Антон Краснов
Белый Пилигрим
– Лена?.. – произнес я, хотя вопросительная интонация была жалкой попыткой солгать самому себе.
– Да. А Темный Пилигрим – это Вадим Светлов, ее муж. Вы столкнулись с ним там, ночью, на дороге. И началось…
Наверно, я в самом деле впитываю в себя силу Создателя этого мира. Я ничуть не удивился, услышав имя Вадима. Недаром и мне оно вспомнилось, когда я еще совсем недавно полз по двору крепости и думал о том, что женщины любят сильных, таких, как он?
– Гаппонк нашел его, – спокойно сказал я, – и призывал сюда. И теперь, если мы встретимся и… Откроются порталы, и нечисть Гаппонка хлынет в Истинный мир, и наоборот? Какая-то пародия на американский ужастик получается.
– Не забывай, что не кто иной, как ты, создал этот ужастик, – напомнил Волох. – Я рад, что ты сам назвал Сердце Пилигрима. Иначе нельзя: я не могу ничего тебе говорить напрямую. Ты должен САМ. И – ты назвал… Елена. Она, стоящая между тобой и Темным. О, какая игра судьбы!.. (Кажется, старикан ударяется в пафос и патетику.) Какое сплетение страстей! Убить любимую женщину, чтобы спасти мир!!! С одной стороны, ты УЖЕ сделал это, и она… С другой – ты еще многое сделаешь… Это достойно этого… как его… Брюса Уиллиса в очередном продолжении блокбастера «Армагеддон»! Кстати, никак не могу его досмотреть… Чем там дело кончилось-то, Илюша?
И тут мир долгожданно взорвался перед моими глазами. Разноцветные линии запрыгали калейдоскопически, то закручиваясь в бессмысленный, спазматический, остро и сильно пульсирующий хаос, то свиваясь во внятные контуры чьих-то прихотливых фигур… как маленькие девочки в разноцветных платьицах прыгают во дворе на одной ножке, играют в классики – и пляшут, пляшут перед глазами сочные краски их платьиц, вот мелькнуло красное, синее, оранжевое… Девочки кружатся, цвета сливаются в пестрые веера… Я затряс головой, и у меня вырвалось сначала мычание, потом стон, не сразу оформившиеся в членораздельную речь:
– Я не буду… я не буду делать этого! Вы… вы с ума сошли!.. Я не буду, не буду играть по этим дурацким… сумасшедшим, нелепым… страшным правилам.
– Ты сам их установил.
– Я не буду… я не смогу… Зачем?
– Я не могу тебе ответить, Илья. Возможно, ты сам, еще будучи Коэнном, Белым Пилигримом, запрограммировал такой поворот судьбы. Чтобы лучше понять цену жизни и своей ответственности за нее. А скорее всего, дело обстоит так: любимая женщина Белого – это единственное, через что можно подчинить себе самого Белого Пилигрима. Подчинить его волю. Наверно, так. Наверно, Коэнн знал это, и потому отметил в своей книге… и…
– 3-зачем? – Я судорожно сжимал зубы, словно у меня свело челюстные мышцы.
Он слабо пожал плечами:
– Так это ты должен знать. Ведь это ты демиург, верно? А не мне судить Бога. Ты несешь ответственность за созданный тобой мир. Ведь ты не хочешь, чтобы на твою истинную родину пришли те ужасы, которых насмотрелся здесь? Порталы откроются, растворятся границы, и… что будет потом, тебе представляется лучше, ведь у тебя такая богатая фантазия! Где-то было сказано: сон разума рождает чудовищ, это тебе хорошо известно, правда, Илья? – проговорил старик Волох. – Вот твой разум и породил… Это же так просто, правильно? Так что не дури, Илюша. Одевайся и иди. Ты знаешь куда, знаешь зачем.
– К чему же так спешить, любезные? Мы обернулись.
3
Конечно, я мог бы и не оборачиваться, чтобы назвать имена двух вошедших. Я угадал их спиной, мурашками пробежавшими по ней, вскипевшим на ладонях противным потом. Но я обернулся.
Вадим Светлов и маг Гаппонк вошли бесшумными кошачьими шагами. Последний сказал:
– Какая встреча! Я не сомневался, что вы захотите воспользоваться моим гардеробом, Илья Владимирович. Собственно, можете смело пользоваться: все – новое, ни разу не одетое. Я так полагаю, что дедушка Волох уже пояснил вам расстановку сил? Нехорошо, Илья Владимирович, нехорошо. То есть вы полагали, что это я убил Елену? Точнее – убью, потому что время в наших мирах течет по-разному и все еще можно поправить? Так нет же! Ее вознамерились убить вы, именно вы! И ведь может статься, что так оно и произойдет, если… если мы вам не помешаем. Собственно, для того я и вызвал сюда Вадима Андреевича. А, ведь вы еще незнакомы? То есть полагаю, вашу единственную встречу там, на улице, поздно вечером, сложно назвать знакомством? Так будем знакомы. Вадим Андреевич, это и есть Илья Винниченко, нынешний Светлый Пилигрим. Илья Владимирович, а это Вадим Светлов. Примечательно, что при такой фамилии он является Темным! Впрочем, мир полон парадоксов: к примеру, имя этого вашего сатаны – Люцифер – переводится как «несущий свет». Но это так, лирическое отступление. Видите ли, Илья… позвольте мне называть вас именно так? Вот уважаемый Волох. Конечно, он убедил вас в вашем полном праве совершать добрые дела, если умерщвление ни в чем не повинной девушки можно так назвать. Разве она виновата в том, что явилась новым залогом вашего противостояния, длящегося вот уже несколько тысячелетий?
Вадим угрюмо молчал. Гаппонк, оседлав любимого конька, продолжал развивать тему:
– Конечно, люди наивно полагают, что Светлый Пилигрим – это свет, добро, а Темный – соответственно наоборот. Но ведь не может день существовать без ночи, а свет без тени! Я знаю только одно место, где нет ни одной тени, только свет, свет, свет!.. Это – пустыня, полдневная, выжженная, раскаленная. Что, вы хотите превратить наш прекрасный мир в пустыню?..
– Ловко изъясняетесь, любезный, – процедил я сквозь зубы, – только языком трепать я и сам горазд.
– Знаю, знаю, как не знать, все-таки у вас незаконченное филологическое, это, знаете ли, хорошая база для словесных экзерциций, – изогнулся Гаппонк, улыбаясь во весь рот. – Но я как-то не о том. Видите ли, Илья Владимирович. В нашем маленьком споре вы и ваши сторонники с самого начала занимали неверную позицию. Взять хотя бы добродетельного Волоха. Именно он и его братья, и никто иной, выкрали ТУ КНИГУ из книгохранилища. Волох потом нарочно попался, а кражу свалили на моих ребяток. Не спорю, они, конечно, там были, но ничего не взяли, только случайно зацепили лапой Хранителя. Тот был старенький и оттого умер. А книги они не брали… их разворовали сами гвардейцы, между прочим! Книги ценные, так они их и продавали. Я-то уж знаю точно, потому что сам и покупал. Через посредников, конечно. Но книги – это так, мелочь. Ведь наш спор гораздо серьезнее, верно?
– Что нам с тобой спорить, маг? – выговорил Волох. – Ты сам пошел на отчаянную меру, вызвав в Мифополосу нынешнего Темного. Я ответил тебе тем, что Светлый теперь тоже знает о себе все. Ты проиграешь, и вот только не надо затевать финальных свар. Я понимаю, ты любишь современное Илье и Вадиму киноискусство и насмотрелся разных там фильмов, где в конце главный злодей долго и красочно противоборствует с главным борцом за справедливость. Так вот, ничего подобного не будет, милый Гаппонк.
– Да ну? – лукаво прищурился тот. – Очень интересно. Да нет, Волох, как раз все будет по-моему. Я в самом деле, как ты выразился, насмотрелся разных фильмов. Я и книги читаю. Я вообще образованный колдун. Сейчас я просто-напросто заключу Илью Владимировича под стражу и посажу туда, где он будет долго и спокойно существовать многие века. Убивать его нельзя, да и ни к чему ненужное кровопролитие. Я – существо гуманное. Зверей вот люблю. Впрочем, вы знаете. А мы тем временем откроем порталы, и Вадим Андреевич со своей избранницей будут благоденствовать и далее, в то время как вы, почтенные…
– Что ты его слушаешь, Илья? – крикнул Волох, гневно раздувая ноздри. – Это же даже не… не человек, это функция, тобою самим и введенная! Функция зла, запускающая механизм интриги! Функция искушения, дьявольски изобретательного обольщения! Он взялся в нашем мире невесть откуда около пятнадцати лет назад, когда начались протечки из Истинного мира! Он чужероден Оврагу и Мифополосе так же, как магнитофон Бабы-яги и детективные книжки Чертовой и Дюжиной! Не слушай его, Илья, а лучше подумай, не является ли он… порождением твоей собственной фантазии? Никого тебе не напоминает? Если ты вспомнишь, кого именно, то он ничего не сможет с тобой сделать!
Гаппонк клацнул зубами. Его лицо посерело. Он смотрел на меня, и лицо его искажала непередаваемая злоба. Маску любезности как ветром сдуло. Было видно, что сейчас Волох поразил его в самое сердце. Какие там молнии!.. Всего несколько слов, и колдун постарел лет на двадцать. Верно, в словах Волоха в самом деле таится зерно истины, ключ к загадке…
Но времени найти этот ключ у нас, судя по выражению лица колдуна, оставалось совсем мало. Милейший хозяин изогнулся и заговорил голосом, каким, должно быть, изъяснялась бы ожившая ампула цианистого калия – бесцветным, невзрачным, таящим в себе смертельную угрозу:
– Ну, хорошо. Значит, так. Хорошо. Что ж, придя сюда, вы знали, на что решаетесь. Хоть ты и Светлый, но здесь, под сенью моих охранных заклятий и в пределе Огненного столба Темного Пилигрима, ты в полной моей власти.
Умел он нагонять липкий, суеверный ужас… Я почувствовал, как тщательно уложенные волосы на моей голове начинают топорщиться и подыматься дыбом. Гаппонк Седьмой продолжал, скаля кроличьи свои зубы:
– Сейчас я пленю вас. Волох будет уничтожен, а ты, Светлый…
– Сколько можно говорить? – вдруг прозвучал низкий, грозный голос Вадима, и его мощная фигура возникла рядом с Гаппонком. – Пора действовать, маг. Вот и займись!
Гаппонк даже не тронулся с места. Он ничего не сделал, просто поднял руку и шевельнул губами. Поднял руку и шевельнул губами, больше ничего. Но тотчас же я почувствовал, как в комнате начинает стремительно холодать. Холодало так быстро, что уже через минуту на стеклах образовался слой инея. Слабость и апатия сковали меня. Но я не терял присутствия духа. Наверно, потому, что был уверен: Гаппонк не властен над моей жизнью и смертью, он не сможет причинить мне вред. А вот старик Волох упал на подогнувшихся ногах, поднес к губам костенеющие руки и стал жадно на них дышать… Видно, пытается отогреть. Он шепнул:
– Ну что же ты… Ведь все в твоих руках… Он не может причинить тебе вред… Он полностью в твоей власти… Ты можешь отсюда уйти, тебе стоит только захотеть! Ты все равно должен попасть в Истинный мир, чтобы!..
– Молчи, старик!
Выкрикнув это, Гаппонк протянул вперед руку, и вдруг из стен, из пола, из потолка – отовсюду стал нарастать лед. Острые его наросты тянулись, карабкались, как живые побеги, извивались по-змеиному, и не страшно, а как-то безысходно тоскливо стало мне… Старик Волох повернул ко мне побелевшее лицо и прохрипел:
– Помни… на тебе ответ за… за все!… Ты должен… ты должен вспомнить, КТО он!..
Последним усилием старик вскочил на ноги, но вдруг грянулся плашмя, и я увидел, как по его совершенно белой шее пробежала трещина и голова откололась; звеня, покатилась по полу. Гаппонк скривил губы и выговорил:
– Какой несовершенный биологический вид.
Я вскинул на него глаза и, ударом кулака сбив тянущийся ко мне ледяной нарост, медленно, почти по слогам, сказал:
– Вспомнил.
– Что – вспомнил? – быстро проговорил Гаппонк.
– Тебя вспомнил. Где я тебя видел. На кого ты похож. У меня был в школе учитель природоведения, его звали Александр Алексеевич. У него были мерзкие кроличьи зубы, его предмет ненавидела вся школа, а уж как ненавидели его самого! Тогда, лет тринадцать назад, он преподавал и у меня. Помню, он даже снился мне в кошмарах!.. – Я говорил все громче и громче и даже шагнул к Гаппонку, не обращая внимания на то, что острия льда топорщатся прямо у моей груди. – Да, снился в кошмарах, а природоведение и потом биологию я ненавижу до сих пор! Мне даже казалось, что этих Александров Алексеевичей много, что они повсюду, и, куда ни ступи, куда ни повернись, везде наткнешься на их отвратные морды. Первую, вторую… четвертую… шестую, седьмую! Так фамилия у того Александра Алексеевича была Гапоненко. Гапоне…
Гаппонк всплеснул руками и что-то слабо пролепетал, но я уже не слушал его. Я рванулся к окну. Мне стоит только захотеть, и я попаду в нужное время и нужное место ОТОВСЮДУ! Мне по силам открыть портал где бы то ни было…
Что-то басом крикнул Вадим, но я уже не видел его. Сосульки опускались с потолка, разрастаясь на глазах, а навстречу им прямо из пола поднимались другие конусовидные ледяные наросты. Это напоминало мне смыкание чьих-то гигантских челюстей: два ряда зубов сближались, чтобы с лязгом сомкнуться в гибельном для кого-то укусе. Я рванулся и, проскользнув между ледяных клинков, в последний момент пошатнулся и вынужден был схватиться рукой за прораставший из пола ледяной сталагмит. По льду пробежала трещинка, сосулька обломилась и осталась в моей руке. Я стремительно шагнул прямо в окно.
Сталактито-сталагмитовые ледяные челюсти сомкнулись за моей спиной.
Я прыгнул вниз и с поразительной отчетливостью воссоздал в памяти пол в кафе «Нью-Йорк», застеленный ковровой дорожкой. Темно-бордовой, с каймой.
…Я спрыгнул прямо на нее.
Шум голосов за стеной, суета. Женский голос:
– Молодой человек, молодой человек? Вы со стороны жениха, да? Помогите… на минуточку вас, на минуточку! (Я дернулся, но понял, что это не меня; точнее, меня, но – не того меня.) Н-ну?
Вмешался мужской голос:
– Ну что ты, ну куда ты! Куда ж ты потащилась? Там сейчас молодым что-то будут дарить, деньги и подарки, а потом Людмила Венедиктовна будет говорить тост за молодых!..
– Ы-ы-ых… рррру-гага… а тепе-е-е-ерь тост!.. – неслось из банкетного зала.
Ну да. Они же не могут меня видеть. Правда. Я взялся рукой за пуговицу пиджака. Сейчас. Вот сейчас. Совсем скоро Лена выйдет оттуда. Да.
Я не думал, что будет настолько тяжело снова оказаться в этом до боли знакомом здании, где разносится веселая музыка, где ходят нетрезвые гости с глупыми лицами и на повышенных тонах обсуждают будущее молодоженов. И еще то, как красива молодая. И как представителен и впечатляющ счастливый муж.
У меня прерывалось дыхание. Я увидел, как Лена шла по коридору. Я догнал ее и тронул за руку.
– Привет.
Она повернулась. Конечно, она ВИДЕЛА меня. Она как будто и не удивилась, и ее самообладание поразительно.
– Лена, пройдемся. На два слова.
Меня трясло.
– Вообще-то у меня свадьба, Илюша, – тихо сказала она и улыбнулась, но на этот раз ее улыбка не выглядела счастливой, как тогда, в пиршественной зале, когда я увидел ее с Вадимом. – Ну, хорошо… если на минуту.
– Да-да, на минуту.
– Лена, ты куда пошла одна? – ворвался сбоку чей-то крикливый женский голос. Какая-то подружка. Хорошо, что Лена не обратила внимания на предательское слово одна.
– Я сейчас, – отозвалась она. – Сейчас вернусь!..
– Мы тебя ждем, – крикнула подружка, размазывая оттопыренным мизинцем пудру на прыщавом лице.
Лена шла передо мной. Я смотрел на ее узкие плечи, на открытую тонкую шею и думал, какая она красивая в платье. Я давно не видел ее в платье. Я привык видеть ее в джинсах и в унисексовых кофточках-джемперах, в которых так любят расхаживать современные девчонки… Надо же: я забыл, насколько красива моя, уже не моя– Лена. Я шел за ней и мучительно думал о том, что я должен ей сказать. Что я должен с ней сделать. Забыл, как она выглядит.
Да и о чем я?.. Все происходит как не со мной. Ну вот и добрались до перекрестка – до этой проклятой лестницы!.. Ну вот и встали у окна, не в силах ни разойтись по разным дорогам, ни остаться вместе в гулкой, вязко застрявшей в жилах пустоте. Глубокое, полнокровное несчастье. Быть может, это было бы прекрасно – вот так, застряв в капкане собственной любви, вдруг выдраться одним броском, одним удушающим, кровавым усилием. Кому приходилось видеть, как на тебя падает небо – молодое, бархатно-черное, тысячеглазое небо, такое же равнодушное и милое, как тогда, когда мы еще были счастливы?.. Не моя? Кто сказал – не моя? Да возможно ли это, черти б вас всех взяли?! Да не простится мне навечно, если я смогу впустить в себя крамолу: ты – не моя. Уже нет ни слов, ни слез, нет ни горечи раскаяния, ни серых, кощунственно обыденных обид, нацеженных из этой болотной воды расставаний и встреч… А впрочем, довольно. Какой, к черту, Белый Пилигрим, какое спасение миров, восставший из американской киножвачки идиотизм?.. Что означает все это по сравнению вот с ней, которая стоит передо мной в белом платье, чужая, уже чужая?..
Нет, не так. Я взял себя в руки. В ПРОШЛЫЙ РАЗ на этой лестнице я тоже трясся и проклинал себя, и вышло так, как вышло. Спокойно, Илюша. Раз уж надел шикарный мужской костюм, так уж будь любезен вести себя как мужчина.
– Лена, – сказал я, когда мы оказались на той самой лестнице, на верхней ее площадке. – Лена, мне с тобой поговорить надо. Понимаю, что сейчас совсем не время.
Сосулька обжигала пальцы. Но еще больше обжигало сознание того, КАК я должен применить этот проклятый полупрозрачный конус магического льда. Я промолвил, вытягивая слова:
– Лена, я думал, что это ерунда… ты вот иногда говорила, что меня не за что любить. Наверно, ты иногда была права… но только иногда… вот. А я хочу тебе сказать, что меня есть за что любить, поняла? (Не то говорю, ой, какая ерунда!)
– Да я и сама знаю, что тебя есть за что любить, – тихо сказала она, – но если ты пришел сюда только за тем, чтобы сказать мне это и испортить праздник, то лучше бы ты и не приходил.
– Нет. Я понимаю, что ты совсем не рада меня видеть, и…
– Я не то чтобы не рада. Я просто боюсь тебя здесь видеть. (Наверно, она уже выпила шампанского, иначе бы не стала так говорить.) Ты, Илюша, сегодня отлично выглядишь. Просто отлично, правда. Ты пополнел, что ли?
– Похоже, разъелся, если ты заметила.
– Кто ж тебя так хорошо кормит?
– Кормят разные… – неопределенно сказал я, отворачиваясь. – Вот. И о кормежке больше не будем.
– А о чем будем?
Кажется, я был настолько не в себе, что стал рассказывать ей о Мифополосе и Сердце Пилигрима. Так как алкоголем от меня все-таки пахло, конечно, она подумала, что я пьян до последней возможности, хотя держусь очень даже ничего. Она перебила меня на полуслове, сказав:
– Я поняла. Ты пришел проститься. Так?
– Так, – сказал я, сжав в руке сосульку.
– У меня только минута, Илюша, – сказала она. – Меня ждут, я не могу долго отсутствовать. Меня ждут… Я понимаю, что мне не нужно делать этого, но я… У меня минута.
У тебя минута жизни, отчеканилось в моей голове. Она больше ничего не сказала. Не было надобности говорить. Она вдруг обхватила мою голову обеими руками, притянула к себе… Я уже видел это – со стороны, и я представить себе не мог, КТО же сейчас стоит там, пролетом ниже, и смотрит на нас остекленевшими глазами. Или там никого нет, и то, что происходит с нами сейчас – очередной из бесконечных вариантов?.. Этих проклятых вариантов пространственно-временной структуры мироздания, как сказал бы, верно, Трилогий Горыныч! Любая из его голов.
Я вдруг вспомнил лицо той Лены, какую я видел здесь в прошлый раз, она лежала на полу и, когда я склонился над ней, сказала что-то неразборчивое. Что-то вроде: «Зачем… ты… пе-ре… о… о-о… » Только сейчас я понял, что она имела в виду. Она хотела сказать: «Зачем ты переоделся?» Вот что хотела сказать тогда бедная девочка. Наверно, мое лицо исказилось, потому что эта, нынешняя, Лена, быстро спросила: «Тебе плохо?» Наверно, мне в самом деле стало плохо, к тому же вспомнились слова Гаппонка о том, что они спасают ее… от меня. Выходит, если я сейчас убиваю ее – они в самом деле спасали Лену от меня. И если бы я не вспомнил, что Гаппонк – всего-навсего мое детское представление о свирепом школьном учителе, его магическая персонификация, то, выходит, Лене ничего не угрожало бы?
Слова, невнятные, бессвязные слова, мысли текут, как помои, а время уходит, уходит. Вот она, последняя минута. Последняя минута жизни. Но что делать?
ОН ГОВОРИЛ О ТОМ, ЧТО МЕНЯ НЕЛЬЗЯ УБИВАТЬ. Гаппонк говорил, что меня нельзя убивать!.. Что-то нарушится, и тогда порталы между мирами закроются, потому что я и Светлов обеспечиваем их сохранность…
Нет, я не хотел. Конечно, я не хотел. Руки сами вынули из кармана сосульку. Наверно, мне просто захотелось рассмотреть, как она устроена, потому что я поднес ее к правому глазу. Острием.
А потом руки надавили на сосульку…
Мозг не чувствует, когда пятнадцать сантиметров чистейшего льда входят в его массу. Честное слово, это даже приятно и увлекательно!.. Целый радужный мир взорвался перед глазами; разноцветные краски, смешиваясь, потекли по пульсирующей серой стене. Потом все отдалилось и исчезло.
Наверно, я все-таки умер. Ненадолго?.. Я увидел Волоха, который держал в руке собственную голову, превратившуюся в лед, и откуда-то доносился его голос.
– Все верно, – бормотал Волох, – все верно сделано, Илюша. Разрушение физической оболочки Белого Пилигрима привело к тому, что порталы между Мифополосой и Истинным миром были перекрыты… потому что они поддерживались только взаимодействием двух психоматриц, двух полярно заряженных сущностей, Белого и Темного Пилигримов. (Он говорил еще много занудных, утомительных и пыльных, как бабушкин сундук, слов.) Если ты не захотел уничтожить Сердце… если ты не захотел – у тебя оставался только один выход, только один. И ты его использовал. Дошел. Сумел. Не скажу, что я ожидал от тебя такого поступка. Все-таки у нашего мира очень капризный, непоследовательный и эгоистичный Бог. Хотя… как оказалось, Он не так уж и безнадежен. Ничего… ничего… – бормотал старик. – Он сейчас думает, что уже никогда не увидит этих земель, никогда, никогда… Он думает, что рад этому. Как бы не так! Сколько он проживет без нас? Ведь он столького еще не видел!.. Ни красных водопадов Мкиенны. Ни венных капитанов Мула и Лошака… ни говорящего винограда из долины Дев, вцепляющегося тебе в кисти… ни Города властителей, ни Галерей Хаоса… ни плачущих мельниц Гарда, где вместо муки перемалывается время. Ничего, ничего. Ты видел только Мифополосу, прохудившуюся, как старое ведро, в которое попали несколько капель Истинного мира и Оврага. Ничего… тебе еще предстоит… предстоит, Илюша.
«…предстоит, Илюша», – прозвучало в моей голове, и я, дернувшись, проснулся. Тревожные желтые сны, цвет безумия. Это был сон?.. Я поднял глаза и увидел смеющегося Макарку Телятникова. Этот принес три бутылки. Потому что «трех шестерок» уже не было: бутыль осталась где-то там, на развалинах крепости, да и была ли она у нас когда-нибудь?.. Не стану об этом рассуждать. Ну вот. Прежде чем откупорить хотя бы одну из трех принесенных Макаром бутылок, хочу еще немного рассказать о себе. Как вам теперь известно, в Истинном мире меня зовут Илья Винниченко. Правда, Макар Телятников изредка именует меня Винни, из-за чего порой я несказанно злюсь – бывает. В землях Оврага и Мифополосы меня знают под именем Белого Пилигрима, демиурга. Что же касается моих жизненных пристрастий и склонностей, то с некоторых пор я не стыжусь сказать: я – прирожденный неудачник. И боги бывают неудачниками.
…Значит, все-таки явь?
В обсуждениях этой животрепещущей темы прошли оставшиеся до приезда моей сестры два дня. Пришли к выводу, что после моего ритуального самоубийства вариант развития события со смертью Лены просто стерся. Не было его, и все тут!.. Сработал пространственно-временной парадокс… Одним словом, в том, что наворочал Белый Пилигрим, без бутылки не разберешься. Нинка не одобряет, правда… Рожки и копытца у племянницы, слава богу, исчезли, а вот правый глаз очень болит.
А потом позвонила Лена и сказала:
– Илья, ты что не перезваниваешь? Ты вчера звонил и пригласил меня в кафе. Там теперь еще боулинг оборудовали, ты предложил поиграть. Я давно хотела поиграть с тобой в боулинг, что ж ты наобещал, а теперь огорчаешь?..
– В к-какое кафе? – переспросил я.
Она помолчала. Потом в ее голосе ясно прозвучало раздражение, когда она произнесла:
– Нет, ты меня удивляешь, Илья. Уж сколько тебя знаю, но ты все-таки не перестаешь меня удивлять. Мы не общались с тобой полгода, потом ты позвонил раз-другой… Я, как дура, соглашаюсь, а ты…
Я упал с дивана и, корчась от боли в боку, выдохнул:
– Какое кафе? В какое кафе я тебя пригласил?
– Сейчас припомню… М-м-м… Да в центре, на Чапаева. Ага, вспомнила. «Нью-Йорк».
