Антон Краснов
Белый Пилигрим
– Ты чего, Илюха?
– Да уже ничего, – буркнул я. – Не сработало… М-да… Видно, на этот раз сели крепко. А ты, старик, давно тут сидишь?
– Да я не помню, – зашлепал тот губами. – Как посадили, так и сижу. Вас сюда за что определили? Под замки крепкие, за двери дубовые… А ведь вы, чую, молодые, хотели бы, так могли бы выйти. Для того нужны храбрость и смекалка, а еще нужны молодые и сильные ноги… а вот этого у меня как раз нет… Ох!
– О чем это ты, старик? – подозрительно осведомился Телятников. – Выйти? Как? Только не надо говорить об амнистии по поводу именин двоюродной тетушки царя…
– Я трижды входил в это подземелье и уже дважды выходил, – витиевато начал старик Волох (который, впрочем, так и не признал за собой этого имени). – Так что план здешних подземелий мне известен… кхе-кхе…
– Значит, план подземелий ты помнишь, а нас не помнишь и даже имени собственного вспомнить не можешь? Выходит, так? – наершился я. Рука болела дико, а мысль о том, что и шапка Белого Пилигрима не поможет нам освободиться, бередила не хуже раны. – Интересный ты, дед. Слушай, а может, ты наседка? Может, потому нас и не спешат вести на допрос, что и у властей свои уши в подземелье имеются?..
– Я вообще буду молчать, раз на меня идут такие наветы, – незамедлительно обиделась старая развалина, и сквозь прозрачную серую пелену мне было ясно видно, как дед насупился и отвернулся к стене, что-то невнятно и сердито бубня себе под нос. Макарка витиевато выругался.
Как это часто случалось в последнее время, моя милая племянница оказалась значительно умнее своего бестолкового дядюшки и его неуклюжего приятеля, усердно злоупотребляющих алкоголем. Она осторожно приблизилась к проклятому старикану и сказала тихо:
– Дедушка, а ты тут? А ты знаешь, как нам отсюда выбраться, да? Скажи. А то мне тут что-то не нравится. Темно очень. Сначала нравилось, только тут очень холодно, вот и разонравилось.
Дед встрепенулся. Наверно, его скрипучий организм еще не окончательно оброс мхом. Он задвигал нижней челюстью, и я, все так же сидя у входной двери, услышал:
– Сколько ж тебе лет, доченька, что они тебя сюда посадили? Вот изверги-то… вот какие… Да, тут холодновато… Меня и кровь уже не греет, не то что вас, молодых. Вы, наверно, еще ничего… А вот мне зябко… зимно как-то… кхе-кхе…
– А, вот ты как? – оживился Макарка. – А ведь так ловко боролся, бегал и через забор перемахивал на уровне кандидата в олимпийскую сборную страны. А сейчас что-то сдаешь… Оно и понятно. Так вот на, выпей, дедуля. Это тебя подкрепит. Натощак, конечно, но вино неплохое, так что немного в себя придешь. Язык не такой окостенелый будет. Пей смело!..
Дедуля отхлебнул. Некоторое время в подземелье слышались звуки торопливых глотков, замысловатое бульканье, с которым винный продукт проваливался в пищевод и желудок нашего почтенного соседа. Потом послышался слегка осипший голос старика:
– Ну вот. Полегче стало. Утолил жажду. Эхма! А что ж вы сидите, как пни, ребятушки? Ладно – я, мне ведь в самом деле впору пнем старым, замшелым прикинуться… Но вы-то – молоденьки! Эдак вы тут и сгниете, в этом подвале-то! Много сюда хлопцев попадало, да мало кто выходил!
– Ты-то откуда знаешь, дед?..
– Дык… видел я, как строили этот дворец… то есть люди сказывали, – уклончиво отозвался старикашка, который, видно, хотел стяжать себе лавры Олега Кошевого по неразглашению тех или иных сведений. Собственно, зло на него меня брало такое, что, если бы не его седины, устроил бы я ему филиал гестапо! А впрочем, седины, – что седины? Этот старый маразматик втравил нас в такую историю, что и посмертно из нее не выпутаешься! Я засопел… Макарка, кажется, тоже был не в восторге от нашего, с позволения сказать, сокамерника.
Похоже, дедуля почувствовал, чем дышит аудитория, потому что откашлялся сиплым басом и сказал:
– Вот что. Из этого подвала-то, где мы сейчас сидим, выйти-то немудрено. Придет за вами стражник, пока он будет тыкать факелом и привыкать к темноте, его и скрутить можно. Тут в другом загвоздка. Подземная галерея, ведущая к тюремным подземельям, имеет только один выход наверх, и выход тот охраняется гвардейцами. Мимо них зверь не прошмыгнет, летучая мышь не пролетит. Но есть и другой путь…
– Какой? – быстро спросил я, словно опасался, что старик Волох снова вознамерится играть в молчанку и на этот раз точно ничего нам не скажет. Я видел, как Телятников, пошарив перед собой растопыренной пятерней, наткнулся на бороду старикана и тотчас же сунул ему бутылку с тремя шестерками: дескать, выпей, дедушка, расслабься, дай волю своему неподатливому языку!.. Дедуля и рад стараться, он ловко перехватил портвейн своей заскорузлой лапой и уже принялся было совать горлышко сначала в нос, потом куда-то в район подбородка и наконец с третьего раза попал в рот, но… В дверном замке заскрежетал ключ, я резко повернулся и увидел, что тяжелая дверь открывается, плавно, как откатывается, и на пороге возникает темный силуэт. Тюремщик, кажется, сейчас примется зазывать на допрос. Давно пора бы…
– Эй, кто тут! Первый, на выход!
– А тебе кого нужно-то? – отозвался Макарка. – Ты сначала определись, а потом отвлекай людей от размышлений. Может, я стихи слагаю, а ты нарушаешь мой творческий процесс!
«Ничегошеньки Макарка не усвоил, – подумал я, – а прежде всего он должен усвоить то, где можно распускать язык, а где нет… Это и меня касается в той же степени. Если не в большей».
– А что, – продолжил я уже вслух, – нам уже с вещами на выход? (Сказав это, я осторожно, медленно скользнул к дверному проему; тусклый фонарь в руке тюремщика, дававший куда больше треску и копоти, нежели освещавший, не. мог меня выдать.)
– А ты как думал? – отозвался тот, поднимая фонарь и обеспокоенно впиваясь взглядом в темноту. – Давай выходи, тот, длинный который. Допрежь всех его хотят допросить. Тот, у кого книга была…
У него лязгнули зубы. Только сейчас я разглядел, что на тюремщике лица нет. Он стискивал челюсти, но предательская дрожь время от времени сотрясала их, выбивая короткий дробный стук, как от холода. Впрочем, жарко тут не было, об этом я уже упоминал – но тюремщик был тепло одет! Значит, не от холода… Ну конечно! Его можно понять, наверняка у него за спиной нет университетского образования (о-хо-хо!), даже незаконченного, и наверняка он подвержен темным суевериям, о которых знать не знает и, что характерно, не желает просвещенный министр Дмитрий Иванович, чтоб его подняло да шлепнуло! Холодная улыбка скривила мои губы. Боится… да, этот тип с фонарем просто-напросто боится, ведь сказано, что среди охраны подземелий под дворцом с недавних пор бродят тихие, зловещие, леденящие кровь слухи… Их можно понять: Хранитель библиотеки убит, несколько гвардейцев пропало без вести, а ведь тюремные подвалы и книгохранилище входят в единую систему подземелий, и если…
Я не стал вытягивать ниточку размышлений дальше, надвинул шапку почти на глаза и выговорил глухим, замогильным голосом:
– А ты хорошо подумал, друг мой, прежде чем сюда явиться? Ведомо ли тебе, что с недавних пор эти подземелья совсем не так безопасны, как это повелось во времена отцовы и дедовы? – Кажется, я выбрал удачную форму беседы, потому что его зубы выбили длинную и замысловатую дробь, и он отступил на шаг. Фонарь подрагивал, раскачивался в судорожно вытянутой руке… Я продолжал массированную психическую атаку:
– Видишь ли, друг мой… Спустившись сюда, ты многим рисковал. Я понимаю, служба государю, отчизне… Но те, которые пропали без вести, – я сказал это таким тоном, что у самого по спине побежали мурашки, а из темноты тревожно засопел Телятников, – те, которые пропали без вести, они-то тоже служили государю и отчизне.
Я вошел в раж и, верно, наговорил бы немало завораживающих, нервных, подогретых напряжением всего моего существа слов. Слов, которым в конечном итоге поверил бы сам. Но – не пришлось. С глухим стоном стражник уронил фонарь на пол. Он попятился и натолкнулся спиной на стену, прижался к ней локтями… Я поймал его взгляд, устремленный на дальнюю стену (которую он, конечно, видеть не мог). Глаза, какие у него глаза!.. Такие бессмысленные, невидящие темные глаза бывают у новорожденных, которые смотрят, но еще не умеют видеть или же попросту не сознают увиденного. А этот стражник… Ох, рано встает охрана!.. Видно, они здесь в самом деле ВЕРЯТ. Собственно, кто бы говорил – но не я, которому пришлось наблюдать этих тварей вживую…
Я более не медлил. Я прянул к стражнику и без раздумий ударил его рукой под ребра. Он перегнулся вперед, сухо захрипев и выкатив глаза, и тотчас же получил еще один удар – по лицу, а потом сцепленными в замок кистями – по голове, точнее, в основание черепа. Драться я особенно и не умел, но ради такого случая, конечно, расстарался.
– Ты что там, Винни?
– Илюшка, что такое?
Макар и Нинка задали свои вопросы одновременно. Я потряс ушибленной рукой и отозвался:
– Все. Потом будем разглагольствовать. Дед, ты говорил, что есть еще один выход. Ну так показывай.
– Ай, молодец, – сказал тот без особого воодушевления, – сладил-таки с супостатом. Хотя тот сам виноват: трясся так, будто перед ним сам Гаппонк во плоти стоял. А что это я? – словно спохватился он. – Не надо поминать такое всуе, да еще к обеду. Известен мне второй выход, известен. Собственно, он появился не так давно…
Макарка подобрал с пола фонарь. К счастью, он не разбился при падении. Мы выбрались в подземную галерею. Если поворачивать налево, то мы наверняка набредем на пост стражи. Я помнил, каким путем нас сюда вели, так что путь налево исключен: справиться своими силами с тремя или четырьмя прекрасно вооруженными здоровенными мужиками не представляется возможным, а шапка Белого Пилигрима, так сказать, барахлит и капризничает… Слишком непредсказуемый артефакт достался нам от братьев Волохов. Кстати, о Волохах.
– Я так думаю, нам нужно идти направо? – спросил я у старика, крепко беря его за сухое, жилистое запястье.
Он засмеялся противным дребезжащим смехом, который о-очень мне не понравился. Судя по непрекращающемуся сопению Макарки Телятникова, – ему тоже. Волна раздражения и жгучей (не хочу сказать – беспричинной) тревоги накрыла меня с головой. Я рванул старика' за руку, его длинное бородатое лицо качнулось у самых моих глаз, и я выдохнул прямо в его морщинистую физиономию:
– Вот что, почтенный пенсионер. Я, конечно, уважаю старость, но, если и сейчас вы, дедуля, будете морочить мне голову – пойдете на обед кролокротам! Я, конечно, сомневаюсь, что они будут грызть такой неаппетитный продукт, как ваша особа… Показывайте дорогу! – закончил я самым любезным тоном, какой только смог из себя выдавить.
Он закивал и пробормотал, что давно уже жаждет указать нам путь к освобождению. И, не дожидаясь, пока я приголублю его очередным критическим высказыванием, поковылял по подземному ходу. В самом деле– вправо от двери темницы. Такое впечатление, что он, как и я, видел в темноте. Потому что он шел достаточно уверенно, не спотыкаясь и не напарываясь на настенные выступы (прямо как я с шапкой Белого!), в то время как Макарка, с фонарем, несколько раз едва не грохнулся оземь. Галерея петляла, в двух или даже трех местах по пути нашего следования раздваивалась, но старик всякий раз, не задумываясь, выбирал тот или иной вариант. Без колебаний. Ему ли не помнить собственного имени и обстоятельств нашей первой встречи? Придуряется. Это убеждение разрослось и окрепло во мне еще до того, как дед указал рукой на пятно неяркого света, появившееся в конце галереи после очередного поворота, и сказал:
– Туда.
– Ух, дед! – воскликнул Макарка, едва не выронив фонарь, ибо он полез за пазуху сами знаете за чем. – Вывел! А я уже хотел тебя в Сусанины переименовывать! Выход! Нашел выход, здорово! Сусанин поляков хоть при свете водил… в-водил… в заблуждение. Гм, – забормотал он, глядя на мои манипуляции, – niech pan czyta i tlumacze [11]… твою мать! Ты что, Винни?
– Да вот, – ответил я, приближаясь к источнику искомого света в конце туннеля и разглядывая его, – думаю, что фонаря у нас больше не будет.
– П-почему?
– Да потому, что я сейчас врежу им по башке нашего гида!!! – заорал я, даже приседая от напряжения. – Ничего потяжелее у нас нет, так что сгодится и фонарь! Смотри, смотри, куда он нас привел! Да, тут выход в освещенную соседнюю галерею! Да, там горят лампы! Только чтобы попасть туда, нужно пройти вот через этот ма-аленький, коротенький проход! Вот через этот, который… – выговорил я, тут же задохнулся на полуслове и, вцепившись руками в ржавую РЕШЕТКУ, перекрывавшую проход в смежную галерею, коротко, зло всхлипнул.
Макарка медленно присел на корточки и пробормотал:
– Вот черт… И что же теперь? Идти назад? Так там же… Решетка, решетка!.. И что делать?
– Wciale mi tym nie zalezy [12], – чужим голосом ответил я, сжимая пальцами холодное, изъеденное ржавчиной железо. Да, положение в самом деле отчаянное. С минуты на минуту должны хватиться тюремщика, который спускался к нам в темницу. Так как гвардейцы с недавних пор опасаются этого подземелья – признаться, у них на то все основания, – то сюда явится целый патруль в составе нескольких человек. Не исключено, что нас убьют на месте. Не исключено также, что к нам применят допрос с пристрастием, то есть ту меру воздействия, помыслив о которой думаешь, что лучше бы убили сразу. Я поднял глаза на старикана. Он стоял, выпрямившись. Очевидно, почувствовал, что я буравлю его взглядом, и вымолвил:
– Это и есть выход. Другого нет. Значит, вы просто не хотите им воспользоваться.
– Но тут же решетка!
– Тут решетка, а на тебе, Илюша, шапка Белого Пилигрима, – последовал немедленный ответ. – И, если ты не можешь выйти, значит, ты просто не ХОЧЕШЬ. Отдаешься на откуп панике и малодушию. Ну что же… лично мне спешить некуда. Дело ваше, Илюша.
И он прислонился к стене и запустил в бороду пальцы обеих рук, словно хотел погреть их, как в муфте.
Так! Так. Так… Вот это уже куда предметнее. Пусть только попробует притвориться, что не помнит собственного имени! Он помнит даже мое, а ведь я ему, кажется, не представлялся. Хотя, возможно, ко мне обращались по имени Нинка или Макар… уже неважно. Важнее другое: он упомянул эту проклятую шапку, которая однажды так выручила нас, а теперь почему-то упорно не желала наделить меня столь нужными в данный момент качествами! Эх, кабы сила!.. Та сила, которая позволила мне успешно схватиться с непобедимыми монстрами колдуна Гаппонка Седьмого! Тогда бы я попробовал выломать один из прутьев решетки и отогнуть его. Образовавшегося зазора вполне хватит для того, чтобы в него протиснулся даже самый упитанный из нас Телятников. А что? Почему не попробовать? Я взялся за два соседних прута, каждый толщиной в запястье Нинки. Честное слово, у меня примерно столько же шансов хотя бы пошатнуть один из них, как у оболтуса Телятникова стать лауреатом Нобелевской премии, причем по математике! [13] Я стиснул зубы до скрипа и что было силы рванул прут. Он не поддался ни на йоту. Ожидать иного было просто-напросто самонадеянно, но я все-таки потянул прут еще раз – само собой, безуспешно. Я смахнул со лба капли пота и пробормотал:
– Н-да. Сюда парочку Гераклов бы, а не меня, который давно ничего тяжелее бутылки не поднимал.
– Тяжелее бутылки 0,5 ты поднимал бутылку 0,7… – Мрачная шутка Телятникова успеха не имела, зато немедленно возникла мысль, что делать дальше. А вы что подумали?.. Правильно. Дед Волох неподвижно стоял у стены и, похоже, с презрением смотрел на то, как два трясущихся от холода и нервного возбуждения типа передают друг другу этот омерзительный, числом дьявола помеченный раритет. Нинка молча тянула меня за руку, но я не реагировал. Тогда она скользнула между прутьями и тотчас же оказалась по ту сторону решетки. Я замер. А что, если?.. Конечно, застрянем, но терять все равно особенно нечего. Я передал бутылку Телятникову, который что-то тускло, невнятно бормотал, и подошел к решетке. Застыл в неподвижности. Непонятно, сколько я так стоял бы, не раздайся с той стороны, откуда мы пришли к злополучной решетке, глухой, далекий звук. В характере которого, однако, сомневаться не приходилось.
Это шла стража.
Я шагнул к решетке и, выставив вперед плечо, навалился на прутья. Щека коснулась холодного шершавого металла, я рванулся раз и другой, а потом, уже хватая широко раскрытым ртом воздух и понимая, что застрял крепко и безнадежно, – третий. Мощные прутья зажали меня, как капкан. Беспомощно отлетели две пуговицы от перепачканной рубашки. У меня было две таких рубашки, одну из них я отдал Макарке, и он упал в ней в реку, а потом отдал какому-то бомжу. И вот теперь – вторая рубашка, столько всего повидавшая… свадьба Лены, брызги крови веером, пятна пота, загнанное дыхание, зловонные объятия болота и разводы илистой жижи на ткани, а потом – калейдоскопическая смена лиц, морд, физиономий… невыводимый запах мускуса, тлеющий в ноздрях и сейчас. Запах, коим пропиталась и эта рубашка, от которой только что отлетели две пуговицы и потерялись где-то здесь, на сером бархате раздвинувшейся тьмы… Две одинаковые рубашки, две такие разные судьбы. Что же тогда говорить о людях, живых людях. А-а-а!
…Наверно, я просто не думал о том, что у меня есть возможность вырваться, протиснуться; ведь у верблюда тоже нет шансов пройти в угольное ушко, правда? Я просто рванулся, потому что слышал приближающиеся шаги охраны, приглушенные голоса и звяканье оружия. Я рванулся, потому что Нинка вцепилась своими тонкими ручками в мое запястье и тянула на себя. Рванулся, бросив отчаянный взгляд на Макарку. Круглое серое лицо, похожее на недопеченный блин, плавающий на еще не разогревшейся сковороде. Перед глазами мелькнули какие-то косые белые полосы, напоминающие о разорвавшейся кинопленке и о старых фильмах. Белые полосы, белые, как свадебное платье Лены. Вам не кажется, что все эти сантименты просыпаются во мне в самый неподходящий момент?..
– Илюшка! Он… ты сломал её!..
Машинально я схватился за собственную руку, которую в запале вполне мог если не сломать, то серьезно повредить. Я еще не осознал, что нахожусь по ТУ сторону решетки. «Ты сломал ее!» Речь шла не о руке, нет, а как раз о решетке. Потому что каменная кладка вокруг нижнего гнезда одного из прутьев треснула, и одним концом прут чуть отошел в сторону. Что и дало мне возможность протиснуться. Я смотрел на глубокую трещину в древнем камне и прекрасно понимал, что только что произвел усилие, на которое не способен ни при каких условиях. Но если мне удалось одно такое усилие, быть может, получится и еще раз?.. Я перехватил отогнутый прут обеими руками и принялся его расшатывать. Нижнее гнездо хоть и было уже разболтано, но еще держало конец прута. Я ободрал себе все ладони, прежде чем с глухим лязгом и противным, по коже продирающим скрежетом прут вышел из гнезда. Я потянул тяжеленную железяку на себя.
– Не так, не на себя, а в сторону, в сторону! – воскликнул старик Волох, и в его голосе ясно слышались одобрительные нотки. Хотя, конечно, в тот момент мне было не до похвалы со стороны старого козла, который завел нас в тупик. Макарка тоже приналег плечом, пытаясь расширить пространство между прутьями, и, сопя, полез сквозь решетку. Он так перебирал ногами, багровел и вытягивал шею, что немедленно напомнил мне Винни-Пуха, застрявшего в норе воспитанного Кролика. Что-то вроде дребезжащего нервного смеха вырвалось у меня. Собственно, и сам Макарка дал этакую ссылочку на мультфильм, потому что непрестанно хрипел: «Винни, тяни! Винни… тяни-и-и-и!!!»
– Ы-ы-ых!!!
– Они там, я слышу! – раскатился чей-то баритон уже совсем близко. – Некуда им деться, там тупик!
– Боря, посвети!
Старик Волох проявил прыть, сразу же воскресившую в памяти легкоатлетический забег с перепрыгиванием через ограду больничного скверика. Он ловко продел свое тощее длинное тело в проем между прутьями, а потом навалился на решетку, подавая мне пример… Прут коротко, глухо щелкнул, становясь на место. Мы шмыгнули в тесный проход, открывшийся за решеткой, и только-только успели спрятаться за поворотом в галерее, смежной с той, что прилегала к тюремным подземельям… Вот тут и подоспела стража. Мы стояли, прижавшись к стене по ТУ СТОРОНУ, и слышали, как они переговаривались:
– Никого!
– Но им некуда деться из этого туннеля! Из своей темницы они могли только налево, к лестнице наверх, там бы мы их сразу схапали… Или направо, сюда, а тут тупик. Куда ж они делись?
– Не сквозь стену же ушли!
– Те, которые влезли в свинцовую комнату, именно так и сделали, – мрачно сказал кто-то.
– Ты что, Федор, думаешь, что они… эти…
– Ну да! Оборотни!
– Да ладно тебе чушь молоть, Артюшкин! Ты это еще первому министру скажи, он тебя враз в армию спишет из лейб-гвардии, и вся карьера свинье под хвост! Смотри, тут решетка. Сквозь нее не…
– Решетка! Да уж! Ты еще скажи – щели в полу! Через эту решетку разве что кошка пролезет, да и ту неделю не кормить! Пойдем отсюда…
– Да и мне не по себе. Найдем, – не очень уверенно продолжал невидимый гвардеец, – куда они денутся. А если не найдем, то, значит, так надо. Ведь ни один человек отсюда еще не убегал…
– Вот то-то и оно, что человек…
Голоса удалились и затихли. Я облизнул пересохшие губы и сказал:
– Пока что гладко сошло. И что дальше, уважаемый гид?
– С решеткой справился, молодец. Посмотрим, как дальше.
– Дальше? – вдруг запыхтел Макарка. Толстые люди вообще злятся очень смешно, но на этот раз забавного было мало. – Д-дальше?.. Посмотришь? Тебе тут что, аттракцион, что ли, старый хрыч? Конкурс «Слабо?», а? Между прочим, если бы не Илюха, нас бы сейчас уже сцапали и тащили в местное отделение НКВД, жандармерии, или что тут у них!
Я прихватил Телятникова за плечи и потихоньку оттащил от старикана, который определенным образом напрашивался на членовредительство. Макар пыхтел и осквернял воздух непарламентскими выражениями. Нинка фыркнула:
– Во еще! Илюшка, скажи ему, чтоб он перестал, а то я сама ка-а-аак выругаюсь!.. Меня мальчишки в песочнице научили.
– Идем! – решительно сказал я.
На этот раз путь оказался куда короче и удобнее, потому что сухая просторная галерея была достаточно сносно освещена. Вскоре мы очутились перед внушительной двустворчатой дверью в два человеческих роста высотой. Одна из ее створок была приоткрыта. Старик Волох не сдержал усмешки, когда увидел это. Он даже потрогал темное, покрытое лаком дерево и чуть потянул массивную дверную створку на себя. Просунул голову и почти тут же подался обратно.
– Значит, они там, – сказал он.
– А это мы куда пришли? – спросил Макарка.
Я потянул ноздрями и выговорил:
– А ты что, сам не понял? По запаху?
– По запаху я только туалеты отличаю… время от времени, – неопределенно отозвался тот. – Хотя… погоди… Ну-ка… Библиотека, что ли? У меня у папы так в кладовке пахнет, где он хранит старые книги, которыми не пользуется. Там под две тысячи томов навалено.
– Тут, юноши, гораздо больше, – сказал старик Волох и первым проскользнул в приоткрытую створку. – Говорят, книгохранилище в подземельях царского дворца вместило на своих полках около ста тысяч древних томов. И самые ценные фолианты хранятся как раз в свинцовой комнате.
Я взялся пальцами за подбородок, на котором уже выросла неопрятная щетина:
– Погоди, дед. Какая, к чертям свинячьим, библиотека? Нам выход нужен, выход! А ты говоришь – библиотека! Она едва ли охраняется хуже, чем тюремная галерея. А то и лучше.
И я последовал за ним. Наверно, он знает, что делает!.. Если упрекать его на каждом шагу, у старого маразматика может лопнуть терпение, и он откажется служить проводником. Подождем. По крайней мере, здесь не холодно и сухо.
Главное помещение книгохранилища представляло собой внушительный зал под сводчатым потолком. Высоченные полки из дубового и березового теса вздымались в два человеческих роста. Сотни пыльных томов, затянутых в переплеты из кожи, жести, плотной бумаги… Кое-где встречались фолианты в ценных серебряных и золотых окладах, с отделкой из драгоценных камней. Между полок виднелись внушительные сундуки с навешенными на них массивными замками. Полки тянулись по залу, как ряды старых, закаленных в боях испытанных воинов, уже выведенных в отставку, но еще способных на многое. Запах старых книг, потрепанных корешков, пыльных страниц, кожаных переплетов проникал в ноздри. Я сделал несколько шагов, подойдя вплотную к ближним полкам, потянул на себя какой-то косо поставленный том и чихнул.
– Не сюда, – прошелестел голос старика Волоха, – нам дальше… дальше. Не шумите. Мы тут не одни.
Мы крались через весь зал едва ли не на цыпочках. Нинка, маленький разведчик, забегала вперед и оглядывала пыльные полки, даже попыталась подлезть под одну из них, но я не допустил, вытащив ее оттуда буквально за ноги. Мы перешли в следующий зал и тут увидели гвардейца. Он стоял у дверей и, клюя носом, дремал, опираясь на старинную алебарду, совершенно не подходящую его новому мундиру и пистолетам, привешенным к поясу. Неподалеку находился еще один гвардеец. Этот мирно спал в компании пяти бутылок. Накрывшись плащом. Пить на посту?.. У меня есть предположение, что парни просто перепились со страху. Верно, боязнь того, что их застанут на посту в таком некондиционном состоянии, была перекрыта страхом перед ЭТИМ местом. Я тяжело сглотнул. Конечно… это произошло именно здесь. Похищение книг, смерть одного из Хранителей древней библиотеки, исчезновение гвардейцев.
Старик Волох привел нас к свинцовой комнате. Той самой, где было совершено убийство. Да – к свинцовой комнате. Это у ее дверей дремал, опершись на алебарду, страж…
3
Дальнейшее следует описывать исключительно глаголами активного действия. Какими пишутся энергичные, как перекатывающаяся под челюстями жевательная резинка, американские комиксы. Истоком таких лаконичных, сжатых энергетических описаний следует считать нетленную фразу римского диктатора Цезаря Veni,vidi,vici: «Пришел, увидел, победил». Собственно, первые два глагола приложимы и к нам с Макаркой, Нинкой и стариканом Волохом. Пришли. Увидели. Увидели сначала двух позорно заснувших на посту сотрудников царской охраны, а потом – уже в свинцовой комнате – трех женщин и одного мужчину. Мужчиной, сразу скажу, был первый министр, любезный Дмитрий Иванович, а женщинами… Обе женщины были наши сыщицы из «Чертовой дюжины». В тот момент, когда я украдкой просунул голову в хранилище главных книжных раритетов, а потом проник и целиком, спрятавшись за здоровенный сундук, Елпидофория Чертова чеканила сквозь зубы:
– Значит, так, уважаемый Дмитрий Иванович. Я внимательно изучила отверстие в стене и обследовала края свинцовой обшивки. Что я могу вам сказать? Возможно, вы тоже скажете, что я подвержена суевериям… Вам известна технология рытья подобных тоннелей в фунте, пусть даже небольшого диаметра? Вы видите – тут полое пространство. Значит, тот, кто прорыл этот ход, должен был куда-то сбрасывать землю. К примеру, кротовые ходы заполнены рыхлой землей. Конечно, прорываться через нее не в пример легче, чем через нетронутый, целинный, так сказать, грунт, но все равно… А тут, обратите внимание: рыхлой земли НЕТ. Ее нет, она исчезла, через этот проход вполне можно дойти до той точки, откуда убийцы Хранителя явились. Я проникла в эту дыру и пролезла по ходу вглубь шагов на тридцать. Мои наблюдения подтвердились: вся разрыхленная земля удалена. Куда, спрашивается, она могла деться? И вообще, ставим вопрос более крупно: КТО или ЧТО прорыло этот ход? Буровая машина, как вы говорили, Дмитрий Иванович? Едва ли. Поверхности стенок хода неровны, такая стихийность и бессистемность, простите за выражение, присуща только живому существу.
– Я же говорил о землекопе, – желчно объявил министр.
– О землекопе. Я тут рассчитала, Дмитрий Иванович. Диаметр хода позволяет думать только об одном землекопе. По крайней мере, в такой узенькой норе только один и может работать, да и то если изогнется. Опять же – если допустить, что это землекоп. Что, он так себя не любит, что полез в эту дыру и рыл, рыл, рыл… Опять же – если допустить, что он рыл. Потому что на прорытие хотя бы тридцатиаршинного хода в таком твердом грунте одному человеку потребуется около месяца, и это без удаления сброшенной рыхлой земли! А я сомневаюсь, что этот ход составит тридцать аршин – он значительно длиннее, и это не обсуждается. Далее – даже если землекоп все же умудрился прорыть ход, ну, оказался таким феноменально сильным и выносливым для человека, а также умудрился не задохнуться… Все равно – как он сумел проломить свинцовую обшивку помещения? Вы, господин министр, когда-нибудь пробовали пробить свинцовый лист любой толщины с помощью ЛЮБОГО подручного инструмента?
– Динамит, – пискнула Дюжина.
– Параська!.. Какой динамит? Исключено.
– И какова же ваша версия? – проскрипел министр, запустив руку в свою синюю бороду.
– Она все объясняет. И характер хода, и то, как пробит слой свинца…
– Только не надо мне про этих кролокротов, достаточно наслушались от ваших приятелей, которых вы так ловко разоблачили, – усмехнулся Дмитрий Иванович. Я насупился и жестом велел Макарке следовать за мной.
Чертова выговорила:
– Тем не менее я хочу предложить именно эту версию. (Министр побагровел и принялся теребить свою экзотическую бороду.) Вы слишком узко смотрите на вещи, господин министр. Вы отрицаете то, чего не понимаете. Я…
Макарка зацепил ногой полку. Не знаю, кто ее так дурно крепил, но она пошатнулась, и сверху полетели книжные тома. Они падали и падали с глухим стуком, а Макарка, которому один из фолиантов успел (ну разумеется!) увесисто хватить по башке, смотрел на это, широко раскрыв глаза и вытянув губы колечком.
Министр подпрыгнул, как школьник, которого строгий учитель только что вытянул линейкой по лбу.
…Вот так мы пришли. Вот что мы увидели (и услышали). Что касается третьей части изречения божественного Юлия (vici), то здесь все было не так однозначно. Дмитрий Иванович обернулся и увидел Макарку, который вытаскивал свое пухлое тельце из-под груды книжных томов. На голове Телятникова домиком сидел развернувшийся том древнего мудреца Эмпедоклуса «Логос как тождественность первостихии огня». Министр коротко раздул ноздри и воскликнул:
– Вот и они!.. Да куда же смотрят! Всех… всех уволю! Варвары… Гунны! Меррр!.. завцы…
Вторая половина этого сочного эпитета прозвучала бледным подобием первой («меррррр!..»). Потому что я не стал дожидаться, пока почтенный Дмитрий Иванович разовьет свою мысль, а подскочил к нему с огромным фолиантом и со всего маху врезал по министерской голове. Дмитрий Иванович обернулся вокруг собственной оси, его колени охотно подломились, и он снопом повалился на пол. Вот и vici… Дюжина взвизгнула и отскочила к стене, как напуганный зверек; ее глаза остро, хищно вспыхнули.
