Константин Томилов
Блаженный Августин
– А папе тоже нельзя? – всхлипнул начавший уже сильно скучать по отцу Андрей.
– Папе? – вгляделся в сиренево-мутный закат дядя Вова, – папе тем более не надо…, у Юры сейчас и без этого…
Наслушавшись бабушкиных ворчаний, указаний и напутствий, совершенно без аппетита запихав в себя предрассветный завтрак, Андрей вместе с дядей Вовой поплёлся на автобусную остановку. Дождавшись в сырой и холодной мгле, в толпе хмуро-раздельно стоящих односельчан, угрюмо подкатившего, абсолютно пустого автобуса, загрузились и поехали в райцентр. Андрей уснул сразу же, как только автобус выехал из села. Проснувшись когда при въезде в город, как гуси, загомонили сидящие в салоне пассажиры, почувствовал, что вся его щека мокрая. Приподняв голову и увидав лужицу слюны, которая натекла в широкую ладонь дяди Вовы, виновато посмотрел снизу вверх.
– Ничего-ничего, – улыбнулся мамин брат, – ничего страшного, ты же маленький. Зато выспался.
Погладив его, успокаивая, по голове правой рукой, достал из кармана чистый носовой платок и вытер сначала лицо племянника, а потом свою левую ладонь.
– Чё уставился? – рыкнул на, заинтересованно разглядывающего происходящее, соседа по улице, непутёвого алкаша Ваську, зачем то «намылившегося» в райцентр.
– Да ничё, – испуганно дёрнулся тот всем телом и уткнулся взглядом в окно на неспешно проплывающие за ним двухэтажные деревянные бараки.
Высадив оставшуюся треть пассажиров у районной больницы, автобус устало развернулся и дёргаясь, чихая, «попёрдывая» синим дымом, покатил неведомо куда. Отстояв около часа в очереди в регистратуру, пройдя по битком набитым коридорам пятиэтажного здания поликлиники, зашли в абсолютно пустой «предбанник» нужного им кабинета.
– Вы на приём? – выглянула минут через пять из кабинета совсем молоденькая медсестра, – а чего сидите? Никого же больше в очереди кроме вас, надо было постучаться и спросить.
– А мы никуда не торопимся, – хмуро буркнул в ответ дядя Вова поднимаясь со стула.
– Ооо! Здравствуйте, здравствуйте! – «долгожданно-обрадованно» поприветствовал их сидящий за столом «айболит», весь какой-то кругленький, круглые очки и бородка на кругленьком розовом лице, кругленькая голова на пухлом кругленьком теле, – давненько! Давненько не виделись!
– Ага. Давно, – глядя в пол согласился дядя Вова, без приглашения проходя и усаживаясь напротив доктора, – вообще бы не пришёл больше сюда, да вот, – положил на стол и подтолкнул к продолжающему широко улыбаться «айболиту» бумаги, – Борис Абрамович, пожалейте хоть Вы нас…, пожалуйста, – обнял и посадил к себе на колени, испуганно прижимающегося к нему Андрюшу.
Посерьёзневший психиатр, поёрзав по круглому, «картошкой», носу кругленькими очёчками, притянув к себе, зарылся в медицинских и административных документах.
– Ну, что я могу тебе сказать, Володя, – выговаривал «айболит» дяде Вове, как нашкодившему пацану, уже после того, как тот просидел около часа в «предбаннике», ожидая когда закончится беседа «матёрого» психиатра с Андрюшей, – во-первых, выговор тебе за то, что сразу же не привёз его ко мне, и за то, что у меня сам давно не был; во-вторых, хочешь обижайся, хочешь не обижайся, а на учёт я его поставлю. И не бузи! – мягко и властно осадил вскинувшегося было дядю, – сам знаешь, что со мной лучше не спорить. А на учёт я Андрюшу поставлю потому, что он хоть мал ещё совсем, а так хорошо «спрятался», что сколько я ему «ау-ау», не «кричал», никакого «ответа». Парень похитрее и поумнее тебя и есть, и будет. Хотя у меня и тени сомнения нет в том, что ты стопроцентно знаешь, где он «в засаде засел», но ты об этом мне ни за что не скажешь. Так что, «дорогие родственнички», будете вы у меня, оба, под наблюдением. Чтобы, не дай бог и от греха подальше.
– Эх, ты! – звучно шлёпнул себя по лбу дядя Вова, когда они протащившись около часа по раздолбанным тротуарам райцентра, вошли наконец в почти пустой зал ожидания, – это как же это так то? Всё начисто забыл, всё что мамки наказали купить – всё забыл. Придётся назад возвращаться, – посмотрев сверху вниз на кислую гримасу племянника, – а что делать, Андрюха? Куда деваться? Они же меня с г…, ну короче, много чего скажут. И оставить тебя здесь не с кем, рано ещё, до автобуса долго, так что никого наших…, – всмотревшись в дальний угол зала, где в открытом газетно-книжном киоске дремала толстенная бабища, обрадовано воскликнул, – ну, Слава Богу! —и потащил Андрея туда.
– Привет, Трофимыч! – склонившись в полупоклоне перед чуть приподнявшимся с сиденья старичком, почтительно и осторожно пожал обеими ручищами протянутую ему дрожащую, иссушенную старостью ладонь, – когда приехал? Только что? Ты это…, никуда тебе здесь не надо? Здесь будешь, никуда не пойдёшь? – получив в ответ подтверждающий кивок, продолжил, – тут такое дело, мне надо за покупками, а малец устал уже, посидишь с ним? А то мне и его жалко, и если «задание» не выполню, то сам понимаешь…
– Иди, иди, – улыбаясь прервал его Пётр Трофимович неожиданно звучным и чистым голосом, – беги, делай свои дела, а мы с Андрюшей пока перекусим, я как раз собирался.
– Вот и отлично! – чуть ли не подпрыгнул от радости дядя Вова, – вот вам, то что мамки нам в дорогу насобирали, – вытащил из рюкзака засунутый в авоську объемистый газетный свёрток, – не знаю чего там, сами разберётесь, а я побежал.
– Беги, беги, успевай «пока не началось», – усмехнулся старик вслед спешащему на выход дяде Вове и повернувшись к сидящему от него через одно сиденье Андрею, предложил, – ну что, пообедаем?
– Ага, – согласно кивнул головой уже сильно проголодавшийся мальчишка.
– Ну и славно, только сначала сходим руки помоем.
Оставив вещи под присмотром лениво кивнувшей продавщицы, сходили в привокзальный, отчаянно провонявший мочой туалет, в котором Андрей заодно и облегчился по-маленькому.
– Ну, посмотрим, что нам сегодня Бог послал, – почти благоговейно развернул старый бобыль свёрнутый заботливыми женскими руками бумажный узел, – ты смотри-ка, царское угощение, – причмокнул при виде завёрнутого в чистую ткань домашнего хлеба, аккуратно и плотно закрытых и завязанных, чтобы не протекло и не вывалилось, глиняных и эмалированных посудин с отварной картошкой, котлетами и соленьями.
– А у меня всего то, – огорчённо вздохнул разглядывая приобретённую в вагоне-ресторане худосочную варёную курицу.
– А Вы ешьте наше, а курицу дяде Вове оставим! Он её любит, я точно знаю, – убеждённо воскликнул Андрюша.
– Уверен? – недоверчиво поглядел Трофимыч на мальчика красными от усталости глазами.
– А то!
– Ну, как скажешь.
Плотно подзакусив, угостив заодно и «проснувшуюся», заворочавшуюся на стуле продавщицу: «ну и запахи, як вдома на весилли», немного задремали.
– Дядя, а дядя, – раздался прямо над головой Андрея противный молодой женский голос, – позолоти ручку, а я твоему внучку погадаю, всю правду расскажу, тебе то уже ничего не надо, считай уже всё, а он то совсем ещё маленький, а какая судьба его ждёт! Ах, какая судьба! – тараторила подкравшаяся к ним, вертлявая цыганка, в пованивающих разноцветных тряпках.
– А хочешь, я тебе, милая, всю правду расскажу? – широко улыбнулся в седую, всклокоченную от долгой немытости, бороду почти столетний старик.
Приплясывающая перед ними «чертовка» встретившись взглядом с любопытно-снисходительно рассматривающим её Трофимычем, ойкнула и присела как от удара кулаком по затылку. Потом, крутнув юбками, припустилась по проходу между сиденьями, к своей «старшей напарнице», которая в середине зала вовсю «окучивала» какую-то дурную бабу средних лет, с напрочь сожжёнными перекисью водорода волосами. Подбежав и подергав за рукав свою товарку, кивком головы указала на наблюдающих на ними Андрюшу и Трофимыча. Старая «баба-яга», всмотревшись в продолжающего улыбаться Трофимыча, сначала было победоносно ухмыльнулась, но глянув потом на Андрюшу, почему то дёрнулась головой и всем телом как от сильной пощёчины и, бросив слабо протестующую «неудавшуюся жертву», вместе с молодухой побежала на выход.
– Чего это они? – рассеянно поинтересовался дядя Вова, которого убегающие гадалки чуть было не сшибли с ног при входе в зал ожидания.
– Да так, «адресом ошиблись», – непонятно что, ляпнул в ответ Пётр Трофимыч.
– Так «под ноги нужно смотреть», а то вечно они, лезут куда их не просят, – так же непонятно ответил дядя Вова, с облегчением разгружая руки от покупок.
– Курочка само то, – с аппетитом чавкал дядя Вова, вгрызаясь в жилистое мясо как проголодавшийся дворовый пёс.
– Да какое там! – протестующе махнул рукой Трофимыч, – не угрызёшь…
– Нормально, нормально, – не дослушав перебил его дядя Вова.
– Привет, Трофимыч, – ввернулся в разговор откуда-то сбоку уже крепко поддатый Васька, – с приездом. Как там Закарпатье, как западенцы поживают?
– Хорошо поживают, пока живые…
– А мёртвые? – то ли хихикнул, то ли икнул Васька.
– А мёртвые – ещё лучше, – насмешливо отпарировал Пётр Трофимович, – ты чего хотел?
– Да так…, узнать чего тебя туда понесло…
– Однополчанин у меня там…
– С какой войны? С Великой отечественной или с Первой мировой?
– С Куликовской битвы! – влез в разговор дядя Вова, – давай иди уже, не «путайся под ногами».
– Да ладно, ладно, чё уже и спросить нельзя? – обиженно загнусавил Васька «отчаливая» к другой группке односельчан.
– Петро! – шлёпнулась, через час, на сиденье автобуса рядом с Трофимычем припоздавшая древняя, но крепкая бабка, предварительно согнав присоседившегося было Ваську, «постоишь!, ни хрена с тобой не случится!, опять где-то зенки залил!, и не говори мне ничё!, уйди!, уйди от греха подальше(замахиваясь клюкой)– пока я тебе!», – ты говорят в Закарпатье ездил…
– Мало ли чего говорят, – усмехаясь игриво приобнял Пётр Трофимыч давнюю соседку, – говорят, что в Москве кур доят, я проездом там был и ничего такого не видал! Надо у Андрюшки спросить – есть такое, али нет, – подмигнул, сидящему напротив, хихикающему мальчишке.
– Да ну тебя! – также игриво, как молодуха, отбрыкнулась от него локтями старая женщина, – как был кобелина…, ты мне лучше вот что скажи, я по телевизору слыхала что…, а ты как думаешь?
И не дожидаясь ответа, не дав рта раскрыть, затараторила:
– А я вот думаю так…
Уже приехав в засыпающее село и почти подойдя к своему дому, Андрей подёргав сжимающую его ладонь дядину руку, спросил:
– Дядя Вова, а кто такие западенцы, которые в Закарпатье живут?
– Ну это…, – устало замычал в ответ дядя Вова, – ну это вроде как тоже хохлы, но… А тебе зачем это, Андрюша?
– Просто когда мы первый раз сюда приехали, и эта бабка, Семёниха, к нам проходила, она маме сказала, что ей какая-то западенка войну объявила, но она, Семёниха, тоже умеет шашкой махать. А чего это, о чём она тогда? – снова потряс за руку остановившегося в глубокой задумчивости дядю.
– Ага…, вот оно значит как…, это значит через эту, Трофимыч, ту, «вычислил», и за её «шкурой» поехал…
– Дядя Вова! – испуганно вскричал Андрюша почуяв как окружающая их ночная мгла загустилась непонятно откуда потянувшим холодом.
– А! Да! – «очнулся» от запредельных дум дядя Вова, – чего то я того…, не вовремя. Забудь об этом, Андрюша, – потянул племянника к светящимся невдалеке окошкам родного дома, – забудь и никогда не вспоминай, не надо это тебе…, рано ещё пока.
Пётр Трофимович погиб в новогоднюю ночь, когда всё село дико и пьяно шумело. Его одинокая хатка полыхнула под утро и несомненно должна была сгореть дотла, потому что пожарники ближе к утру тоже «расслабились», но неожиданно начавшийся шквальный проливной дождь очень поспособствовал «бравой команде» и сбежавшимся хмельным односельчанам в деле ликвидации «красного петуха». Когда первого января, после обеда, приехали из райцентра дознаватели, то и выяснилось, что голова Трофимыча была начисто отделена от тела. Топором. Который был обнаружен в сарае алкаша Васьки, и которого, (не топор, а Ваську, конечно же), осудили и закатали на зону на максимально возможный срок. Не помогли ни клятвенные заверения родной сестры непутёвого алкаша, ни свидетельские показания соседей, ни категорическое отрицание своей вины самим подозреваемым. Дело решили: во-первых, факт того, что Васька с похмелья согласился что это его топор, хотя отпечатков пальцев Васькиных следователи не нём так и не нашли; а во-вторых; признание Василия Семёновича Голованёва в том, что он якобы перед новогодними праздниками нашёл кем-то утерянный кошелёк, в котором находились пятьсот рублей, совершенно новенькими червонцами с профилем «вождя мирового пролетариата». Остатки коих, а именно, триста шестьдесят, были и изъяты милицией из-под грязного матраса в Васькиной каморке. Прокурор на суде, «громил» скукожившегося на скамье подсудимых Ваську, что называется «в хвост, и в гриву». И всё по делу. Пил? Пил! Тунеядец? Тунеядец! Ну и всё понятно: ограбил бедного старика и убил его. А чтобы следы замести – поджёг дом.
– А откуда вдруг у бедного старика такая сумма новенькими наличными вдруг оказалась? – попытался было вякнуть «защитник» и тут же смолк под грозным судейским: «а это к делу не относится!»
В-общем, дело было раскрыто и закончено лихо, как по писанному. А через месяц после суда, куда-то исчезла, (уволилась и уехала), и года не отработавшая на новом месте, главбухша – толстенная, противно-чернявая бабища. Она появилась в колхозе осенью, прислали из района, на вакантную должность, заняв которую она отодвинула на пенсию временно исполняющую обязанности старушку, которая уже давно была не в силах «тащить этот воз», и которой снова пришлось в него впрячься, когда вечно недовольная, ни с кем не общавшаяся «тётя», потихоньку «слиняла». Много, много чего говорили и наговаривали про неё сельские кумушки: и что для должности этой она чересчур образованная, и живёт не по окладу, и гости какие-то подозрительные к ней, особенно на новых год. Четверо мужиков приехало и ни одной женщины с ними.
– Братья это мои, братья, родные и двоюродные, – недовольно прошипела она, тридцатого декабря, одной особо настырной, ничего уже не боящейся бабуське. Эти «братья» и укатили из села первого января перед обедом, на вызванном из района такси, как раз перед приездом оперативной группы.
Ну, на селе посудачили, посудачили и успокоились. Приближалась весна, а с нею другие, более насущные заботы. Андрей понемногу начал привыкать к своему новому положению, подружился, после нескольких стычек, с мальчишками-сверстниками, и даже, (по дядиному совету), немного «подзапустил» учёбу. Жизнь, казалось бы, уже практически наладилась, когда на майские праздники приехал отец…
СЕПСИС
«Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылка рома!»
(Народная пиратская песня)
– Ты зачем её в дом запустил? – голос дяди Вовы был переполнен и обидой за ушедшую к Богу сестру, и жалостью к своему непутёвому двоюродному брату и лучшему другу.
– Да не хотел я! – отец, отвечая, даже дышал тяжело, как придавленный непосильной ношей. Сбегавший в туалет по малой нужде Андрюша, возвращаясь услыхав разговор стоящих у забора отделяющего двор от огорода, мужчин, затаился и прислушался, понимая, что сейчас решается его дальнейшая судьба.
– Как нарочно всё получилось, – продолжил тяжело вдохнув и выдохнув Юрий Венедиктович, – Вовка, дай закурить…, чего ты мне кукиш под нос суёшь?
– А то! – раздался «волчий рык» дяди Вовы, – не курил, значит нечего и начинать! Давай, рассказывай, как ты так обосраться умудрился.
– Да как, как…, говорю же, всё как всё равно кем-то подстроено было. Зима вроде тёплая стояла и вдруг морозы как вдарили. Мы с водителем на дачу, деревья укрыть, провозились, по темноте, чуть не до полуночи. В город когда вернулись, так я его сразу же и отпустил, и выходной ему, потому что и сам на следующий день попросил, чтобы «зам» за меня…, вот…, поднимаюсь, а она у дверей сидит, на сумке своей, спрашиваю, ты чего мол, Глафира?, как здесь оказалась?, зачем? А она мне, вся от холода трясётся, зубами ажно стучит, видишь как я замёрзла? И куда мне её было? Ну, говорю, заходи согреешься пока, а я такси тебе вызову и насчёт гостиницы…, только за порог перешагнули, как она ко мне на шею…, ну и всё короче…
– Я Андрейку тебе не отдам!
– Вовка, как это?
– А так это!
– А мне? Мне как быть? – Юрий Венедиктович заскулил как пинаемый тяжёлым сапогом привязанный на цепь пёс, – я же пропаду без него, она меня вот-вот «сожрёт» окончательно, я и сюда то, еле-еле вырвался, собрался вроде как на работу, а уже с вокзала позвонил перед самым поездом и сказал… Как же я, а Володь? Если Андрюшка рядом будет, так может всё «это», хоть немного потише, послабее пройдёт?
– «Закрыться» им от Граньки хочешь?!
– А как мне ещё?!
– Выгони её!
– Не могу! – чуть не плача возразил отец, – пробовал, не могу, «ломает» она меня прям «на раз»! А Андрюша, он же Надюхин, может он меня хоть как-то «защитит»? Ведь пропаду я, Вовка, видит Бог, пропаду.
– Ладно…, как Андрюха решит, так и будет…
– А я уже решил, дядь Вов, – сипло, еле сдерживая слёзы, пробормотал Андрей выходя «из засады».
– Здрасьте, здрасьте, – с лимонно-кислой ухмылкой приветствовала вернувшихся домой Юрия Венедиктовича и его сына Андрея, стоящая на пороге чужой для неё квартиры, чернявая, кругломордая женщина, – с приездом! Хи-хи, явилися, не запылилися, хи-хи-хи. Ну проходите, проходите, чёж, вы, прям как не родные, – отступая назад по узкому коридору прихожей и запуская приезжих внутрь, а затем протискиваясь мимо растерянно топчущегося Андрюши в нерешительные объятия его отца, – долго что-то вы там, соскучилась не могу.
Неуклюже раздевающийся мальчик покосился на обнимающуюся парочку и слегка содрогнулся от какого-то рвотного чувства. Припавшая к груди Юрия Венедиктовича женщина, как будто составленная из двух разных по природе туловищ, (жирная угреватая голова с сальными, иссиня-чёрными волосами до пояса; скелетно-худое туловище с бессильно тонкими ручками переходило в толстенный зад продолжавшийся тумбообразными, целлюлитно-оттёчными ножищами), показалась ему змеюкой, вгрызающейся в грудь, сомнанбулически лупающего глазами, отца.
– Ладно, ладно, хватит уже, – недовольно проворчал Юрий Венедиктович, почти с раздражением отталкивая от себя ненасытную женщину, – поесть есть дома что-нибудь? А то мы с Андрюхой…
– Конечно, конечно! – сорочьей скороговоркой затараторила «тетя Граня», – я ж ждала, готовилася, наварила-напарила кучу всего. Щас, щас, прям ещё немного и обедать. Пир горой у нас прям будет!
«Пир'горой» состоял из переварено-подгоревшей картошки, магазинных рыбных котлет и салата из морской капусты даже не выложенного из консервной банки на тарелку. Но всего этого, не особо привередливый к еде, Юрий Венедиктович как будто и не замечал, покорно кивая головой под потоком сыплющихся на его голову слов и терпеливо пережёвывая невкусную еду. В чём дело, и что происходит, Андрей не понял своим ещё детским умом, а догадался каким-то сыновним, уже просыпающимся мужским чувством, когда его вечером пораньше отослали в свою комнату. Спать. Провалившийся в сон, как в глубокую, тёмную яму, Андрей проснулся почти сразу же, от дико-волчьих стонов «тёть Грани» и сдавленных хрипов отца: «тише ты!, что ты так?, ненормальная!, не одни же мы!»
Несмотря на «титанические» усилия всех троих, невольно проживающих под одной крышей людей, сохранять видимость мира и благополучия, всё становилось хуже и хуже с каждым днём. Прошло, пролетело то жаркое, то резко прохладное лето, которое Андрей полностью прожил на даче, куда мачеха, ненавидящая это место всеми фибрами души, даже не казала своего нахально вздёрнутого, вечно к чему-то принюхивающегося носа. Наступила тоскливая московская осень, а за ней беспросветно унылая зима. Андрей голодал. Школьных завтраков категорически не хватало быстро растущему организму подростка, а «тетя Граня», ближе к весне, уже наотрез, в открытую, отказывалась «кормить этого ублюдка».
– Да как ты смеешь?! – в голос орал на неё, редко появляющийся дома, придавленный непомерно возросшими служебными обязанностями Юрий Венедиктович, отдавая Андрюше приготовленное для него или пытаясь приготовить еду сам и накормить себя и сына.
– А вот так! – не менее истошно, дерзко, так, что в уголках рта вскипала пена, орала в ответ, так и не зарегистрированная в загсе сожительница, – я тебя не просила его сюда привозить! – резко, двумя руками отбрасывая назад свои вечно распущенные длинные патлы, отчего её короткий домашний халатик распахивался чуть не до пупа, обнажая рельефно обтянутые кожей грудные рёбра и почти вываливающиеся, низко висящие, похожие на наполненные водой воздушные шарики, грудные железы, – пусть бы там жил! Нахрена ты его сюда «приволок»?! Вот и корми его сам, а мне он на хер не нужен!
– Он здесь хозяин, это его дом, – угрожающе затихающим голосом начинал отец.
– Вот, именно! Вот именно! – тут же почуяв «опасность» начинала лить «крокодильи слёзы» хитрющая баба, – вы то оба здесь, и хозяева с пропиской, и вообще…, а я так и не понять кто! Ни на работу не устроиться, ни вообще…, хоть из дому не выходи, чтобы менты за просроченную регистрацию не выслали…
– Чего ты несёшь! – из раза в раз, недоуменно возмущался отец, – я ж тебе недавно продлил…
– Так это же всё так и временная! – тут же перебивала его Глафира, – ты уж скильки разив мне обесцаешь на постоянно? А про загс, сколько раз уже говорил? Скильки мени ще трэба чикаты?
– Ну раз обещал, значит сделаю, – виновато опускал голову, вновь обескураженный и «обезоруженный» блудный мужик, – вот как время будет…, а то на работе и то, и это…
– Да! Конечно, Юрочка, я понимаю! – тут же, с готовностью вытирая слёзы, начинала «крутить хвостом» мачеха, – ты ж у нас большой начальник, столько работы, столько хлопот! Ах, боже мой, как подумаешь только, так уже и голова кругом! А тебе всё это на своих плечах, на своём горбу! – и снова непрерывно по сорочьи тараторя, предлагала, – а давайте я вам, хорошие мои, картошки пожарю или макароны сварю? Пельмени ещё есть…, магазинные правда, но ничего, есть можно!
Беда случилась на майские. Буквально перед самым открытием «дачного сезона», с крайним нетерпением ожидающий этого Андрей, огорчённо поникнув слушал успокаивающего его отца:
– Андрей! Ну чего ты? Да я ж всего на три дня в командировку! Надо мне, сильно надо, никак не могу отказаться! Сам бы, уже хоть прям сейчас всё бросил и туда…, – мечтательно закатывал взор Юрий Венедиктович, вспоминая излюбленный клочок земли, – короче так, сынок, сегодня двадцать седьмое, завтра я вылетаю, а тридцать первого, уже утром я здесь! И прямо с аэропорта поеду туда, а ты, как со школы придёшь, сразу на электричку и тоже. Справишься ведь? Большой уже…, – опять мечтательно посмотрев в потолок, новой, хорошо обставленной, престижной, но так же, как и старая, не любимой, квартиры на Котельнической набережной, – мы с тобой, на нашей дачке, за майские, столько дел переделаем…
Слушавшая их разговор, как проглотившая горькую микстуру, «мамашка», после отъезда отца, как будто поставила цель, за эти три дня, уморить Андрея голодом. Постоянно толкущаяся на кухне, непрерывно что-то жующая уставившись в постоянно работающий телевизор, Глафира, с неожиданной для её ручонок силой, без слов, стиснув зубы, выталкивала пытающегося проникнуть на кухню «врага».
– Ты не имеешь права! – со слезами протестовал изнемогающий от недоедания подросток, – я всё папе расскажу! – кричал он, прямо в злорадно ухмыляющееся, зачем то обильно намазанное тональным кремом и раскрашенное лицо.
– Расскажешь, расскажешь, – ядовито шипела в ответ мачеха, в очередной раз, победоносно выталкивая его в коридор и закрывая кухонную дверь с многократно потрескавшимся, заклеенным лейкопластырем, стеклом.
Так и не уснувший всю ночь, Андрей прокрался на кухню уже почти перед рассветом последнего дня перед первомайскими праздниками. Потихоньку открыв холодильник вытащил из него тарелку с толсто нарезанными ломтями буженины и варёной «останкинской», достал из деревянной хлебницы подзачерствевшую краюху, и стал судорожно запихивать в себя попеременно откусываемое, давясь, чавкая и хлюпая носом.
– Ага…, вот значит как, – раздался за спиной спокойно равнодушный голос Глафиры, – ты значит, Андрюшечка, на самом деле сильно оголодал? И вправду очень кушать хочешь? – притворно-ласково вопросила наивно захлопавшего глазами, переставшего жевать подростка, бессовестная тварь, – ну уж если так, раз такое дело, – подходя и небрежно вытаскивая из детских рук недоеденные куски, – я тебя покормлю утром, досыта накормлю.
– Правда?! – не веря своим ушам вылупился на неё покрасневшими от бессонницы глазёнками наивный ребёнок.
– Конечно, конечно, – таким же спокойным тоном уверила его «тётя Граня», – зачем мне тебя обманывать? Вот прямо сейчас и займусь приготовлением пищи для тебя…, достойной…, а ты иди, поспи пока ещё, а то ночь ещё совсем.
Согласно кивнувший в ответ Андрюша, еле удерживаясь на заплетающихся от неожиданно навалившегося сна ногах, доплёлся до своей комнаты и не помня себя упал на кровать. Проснулся он уже довольно поздно, отчётливо понимая что в школу непоправимо опоздал. Еле пересиливая дикую головную боль поднялся с кровати, и, по приобретённой под дяди Вовиным руководством привычке, заправил постель. Потом сходив в туалет и в ванную, вернувшись в свою комнату, посмотрев на часы и окончательно решив, минуя школьные уроки сразу же ехать на вокзал, вспомнил ночное обещание мачехи. Еле переборов в себе разумное желание не заходя на кухню, сразу же покинуть квартиру с находящейся в ней ненавистной женщиной, подстрекаемый каким-то полувзрослым, лукавым любопытством всунулся в кухню.
– Ааа, пришёл таки, – ухмыльнулась сидящая строго выпрямившись перед бормочущим телевизором , на что-то решившаяся внутри себя женщина, – кушать? А я приготовила. Очень старалась. Присаживайся. Думаю будешь очень доволен, – толчком, обеими руками придавив плечи нерешительно присаживающегося на стул подростка, подошла к холодильнику и достала из него никелированную, закрытую крышкой тарелку, – подогреть? – спросила сама себя, – а нет, и так сойдёт, – решительно, со стуком бухнув посуду прямо под нос Андрею и открывая её.
– Что это?! – с неземным ужасом шарахнулся Андрюша от ударившего в лицо смрада, не по-детски отчётливо представив как «старательно» тужилась над этой тарелкой Глафира, выдавливая из себя зловонную «кашицу», приготавливая, по её мнению, «достойное» блюдо для ненавидимого пасынка.
– Жри!!! – дьявольски взвизгнула мачеха и схватив цепкими ручонками ребёнка за волосы несколько раз ткнула лицом в тарелку, и, тут же, придя в себя, испуганно охнув, схватившись за грудь шарахнулась в сторону.
Нежданно-негаданно ощущающий себя вдвое-втрое выросшим, увеличившимся в размерах великаном, Андрей с бычьим рёвом вздыбился из-за стола. Мимоходом стерев с лица коричневую жижу, подвернувшимся под руку кухонным полотенцем, безошибочно пошарив в кухонном столе, вытащил оттуда топорик для рубки мяса.
– Ххых! – отточенное как бритва лезвие пролетело в нескольких сантиметрах от отчаянно визжащей «тёти Грани».
– Я щас, – уверенно взрослым, хриплым басом пообещал Андрей держа топорик за рукоять обеими руками и раскачивая его, чтобы выдернуть из деревянной столешницы, – сейчас вытащу его и закончим ДЕЛО. Ты меня УГОСТИЛА и я тебя УГОЩУ.
Решившая «не дожидаться обещанного», женщина с тем же диким визгом выскочила из кухни и закрылась за «пуленепробиваемой», специально установленной для интимности «ночных утех», дверью спальной комнаты.
Андрей пришёл в себя сразу же, как затих визг за плотно закупоренной дверью. Недоумённо посмотрев на так и торчащий в столе топорик, бросился в ванную выблёвывая из себя слюну, желудочный сок и желчь. Проблевавшись, умывшись, и почистив одежду, чувствуя немного приходящим в себя от случившегося с ним кошмара, вышел из квартиры и аккуратно закрыв за собой дверь поехал на дачу.
– Да нет же, – метался Юрий Венедиктович, перед безутешно глядящим в дачное окно Андреем, – этого не может быть! Неужели Гранька и на такое способна?! – пытался разуверить сам себя «униженный и оскорблённый», – способна…, – согласно кивнул, пересиливая себя, после того, как присев на корточки, пристально посмотрел прямо в глаза сына.
– Ну что ж тогда…, поехали в город, раз такое дело, – продолжил Юрий Венедиктович после двухчасового молчания, поглаживая по плечу, прижавшегося к нему Андрюшу, – или может тебе лучше здесь? – спросил сам себя, как и не обращаясь к мальчику, – хотя нет, поехали вместе, от греха подальше. Только я сейчас, – высвободившись из объятий встал и, пройдя на дачную кухню, зарылся в кухонном столе. Достав запрятанную в глубине, ещё прошлогоднюю, на всякий случай, бутылку водки, обречённо вздохнул, – вот и пригодилась…, кто бы мог подумать…
Открыв поллитру, жадно, как простую воду в жаркий день, в три приёма, влил в себя содержимое. Отломив свежую хлебную корочку, от приготовленных для праздника припасов, сначала занюхал, а потом неспешно зажевал, закусывая горячительное. Ещё раз огорчённо вздохнув, сказал:
– Ну, собираемся, Андрюша, и поехали.
Домой, по переполненным первомайским гуляниям улицам, добрались уже затемно. Войдя в тёмную, как бы пустую, квартиру, отец сразу же, не разуваясь, прошагал на кухню.
– Так, так, – задумчиво погладил пальцами Юрий Венедиктович глубокий след на столе, – так, так, – повторил пристально оглядывая тщательно прибранную и проветренную кухню.
– Глафира! – зычно крикнул хозяин дома в коридор, – ты дома?
– Да, – раздался из-за двери спальни неуверенный голос мачехи.
– Выйдешь?
– Нет.
– Понятно, – убедившись в своих предположениях, кивнул сам себе отец, – ну что же, «если гора не идёт к Магомету…», – бормоча под нос направился в сторону спальни.
– Открой, – негромко потребовал подёргав крепко запертую дверь.
– Хорошо, но только ты заходи один, без него, – просипела за дверью «тётя Граня».
– Ладно, – с ходу, как бы пошёл на уступку отец.
Щёлкнул открываясь замок, Юрий Венедиктович протиснулся внутрь и сразу же попал в цепкие объятия скулящей, как побитая собака, Глафиры:
– Юра, Юрочка, прости, прости, не хотела! Не знаю как это получилось! – завопила «обгадившаяся» женщина, не забыв тут же захлопнуть и закрыть на замок дверь спальной.
– Ты дверь зачем закрываешь?
– А как же?! Ты что, хочешь чтоб он меня убил?! – ещё громче заголосила Глафира.
– Чего ты выдумываешь? Он же ребёнок ещё совсем…
– Какой ребёнок? Какой ребёнок? Ему уже сколько? А ты? Сколько тебе было когда ты ко мне начал захаживать и поябывать? Забыл? А этот сучонок твой, от суки этой вечно пьяной, думаешь не дрочит уже? – голос орущей женщины поднялся до предела, напоминая визг разрезаемой вживую свиньи.
