Константин Бальмонт
Полное собрание стихотворений
Лишь бог
Лишь Бог – творец, лишь Бог – всезрящий,
Лишь Бог – над вихрями планет,
За ними, в них, везде, в грозящей
Провальной мгле, и в травке спящей,
В орле, и в ласточке летящей,
Лишь Бог – поэт.
Гремите, солнечные струны,
Звените, лютни бледных лун,
Пропойте «Бог» в морях, буруны,
Запомним все, пока мы юны,
Начальный звук венчальной руны:
Лишь Бог – колдун.
Для чего?
– Для чего нам Солнце засветилось сегодня?
– Для радости зрения лика Господня.
– Для чего же оно горело вчера?
– Для радости зрения лика Господня.
– А завтра зачем? – Чтоб воскликнуть: Пора!
Будем в радости зрения лика Господня.
Люблю тебя
Люблю тебя, люблю как в первый час,
Как в первый миг внезапной нашей встречи.
Люблю тебя. Тобою я зажглась.
В моей душе немолкнущие речи.
И как мою любовь я назову?
Восторгом ли? Мученьем ли? Борьбою?
Ей нет конца, покуда я живу,
Затем что я живу одним тобою.
Струнность
Завершены часы священных оргий.
Я знал. Любил. Безумствую. Люблю.
Застыв, как тень, в паническом восторге,
Биения моих терзаний длю.
Благоговейно, гимнами хорала,
Во мне пост бессмертная любовь.
Не говори, что блеска в жизни мало.
Благослови. Люби. Не прекословь.
Рассвет
С первым птичьим криком Ночь сломалась,
Зеркало хрустальное разбилось,
Травы зашептались, чуть, шурша.
В озере все Небо отражалось,
Полночь в безглагольном отразилась,
Тихая, в безгласном задержалась,
Капли звезд из звездного ковша.
Но рука незримая качнулась,
Звездное качнула коромысло,
Капля с Неба свеялась к Земле,
И одна былинка шевельнулась,
Изменив серебряные числа,
Вся сребристость в числах пошатнулась,
Птицу разбудив в росистой мгле.
Вскликнула, и с легким этим свистом
Целый замок рушился молчанья,
И раздался всюду тонкий звон.
Птичий хор напевом голосистым
Двинул звуковые колебанья,
Шевельнул затоном серебристым,
И румянец бросил в небосклон.
Ау
Твой нежный смех был сказкою изменчивою,
Он звал, как в сон зовет свирельный звон.
И вот венком, стихом тебя увенчиваю,
Уйдем, бежим, вдвоем, на горный склон.
Но где же ты? Лишь звон вершин позванивает.
Цветку цветок средь дня зажег свечу.
И чей-то смех все в глубь меня заманивает.
Пою, ищу, «Ay! аy!» кричу.
Майя
Я тебя восхваляю, о, Майя живая,
Трепетом струн.
Ты свой круг завершаешь, в сияньях вступая
В тринадцать Лун.
Ты везде со мною, где любовь огневая
Мне шепчет: Ты юн.
Ожерелье сплетешь, но жемчужины, тая,
Льются в бурун.
И буря хохочет, как ведьма седая,
Как злой колдун.
И буря разъялась, ты вновь голубая,
О, Майя, ты снова идешь, круговая,
В тринадцать Лун.
1908. Апрельские Зори. Птичьи голоса. Долина Берез.
Голубая птица
Голубая птица
Я живу в дворце, чье имя – Царство Мая.
Прилетает к окнам Птица голубая,
Крылья у нее и перья – цвета дней,
Цвета голубых пространственных зыбей.
И поет та Птица. Говорит про время.
Мне как будто капли падают на темя.
Будто синих молний жгут меня лучи.
Дождь ли раскаленный? Не могу понять я.
Но, закрыв глаза, колдую я: – Молчи.
Вот, кому-то снова я раскрыл объятья.
Губы, в поцелуе, шепчут: – Навсегда.
Взоры, приоткрывшись, мечут блеск заклятья.
Изумрудны листья. Говорит вода.
Исчезает в далях Птица голубая.
И другие птицы плещут в Царстве Мая.
Идуна
Там, где древо мировое,
Там, где ясен Игдразил,
Слышно пенис живое,
И как будто звон кадил.
Это – пение Идуны,
И когда ты невзначай,
Проходя, услышишь руны,
Вложишь в струны вечный Май.
Это – пение Идуны,
На узорчатых ветвях,
Там, где яблоки – как луны,
И как солнца в облаках.
Это – пение Идуны,
Чей напев – рожденье струй,
Чьи глаза, лазурно-юны,
Необманный поцелуй.
Кто, любя расцветы в мире,
К Игдразилу подойдет,
Тот увидит лик валькирий,
Изопьет душистый мед.
Кто с Луной и с Солнцем в мысли
От зари и до зари,
Глянь, здесь яблоки нависли,
Встань, целуй, люби, бери.
Это – пение Идуны,
Верь в согласный звон кадил,
Дым от жертв и возглас юный
Вечно в Небо доходил.
Лен
Лен две недели цветет,
Спеет четыре недели,
На седьмую же семя летит.
Лен – голубой небосвод,
Лен – во влюбленном Апреле
Звон предрассветной свирели,
В лунной ночи сталактит.
Лен – голубой он и белый,
Это есть два,
Лен в мировые уходит пределы,
Всюду сияет его синева,
Это четыре,
Ибо четыре есть таинства в Мире,
Север и Юг и Восток и Закат,
Белый и черный и красный и злат,
Если ж в пещеру мою, где горит
Лунное множество плит,
Если в пещеру
Лен поглядит,
Вот, мы исполнили меру,
Семь засветилось, живет сталактит.
Семя летит,
Светится нежная бледность лица,
Весь осиян голубой небосвод,
Девять в нем лун, —
Чтоб дополнился счет.
Лен две недели цветет,
Им же не будет конца.
Венчанные
В саду проходит юный,
С ним рядом молодая
В ветвях звенят им струны,
Ручей, с камней спадая,
Поет, поет, поет,
В цветах им светлый мед
Невеста – Полночь Мая,
Жених, он кто? Узнай.
Он День, а, может, Май?
На нем одежды красны,
На ней одежды черны.
Но оба так согласны,
Взаимности покорны
Целует он ее,
«Ты все, ты все мое».
Ее мечты узорны,
Как бриллиант она
В оправе черной сна
Жених – светловолосый,
Глаза ею – зелены,
У ней же черны косы,
Глаза ее затоны,
В них светлая печаль,
Прозрачней, чем хрусталь
В саду проходят звоны,
Поют цветы, дыша:
«Влюбленность хороша».
Весь Май процеловались,
В Июнь зашли, не зная,
Заря с зарей встречались,
Любовников встречая
И свет вошел во гьму,
И все отдав ему,
Бледнея, Полночь Мая
С Июньским нежным днем
Растаяла огнем.
Семик
Семицкая неделя – зеленая, русальная,
Часы Зеленых Святок, во всем году единые,
В душе тоскует сказка, влюбленная, печальная,
И быстро разрешится в те ночи воробьиные.
Вот девушки Куда они? Лесной мечтой дышать.
Вот девушки Куда они? Кукушку провожать.
Семик, четверг зеленый, березка завита
О чем же ты тоскуешь, стыдливая мечта?
Влечет река во влажность, течет река
хрустальная.
О, девушки, куда вы? Русалки защекочут вас.
А если не войдете, прощай мечта венчальная.
О, девушки, куда вы? Русалки захохочут вас.
Войдешь в реку, забудешься, утонешь ты в воде,
Уйдешь от вод, и сон уйдет, и нет его нигде.
О, девушка, войди в хрусталь, но в воды травку
кинь,
Спасет тебя одна трава, печаль, печаль, полынь.
Тело играет
Тело играет,
Душа глядит.
Тело в лугах незабудки сбирает,
Тело уходит в скит.
Маки срывает, меняет свои вид,
В страшности, в страстности входит, взирает.
В полдни и в ночи себя убирает,
Выхватит нож,
Скажет – хорош.
Сплетет, заплетет без конца поцелуи.
Брызнет – огни. И огни хороши.
Вечные струи.
Все ж у души
Взора оно не смутит.
Вот оно снова, по пыльной дороге, на Храм
собирает.
Тело играет,
Душа глядит.
Царь-девица
Могучий рог, изогнутый и полный,
Пьянящим медом – предо мной.
Я пью, я пью, живительные волны
Умчали душу под Луной.
О, Царь-Девица, Лебедь вековая,
Как искрометен этот мед.
Он стар, он стар, и потому, живая,
Волна в душе моей течет.
И этот рог, что ты, о, Царь-Девица,
Мне поднесла, становится жезлом.
И я царю, и ты горишь, зарница,
Мы будем молнией вдвоем.
И этот рог, что ты, о, Царь-Девица,
Мне поднесла, становится рулем.
И мы скользим, летит двойная птица,
И мы плывем, и мы плывем.
Цвет ночной
В мозг мой, в зрение, и в слух
Влился нежный женский дух.
И в душе расцвет цветка,
Имя – девичья тоска.
Этот ласковый цветок
Между травок одинок.
Как вечерний слышен звон,
Голубой и белый он.
А как Ночь на высоте
Звезды мчит к одной черте,
Он, меняясь каждый час,
Смотрит глубью жадных глаз.
То засветится как трут,
То блеснет как изумруд,
То ласкательно-лучист
Задрожит как аметист.
В малом домике пожар,
В храме свечи – Божий дар.
Опрокинувшись в воде,
Кличет в глубь звезда к звезде.
В спадах вод хрустальный звон,
Целый лес заворожен.
В безглагольности озер
Звездно-зыбкий разговор.
А как Ночь на высоте
Отойдет к своей черте,
На прогалине лесной
Расцветает цвет иной.
Он как рдяность нежных ран,
Застыдился, он румян,
Он горит, не хочет ждать,
Хочет вовсе красным стать.
Лунный камень
Лунный камень, тихий пламень, тихий пламень,
не простой
То прозрачный, то туманный, сребротканный, золотой.
То скользящий, словно в чаще луч-фонарик светляка,
То грозящий, словно в чаще ждет колдун
изподтишка.
То как тайна Океана, что, седой, бессмертно-юн,
То как ранний свет тумана, то как звоны дальних
струн.
То как раковина Моря, что как будто бы горит,
А как будто не для глаза, а для слуха говорит.
То как змеиный свет опала, то как сказка
жемчугов,
Как церковный звук хорала в час спасенья
от врагов.
То как верба в ночь ущерба, или в первый миг
серпа,
Лунный камень, струнный пламень, от тебя в тайник
тропа.
Мазурка
Я видел, как ты танцевала мазурку,
Легко ты скользила в волне звуковой,
И вдруг я увидел – Снегурку – Снегурку,
Растаяла – тучкой летит пред Луной.
Не Солнце пресветлый твой лик озаряло,
Лучи серебристой Луны,
И было воздушно твое покрывало,
И бледные пели в свирельностях сны.
Всезвездность
Я хотел бы быть последним между первыми вождями,
Я держал бы стремя богу, видя сонмы звезд
над нами,
Я служил бы как невольник тем, в которых
все – свобода,
Я бы каплей, каплей вспыхнул в пресеченьи
Небосвода.
По бледной долине
По бледной долине приходят, уходят, проходят
несчетные духи,
Там юноши, взрослые, малые дети, и старцы идут,
и старухи.
С Востока на Запад, с Заката к Востоку, и снова
на Запад с Востока,
Приходят, уходят, и ходят, и бродят, не знают
ни часа, ни срока.
Встречаясь, качают они головами, и шепчут
о благости Бога,
И все, проходя, проиграют цепями, и вечно, и вечно
дорога.
И вдруг от Востока на Запад прольется разливное
красное пламя,
Один усмехнется, другой ужаснется, но каждый
почувствует знамя.
И вдруг от Заката к Востоку вернется и злато,
и бархат, и алость,
И духи считают, колдуют, гадают, пока не сомнет
их усталость.
Тогда, бесконечно взывая о мести, о чести, о славе,
о чарах,
Несчетные духи, согбенно, проходя г, как тени,
в безмерных пожарах.
По бледной долине, в пустыне, как в сплине,
доныне безумствуют духи.
И юноши седы, и дряхлые дети, и юны, меж старцев,
старухи.
Цари сиянья
...Цари сиянья отошли,
Они разгневались на это.
И, старым, нет нам больше света,
Он только там, вверху, вдали.
Лазурные престолы пусты,
Бесцельность превратилась в топь,
В периодическую дробь,
И мраки Ада цепко-густы.
Когда ж окончится наш срок,
И снова будут дни младые,
И снова стебли золотые
Взнесут лазоревый цветок?
Одиночество
Я боялся людей, презирал, ненавидел их,
Через это прошел я, и рубеж навсегда перешел,
Как могу их винить, если Рок мировой всех
обидел их?
Я один, но безгневно, над темными шествиями зол.
Здравствуй, еще и еще, Одиночество,
Я зажег тебе тихую вечернюю свечу,
И немые, как лампада, тайные пророчества
Я качаю в душе, и молчу.
Птица
И птица от меня летела по Вселенной,
Когда я замолчал на темной высоте.
Внизу крутился вал, дробился, многопенный,
И птица от меня летела по Вселенной,
Непобедимая в крылатой красоте.
Мелькали корабли, как тени в тусклом свете,
Поднявши стержни мачт и зыбя паруса.
На каждом корабле бледнели старцы-дети,
И всюду брат с сестрой, сквозь сон тысячелетий,
Играли в поцелуй, в цветке была оса.
Все было сказано. Кто хочет, будет пленный.
Кто хочет, примет страх чрез Царскую Печать,
И будет враг Земли, и будет враг Вселенной.
Но вал к скале придет, и брызнет сказкой
пенной.
И буду я стоять. И думать. И молчать.
1907. Marzo pazzo. С высокой башни. Париж. Пасси.
Пляска зноя
Он
Хотя он похож на Огонь, он незрим.
Он был, когда не было жалобы: – «Было».
Века перед ним – как молитвенный дым.
А Солнце и Звезды и Месяц – кадила.
Он смотрит в сердца замолчавших людей,
Где страшные вдруг восстают вереницы.
В зрачках он у тигров, в улыбках детей,
И в малом он горле распевшейся птицы.
Место мое
Место мое – на пороге мгновенья,
Дело мое – беспрерывное пенье,
Сердце мое – из огня,
Люди, любите меня.
Счастье мое – в светловзорной измене,
Сказка моя – и в глубинах, и в пене,
Голос мой манит, звеня,
Звезды, любите меня.
По-морскому
В Море, с Морем, по-морскому,
Только грому помолясь,
Я баюкаю истому,
Радость знать перунный час.
Было, будет только это,
Радость лета и весны,
Брызги взрывчатого света
С бурно-взрытой вышины.
Радость молний преломленных,
Пир стозвонных павших плит,
Алый храм в морях бездонных,
И в пожаре – Световит.
Минутка
Дать,
Взять,
Угадать.
То как друг,
А то как гать.
Вечно дева,
Вечно мать,
Звук напева,
Луч мечты,
Крылья молний,
Это ты.
Атом
Атом – Ангел, вспышка в Море,
Человека не хочу,
Я огонь в немом узоре,
Лучший возглас в разговоре,
В мире битв – молюсь мечу.
Дай мне вечность – опрокину,
Я семь я, и каждый – я,
Не хочу входить в картину
Как черта, и, вольный, стыну,
Но моя мечта – моя.
От атома
От атома – до человека,
От человека – до богов,
И в долгий век Мельхиседека
От звона мигов и часов.
От неподвижности – в самумы
Взметенно-зоркой быстроты,
От тиши – в грохоты и шумы,
В разломы цельной красоты.
Да будет. Это все приемлю.
Отец мой – Ум, и Воля – мать,
Но я слепил из точек землю,
Чтоб снова точки разметать.
Атомы времени
Мы в извивных
Вспевах взрывных,
Мы втекаем в Да и Нет.
Мы в Безликом
Лик за ликом,
Иней звуков, прах примет.
Мы свеченье,
Зыбь теченья
В Океане мировом.
Дрожь в намеке,
Малость, строки,
Буквы в рунах, песнь в немом.
Мы забытость,
Глянцевитость
Всеокружного жерла.
Миг живем мы,
Но поем мы,
И звучат колокола.
Мы снежинки,
Паутинки,
В капле влаги – миллион.
Он рыдает,
Не считает,
Но творим мы Небосклон.
Он смеется,
В тайнах вьется,
Все же знаем мы, кто Он.
В лик – от лика,
В песнь – от крика,
В хороводности Времен.
Начертания
Круговой полет планет,
Их сплетенья в темноте,
Полосой идущий свет
Метеоров и комет,
Ужасающих примет
В говорящей пустоте.
Это все – мои черты,
Начертанья вещих рун,
Это – я, и это – ты,
Чтоб над бездной пустоты
Были звездные цветы
В нескончаемости струн.
Огненная жатва
Клокочет огненное море,
Горят зловещие румянцы,
На Солнце рушатся в просторе
Вскипанья чувств, протуберанцы.
Что в Солнце в этот миг боролось?
Узнать ли нам, теням пожара!
Но в нем горел гигантский колос,
Свершилась жатвенная чара.
Сухой перун
Сухой туман, когда цветенье нив
Проклятье дней, хлебов плохой налив
У нив зарницы даже – на счету,
Сухой Перун – сжигает рожь в цвету.
Сухой Перун – роняет в травы ржу,
И чахнет цвет, что радовал межу
Перун желает молний из зарниц,
Небесных – должен он пьянить девиц.
Полонянник
– Почему ты, дух свирельный,
Вечно носишься, кружишься,
Ни на миг не отдохнешь?
На качели ты метельной,
Вправо, влево, к дали мчишься
– Я – плененный. – Это что ж?
– Надо мной обряд крещенья
До святою завершенья
Не был доведен.
Потому что поп был пьяный
Был он рваный и румяный,
Опрокинул свечи он.
Разукрасил крест цветами,
Говорит: «Веселье с нами
Благовестье бытия».
И вина он налил в воду:
«Это душам даст погоду».
А погода, это – я.
– Что же дальше? – Я влюбленный,
Дрожью звуков полоненный,
В брызгах, в прихотях Огня.
Раб себя, страстей свободных,
Полонянник Чернородных,
Носят Дьяволы меня
Посижу – и вдруг соскучусь,
Погляжу – совсем измучусь.
Где я? Что я? Запою.
Все по новому о старом.
Все бы дальше, все бы к чарам,
Вею, рею, вею, вью.
Мак
Кто маки cpывает,
Тот гром вызывает,
В Брабанте сказали мне так.
И вот почему я
Весь вздрогну, ликуя,
Дрожу, заприметивши мак.
Две речи
Есть обиходная речь,
Это – слова,
Которыми жизнь в ежедневном теченьи жива.
А для единственных встреч
Двух озарившихся душ, или тел,
Есть и другая, напевная речь.
Ветер ее нам однажды пропел,
Видя в лесу,
Между трав,
Как в просветленности нежных забав
Любовь целовала красу,
Ветер ее прихотливо пропел,
И закружился, и прочь улетел.
В этот же час
Сад был от яблонь влюбляюще-бел,
И по Земле, в отдаленный предел
Сказка любви понеслась,
В трепете белых, и всяких цветков,
В пении птиц, и люден, и громов.
Стрела
Говорят – полюби человеков.
Хорошо. Только как же мне быть?
Ведь родителей должно мне чтить и любить?
Кто ж древнее – Атлантов, Ацтеков,
Ассириян, Халдеев, Варягов, Славян?
Коль закон – так закон. Нам он дан
Человеков люблю в ипостаси их древней,
Глаза были ярче у них, и речи напевней,
В их голосе слышался говор морей,
Луной серебрились их струны,
О богах и героях вещали им руны,
И клинопись им возвещала о мощи великих царей.
Но руны, и клинопись – стрелы,
Острия,
Бьющего метко, копья.
Уходите же вы, что в желаниях бледных не смелы,
Человеки, в свои удалитесь пределы.
Лук дрожит. Догони их, вестунья моя.
Перевал
Справа – горы, слева – горы,
Справа, снизу, там узоры
Задремавших сел.
Слева кручи, слева тучи,
Слева слышен зов певучий,
То прорвался ключ гремучий,
И завел,
Мысль повел он по извивам,
В беге срывном и счастливом
Пляшет он по склонам скал,
Вот запал,
Вот юркнул,
В царстве камня потонул,
Снова, ящерицей, глянул,
Залукавил, промелькнул,
Снова скрытности оставил,
Вырос, поднял целый гул,
Закурчавил
Гребни скал,
И от сел,
Миновавши перевал,
Влево – влево он ушел,
И рокочет, не устал,
И от выси в самый дол
Свеже-брызжущую влагу лентой
светлою провел.
Небесный бык
На золотых poгаx
Небесною быка,
В снежистых облаках,
Где вечная река, —
В лазури высоты,
Слились живым венком
Багряные цветы
Над сумрачным быком.
Возрадовался бык,
Возликовал, стеня,
Любить он не привык
Без громкого огня.
Он гулко возопил,
И прокатился гром,
Как будто омут сил
Взыграл своим жерлом.
Прорвались облака,
Небесный глянул луч,
Три сотни для быка
Коров стоят вокруг.
И в празднике огня
До каждой есть прыжок,
И каждая, стеня,
Любовный знает срок.
И сладостен разрыв
От острия любви,
И много влажных нив
В заоблачной крови.
А к вечеру вдали
Зажглась в выси звезда.
И на ночлег пошли
Небесные стада.
Ведогонь
У каждого есть ведогонь.
Когда ты заснешь, он встает,
В крылах его дышит полет,
Осмотрится, дунет, идет,
Окреп, улетает, не тронь.
Он волен, когда мы во сне.
И разный нам видится сон.
Вот птица, лазурь, небосклон,
Не мы это видим, а он,
И тонем мы с ним в вышине.
Вот ветер бежит по цветам.
Красивый с красивой, их два,
Бессмертная сказка жива.
Целует. И дышит трава.
Заснувшим так сладко устам.
Вот ссора, чудовищный вид.
С ножом ведогони, беда,
Открылась и льется руда,
Ты спишь, ты уснул навсегда.
Смотри. Ведогонь твой убит.
Едино-разный
Мы вносимы
В светы, в дымы,
Мы крутимы
Без конца.
В светозарный
Гром ударный,
В мрак сердец и в свет лица.
Но покуда
Есть Иуда,
Есть и чудо
Для людей.
Светлый мститель,
Искупитель
Омрачающих страстей.
И покуда
Нам отсюда
Изумруда
Светит свет,
Мчит нас белый
Бог – в пределы
Красных солнц и всех планет.
Семь
Из дыханья – камень красный,
Из воздушного – ужасный
По громоздкости бесстрастной.
А из камня, из забвенья,
Из земли, отяжеленья —
Изумрудное растенье.
Из растенья, из ночлега
Тайно-жаркого побега —
Зверь, взглянуть – так это нега.
А из зверя, встал из зверя, —
То богатство, иль потеря, —
Человек, всебожность меря.
Из него, из человека, —
То силач, или калека, —
Бог растет в века из века.
Бог встает, за богом боги,
Бесконечные дороги,
Многи мраки, звезды многи.
Это – шесть, но семь – священно,
Выше бога, неизменно,
Что на Вечном – в миге пенно.
Всебожие
В водах есть рыбы, – и боги есть рыб.
В воздухе птицы, – есть боги крылаты.
В травах свернулась змея вперегиб, —
Вещий есть Змей, бог любви, хоть проклятый.
Боги лесные – как волки глядят,
Боги ночные – как враны.
Боги дневные – как солнечный взгляд,
Боги бесчасья – слепые туманы.
Люди всегда о богах говорят,
Им отдают все несчетные страны.
Сами богами над Миром мы здесь
Будем, – он наш будет весь!
Вызов
Бряцать на кимвалах – умерших религий,
Вериги носить – отошедших веков,
И вечно быть в букве, и вечно быть в книге, —
Довольно. Я в бунте. Довольно оков.
Я только оставлю, там в сердце лелея,
Зелено-Перистого Змея себе,
Волшебного Фея, цветистого Змея, —
И вызов бросаю Судьбе!
Песни бесовские
Песни бесовские, песни приязные,
Мысли мирские, плесканья, плясания,
Были вы прокляты, звезды алмазные,
Подслеповатость гнала вас в изгнание!
Гнали вас, пляски Весны хороводные,
Вот и загнали в леса изумрудные,
Любо скликаться вам, птицы свободные,
Сколь вы прелестные, сколь многочудные!
Джелальэддин руми
Тот, кто знает силу пляски,
В том, как в вихре, светит Бог,
Ибо смерть он знает в ласке
Алла – гу!
В дальнем, в близком, в вышнем, в низком,
В миге Вечность, в буре вздох,
Знает он любви смертельность.
Алла – гу!
1907 Золотой Сентябрь. Зеленый Океан Soulac-sur-Mer Villa Ave Maria
Крадущееся завтра
Посвящаю мое видение бессмертной памяти провидца наших дней, Словацкого.
Баю
Я только знал, в те дни, в те дни единственные,
Когда был юн, я знал лишь звоны струн,
Лишь орлий крик, огни, и сны таинственные,
Поцеловать, и вбросить в девять лун.
Найдя цветок, сорвать его с медлительностью,
Чтоб взять слегка с цветка цветочный сок,
И вдруг уйти, пленивши ослепительностью,
Чтоб жил в другом намек, всегда намек
И в чем была та сила-чаровательница,
Что мне дала такой изведать путь?
Не знаю, нет Привет тебе, ласкательница,
Ты пела мне. Заставь их всех уснуть
Баюкал я своими колыбельностями,
Качал мечту, качели хороши
Из грёзы – жизнь, с обрывками и с цельностями,
«Баю» любви, к душе «баю» души.
Это было
...Это было, это было, и не будет вновь,
Потому что только Сила говорит: «Мой час готовь!»
Потому что даже дети – детства лишены,
И в войну играют в детской, слыша резкий свист
Войны.
Все, что было затаенно, выявилось вдруг,
Гнойность злоб, обид, и гнета, расширяющийся круг.
Там, вовне, готовят пушки, шепчется лиддит,
Здесь, под тенью перекладин пляшет пляску
динамит.
Обезумевшие братья – злейшие враги.
Револьвер, кинжал, и петля. Мсти за месть. И грабь.
И жги.
О, безумны те, что шутят силою Огня.
Бойтесь жизни больше казни, раз убийство шутка дня.
Подождите! Бой неравен. Пресеките нить.
Лучше быть сто раз убитым, чем хоть раз один
убить.
Подождите! Претерпите пытку до конца.
Я клянусь вам, будет праздник Озаренного Лица.
Но в то время как я спорю с вихрями времен,
От расстрелов и пожаров стал весь красный
небосклон.
И в то время как на ниве в маках вся межа,
Мальчик мой принес из детской два блестящие ножа.
