Я стою на прибрежьи, в пожаре прибоя, И волна, проблистав белизной в вышине, Точно конь, распаленный от бега и боя, В напряженьи предсмертном домчалась ко мне.
И за нею другие, как белые кони, Разметав свои гривы, несутся, бегут, Замирают от ужаса дикой погони, И себя торопливостью жадною жгут.
Опрокинулись, вспыхнули, вправо и влево, — И, пред смертью вздохнув и блеснувши полней, На песке умирают в дрожании гнева Языки обессиленных белых огней.
Двойная жизнь
Мы унижаемся и спорим С своею собственной душой. Я на год надышался Морем, И на год я для всех чужой.
Своих я бросил в чуждых странах, Ушел туда, где гул волны, Тонул в серебряных туманах, И видел царственные сны.
В прозрачном взоре отражая Всю безграничность бледных вод, Моя душа, для всех чужая, Непостижимостью живет.
Поняв подвижность легкой пены, Я создаю дрожащий стих, И так люблю свои измены, Как неизменность всех своих.
Недели странствий миновали, Я к ним вернусь для тишины, Для нерассказанной печали, И для сверкания струны.
В тот час, когда погаснет Солнце, Она забьется, запоет, Светлее звонкого червонца, И полнозвучней синих вод.
Льдины
На льдине холодной Плыву я один. Угрюмый, свободный, Средь царственных льдин
И ветер чуть дышит, Как смолкнувший зов. Но сердце не слышит Родных голосов.
Но сердце не хочет Отраду найти. И ветер пророчит О вечном пути.
Плывут властелины Угрюмых глубин, Свободные льдины, Я в море – один.
Любил я когда-то, Но смех и печаль Ушли без возврата В туманную даль.
Далеко, далеко Создания сна. Как мертвое око, Мне светит Луна.
Над водной равниной Лишь ветер один. Да льдина за льдиной Встает из – за льдин.
Сон
Я спал. Я был свободен. Мой дух соткал мне сон. Он с жизнью был несходен, Но с жизнью сопряжен.
В нем странны были светы, В нем было все – Луной. Знакомые предметы Манили новизной.
Так лунно было, лунно, В моем застывшем сне, И что-то многострунно Звучало в вышине.
Небьющиеся воды Мерцали неспеша. В бескровности Природы Везде была – душа.
И в воздухе застыли, Захвачены Луной, Виденья давней были, Знакомые со мной.
Обрывы и уклоны, И облака, и сны. Но снова пели звоны С воздушной вышины.
И мир был беспределен, Пронзенный блеском льдин. Я был свободен, целен. Я спал. Я был один.
С морского дна
1
На темном влажном дне морском, Где царство бледных дев, Неясно носится кругом Безжизненный напев. В нем нет дрожания страстей, Ни стона прошлых лет. Здесь нет цветов и нет людей, Воспоминаний нет. На этом темном влажном дне Нет волн и нет лучей. И песня дев звучит во сне, И тот напев ничей. Ничей, ничей, и вместе всех, Они во всем равны, Один у них беззвучный смех И безразличны сны. На тихом дне, среди камней, И влажно-светлых рыб, Никто, в мельканьи ровных дней, Из бледных не погиб. У всех прозрачный взор красив, Поют они меж трав, Души страданьем не купив, Души не потеряв. Меж трав прозрачных и прямых, Бескровных, как они, Тот звук поет о снах немых: «Усни – усни – усни». Тот звук поет: «Прекрасно дно Бесстрастной глубины. Прекрасно то, что все равно, Что здесь мы все равны».
2
Но тихо, так тихо, меж дев, задремавших вокруг, Послышался новый, дотоле неведомый, звук. И нежно, так нежно, как вздох неподводной травы, Шепнул он «Я с вами, но я не такая, как вы, О, бледные сестры, простите, что я не молчу, Но я не такая, и я не такого хочу. Я так же воздушна, я дева морской глубины, Но странное чувство мои затуманило сны. Я между прекрасных прекрасна, стройна, и бледна. Но хочется знать мне, одна ли нам правда дана. Мы дышим во влаге, среди самоцветных камней. Но что если в мире и любят и дышат полней! Но что если, выйдя до волн, где бегут корабли, Увижу я дали, и жгучее Солнце вдали!» И точно понявши, что понятым быть не должно, Все девы умолкли, и стало в их сердце темно. И вдруг побледневши, исчезли, дрожа и скользя, Как будто услышав, что слышать им было нельзя.
3
А та, которая осталась, Бледна и холодна? Ей стало страшно, сердце сжалось, Она была одна? Она любила хороводы, Меж искристых камней, Она любила эти воды, В мельканьи ровных дней. Она любила этих бледных Исчезнувших сестер, Мечту их сказок заповедных, И призрачный их взор Куда она идет отсюда? Быть может, там темно? Быть может, нет прекрасней чуда, Как это – это дно? И как пробиться ей, воздушной. Сквозь безразличность вод? Но мысль ее, как друг послушный, Уже зовет, зовет
4
Ей вдруг припомнилось так ясно, Что место есть, где зыбко дно. Там все так странно, страшно, красно, И всем там быть запрещено. Там есть заветная пещера, И кто-то чудный там живет Колдун? Колдунья? Зверь? Химера? Владыка жизни? Гений вод? Она не знала, но хотела На запрещенье посягнуть. И вот у тайного предела Она уж молит: «Где мой путь?» Из этой мглы, так странно красной В безлично-бледной глубине, Раздался чей-то голос властный: «Теперь и ты пришла ко мне! Их было много, пожелавших Покинуть царство глубины, И в неизвестном мире ставших, — Чем все, кто в мире, стать должны. Сюда оттуда нет возврата, Вернуться может только труп, Чтоб рассказать свое «Когда-то» — Усмешкой горькой мертвых губ. И что в том мире неизвестном, Мне рассказать тебе нельзя. Но чрез меня, путем чудесным, Тебя ведет твоя стезя». И вот колдун, или колдунья, Вещает деве глубины: «Сегодня в мире новолунье, Сегодня царствие Луны. Есть в Море скрытые теченья, И ты войдешь в одно из них, Твое свершится назначенье, Ты прочь уйдешь от вод морских. Ты минешь море голубое, В моря зеленые войдешь, И в море алое, живое, И в вольном воздухе вздохнешь. Но, прежде чем в безвестность глянешь, Ты будешь в образе другом. Не бледной девой ты предстанешь, А торжествующим цветком. И нежно-женственной богиней, С душою, полной глубины, Простишься с водною пустыней, Достигнув уровня волны. И после таинств лунной ночи, На этой вкрадчивой волне, Ты широко раскроешь очи, Увидев Солнце в вышине!»
5
Прекрасны воздушные ночи, Для тех, кто любил и погас, Кто знал, что короче, короче Единственный сказочный час. Прекрасно влиянье чуть зримой, Едва нарожденной Луны, Для женских сердец ощутимой Сильней, чем пышнейшие сны. Но то, что всего полновластней, Во мгле торжества своего, — Цветок нераскрытый, – прекрасней, Он лучше, нежнее всего. Да будет бессмертно отныне Безумство души неземной, Явившейся в водной пустыне, С едва нарожденной Луной. Она выплывала к теченью Той вкрадчивой зыбкой волны. Незримому веря влеченью, В безвестные веруя сны. И ночи себя предавая, Расцветший цветок на волне, Она засветилась, живая, Она возродилась вдвойне. И утро на небо вступило, Ей было так странно-тепло И солнце ее ослепило, И Солнце ей очи сожгло.
6
И целый день, бурунами носима По плоскости стекла, Она была меж волн как призрак дыма, Бездушна и бела. По плоскости, изломанной волненьем, Носилась без конца. И не следил никто за измененьем Страдавшего лица. Не видел ни один, что там живая Как мертвая была, — И как она тонула, выплывая, И как она плыла. А к вечеру, когда в холодной дали Сверкнули маяки, Ее совсем случайно подобрали, Всю в пене, рыбаки. Был мертвен свет в глазах ее застывших, Но сердце билось в ней. Был долог гул приливов, отступивших С береговых камней.
7
Весной, в новолунье, в прозрачный тот час, Что двойственно вечен и нов, И сладко волнует и радует нас, Колеблясь на грани миров, Я вздрогнул от взора двух призрачных глаз, В одном из больших городов. Глаза отражали застывшие сны, Под тенью безжизненных век, В них не было чар уходящей весны, Огней убегающих рек, Глаза были полны морской глубины, И были слепыми навек. У темного дома стояла она, Виденье тяжелых потерь, И я из высокого видел окна, Как замкнута черная дверь, Пред бледною девой с глубокого дна, Что нищею ходит теперь. В том сумрачном доме, большой вышины, Балладу о Море я пел, О деве, которую мучили сны, Что есть неподводный предел, Что, может быть, в мире две правды даны Для душ и для жаждущих тел. И с болью я медлил и ждал у окна, И явственно слышал в окно Два слова, что молвила дева со дна, Мне вам передать их дано: «Я видела Солнце», – сказала она, — «Что после, – не все ли равно!»
Дождь
В углу шуршали мыши, Весь дом застыл во сне. Шел дождь, и капли с крыши Стекали по стене.
Шел дождь, ленивый, вялый, И маятник стучал. И я душой усталой Себя не различал.
Я слился с этой сонной Тяжелой тишиной. Забытый, обделенный, Я весь был тьмой ночной.
А бодрый, как могильщик, Во мне тревожа мрак, В стене жучок-точильщик Твердил: «Тик-так. Тик-так».
Равняя звуки точкам, Началу всех начал, Он тонким молоточком Стучал, стучал, стучал.
И атомы напева, Сплетаясь в тишине, Спокойно и без гнева «Умри» твердили мне.
И мертвый, бездыханный, Как труп задутых свеч, Я слушал в скорби странной Вещательную речь.
И тише кто-то, тише, Шептался обо мне И капли с темной крыши Стекали по стене.
Прерывистый шелест
Есть другие планеты, где ветры певучие тише, Где небо бледнее, травы тоньше и выше, Где прерывисто льются Переменные светы,
Но своей переменою только ласкают, смеются. Есть иные планеты, Где мы были когда-то, Где мы будем потом,
Не теперь, а когда, потеряв — Себя потеряв без возврата, Мы будем любить истомленные стебли седых шелестящих трав, Без аромата,
Топких, высоких, как звезды – печальных, Любящих сонный покой – мест погребальных, Над нашей могилою спящих, И тихо, так тихо, так сумрачно-тихо, под Луной шелестящих.
Безветрие
Я чувствую какие-то прозрачные пространства, Далеко в беспредельности, свободной от всего, В них нет ни нашей радуги, ни звездного убранства, В них все хрустально-призрачно, воздушно и мертво.
Безмерными провалами небесного Эфира Они как бы оплотами от нас ограждены, И, в центре мироздания, они всегда вне мира, Светлей снегов нетающих нагорной вышины.
Нежней, чем ночью лунною дрожанье паутины, Нежней, чем отражения перистых облаков, Чем в замысле художника рождение картины, Чем даль навек утраченных родимых берегов.
И только те, что в сумраке скитания земного Об этих странах помнили, всегда лишь их любя, Оттуда в мир пришедшие, туда вернутся снова, Чтоб в царствии Безветрия навек забыть себя.
Снежинки
Если, рея, пропадая, Цепенея, и блистая, Вьются хлопья снежные, — Если сонно, отдаленно, То с упреком, то влюбленно, Звуки плачут нежные, —
Если рдеют, и блистают, И редеют, упадают Листья полумертвые, — В сердце – нежно, безнадежно, И горят в нем так безбрежно Дали распростертые.
Сердце хочет, упрекает, И пророчит, отвергает Грани дум изведанных, — Просит странных, безымянных, В красоте своей нежданных, Светов заповеданных.
Но блаженство только в вечном, Совершенство в безупречном, Смерть не пропасть черная. Вечно, всюду, только чуду Я душой молиться буду, — Есть нерукотворное!
О, мгновенье умиранья, Упоенье и прощанье, В море неизбежности! Мы страдаем, пропадаем, Но себя мы побеждаем Нашим сном Безбрежности!
К ветру
Что мне осталось, кроме глубокой, Кроме бездонной печали? Ветер, о, Ветер, как я, одинокий, Все мы с тобою встречали.
Что полюбить мне, кроме безбрежной, Вглубь ускользающей дали? Ветер, о. Ветер, как я, безнадежный, Быстро мы все увидали.
Что же мы ищем в безднах неверных, Те же в конце, как в начале? Все мы постигли в пространствах безмерных, Только себя не узнали.
Ветер гор и морей
Ветер, вечный мой брат, Ветер гор и морей, Что такое есть в песне протяжной твоей, Что волнует меня, как ненайденный клад, И со мной говорит в полумраке ночей, И меня увлекает куда-то назад, К освежительным снам, И как дух я иду по прозрачным волнам, Надо мной в высоте сочетанья планет, И созвучной мечте окончания нет, Всюду сон, всюду свет, Всюду звон мировой, Глубина хороша красотой неживой, Там как будто бы льды из хрустальной воды, И чтоб тихо гореть, им не нужно звезды, — И горят предо мной Высота с глубиной, В глубине высоты Свет иной красоты, И горит между двух Мой блуждающий дух, Много дышит лучей, Много видит мой взгляд, И незримый летит над дорогой моей, То шепнет впереди, то умчится назад, Ветер, вечный мой брат, Ветер гор и морей.
Ветер
Ветер, Ветер, Ветер, Ветер, Что ты в ветках все шумишь? Вольный Ветер, Ветер, Ветер, Пред тобой дрожит камыш Ветер, Ветер, Ветер, Ветер, Что ты душу мне томишь?
Ты вздыхаешь, полусонный, И спешишь скорей заснуть. Чуть уснул, и, пробужденный, Ты готов опять вспорхнуть. Стой! Куда, неугомонный? Вечно – прямо, снова – в путь.
Все места тебе знакомы, Ты воздушно шелестишь, Рябью входишь в водоемы, Шаткой травкою блестишь. Носишь тучи, манишь громы, И опять уходишь в тишь.
О, неверный! Ветер, Ветер, Ты не помнишь ничего. Дай и мне забвенья, Ветер, Дай стремленья твоего Ветер, Ветер, Ветер, Ветер, Ты прекраснее всего!
Завет бытия
Я спросил у свободного Ветра, Что мне сделать, чтоб быть молодым. Мне ответил играющий Ветер «Будь воздушным, как ветер, как дым!»
Я спросил у могучего Моря, В чем великий завет бытия. Мне ответило звучное Море «Будь всегда полнозвучным, как я!» Я спросил у высокого Солнца, Как мне вспыхнуть светлее зари Ничего не ответило Солнце, Но душа услыхала: «Гори!»
Вскрытие льда
Как льдины взгроможденные Одна за другую, Весной освобожденные, — Я звонко ликую.
И как вода, запевшая За льдиною плотной, Дрожит душа, вскипевшая В тоске безотчетной.
В тоске от нетерпения, Я жду поцелуя. Скорей, скорее – пения, Блаженствуй, ликуя.
И плотные и тонкие, Расторгнуты льдины. Звучите, песни звонкие, Сверкайте, картины!
Живут освобожденные Создания мысли. Их радуги сплетенные Как ткани повисли.
Весь мир – одно сверкание Улыбки свободной, Блаженство набегания Волны полноводной.
Один поток разливистый, Под дымкою тонкой, Напев мечты, прерывистый, Неверный, но звонкий.
Север
Как пленительна весна Там где снег – не сновиденье, Где полгода – тишина, Перед счастьем возрожденья.
Там душа, волнуясь, ждет: Что ж, сегодня торжествуем? Что ж, река разрушит лед Бурным влажным поцелуем?
Там весна – как смерть врага, Все вдвойне от Солнца пьяны. Вас приветствую, снега, Вас, бессмертные туманы!
Испанский цветок
Я вижу Толедо, Я вижу Мадрид. О, белая Леда! Твой блеск и победа Различным сияньем горит.
Крылатым и смелым Был тот, кто влюблен. И, белый нa белом, ликующим телом, Он бросил в столетья свой сон.
Иные есть птицы, Иные есть сны, Я вижу бойницы, в них гордость орлицы, В них пышность седой старины.
Застыли громады Оконченных снов. И сумрачно рады руины Гранады Губительной силе веков.
Здесь дерзость желанья Не гаснет ни в чем. Везде изваянья былого влиянья, Крещенья огнем и мечом.
О, строгие лики Умевших любить! Вы смутно-велики, красивы и дики, Вы поняли слово – убить.
Я вас не забуду, Я с вами везде. Жестокому чуду я верным пребуду, Я предан Испанской звезде!
Толедо
Город-крепость на горе, Город-храм, Где молились торжествующим богам, — Я тебя хотел бы видеть на заре!
В час, когда поет свирель, И зовет, — В час, когда, как будто, ласковый апрель Дышит в зеркале дремотствующих вод.
В дни, когда ты был одним Из живых, И разбрасывал кругом огонь и дым, Вместе с криками призывов боевых.
Город зримый в высоте, Между скал, Безупречный в завершенной красоте, Ты явил свой гордый лик и задремал.
Ты, сказав свое, затих, Навсегда, — Но поют в тебе отшедшие года, Ты – иссеченный на камне мощный стих.
Paseo de las delicias в Севилье
Лиловые гроздья роскошных глициний, И пальмы с их правильной четкостью линий, И желто-оранжевый дремлющий хмель, — Как красочно ласков испанский апрель!
А девственно-бледные дикие розы, А желтые шапочки нежной мимозы, А тень кипарисов, их темные сны, — Как сказочны лики испанской весны!
И сад многоцветный, расцветший так пышно, Гармонией красок поет нам неслышно О стройном согласьи своей тишины, О блеске цветочном испанской весны!
К царице фей
О, царица светлых фей, Ты летаешь без усилий Над кустами орхидей, Над цветами белых лилий!
Пролетаешь над водой, — Распускаются купавы, И росою, как звездой, Блещут ласковые травы.
Ты везде роняешь след, И следы твои блистают, И тюльпан, и златоцвет За тобою расцветают.
Пролети в душе людской, О, властительная фея. Пусть гвоздика и левкой В ней вздыхают пламенея.
О, царица светлых фей, Мы – невольники усилий, Мы не видим орхидей, Мы не знаем белых лилий.
К юному схимнику
Схимник юный, узник бледный, Почему, за мглой страстей, Мир печали заповедной Ты отторгнул от людей?
По своей ли ты охоте, Иль веленьем вражьих сил, Умерщвленье грешной плоти Выше счастья полюбил?
Кто, властительный и смелый, Так жестоко восхотел, Чтоб, навеки онемелый, Перешел ты за предел?
За предел миров, где струны Так узывчиво звенят, И смеются: «Схимник юный!» «Ты невольник!» – говорят.
«Ты невольник, и жестоки Испытания твои. Mы свободны, мы глубоки, Как потоки и ручьи.
«И в жестокости мы кротки, И расстались мы с тоской, И меняемся, как четки — Но под смелою рукой!»
Не лучше ли страдание
«Не лучше ли страдание, Глухое, одинокое, Как бездны мироздания, Непонято-глубокое?
«Не лучше ли мучение, Чем ясный звонкий смех? Полюбим отречение, Разлюбим сладкий грех»
– О, нет, мой брат единственный, Душа моя смущается, В ней вечен клич воинственный, Ей много обещается.
Весь мир нам обещается, Когда его хотим, И всякий грех прощается, Когда простим другим.
Сумерки
Мерцают сумерки в лимонных И апельсиновых садах, И слышен лепет в листьях сонных, И дремлет ветер на цветах.
Тот легкий ветер, что приносит Благословение небес И тайно души наши просит Поверить мудрости чудес
Чудес ниспосланных нежданно Для исцеления души, Которой всюду, беспрестанно, Был только слышен крик «Спеши».
Для исцеленья утомленных, Нашедших чары новых снов, Под тенью ласковой – лимонных И апельсиновых садов.
Успокоение
Вечернее тихое море Сливалось воздушною дымкой С грядою слегка-лиловатых Охваченных сном облаков, И в этом безмерном просторе Дышали почти невидимкой, Как дышат мечты в ароматах, Бесплотные образы снов Они возникали как краски, Как чувства, зажженные взором, Как сладкий восторг аромата, Как блеск и прозрачность воды, Как светлые вымыслы сказки, Как тучи, что встали дозором, Чтоб вспыхнуть на миг без возврата, Пред ликом вечерней звезды
Сказать мгновенью: стой!
Быть может, вся Природа – мозаика цветов? Быть может, вся Природа – различность голосов? Быть может, вся Природа – лишь числа и черты? Быть может, вся Природа – желанье красоты?
У мысли нет орудья измерить глубину, Нет сил, чтобы замедлить бегущую весну, Лишь есть одна возможность сказать мгновенью: «Стой»! Разбив оковы мысли, быть скованным – мечтой.
Тогда нам вдруг понятна стозвучность голосов, Мы видим все богатство и музыку цветов, А если и мечтою не смерить глубину, — Мечтою в самых безднах мы создаем весну.
Ветви пасхальные, Нежно-печальные, Смотрят веселыми, Шепчутся с пчелами.
Кладбище мирное Млеет цветами, Пение клирное Льется волнами.
Светло-печальные, Песни пасхальные, Сердцем взлелеяны, Вечным овеяны.
Цветок
Я цветок, и счастье аромата, Мне самой Судьбою суждено, От восхода Солнца до заката Мне дышать, любить и жить дано.
А с закатом, в пышной чаще сада, Где я сказкой нежною цвету, Задрожит высокая ограда, И умолкнет ветер налету.
Женщина воздушная, вся в белом, Медленно сквозь главный вход войдет, И движеньем ласковым, но смелым, Стебель мой цветущий оборвет.
От восхода Солнца до заката Измененья тени и лучей. И растет дыханье аромата... До заката буду я – ничей!
Змеиный глаз
Праздник свободы
Я спал как воды моря, Как сумрак заключенья, Я спал как мертвый камень, И странно жил во сне, —
С своей душой нс споря, Свое ожесточенье Любя, как любит пламень Таиться в тишине.
Скрываться бесконечно, Мгновения и годы, В земле, в деревьях, в зданьях, И вдруг, в свой лучший миг, —
Так быстро и беспечно, На празднике свободы, Возникнуть в трепетаньях, Как молния, как крик.
Я спал как зимний холод, Змеиным сном, злорадным, И вот мне все подвластно, Как светлому царю, —
О, как я нов и молод, В своем стремленьи жадном, Как пламенно и страстно Живу, дышу, горю!
«Я – изысканность русской медлительной речи...»
Я – изысканность русской медлительной речи, Предо мною другие поэты – предтечи, Я впервые открыл в этой речи уклоны, Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я – внезапный излом, Я – играющий гром, Я – прозрачный ручей, Я – для всех и ничей.
Переплеск многопенный, разорванно-слитный, Самоцветные камни земли самобытной, Переклички лесные зеленого мая, Все пойму, все возьму, у других отнимая.
Вечно-юный, как сон, Сильный тем, что влюблен И в себя и в других, Я – изысканный стих.
«Если в душу я взгляну...»
Если в душу я взгляну, В ней увижу я волну, Многопенную,
Неба нежную эмаль, Убегающую даль, И безбрежность, и печаль, Неизменную.
Если в душу я взгляну, Сам себя я обману Скрытой мукою,
И заплачет звонкий стих, Запоет о снах моих, И себя я силой их Забаюкаю.
Мои песнопенья
В моих песнопеньях журчанье ключей, Что звучат все звончей и звончей. В них женственно-страстные шепоты струй, И девический в них поцелуй.
В моих песнопеньях застывшие льды, Беспредельность хрустальной воды. В них белая пышность пушистых снегов, Золотые края облаков.
Я звучные песни не сам создавал, Мне забросил их горный обвал. И ветер влюбленный, дрожа по струне, Трепетания передал мне.
Воздушные песни с мерцаньем страстей Я подслушал у звонких дождей. Узорно-играющий тающий свет Подглядел в сочетаньях планет.
И я в человеческом нечеловек, Я захвачен разливами рек. И, в Море стремя полногласность свою, Я стозвучные песни пою.
