женщина? Скажи, она его выгонит? (с волнением теребит воротник рубашки).
Актёр 1 (раздражительно цокает языком). А тебе жалко? Вот болван! И пусть выгоняет. Так ему и надо.
Актёр 2. Как ты можешь быть таким бесчувственным?
Входит седоволосая прилизанная женщина в цветастой юбке; очень полная, с выдающимся двойным подбородком и орлиными глазами неопределённого цвета.
Хозяйка (машет какой‑то грязной тряпкой). Ну, доигрался? Так ничего и не заплатил! А как слёзно просил отсрочки, умолял, на колени падал, обещал, что деньги будут в срок… Тьфу! (сплёвывает). Да катись ты со своими обещаниями, бездельник! Больше и дня здесь жить не будешь. Убирайся сейчас же!
Актёр 2 (бросается к женщине и целует ей руки). Пожалуйста, простите его! Дайте ему время! Он исправится и обязательно вернёт вам все эти деньги… Время! Ещё немного времени!
Актёр 1. Исправится? Да что ты несёшь, мальчишка‑балбес! Этот не исправится. Он не создан для жизни. Мечты – вот единственный и бесполезный удел такого никчёмнейшего человечишки…
Актёр 2 (с горячностью). Мечтатели двигают мир!
Актёр 1 (многозначительно качает головой). … в ад.
Хозяйка. Сегодня же, чтобы и духу твоего здесь не было! Я больше не могу содержать такого мерзавца за свой счет. Тоже мне, сел на шею! И сколько можно пичкать меня обещаниями? Да чтоб ты сдох, если ещё раз осмелишься просить отсрочки!
Актёр 2 (чуть не плача). Он потратил все свои деньги, чтобы купить эту гитару. Поймите же, этот молодой человек – творец, у него такой талант, что… Да он может мир перевернуть!
Хозяйка (строго сводя брови). Плевать я хотела на твой талант! Какой от этого толк, если ты ничего не делаешь, чтобы стать популярным? Пичкал меня и этим, слышала уже. Да ты только на словах такой герой. Оплачивай долги и катись к чертям. Нечего занимать комнату!
Актёр 1. Вы знаете, он и вправду заработал деньги, чтобы заплатить вам, но вместо этого купил себе гитару. Вот только не нужна она ему. Продайте её – и получите свои деньги.
Актёр 2 (в ужасе прикрывает ему рот рукой). Что ты такое говоришь? Молчи! Не слушайте, он сходит с ума!
Хозяйка (истерично). Да я продам все твои вещи! Я устала это терпеть! Я засужу тебя… Пусть тебя посадят в тюрьму!
Хор.
Деньги, деньги всемогущи,
Взяли в рабство человека,
Жизнь его чернее тучи,
Деньги – лучшая потеха!
Продают за грош серёжки
Кольца, крестик, с ним и душу,
Да когда уже поймешь ты,
Что деньгами счастье рушишь?
Он (вскакивает с постели). Хватит! Хватит на меня кричать! Сказал заплачу – значит заплачу! Какое вам до меня дело? Не суйтесь в мою жизнь! Как хочу, так и живу. Деньги я отдам, завтра же отдам. А сейчас катитесь отсюда, голова болит.
А сам додумал: «Пулю в лоб – и дело с концом. Главное, чтобы не мешали… Чтобы дали спокойно умереть». Он всё‑таки накрылся шерстяным одеялом с головой. Нос уткнулся в наволочку, плечи задрожали от жесточайшего из страданий. Единственное, чего он желал, – это как‑нибудь поскорее умереть, самому, без всяких усилий. Вот бы разучиться дышать. Или заснуть и не проснуться.
И вот он слышит: в дверь громко стучат. Гитара невольно дребезжит в углу. Входит интеллигентный господин в чёрном фраке и круглых очках, кланяется строгому, модно одетому мужчине в ноги и прелюбезно начинает:
– Александр Романович, извините за беспокойство, – откашливается; то и дело переминается с ноги на ногу, потому что робеет и чувствует неловкость перед такой важной персоной. – Не откажетесь мне аккомпанировать на концерте? Понимаете, никто, кроме вас, не мог бы так тонко и точно передать чувства, которые я испытывал, когда писал эту музыку. Вы лучше других знаете человеческую душу. И не подумайте, я не льщу, а говорю откровеннейшую, так сказать, правду, – присаживается на диван и тут же вскакивает, как будто испугавшись за свою невежливость, – это очень серьезное выступление, знаете ли… для меня очень важное. А вы гений, Александр Романович! Не думайте, я нисколько не преувеличиваю! Чистейшая правда! Да… – явно волнуется. – Конечно, это большая честь для меня, и я не смею… я лишь надеюсь. Я искренне желаю, чтобы вы…
Александр Романович задумчиво чешет голову. Поправляет галстук и немного рассеянно глядит на этого подобострастного господина.
– Вы знаете, у меня очень много работы. Пока обнадёживать не буду. Завтра скажу вам точно. Сегодня вечером у меня сольный концерт, и мне нужно сконцентрироваться. К тому же через неделю я уезжаю за границу и должен готовиться…
И вот аплодисменты оглушают его, едва не сбивают с ног; он нервно кусает губы и пальцами продирается через лес струн, находит нужные тропы, радуется, оставляет первые следы, ступает всё решительнее… Заканчивает играть; делает последний головокружительно прекрасный жест, запрокидывает голову назад. Нет, пока ещё нельзя быть настолько самоуверенным, надо поклониться и скромно прошептать «я вас люблю», чтобы услышали только избранные, только те, кто сам захочет услышать. Но безжалостные глаза прожигают его изнутри, набрасываются, отламывают лакомый кусок сердца. Александр в ужасе отшатывается. Да разве этого он хотел? К тому ли стремился? Только что вывернул наизнанку душу, а они ничего не поняли! Он отбрасывает гитару, садится, опустошённый, на стул и рыдает. Никак не может подавить невольных слез, горячих, обжигающих… Смотрит на себя в зеркало…
Вот он, не молодой уже, но ещё и не старый человек с печальным лицом. Жаждал славы и признания – получил их сполна. Вдруг осознал, что хотел не этого, а вечной музыки. Чтобы зрители слушали и улавливали каждый звук и соединялись с ним, всей своей сущностью стремясь постичь его идею, его суть, истерию смысла… Чтобы оглушали аплодисментами, но не так, а иначе: чтобы их ладони тоже издавали звук, самый чудесный, самый сильный… в такт. И чтобы спасительные слёзы стекали по щекам, а зрители глотали их и ощущали вкус счастья. Чтобы его музыка пробуждала их сердца; чтобы эти сердца тоже устремлялись творить и созидать: любовь, свободу, искусство… Не так важно, что именно, главное – зерно да в благодатной земле. Разве не даст оно тогда добрые плоды? Он берёт в руки гитару и обещает себе достичь той самой вершины…
Актёр 1 (ходит на цыпочках и приглядывается). Кажется, спит. Лучше бы умер.
Актёр 2 (волнуется). Нет, он проснётся! Настоящий поэт не умирает, не сотворив… Он проснётся и…
Актёр 1 (отмахиваясь). Да брось! Может, и не творец он вовсе. Лучше пойдём. Не будем ему мешать…
Актёр 2. Как? Оставить его?
Актёр 1. А как же иначе? Ты ему всё равно ничем не сможешь помочь. Никто не сможет… Теперь только он сам.
Уходят. Гаснет свет.
Он (открывает глаза). Один? Брошен всеми? Всеми покинут? А впрочем… Разве не этого я хотел?
Белый ангел подходит к нему сзади, заносит руку над его плечом…
Он (несколько раз ударяет головой о подушку). Ну и слава богу! Свободен!
Ангел кладет ему руку на плечо.
Он (вздрагивает, оглядывается и никого не видит). Мне снился сон… Чудный сон… Будто я постиг какую‑то очень важную истину (оглядывается в поисках гитары). Будто я играл, играл так, как никогда не…. (вздыхает). Боже мой, как сладостны мечты! И почему только нельзя остаться в них навеки?
Ангел склоняется над его ухом.
Sanctus angel. Acta est fabulae3.
Он (вскакивает). Кто здесь? Кто говорит?
Широко распахнутые глаза различают тошнотворные очертания убогой комнатушки. Вот ленивый паук, и паутины во всех углах, и газеты на стенах, и деревянный стол, и… кое‑что принадлежащее только ему. Новенькая гитара: струны ярко блеснули от восторженного предвкушения… Разве так смотрят не для того, чтобы оживить? Но странный хозяин отвернулся, сел на самый краешек кровати, спустив озябшие ноги, и заплакал. И он нисколько не стеснялся собственных слёз, рыдал во весь голос, обнимал колени, облизывал солёные губы… Он сам в эту секунду стал плачем, трагедией жизни, всеохватным страданием, проклятой им же самим судьбой.
Sanctus angel. Carpe diem4.
Загадочно улыбается и улетает.
Александр очнулся, прыгнул вон с кровати и бросил случайный взгляд на часы с трещиной посередине. Стрелки показывали пятьдесят пять минут седьмого. Он облегчённо вздохнул, вспомнив, что в последний раз на часах было сорок пять минут. Человек снова сел: «Прошло десять минут! Всего каких‑нибудь десять минут! Ещё можно полежать и подумать, а потом уже и браться…» Но странное остроносое чувство‑укор, чувство‑самообвинение ослепило его яркой молнией, обещавшей страшную, беспощадную и глухую к человеческим страданиям грозу. «Что ты такое мелешь?! Десять минут – это мало? Значит, это для тебя мало? Да разве не понимает твоя глупая ленивая голова, что десяти минутам равняется вечность? Если каждый день тратить десять минут на одни бесплодные мечты, когда действовать? А ты опять поёшь старые песни и упускаешь мгновение. Забыл, что сказал тебе ангел? Забыл?»
Вздрогнув, Александр бросился к инструменту и трясущимися руками схватился за гриф. На шаг отступили все сомнения‑мысли; чувства‑ощущения волнами накатывались друг на друга, созидая бездонное море, похожее на Божественное Первоначало. В высший момент озарения художник понял, как рисовать музыку, чтобы достичь вершины вечности. В высший момент озарения поэт ощутил, в какие слова облечь музыку, чтобы достичь вершины вечности. А музыкант с трепетом провёл по струнам и нежно поцеловал первые звуки только что выдуманных нот…
