Казимир Валишевский
Иван Грозный
Но вот еще более сильное доказательство не только полной ясности, но и необыкновенной гибкости ума, проявленного этим человеком в такую минуту, когда самый сильный характер мог бы обнаружить признаки смущения и слабости. На другой же день после московских казней, служивших продолжением новгородских, Иван принимает участие в богословском споре. Он сам начал его и вел без смущения и утомления. Казалось, что подобный спор и во всякое другое время должен был поставить в тупик профана.
В это именно время он вел свой знаменитый публичный диспут с Яном Рокитою, одним из членов общества моравских и богемских братьев.
Протестанты тогда пользовались сравнительно привилегированным положением. В них видели союзников в борьбе с ненавистными латинянами. Лютеранам и кальвинистам позволено было строить в Москве свои храмы. Иван ласково принимал представителей английской и немецкой реформации. Он даже любил слушать поучения капеллана Магнуса, Христиана Бокборна. Он даже говорил, что, если бы Лютер, нападая на папство, не затронул древней иерархии и не осквернил бы своего учения тем, что отрекся от монашеских правил и одежды, его учение было бы приемлемо. Но Бокборн и его единоверцы, поглощенные интересами карьеры, не извлекали никакой пользы из своего выгодного положения. Проповедь Миссенгейма является чуть ли не единичным фактом. Один из сотрудников датского миссионера Гаспар Эберфельд, которому приписывают попытку обратить царя в протестантство, кажется, одно и то же лицо с Гаспаром Виттенбергским. По словам Одерборна, последний сам перешел в православие и стал ярым хулителем своей прежней веры. В областях, лежавших по соседству со Швецией и Ливонией, велась протестантская пропаганда, терпевшаяся из политических соображений. В других областях терпимость была равнозначуща выражению презрительного равнодушия.
Рокита сопровождал в Москву польское посольство и задумал идти по стопам Миссенгейма. Он был чех и слыл за деятельного члена Богемского братства. В его переписке есть указания на миссию, на которую он и его единомышленники возлагали честолюбивые надежды. Посольство прибыло в Москву в феврале 1570 г., в то время, когда Иван был занят новгородскими казнями. До 4 мая оно должно было дожидаться возвращения царя. 7 мая послам был назначен прием. Три дня спустя после этого Роките было предложено говорить всенародно. Возражать ему будет сам царь.
Диспут происходил в Кремле в присутствии большего собрания светских и духовных лиц. Иван начал говорить первым. Он обрушился как на основные принципы нового учения, так и на его применение, и обнаружил хорошее знакомство с предметом спора. По обыкновению, не обошлось и без некоторой увлеченности, выразившейся в грубостях. Иван между прочим заметил, что судя по делам, последователи евангелической веры – свиньи. Это начало предвещало плохой конец диспута, однако дело обошлось благополучно. Иван обещал не прерывать оппонента и сдержал слово. Рокита в своем ответе, сказанном по-славянски, сохранил чувство меры и проявил ловкость, намеренно нападая только на римскую церковь. Царь слушал его внимательно и терпеливо, похвалил его красноречие, выразил желание иметь его речь написанной и сказал, что он ответит на нее. Через несколько недель, прощаясь с Рокитой, он велел вручить ему свой ответ в роскошном переплете. Этим все и ограничилось.
Читая это произведение, оригинальный текст которого был недавно открыт и напечатан, Рокита мог убедиться, что он напрасно потерял время. С литературной точки зрения ответ не делает чести государю. Очень плоско, во вкусе того времени, Иван играет именем Лютера, называя его Лютым, подобно тому, как в Германии Мюнцер называл его Luegner (лгун). К самому Роките и его единомышленникам он также применяет разные бранные эпитеты. Произведение это не отличается ни ясностью мысли, ни логичностью рассуждений. Но в нем обнаруживается масса знаний, богатство памяти, живость ума, сила диалектики. Иван проявляет все присущие ему способности. Приемы использованы те же, что и в переписи с Курбским. Словом, пред нами произведение самоучки и нервного человека, не получившего систематического образования, но не лишенного ума и много думавшего.
История опричнины содержит один эпизод, могущий заставить усомниться в душевном здоровье Ивана. Это один из самых загадочных моментов драмы и мы на нем должны остановиться. В 1574 или в 1575 г., время точно не установлено, на Руси явился новый царь.
III. Царь Симеон
Царь доверил управление земщиной Мстиславскому и Бельскому. В 1571 г. Мстиславский признался в изменнических сношениях с татарами, но был прощен, благодаря ходатайству митрополита Кирилла. За него поручились три знатных боярина, представивших со своей стороны 285 поручителей. Они внесли большую по тому времени сумму денег в 20 000 р. Но через некоторое время Мстиславский снова попался вместе с двумя сыновьями в подобном же преступлении. Он и на этот раз избежал смерти. Но его измена повлекла за собой многочисленные казни, причем, по словам иностранного летописца, с 1574 г. повелено было бросать головы казненных под окна Мстиславского. В то же время казанский царевич Симеон Бекбулатович, находившийся в Касимове в качестве государя, был провозглашен «царем всея Руси» и поселен в Кремле. Настоящий же царь отказывался от всех своих титулов и почестей, приказал называть себя просто Иваном Московским и ездил на поклон к новому государю в маленьком экипаже – «в оглоблях», как последний боярин.
Что означала эта комедия?
В московской политике вошло в привычку устраивать прежних татарских царей на новые места, давать им земли, где они управляли и продолжали называться царями. Этим Москва привязывала их к себе и подчеркивала перед крымскими ханами свое доброе отношение к магометанству. Другой казанский царевич, Кайбул, был таким царем в Юрьеве, прежний астраханский царь Дербиш-Али – в Звенигороде. Симеон Бекбулатович и умер бы в Касимове, если бы не принял православия и не женился на дочери того самого Мстиславского, о котором я говорил. Из-за этого он не мог быть царем в Касимове, так как там преобладали магометане и требовали себе царя одной с ними веры. Но в Москве не было места для царя, хотя бы и лишенного трона. Иван разрешил этот вопрос, уступив зятю Мстиславского свой престол и титул. Зачем он это сделал – осталось тайной. От 1575 г. мы имеем много документов, где Симеон Бекбулатович именуется царем всея Руси. Из других же документов видно, как Иван расточал этому своему двойнику знаки глубокого почтения, обращаясь к нему с просьбами, как всякий из подданных, выходил из саней, не доезжая до дворца, где жил новый государь. Симеон чуть ли даже не был коронован. Однако Иван, обмолвившийся об этом в разговоре с английским агентом Даниилом Сильвестром, опровергал потом свои слова. Это дело нерешенное, говорил он и указывал на семь венцов и другие знаки царского достоинства, остававшиеся у него. Однако восьмой венец, кажется, некоторое время красовался на голове Симеона.
Комедия тянулась до 1576 г. Нечего и говорить о том, что Грозный вовсе не думал передавать своему заместителю что-нибудь, кроме внешних знаков власти. В это время велись переговоры, касавшиеся польского наследства, и мы ни разу здесь не встречаемся с именем Симеона Бекбулатовича. В 1570 г., во время пребывания в Москве императорских послов Кобенцля и принца фон-Бухау, Иван держал себя так, как будто бы нового царя вовсе и не было. Вскоре после этого он его отпустил, отдав ему Тверское княжество. Оно недавно было разорено и заключалось всего лишь в двух городах – Твери и Торжке с пригородами. Жители этой области были рады, что таким образом им возвращают хоть остатки прежнего самоуправления. Но Симеон и не думал держать себя самовластным государем, как прежние удельные князья. В бумагах, отсылавшихся к Ивану, он подписывался «ваш холоп». Во время ливонского похода он командовал войском и принимал участие в войнах с Польшей, но нигде не отличился. Он пережил Ивана и испытал при его преемнике превратности судьбы. Федор лишил его княжества. Борис Годунов ослепил его, видя в нем соперника. По одним сведениям, он скончался в 1611 г. в Соловках, по другим – в Москве после того, как Михаил Федорович вызвал его сюда. Но для чего все же была устроена эта комедия? Горсей объясняет ее побуждениями финансового характера. Иван прибег к этому приему, чтобы оказаться банкротом, сложив на царя Симеона некоторые обязательства. Нечто подобное имеет в виду и Флетчер. По его словам, при царе Симеоне была произведена конфискация церковных земель. После чего Иван немедленно принял власть в свои руки и возвратил церквам и монастырям отчужденное у них имущество, удержав за собой некоторую его часть и заставив заплатить себе значительную сумму в благодарность. Тот же Флетчер уверяет, что Иван, делая Симеона царем, хотел наглядно показать, что может быть еще худшее правление, нежели его, казавшееся многим невыносимым.
Догадки эти фантастичны и опровергаются фактами. Симеон в действительности не был ни хорошим, ни дурным правителем, так как он вовсе не управлял государством. Вполне возможно, что он стал на место Мстиславского и Бельского во главе земщины и его облекли царским титулом, от которого Иван отказался. Возможно, что у Грозного были и некоторые задние мысли. Можно предположить, что, провозглашая царем Симеона Бекбулатовича, Иван хотел придать больше правдоподобия своему воображаемому «изгнанию» и таким образом хотел заранее оправдать свой гнев против бояр и свои карательные меры. Вспомним, что и Петр Великий жил в деревянном домике, причем на долю Меньшикова, обитавшего рядом с ним в роскошном дворце, выпали все заботы и расходы, связанные с представительством власти. Добавим, что после Полтавской битвы «полковник Петр» представлял свой рапорт «кесарю» Ромодановскому, сидевшему при этом на особом троне. Принято думать, что Великий Преобразователь хотел дать подданным пример покорности, с которой все должны выполнять возложенную на них службу. Однако кто же, как не Иван, установил этот закон служебной повинности? Заглянем в историю Западной Европы. Там мы также найдем попытки поставить государя на один уровень с подданными, подчиняя его обязательной для всех дисциплине. Вспомним Людовика XV накануне битвы при Фонтенуа. Конечно, нельзя молодого французского короля, повинующегося распоряжениям своего полководца, сравнивать с московским государем, устраивающим невероятный маскарад с каким-то татарским князьком. Какими бы тайными побуждениями ни диктовалась эта комедия, она была бы рискованной во всяком другом государстве. Но предшественнику Петра Великого, по-видимому, суждено было изведать всю меру безграничной власти, испытывая ее над народом, воспитанным в духе терпения и беспредельной покорности.
Может быть, как некоторые и предполагали, комедия с татарским «царем» была связана со сношениями, которые Иван заводил в то время с Англией. Иван искал союза с королевой Елизаветой. Чтобы обеспечить этот союз, он даже готов был отправиться за море. Иногда он даже подумывал заручиться согласием королевы дать ему при случае убежище у себя. Для роли временного правителя, который мог бы заместить царя в его отсутствие, Симеон представлялся наиболее подходящим. Оставив его в Москве, Иван не рисковал по возвращении найти свой трон действительно занятым новым государем. Симеон был совершенно ничтожной личностью. Он не интересовался ничем и никем, и никто бы за него не постоял. В 1576 г. надежды Ивана на Елизавету рухнули. Зато прибытие императорских послов несколько успокоило царя и он тогда же покончил комедию.
На своем троне Симеон оставался простой куклой, он ни в чем не выказал своих административных способностей и не проявил самостоятельности. Документы, исходившие от его имени, сообщают нам о самых незначительных мероприятиях. После его удаления дела шли так, как и раньше. Впрочем, в последние восемь лет царствования Ивана казни происходили с более или менее продолжительными перерывами. Пережила ли опричнина царя Симеона, нам неизвестно, но, по-видимому, террор уже сказал свое последнее слово.
История еще не произнесла над опричниной своего окончательного приговора. Мне остается дать обзор свидетельств и суждений, относящихся к этому загадочному эпизоду истории царствования Ивана.
IV. Историческая оценка опричнины
В оценке опричнины Соловьев примыкает к точке зрения Карамзина. Но он попытался уловить известный политический смысл там, где автор Истории Государства Российского видит ряд ужасов и безумств. Соловьев характеризует главу опричнины как преобразователя государства. То же самое мы находим и у Кавелина.[28] Однако Погодин,[29] Юрий Самарин[30] и Константин Аксаков,[31] хотя с некоторыми оговорками, повторяют мнение Карамзина. По их представлениям, опричнина представляет собой создание капризного деспота, прихоть нового Нерона, являющегося настоящим художником всяких злодейств. Бестужев-Рюмин присоединился к мнению Соловьева.[32] Этим он навлек на себя резкую критику Костомарова[33] и Иловайского.[34] Оба эти историка примыкают к точке зрения Карамзина. В самом бегстве Курбского Иловайский видит последствие жестокостей Ивана. Он никак не хочет допустить, что в этом бегстве заключается одна из причин установления опричнины.
Все эти приговоры грешили излишней суровостью и категоричностью. Естественно, что они вызвали некоторую реакцию, ударившуюся, как это всегда бывает, в противоположную крайность. Некоторые из апологетов Ивана пришли к таким заключениям, под которыми едва ли можно подписаться. В основание одной из своих статей Белов положил тезис, который с некоторых пор в большом ходу у немецких теоретиков государственного права. Он заявил, что новгородская бойня может найти объяснение в общем возбуждении умов, характерном для этой эпохи. Что касается мученической смерти Филиппа, то она явилась неизбежным следствием вмешательства его в политику. Другие историки пошли еще дальше в этом направлении. Один из биографов Курбского, Горский, решился прямо оправдывать осужденье Сильвестра и Адашева, не выслушав объяснений обвиняемых. По мнению Горского, бывшие царские любимцы все равно не признали бы за собой вины. Я упоминал о казни Пронского. По свидетельству Курбского, его утопили, а по словам Таубе и Крузе – растерзали на части. Из этих противоречий Горский заключает, что Пронский мирно скончался на своем одре. Что касается архиепископа новгородского Леонида, то все свидетельства согласны. Его зашили в медвежью шкуру и затравили собаками. По мнению Горского, пастырь этот был, несомненно, виновен, и Иван поступил с ним согласно требованиям справедливости. Такие извращенные суждения, связанные с недостатком нравственного чувства, производят удручающее впечатление. Оставим в стороне апологетов и противников Грозного. Подойдем к вопросу с объективной стороны. Для этого проанализируем все элементы опричнины и выясним исторические условия, при которых создалось это любопытное явление.
Нужно отметить, что среди современников Ивана даже иностранцы не смотрели на него как на преступное чудовище. Я не говорю о тех свидетелях защиты, которых Форстен отыскал в Любеке.[35] Их показания слишком уж снисходительны. Они превозносят гуманность Грозного, уверяя, что он искренне стремился к соединению церквей. Все это дело торговой рекламы. Если венецианский посол Липпомано в 1575 г. представлял Ивана праведным судьей, то он, очевидно, руководился подобными же побуждениями. Обратимся к польским избирателям 1572 и 1575 г. Они были склонны поддерживать кандидатуру Ивана, что является более веским показанием в пользу московского государя.
Иностранные летописцы и историки той эпохи нарисовали страшную и отвратительную картину жизни опричнины и ее создателя. Но можно ли доверять, например, рассказу Таубе и Крузе? Повествуя об убийствах в Новгороде, как очевидцы этого события, они помещали город на берегу Волги. Ливонский историк Геннинг рассказывает, как одного ребенка опричники взяли из колыбели и принесли к Ивану. Царь сначала ласкал его и целовал, а потом зарезал ударом кинжала и труп его выбросил через окно на улицу. Поступок отвратительный, но Геннинг почерпает свои сведения либо от Магнуса, либо от виленского воеводы Радзивилла. Источники эти нельзя считать надежными. Одерборн приписывает Ивану проявление еще более сильной жестокости в связи с садизмом. Женщин хватали в их домах, тащили к царю для удовлетворения его похоти, а также и его сподвижников. Потом их душили, волокли обратно в их дома и вешали на целые недели над столами, за которыми мужья их должны были обедать. В других случаях девушек и почтенных женщин, изнасилованных при встречах в городах или деревнях, обнажали на жестоком холоде и ставили в снег на позор пред проходящими. Одерборн был протестантским пастором. Он составил и отпечатал свой труд на польской территории и в ту эпоху, когда протестантство утратило в московском государстве свои прежние привилегии. В то время Польша подготовляла завоевание Москвы и пускала в ход всякое оружие, не пренебрегая прибегать и к помощи прессы. Еще за несколько лет до этого не менее тенденциозное произведение Гуаньино уже фигурировало в качестве средства борьбы в руках Батория.
Для оценки книги Одерборна мы имеем критерий, который можно приложить и к другим подобным писаниям. Померанский историк посвятил одну из наиболее сенсационных страниц своей книги описанию сопровождавшегося убийствами разграбления, положившего конец благополучию Немецкой слободы в Москве в 1578 или 1580 г. Во время этого погрома насиловали девушек, а затем убивали их на глазах царя. Сам Иван поражал несчастных копьем и сбрасывал их в реку. Два сына государя были при этом ужасном зрелище, младший из них не мог видеть происходившего и убежал оттуда, рискуя подвергнуться гневу царя. Тут было все. Богатые купцы предлагали выкуп за своих близких. Царь отказал им. Тогда они начали поносить его. В гневе Иван подверг несчастных немок ужасной пытке. Их били кнутами, вырывали у них ногти, а когда они начали молиться, призывая имя Иисуса Христа, у них вырвали языки. Наконец их убили и, пронизывая до бела накаленными копьями, сожгли. Сохранились и другие рассказы об этом событии. Рассказ Горсея должен быть отнесен к другому событие такого же рода. Автор не был в России в 1578 г., к которому Одерборн приурочивает разгром. Нельзя допустить, чтобы одна и та же местность подверглась разгрому два раза. Как английский писатель, так и француз Маржерет относят событие к 1580 г. Версии как того, так и другого рассказа в своих ужасных деталях далеки от передачи Одерборна. Маржерет упоминает только о разрушении двух протестантских церквей и о грабеже в немецких домах. При этом обитатели их, несмотря на зимнюю стужу, без различия возраста и пола, были раздеты до гола. Горсей говорит, что некоторые девушки и женщины были изнасилованы, другие уведены опричниками. Несколько же голых женщин укрылись в доме одного из соотечественников. Маржерет и не думал оправдывать пострадавших: «они не могли обвинять никого, кроме самих себя. Их поведение было так гордо, манеры так надменны, одежда так нарядна, что всех их можно было принять за принцев и принцесс». Виновники слободы накопляли себе богатства, продавая крепкие напитки. Они злоупотребляли предоставленной им монополией и накопляли громадные барыши.
В заключении нам остается сослаться на свидетеля, наиболее заслуживающего доверия. В одном небольшом латинском сочинении «Psalmorum Davidis parodia» автор Бох, или Bochius, родом из Любека, делает замечания, относящиеся ко времени его пребывания в Москве в 1578 г. Возможно, что его пребывание там было связано с переговорами, начавшимися тогда между Римом и Москвой. Он был в Москве, когда там разыгрались события, описанные Одерборном. Он воспользовался гостеприимством одного своего соотечественника, жившего по соседству с Немецкой слободой. Однажды в час обеда слобода была занята воинами, одетыми в черное. Во главе их был царь. Его сопровождали сыновья и многие представители знати. Дома были разграблены, а жители раздеты и выгнаны на улицу.
Мужчины, женщины и дети, совершенно голые, бегали при сильном морозе, ища себе крова. Их преследовали и били без жалости. Хотя, по словам автора, приказано было только грабить, а не бить, но он сам был избит кулаками по лицу и плетью по спине. Раздетый, как и другие, он был вытащен из найденного им убежища. Его мучили целую ночь. Несколько раз били кнутом. На другой день один ливонский дворянин вступился за него, избавил от мучителей и призвал ему на помощь врача.
Эта сцена возмутительна, но сразу бросается в глаза отличие ее от описаний других авторов. Здесь не было ни изнасилований, ни убийств. Мы видим довольно грубый полицейский прием, в духе того времени. Бох утверждает, что этот погром вызвал митрополит, указав царю на то, что иностранцы развращают его воинов в своих кабаках.
Строгий, жестокий и сумасбродный суд Грозного не имеет никаких оправданий. В одном только синодике Кирилло-Белозерского монастыря записано 3470 жертв царя. Там же встречаем приписки: «с женой и детьми, – с дочерями, – с сыновьями», или такие записи: «Казарин Дубровский с двумя сыновьями и более 10 человек, пришедших ему на помощь. Двадцать человек села Коломенского. 80 человек из Матвеихи». Под новгородской рубрикой читаем: «Помяни, Господи, души рабов твоих, числом 1500, жителей сего города».
Людовик XI также молился за своего брата, герцога Беррийского.
В другом месте, устав перечислять убиенных мужей, жен, младенцев, Иван обращается к Богу помянуть тех, имена которых только ему известны. В синодике Свияжского монастыря упомянуты княжна-монахиня Евдокия, монахиня Мария, монахиня Александра, утопленная в Шексне, притоке Белоозера. Княгиня Евдокия приходилась Ивану теткой. Александра была одной из его невест. Мария – сестра Владимира. Грозный не щадил своих близких. Если расчет заставляли его миловать виновных, он казнил их родственников. «На чернеца нечего опаляться, писал он игумену Кирилло-Белозерского монастыря по поводу Шереметьева, разве нет в миру его родственников?»
Все это делала опричнина или, по крайней мере, принимала во всем этом участие. Но, по донесению политического агента польского короля,[36] без таких приемов террора Иван не мог бы удержаться на престоле. Когда царь собственной рукой поразил Ивана Петровича Шуйского, он имел в руках документ, уличавший этого боярина в том, что он в сообществе с другими обязался предать его польскому королю, как только последний проникнет на московскую территорию.
Некоторые отрицали существование борьбы между царем и защитниками старого порядка. Но подготовление подобных покушений и есть борьба. Иначе слова не имеют никакого смысла. Эта упорная и дикая борьба была доведена до крайности и с той, и с другой стороны. Одна сторона утеряла чувство долга и чести, другая чувство жалости.
Однако ожесточенность борьбы не исключала примирения с совершившимся фактом, покорности перед силой, что составляет характерную черту русского национального духа. Это обмануло многих наблюдателей. Отправленный Иваном в 1576 г. к императору Максимилиану князь Сугорский был задержан в пути тяжелой болезнью и говорил: «Если бы я мог подняться!.. Жизнь моя ничто, царствовал бы мой государь!».
– Как вы можете служить так усердно тирану? – спросил его герцог Курляндский.
Сугорский ответил:
– Мы, русские, преданы царям и милостивым, и жестоким.
Для пояснения он рассказал, как один боярин был посажен по приказанию царя на кол. В течение 24 часов он терпел эту ужасную пытку, не переставая говорить с женою и детьми, и все время повторял: «Господи, помилуй царя!» Карамзин передает этот факт.[37]
Противники Ивана, метя ему в сердце, попадали в тыл. Царь не довольствовался тем, что отражал удар за ударом. Даже в народной поэзии, относящейся к Грозному с большим снисхождением, часто подчеркивается, что царь не соразмерял ни своих милостей с заслугами, ни казней с преступлениями.[38] Как призрак, стоящий над грудой трупов на кровавом фоне северного сияния, Иван не представлял собой исключительного явления. В своей стране он лишь продолжал традиции прошлого, воскрешая приемы Ниневии и Вавилона, когда с жестокостью переселял массами народ из Новгорода в Москву, из Пскова в Рязань. Уже Василий практиковал эти приемы по отношению к некоторым семьям, переселяя их из тех же областей в центральные части государства, посылая на их место другие семьи из бассейна Волги. За тридцать лет до опричнины Максим Грек уже говорил о мнимых преступлениях, вменяемых невинным, и о наказании их. Когда хотели обвинить кого-нибудь, агенты государевы подбрасывали ему в дом труп убитого или краденые вещи, и суд произносил свой приговор.
В свой век Иван имел пример и подражателей в 20 европейских государствах. Нравы его эпохи оправдывали его систему. Посмотрите на Италию. Прочтите Бурхарда, хладнокровно писавшего свои протокольные заметки в среде Александра VI и семьи Борджиа. Прочтите иронически-снисходительные донесения венецианского посланника Джустиньяни или циничные мемуары Челлини. Перенеситесь в Феррару, к наиболее цивилизованному двору всего полуострова. Там вы увидите кардинала Ипполита д'Эсте, соперничающего в любви со своим братом Джулио и приказывающего вырвать ему глаза в своем присутствии. Просмотрите протоколы giustizie того времени. Ужасы Красной площади покажутся вам превзойденными. Повешенные и сожженные люди, обрубки рук и ног, раздавленных между блоками… Все это делалось средь бела дня, и никого это ни удивляло, ни поражало. Перенеситесь в противоположную сторону материка, в Швецию. Там вы увидите Эрика XIV с его Малютой Скуратовым, любимцем Персоном, выходящими из знаменитой кровавой бани 1520 г., когда 94 епископов, сенаторов и патрициев были казнены в Стокгольме. На престоле, наконец, Иоанн III. Персон наделал много зла. По приказу нового короля его вешают, не сразу душат и при этом дробят ему руки и ноги и, в конце концов, пронзают грудь ножом. Не забывайте и о Нидерландах. Хотя погром Льежа, о котором я уже говорил, произошел столетием раньше, но он все-таки мог быть уроком для Ивана. Он мог даже на таком расстоянии вдохновиться примерами Хагенбаха, правителя Эльзаса, действовавшего в духе системы Карла Смелого. Быть может царю рассказали о знаменитом празднике, на котором приглашенные мужчины должны были узнать своих жен, раздетых донага и с лицами, закрытыми вуалью. Тех, кто ошибался, сбрасывали вниз с лестницы. Можно напомнить капитуляцию Монса, условия которой были нарушены в 1572 г. наместником Альбы Нуаркармом. 11 месяцев победители предавались там кровавым эксцессам. Можно напомнить о 20 000 граждан Гарлема, переколотых в следующем году герцогом, в то время как Филипп II в официальном письме предлагал награду за убийство Вильгельма Оранского. Не забудьте и инквизиции и 40 протестантов, сожженных 12 марта 1559 г. в Велладолиде, а также Варфоломеевскую ночь во Франции. Вспомните Генриха VIII английского, его казематы и виселицы. Голова епископа рочестерского Фишера гнила на решетке лондонского моста, в то время как король в белом шелковом одеянии вел к алтарю Анну Сеймур на другой день после того, как он приказал обезглавить Анну Болейн!
В той исторической среде, из которой вышли эти кровавые призраки, они получают свое воплощение в русском царе. Если мы примем в расчет различие в культуре, Иван не покажется слишком далеким от цивилизованного христианского мира Европейской эпохи.
Если нравы эпохи оправдывали жестокость на Западе, то то же приложимо и к Ивану. Курбский, задавший тон хулителям царя, был заинтересованной стороной в этом деле. Он был представителем непокорного меньшинства. Масса же выражала свое настроение при помощи поэтического народного творчества, и мы уже знаем дух его. Народ не только терпел Ивана, но восхищался им и любил его. Из толпы его сотрудников он удержал только два имени – Никиты Романовича Захарьина и палача Малюты Скуратова. История мало знает о первом. Брат царицы Анастасии, как и Сейс, свидетель террора во Франции в XVIII веке, умел жить. Легенда сделала из него героя, изобразив его отказывающимся от милостей царя и заботящимся об установлении более мягких законов для народа. Та же легенда отдает предпочтение Малюте Скуратову, как истребителю бояр и князей.
Этот демократический инстинкт властно обнаруживается во всех воплощениях народного слова и раскрывает нам тайну опричнины, ее идею и легкость, с которой Грозный навязал ее одним и вызвал сочувствие большинства. В сценах народного творчества, где встречаются бояре и крестьяне, первые играют всегда незавидную роль – это или плуты, или дураки. В одной легенде рассказывается о загадке, которую должен был разгадать государь. От этого зависела его судьба. Вельможи, призванные царем на помощь, не могли ему помочь, выручил же его крестьянин. Легенда производит царя из простой семьи и придает его власти народное происхождение. После смерти одного царя народ идет на реку со светильниками, чтобы окунуть их в воду и потом зажечь. Царство достанется тому, кто первый зажжет свой светильник. «Пойдем на реку, говорит Ивану один боярин, если я стану царем, я дам тебе волю». – «Пойдем, отвечает Иван, если я стану царем, велю снять тебе голову». Иван получает корону и сдерживает свое слово.
В этом вся народная философия. О войнах, которые вел Грозный, народ, по-видимому, не сохранил никаких воспоминаний. В административных же реформах народное сознание подметило только нивелирующую тенденцию.
В народных песнях говорится, что царь обещает содрать кожу с бояр и князей и сварить их живьем.
Грозный очень религиозен, но, выслушав обедню, он велит рубить головы князьям и боярам.
Это самое существенное в народной поэзии, относящейся к личности и деятельности Ивана. Быть может, ошибаются те, кто думает, что в борьбе с боярами Иван защищал основные начала русской жизни – православие, самодержавие, народность. Во всяком случае, он боролся за единство русской земли. Как мы уже видели, Курбский в своей привязанности к православию и национальности не уступал самому ярому фанатику из своих крестьян. Преданность самодержавию вряд ли можно признать характерной чертой русского духа того времени. Память о прежнем вечевом устройстве еще не могла окончательно исчезнуть в XVI веке. Но Курбский и подобные ему, заводя сношения с Польшей, изменяли своему государю и отечеству. Измена является основным мотивом народной поэзии, воспевающей Ивана. Измена везде преследует царя и, раздавленная двадцать раз в крови, она снова возрождается, принимая различные формы.
