Я бог Яровит, я весенний, и ярый, Я с бранным щитом рассеваю удары, Я бог твой, и я зажигаю пожары Среди облаков грозовых.
Я тот, кто леса одевает листвою, Кто кроет луга и поля муравою, Кто молнией яркой и травкой живою Пугает и нежит живых. Я бог Светловзор, распаленный и буйный, Я в вихрях являюсь, в грозе многоструйной, В цветах, в колокольчиках, буйный я, буйный, Я в хохотах, взрывах огня. Я бог Яровит, а иначе Ярило, Я бог твой, веселая вешняя сила, Желай, чтобы мысль твоя бога любила, Тот счастлив, кто любит меня.
Мировая красота
Царь-Огонь с Водой-Царицей — Мировая Красота. Служит День им белолицый, Ночью нежит темнота, Полумгла с Луной-Девицей. Им подножье – три кита.
Беспредельность Океана Учит ум лелеять ширь. Превращает в сад Морана Свой кладбищенский пустырь. В серебристостях тумана Рдеет камень Алатырь.
По лесной глухой дорожке Изумрудный вьется Змей. Там избушка курьи ножки, Там Яга, и там Кощей. Там Царьки крутые рожки, Там Жар-Птица, жизнь очей.
Серый волк горит глазами, Земляники куст измят. Плачут девушки ночами, Днем у них же светел взгляд. Царь сияет в вечном храме, А Царицу реки мчат.
Мир двойной, и мир единый, Будто грех, а нет греха. Пред немеркнущей картиной Литургия снов тиха. Пламень в Книге Голубиной, Пенье стройного стиха.
Из страны Кветцалькоатля
Братья мыслей, вновь я с вами, я, проплывший океаны, Я прошедший срывы, скаты голых скал и снежных гор, Гордый жаждою увидеть вечно-солнечные страны, Я принес для звучных песен новый красочный убор.
Я спою вам, час за часом, слыша вой и свист метели, О величии надменном вулканических вершин, Я спою вам о колибри, я спою нежней свирели, О стране, где с гор порфирных смотрит кактус-исполин.
О стране, где в чаще леса расцветают орхидеи, Где полями завладели глянцевитости агав, Где проходят ягуары, где шуршат под пальмой змеи, Где гремят цикады к Солнцу, меж гигантских пышных трав.
О стране, где мир созвездий предстает иным узором, Где сияет каждый вечер, символ жизни, Южный Крест, Где высоко, в странном небе, опрокинуто пред взором Семизвездье Скандинавов, Ursa Major льдяных мест.
Слыша северных метелей стоны, бреды, вскрики, шумы, В час радений наших зимних, при мерцании свечей, Я вас вброшу в дождь цветочный из владений Монтезумы, Из страны Кветцалькоатля, из страны крылатых змей.
Молитва к Солнцу
Солнце, Солнце, ты Бог! Безумцы гласят, будто ты есть небесное тело, Будто ты только лик Божества. Напрасны слова, Прекрасна лишь страсть без предела, Лишь счастье, лишь дрожь сладострастья, лишь сердце, горение, вздох. О, Солнце, ты яростный Бог! О, Солнце, ты ласковый Бог!
Ты сжигаешь степные пространства, Зажигаешь всех смуглых людей, Ты горишь, и лучисто твое постоянство, Бледноликого жарко пьянишь вовлеченьем в легенду страстей, Ты горишь, ты горишь без конца, Ты поешь, и рождаются струны, И поют, и колдуют сердца, И красиво блаженство лица, И влюбленность есть праздник души, праздник свадьбы, сверкающе-юный.
Солнце, о, Солнце, ты Бог золотой, Дай чарования снова и снова, Хмеля еще, горячо-золотого, Дай мне упиться твоею мечтой. Солнце, я твой, все прошел я обманы, Все миновал я круги, Солнце, возьми меня в горные страны, Солнце, сожги!
У майских развалин
Еще не погасла Луна, Но светит румянцем рассвет. И ярко Венера видна, Царица блестящих планет.
Созданья великих веков, Застыли руины Уксмаль. Воздушны края облаков, Безбрежна пустынная даль.
Здесь жили когда-то цари, Здесь были жрецы пирамид. Смотри, о, мечтанье, смотри, Здесь жемчуг легенды горит.
Здесь чудится памятный стих О сне, что в столетьях исчез. Пропел, и, изваян, затих, Под тройственным светом Небес.
В безгласьи седеющих плит Узорные думы молчат. И только немолчно звучит Стоустое пенье цикад.
Изумрудная птица
В Паленке, меж руин, где Майская царица Велела изваять бессмертные слова, Я грезил в яркий зной, и мне приснилась птица Тех дней, но и теперь она была жива.
Вся изумрудная, с хвостом нарядно-длинным, Как грезы крылышки, ее зовут Кветцаль. Она живет как сон, в горах, в лесу пустынном, Чуть взглянешь на нее – в душе поет печаль.
Красива птица та, в ней вешний цвет наряда, В ней тонко-нежно все, в ней сказочен весь вид. Но как колодец – грусть ее немого взгляда, И чуть ей скажешь что – сейчас же улетит.
Я грезил. Сколько лет, веков, тысячелетии, Сказать бы я не мог – и для чего считать? Мне мнилось, меж могил, резвясь, играют дети, И изумруд Кветналь не устает блистать.
Гигантской пеленой переходило Море Из края в край Земли, волной росла трава. Вдруг дрогнул изумруд, и на стенном узоре Прочел я скрытые в ваянии слова: —
«О, ты грядущих дней! Коль ум твой разумеет, Ты спросишь: Кто мы? – Кто? Спроси зарю, поля, Волну, раскаты бурь, и шум ветров, что веет, Леса! Спроси любовь! Кто мы? А! Мы – Земля!»
Орхидея
Я был в тропических лесах, Я ждал увидеть орхидеи. О, эти стебли точно змеи, Печать греха на лепестках.
Того, что здесь грехом зовется, Во мгле мещанствующих дней. О, гроздья жадных орхидей, Я видел, как ваш стебель вьется.
В переплетенности стволов Друг друга душащих растений, Среди пьянящих испарений, Я рвал любовный цвет грехов.
Склонись над чашей поцелуйной, В раскатном рокоте цикад, Вдыхал я тонкий сладкий яд, Лелейпо-зыбкий, многоструйный.
Как будто чей-то нежный рот, Нежней, чем бред влюбленной феи, Вот этот запах орхидеи Пьянит, пьянит, и волю пьет.
Зеркало
Я зеркало ликов земных И собственной жизни бездонной. Я все вовлекаю в свой стих, Что взглянет в затон углубленный.
Я властно маню в глубину, Где каждый воздушно-удвоен, Где вес причащаются сну, Где даже уродливый строен.
Тяжелая поступь живых, Пред глубью меняясь, слабеет, Радение сил неземных Незримо, но явственно реет.
Душа ощущает: «Тону», Глаза удивляются взору. И я предаю тишину Запевшему в вечности хору.
Змеиное отродье
У Тифона на плечах Сто голов дракона. Много блесков в их очах, Дышит рев, и дышит страх, На плечах Тифона.
Колибри, малая Жар-Птица, Рожденье Воздуха и грез, Крылато-быстрая зарница, Цветная лакомка мимоз.
Ты нежный перстень, ожерелье, Перистый венчик, золотой, На свадьбе вольного веселья С воздушно-пряною мечтой.
Колибри, малая Жар-Птица, Ты фея в царстве орхидей, Ты Мексиканская царица, И ты сильнее всех царей.
Промчались битвенные шумы, И рой царей исчерпан весь, И нет Ацтекам Монтезумы, А ты, Колибри, здесь как здесь.
Мексиканский вечер
Заснул Чапультепек, роскошный парк Ацтеков, Растоптанных в борьбе за красные цветы. Затих напрасный шум повторных человеков. Созвездья дружные сияют с высоты.
О чем ты думаешь, печальница немая, Ты, переплывшая Атлантику со мной, Ты, встретившая дни единственного Мая, Как Море луч Луны – ласкающей волной.
Мы здесь с тобой одни, нам ближе тень Кортеса, Чем призраки друзей в туманностях Земли. К нам зовы не дойдут из Северного леса, Все, нам привычное, растаяло вдали.
Воспоминания, что призрачно-угрюмы, Да не восстанут вновь из-за громады вод. Здесь агуэгуэтль, любимец Монтезумы, Своей седой листвой сложился в мирный свод.
Воздушный ветерок в ветвях шуршит напевно, Уйдем от наших дум, всецело, в наши сны. Вечерней Мексики лучистая царевна, Венера манит нас с прозрачной вышины.
Богиня с прядями волос лучисто-длинных, Венера влюблена по-прежнему в любовь, И шлет нам светлый зов из тучек паутинных: — Горите, вы вдвоем, любите вновь и вновь.
А Ицтаксигуатль, венчанная снегами, И Попокатепетль, в уборе из снегов, Свой горный и земной возносят лик пред нами: — Любите, вы вдвоем, доверьтесь власти снов.
Довременная
1
Ты любишь только верные слова, Ты видишь только вечные сиянья, Живешь, как первозданная листва, Как первых трав роса и трепетанья.
В твоих глазах глубинный изумруд Волны, узнавшей зыбь и высь впервые. Ты с нами, здесь, ты светишься, вот тут, Но между нами бездны вековые.
2
Помню, как ты в первый раз В нашем зримом мне предстала. Это был вечерний час, Разделяли люди нас, Но от глаз до дальних глаз Вдруг незримость проблистала.
С кем тогда я говорил? Я не помню. С безымянным. Вдруг в душе я ощутил Точно дальний звон кадил, Ум внезапно схвачен был Угаданьем слишком странным.
Я как в сказке поднял взор, Я, глядя, застыл как в сказке. Прост и строг был твой убор, Вмиг я вспомнил храм и хор, Наша встреча – с давних пор, Решена в иной завязке.
Помню, помню, лик Луны, Над садами Атлантиды; Остров Верных; помню сны Той Халдейской вышины; Лабиринты, крутизны; Строгость траурной Изиды.
Где-то, где-то – сердце, где? — В этом, вмиг живом. Когда-то, Звезды плыли по воде, Но, одной молясь Звезде, Мы расстались, чтоб везде Было сердце болью сжато.
И дрожала в нас тоска, И в безмерности печали, Умирали мы века, Сохла, вновь была река — Где ты? Как ты далека! Где ты? – Глаз глаза искали.
И обманностью светясь, Многократно погасая, Жил из века в век алмаз, Но Звезда связала нас: — Ты моя на этот раз! Твой! – Порвалась цепь ночная.
Это я тебя убил На высоком теокалли. Я убит тобою был В битве равных вечных сил Жизни цвет над тьмой могил, Все я вижу, как в кристалле!
Любовь
Ты непостижная – как сон, Моя любовь, любовь. Твой голос эхом повторен, И вновь к любви – любовь.
Я не могу в душе найти Сравнений для очей, Что стали звездами в пути, И манят в мир лучей.
Я не могу постичь очей, Исчерпать этот взгляд, В них излучение ночей, В них звезды говорят.
В них океанская волна, Фиалки цвет лесной, Глубин небесных тишина, Что спит – перед грозой.
В них зов к морям без берегов, И без пути назад, Напевность рун в стране врагов, Светящийся агат.
В них глубь таинственных криниц, Где спит неспетый стих, В них рой веков, в них крылья птиц, И взмах ресниц густых.
В них тайный свет со всех могил, В них всей Земли стезя. Но что бы я ни говорил, Их рассказать нельзя.
И что бы я ни помянул, В душе прорвется вновь, Как бы снегов нагорных гул, Любовь – одна Любовь.
Змеиное число
Восемь лучистых планет, Дважды четыре явив, Да расцветивши и нет, В змеиный сложились извив.
Как он певуче-красив, Как разноцветно-хорош. Сколько желтеющих нив, Как зазвездилася рожь.
Восемь, тебя не поймешь, Можно тебя лишь любить Правда ли ты или ложь, Звездно ты выткало нить.
Восемь, тебя сохранить Вечность велит мне, жезлом. Душу велит опьянить, Этим змеиным числом.
Восемь бессмертных планет, Два и четыре явив, Тьму показали и свет, Бурю стихий расцветив.
Как он змеино-красив, Этот узывчивый хор, В звеньях растущий порыв, Встречных срастей разговор.
Все сочетавши в узор, В полный баюканья плен, Жемчуг бросают в простор Восемь поющих сирен.
Счастье и сладость измен, В рдении вечно-живом, Замок без кровли и стен, Сжатый змеиным числом.
Розы
Я видел много красных роз, И роз воздушно-алых. И Солнце много раз зажглось В моей мечте, в опалах. В опальной лунной глубине, В душе, где вечный иней. И мною раз был дорог мне Цвет Неба темно-синий.
Я видел много алых роз, И роз нагорно-белых. И много ликов пронеслось В уме, в его пределах.
Мне дорог ум, как вечный клад, Как полнота объема. Но робко ласки в нем журчат, И груб в нем голос грома.
Не раз в душе вставал вопрос, Зачем я вечно в тайнах: — От белых роз до черных роз, И желтых, нежно-чайных.
Но только в Индии святой Все понял я впервые: — Там полдень – вечно-золотой, Там розы – голубые.
Воззванье к богам
Бог Голубого Покрова, С опушкой из белых снегов, Океан, поведай мне слово, Таящее сказку веков.
богиня Одежд Изумрудных, Праматерь кошмарных дней, Колдунья снов безрассудных, Земля, говори же ясней.
Бог Одежд Златоцветных, Немеркнущий желтый цвет, Радость дней безответных, Солнце, дай мне ответ.
Богиня Волос Лучистых, Царица двойной высоты, Венера, из далей сквозистых Скажи, где тайник Красоты.
Так с болью, от века до века, Я к Богам и Богиням взывал Но, смеясь над мольбой Человека, Потоплял меня плещущий вал.
Земля мне волчцы расстилала, И вонзались мне в руки шипы И опять возникало начало, Бесконечность пустынной тропы.
И блуждала преступная сила, И не раз меня Солнце сожгло, И Луна меня обольстила, Завлекла, хоть светила светло.
Лишь одна мне осталась богиня, Царица двойной высоты, Венера, и с нею пустыня, И ужас одной Красоты.
Багрянец
Что тебе, мечтанье, надо, Чтоб от будней отдохнуть? – Лишь не это. Что-нибудь. В чуждых странах дальний путь. Многоцветность Колорадо. Гор пурпуровых узор, С их нежданностью уступов Вид – о, вид хотя бы трупов, Лишь не братьев с давних пор Пусть хотя б тигриный взор, Но не добрый взор участья, Утомивший как ненастье, Как осенних капель хор. Вновь, как в детстве, ведать счастье, Что в Природе ты один, И как яркие запястья, Как касанья сладострастья, Чуят цвет иных долин, Гордость красочных растений, Цвет багряных сновидений, Вспышку Майи, Колорин.
Женщина-змея
Меж всех цветов цветок найдется, Что лучшим кажется цветком. Меж песен – вещая поется, Меж вскриков – Небо знает гром. Есть Витцлипохтли меж Богами, Он самый страшный Бог над нами, Мечом он бьет, и жжет огнем.
Среди цветов есть цвет агавы, И сок его есть пьяность сил, Тот сок, исполненный отравы, Кветцалькоатля опьянил. И меж огней есть дивно-синий, И меж Богинь – с одной Богиней Наш дух не тщетно связан был.
Как между птиц есть лебедь белый, Так Цигуакоатль, Змея, Придя в Ацтекские пределы, Являла белость бытия. Ее движенья были нежны, Ее одежды были снежны, Ее воздушность как ничья.
Но, если только в темной ночи Вставал тот нежно-белый свет, Восторг кого-то был короче, И кто-то знал, что счастья нет. И кто-то был в переполохе, И проносились в высях вздохи, Как будто мчался Призрак Бед.
И каждый знал, что час урочный Закончил целый ряд судьбин. И плакал воздух полуночный, И души плакали низин. То Цигуакоатль летела, Змея, чье нежно было тело, Она же – Матерь, Тонантцин.
И где всего сильней шумели Порыв и стоны бытия, Там находили, в колыбели, В пеленках, острие копья. И это было как святыня, И знали, вот, была Богиня, Была здесь Женщина-Змея.
Тецкатлипока
Тецкатлипока, Бог, нигде Не возникающий для взгляда, Хотя он шествует везде, На Небесах, в исподах Ада, И по Земле, и по Воде. Глядящий пристально, и стройный, Не гнется в край добра, ни зла, Но, жизнь любя, он любит войны, И хочет, чтоб жила стрела. И потому он дух раздора, И он дразнитель двух сторон, Чтоб блеском вспыхнувшего взора Был миг текущий озарен. Чтоб трепетало пламя гнева Чтоб в звуках бранного напева Был стук мечей, и свист копья. Чтобы рыдала звонко дева Над красным цветом Бытия.
Тлалок
Тлалок, Тлалок, Стада привлек, Стада туманов сбил и спутал. Небесный свод был пуст, широк, Но встало облачко, намек, И тучей весь он мир облек, И он грозой весь мир окутал, И у цветов, румянясь, рты Раскрылись жаркие от жажды, И пили жадные цветы, И был в блестящих брызгах каждый, Был в страсти красочный цветок, Был в счастьи каждый лепесток, — И, влажный, в молниях смеялся, Отважный, в мире быстро мчался, В лугах и в Небе расцвечался Тлалок, Тлалок
Кветцалькоатль
Изумрудно-перистый Змей, Изумрудно-перистый, Рождающий дождь голосистый, Сверкание ценных камней, Пролетающий в роще сквозистой, Среди засиявших ветвей, Веселый, росистый, Змей!
Обвивающий звеньями рвущейся тучи, Необъятный, весь небосклон, Властелин четырех сторон, Затемняющий горные кручи, Озаряющий молнией их, Крестообразным огнем, Смехом секунд огневых, Смехом, звучащим как гром, Рождающий между ветвей Шелесты, шорох, и звон, Властелин четырех сторон, Изумрудно-перистый Змей!
Мировой Чародей, Возжеланьем своим Ты на Север, на Юг, На Восток и Закат, Заковавши их в круг, Чарованье пошлешь, в темных тучах агат Загорится – и чу, Полновесные капли, в их пляске гремят, Точно выслал ты в мир саранчу, Веселятся все страны, Обсидианы, Заостренных в разрывах, густых облаков Разъялись в сверканьи лазурно-зеленом Под звеньями Змея, который летит небосклоном.
Мировой Чародей, Дуновеньем своим Ты дорогу метешь для Богов Воды, И скопив облака, их сгустивши как дым, Одеваешься в яркость Вечерней Звезды, Возвещаешь слиянье двух светов земных, Изумрудно-перистый, зеленый, Ты поешь лучезарным дрожанием стих, И на вешние склоны Вечер спускается, нежен и тих, Ночи рождаются дальние звоны, Дня завершаются ропоты, шепоты, сказки огней и теней, Светится жемчуг, зеркальность, затоны, Зыби отшедшего Дня все темней, Ночь все ясней от небесных огней, Бог лучезарный двойного начала, Бог проплывает в озерах опала, Змей!
Он который
Он, который опрокинул Свой лучистый лик, Он, который мир раздвинул, В час как к Ночи День поник, Он, который мир Пустыни, Мир Небес, где вечно, ныне, Вечно тонет каждый крик, Превратил во храм глубокий, В свод святыни звездоокой, Взором пристальным проник, Он, что в шапке звездочета Ясно видит Верх и Низ, Он, всемирный, звездный Кто-то, Перед кем миры зажглись, Он, волшебный, он, который Видит глубь, и видит взоры, Глянул. Тише. Глянь. Молись.
Голубая змея
Голубая Змея с золотой чешуей, Для чего ты волнуешь меня? Почему ты как Море владеешь Землей, И кругом предстаешь как Эфир мировой, С бесконечной игрою Огня?
Почему, для чего, Голубая Змея, Ты горишь миллионами глаз? Почему бесконечная сказка твоя, Эти звенья, горенье, и мгла Бытия Удушают, возжаждавших, нас?
Мы едва захотим. Голубая Змея, Как желанью ты ставишь предел. Зашуршит, загорится твоя чешуя, И окончилось – Мы, или Он, или Я, Ты костер зажигаешь из тел.
Голубая Змея с золотой чешуей, Я еще не забыл Вавилон. Не забыл теокалли с кровавою мглой Над родимой моею, над Майской землей, Где возлюблен был сердцем Дракон.
Я еще не забыл ни Египет родной, Ни подсолнечник вечный, Китай. Ни того, как я в Индии, мучим Судьбой, Лотос Будды взрастил, мой расцвет голубой, Чтоб взойти в нетревожимый Рай.
Голубая змея с золотой чешуей, Я тревожиться буду всегда. Но зачем я тебе, о, Дракон мировой? Или ты лишь тогда и бываешь живой, Как во мне океаном – Беда?
Золото-море
Есть Золото-Море. На Золоте-Море, Которое молча горит, Есть Золото-Древо, Оно одиноко В безбрежном гореньи стоит.
На Золоте-Древе Есть Золото-Птица, Но когти железны у ней. И рвет она в клочья Того, кто ей нелюб, Меж красных и желтых огней.
Есть Золото-Море. На Золоте-Море, Бел Камень, белея, стоит. На Камне, на белом, Сидит Красна Дева, А Море безбрежно горит.
На Золоте-Море, Под Камнем, под белым, Подъяты железны врата. Сидит Красна Дева, Под нею – глубины, Под камнем ее – темнота.
И Золото-Море Сверкает безбрежно, Но в глубь опускается труп То Красная Дева В бездонности топит Того, кто ей вправду был люб.
