Казимир Валишевский
Дочь Петра Великого
Глава шестая
Социальная эволюция
I. Религиозная жизнь. Национальная церковь
Французский дипломат, имя которого часто упоминается на предыдущих страницах, д'Аллион, писал в 1746 году: «Императрица Елизавета, незадолго до моего возвращения в Россию, уже вернула духовенству все отобранные Петром Великим прежние его владения. Я замечаю, что и в смысле власти она позволяет ему мало-помалу стать на прежнюю твердую почву. Дошло до того, что эта страна стала походить на страну инквизиции».
Здесь д'Аллион довольно поверхностно коснулся двух вопросов различного порядка; действительно, Елизавета значительно и довольно глубоко видоизменила нравственное и материальное положение национальной церкви, но не совсем в вышеуказанном направлении. Если с точки зрения экономической и социальной она в самом начале своего царствования, под влиянием внутреннего чувства, и склонна была разрушить дело секуляризации, начатое Петром Великим, то под давлением внутренней и внешней необходимости она вынуждена была вскоре вернуться к этому плану и ускорить его исполнение. Преобразователь, как нам известно, отнял у монастырей управление их обширными владениями, подчинив их светскому учреждению, называвшемуся сперва «Монастырским приказом», а впоследствии «Коллегией Экономии», о которой я уже упоминал. Сосредоточенные этой администрацией доходы с конфискованных имуществ должны были быть распределены между монастырями соразмерно их потребностям, с оставлением крупного остатка на основание и содержание светских благотворительных учреждений. Революционеры всех стран походят друг на друга, а Петр Великий был таковым. Везде также преемниками их являются люди, затрудняющиеся закончить начатое ими дело, – обыкновенно революционеры оставляют после себя только начала – вследствие чего эти преемники ограничиваются лишь паллиативными мерами и даже иногда совершенно разрушают их. Вы знаете, какую роль сыграли монастыри в жизни Елизаветы. В их стенах она, несомненно, провела лучшие часы своей жизни. В окрестностях Москвы особенно привлекала ее Троице-Сергиевская Лавра. В Петербурге она старалась подыскать себе соответствующее место уединения, учредив Смольный, затем Воскресенский или Новодевичий монастырь. Легко себе вообразить, как осаждало ее монастырское население, с трудом переносившее свое новое положение; униженное и обедневшее, оно не пропускало случая жаловаться на тяжесть своей участи. Елизавете, по характеру ее, трудно было устоять против этих жалоб. Сначала она предоставила монастырям небольшие милости, например, уничтожение некоторых обязанностей, обременявших черное духовенство, – постоя войск или сторожевую службу у городских ворот; Петр, отняв доходы с монастырских имуществ, не подумал о том, чтобы освободить монахов от этих обязанностей. Вместе с тем, действуя на этот раз наперекор духу реформы, дочь Преобразователя способствовала увеличению церковных имуществ. В руках ее новых светских управлений церковные вотчины не только процветали, но и расширялись. Прежние дарственные в пользу монастырей были утверждены, другие добавлены самой императрицей. В 1744 г. она сделала еще шаг в этом направлении, упразднив, как сказано выше, Коллегию Экономии. Церковь сразу опять вступила в прямое обладание своим имуществом, и притязания гражданской власти на участие в ее доходах превратились из довольно призрачных, каковыми они были, в совершенно неосуществимые. Открытие убежищ оставалось все еще только в проекте; теперь оно сделалось мифическим. Под различными предлогами монастыри уже отказывали в приеме раненых, довольно малочисленных в мирное время, отговариваясь неимением специальных помещений, приспособленных для их призрения. Чувствуя теперь поддержку, монахи еще решительнее захлопнули свои двери, хорошо защищенные снисходительным покровительством набожной и рассеянной государыни. Таким образом, для той и другой стороны наступили счастливые дни.
Это благополучие длилось до 1757 года.
В это время кровопролитная война неожиданно поставила перед Елизаветой грозный вопрос, разрешение которого, подготовленное Петром Великим, до тех пор являлось настоятельной необходимостью: куда девать раненых, тысячами возвращавшихся из Пруссии с полей сражения? Мы знаем, что происходило с ними на московских улицах. Война – самый грозный деспот, и самые благочестивые души должны подчас склоняться перед ее законами. Она тоже по-своему революционна. Итак, в 1757 г. новый указ разрушил шаткое здание, где церковь в течение тридцати лет укрывала свое вновь обретенное счастье. Управление монастырским имуществом сосредоточилось в руках Синода, но он должен был уступить часть своих полномочий гражданским чиновникам, отставным офицерам, удерживавшим из доходов часть, следуемую государству, и не поступавшую до сих пор в его распоряжение. Излишек непомерно накопившегося в монастырях богатства, наконец, нашел себе применение, издавна предназначенное ему. В следующем году в Казани был учрежден первый инвалидный дом, а в 1760 г. убежища эти размножились в Казанской, Воронежской и Нижегородской губерниях.
Эти меры знаменовали собою совершенно определенное возвращение к программе Петра Великого, и развитие ее уж более не встречало препятствий на своем пути.
С точки зрения духовной, набожность Елизаветы и ее благоволение к духовенству точно также склоняли ее к разрыву с руководящими идеями ее отца, и, не встречая здесь на своем пути преград, подобных вышеописанным, заставившим ее вернуться вспять, она могла быть в этой области последовательна до конца: не водворяя в России инквизиции, никогда, впрочем, и не существовавшей в ней, Елизавета создала совершенно новый режим воинствующего православия. Она развила и постепенно усилила все его формы, не исключая самых крайних проявлений религиозной пропаганды, не останавливавшейся ни перед какими средствами, и самой упорной и ожесточенной борьбы с ересью. Знаменитая книга Фаворского «Камень веры», несколько раз изъятая из обращения, вследствие крайней ее нетерпимости, вновь вошла в силу, а Синод приобрел полную свободу в деле преследования и конфискации других произведений религиозной полемики, написанных в более либеральном духе, и в запрещении ввоза в Россию подобных изданий, размножавшихся за границей. Одновременно на границах государства обращение в православие мусульманских или языческих народностей, татар, чувашей, черемисов, самоедов, придерживавшихся в тех местностях различных культов, поощрялось и поддерживалось мерами административного порядка как-то: возвращением новообращенным уплаченных ими податей, причем необращенные платили за других, согласно системе, сохранившейся по сию пору в целях религиозной и политической пропаганды. Крепостной магометанин получал свободу, принимая православие, а мурза крещением приобретал право владеть крепостными. Переход в православие обусловливал собою даже приостановку уголовного преследования!
Темперамент епископа нижегородского Дмитрия Сеченова, стоявшего во главе этого дела, способствовал еще более яркому проявлению его отрицательных сторон. Он охотно заменял слова убеждения побоями и окропление святой водой принудительным погружением в нее.
Надо сказать к чести Сената, что он, не колеблясь, несколько раз осуждал эти насилия, но его вмешательство не пресекло зла. Одним калмыкам удалось их избегнуть, благодаря своей покорности. Оценив переход в православие в сумму от одного рубля до пяти рублей, сообразно с общественным положением новообращенных, правительству приходилось считаться лишь с бременем расходов.
Но, с другой стороны, внутри империи воинствующее православие встречало более упорное сопротивление. Кроме раскола, явившегося следствием Никоновской реформы, зарождалась масса новых сект, число и фанатизм которых составляют и в наши дни одно из самых выдающихся явлений религиозной жизни в отечестве Сеченова. В 1744 году княгине Дарье Федоровне Хованской вздумалось присутствовать на собрании одной из этих религиозных общин. Она едва не умерла от страха. Набожность в подобной среде принимает иногда самые неожиданные, чудовищные и ужасающие формы. В Богословской пустыни, в таинственном убежище в 60 верстах от Москвы, куда ее повлекло неосторожное любопытство, среди группы мужчин и женщин, распевавших священные песнопения, княгиня Хованская вдруг увидела какого-то купца, который встал на ноги и в сильном возбуждении начал кружиться, дрожа всем телом. Вместе с тем он возглашал: «Внимайте мне! Дух Святой говорит моими устами… Молитесь по ночам… Не прелюбодействуйте… Не ходите на крестины и свадьбы… Не пейте ни водки, ни пива». После довольно продолжительного времени он остановился, попросил хлеба и воды и предложил пищу и питие собранию, предварительно благословив их крестным знамением. После чего все начали по его примеру кружиться с пением, прыгая и ударяя себя палками, даже ножами «для умерщвления плоти», как они утверждали.
Это были, по всей вероятности, хлысты или самобичеватели, еретики, принадлежащие к секте, последователи которой относят ее появление к царствованию Петра Великого, а основателем ее считают самого Господа Бога. Понятно, что с такими противниками Синод, поддерживаемый Елизаветой, считал себя вправе прибегать к помощи светской власти. Разве запрещение подобных проявлений не являлось законной полицейской мерой? В силу этого были организованы военные экспедиции для уничтожения убежищ этих безумцев, захвата проповедников и рассеяния братства. Но различие между сектантами этой категории и раскольниками, последователями вероисповедания, лишенного всякой эксцентричности и дикости в Проявлениях, установить было не легко. Об этом и не заботились. Начиная с 1745 года всех диссидентов подвели под одну категорию, подвергавшуюся все более и более яростному преследованию. Относительно раскольников сначала прибегали к фискальными мерам. Их принуждали платить двойные подати и сделали их предметом различного рода вымогательств. Все это шло на пользу казне, но и ей пришлось заподозрить искренность обращений, вызываемых ей же в ущерб, и она создала новую категорию невольных диссидентов. Тут наступил новый фазис борьбы. Теснимые, разоренные, эти несчастные, лишившиеся таким образом всякой возможности улучшить свое положение, покидали массами свои очаги, укрываясь в лесах, пустынных местах, у негостеприимных берегов Ледовитого океана, где они смешивались с последователями различных толков, доведенных до той же крайности. В обращении с ними различия не делалось. Их преследовали и травили, как хищных зверей; тогда, вызванная к жизни естественным отчаянием, снова возродилась и развилась в ужасающих размерах другая форма религиозного помешательства: самоубийство и чаще всего добровольное самосожжение; под впечатлением веры в приближение конца мира и в пришествие Антихриста, оно уже в семнадцатом веке погубило неисчислимые жертвы и постоянно стремилось возродиться под влиянием гонений. В воображении сектантов, гонители были предвестниками или даже видимыми представителями Антихриста, и их зверства по отношению к служителям истинной церкви считались ими несомненным признаком мирового переворота. И при известии о приближении солдат раскольники запирались в своих домах или деревянных храмах, где они складывали воспламеняющиеся вещества и затем поджигали их. В окрестностях Каргополя насчитывали 240, а затем еще 400 человек, покончивших с собой таким образом, а в окрестностях Нижнего Новгорода число жертв дошло до 600; в Олонецком уезде, по некоторым сведениям, их было 3.000. На берегах Умбы от 30 до 50 сектантов подожгли себя вместе со своим наставником Филиппом, который учил их молиться за царя и был основателем секты филипповцев. Политический характер этого учения повлек за собой усиление крутых мер. В результате явились сотни новых жертв.
Подобные явления встречаются в истории всех гонений; они служат постоянным доказательством заразительной сладости мученичества и беспомощности материальной силы против нравственной, которая часто подтверждается аналогичными примерами, составляющими и позор и гордость человечества.
Духовенство Елизаветы не сумело, в этом отношении, воспользоваться для своей миссионерской деятельности единственным орудием, которое могло бы оказаться действенным: нравственным воздействием, которое по своей авторитетности и энергии было бы равно материальным средствам, столь безуспешно примененным им. Но политика государыни, еще более вредная в этом отношении для правильного понимания интересов церкви и к тому же резко противоречившая духу Петра, приводила лишь к тому, что духовенство становилось все менее и менее способным исполнять свою высокую миссию. Она имела на духовенство крайне деморализующее влияние. Режим строгой дисциплины и контроля, введенный Преобразователем, был заменен императрицею, как мы уже видели, попустительством и снисходительностью, и скрытые причины бессилия, поражающего русскую церковь и поныне, лежат отчасти в привычках, укоренившихся в эпоху, когда она испытала все счастье, но и все опасности безграничной свободы.
Было бы несправедливо утверждать, что Елизавета необдуманно поощряла в этом отношении своеволие и распутство. Я убежден в том, что вера ее и набожность были искренни. Она лишь косвенно вызвала эти прискорбные результаты. Петр запретил перенесение икон в частные дома, ввиду того, что духовенство в этих случаях подвергалось слишком большому соблазну. Елизавета сняла запрещение, поставив лишь условием, чтобы носители икон воздерживались от совместной трапезы с хозяевами дома и от пития крепких напитков. Само собою разумеется, что ограничение соблюдаемо не было. Кроме того, выбирая монастыри местом убежища для своих любовных похождений, можно себе представить, какие нравы насаждала в них государыня. Я не хочу останавливаться на этом вопросе. История царствования Елизаветы полна скандальных эпизодов, где самый постыдный разврат чередуется, даже у подножия алтаря, с самым грубым произволом. Упоминая лишь о фактах, относящихся к этой последней категории, назовем епископа вятского Варлаама, давшего пощечину воеводе и так жестоко избившего монастырского эконома, что тот лишился сознания; архангельского архиерея Варсанофия, за легкий проступок выгнавшего из церкви всех своих священнослужителей, с протоиереем во главе, и заставившего виновных разуться и стоять босоногими на снегу в продолжение всей службы. Он бил своих священников по всякому поводу, сажал их на цепь за самые легкие погрешности и брал взятки за малейшую услугу. Сам же он не подвергся никакому наказанию и, подобно своему вятскому собрату, спокойно дожил свои дни на епископской кафедре.
Знаменитая Салтычиха, ужасная Дарья Салтыкова печальной памяти, на совести которой насчитывают до 138 жертв, была современницей Елизаветы, хотя ее процесс слушался только в царствование Екатерины; соучастие же духовенства в большей части ее преступлений в течение всего ее человекоубийственного поприща является несомненным. Оно щедро воздавало другим за благосклонную терпимость, проявляемую правительством по отношению к нему.
Сверху донизу всей духовной иерархической лестницы обнаруживается то же нравственное разложение, доходившее до полного разврата в низших слоях, лишенных всякого чувства собственного достоинства и, хотя бы внешней, благопристойности. Уничтоженный было обычай духовенства предлагать свои услуги с торгов на общественных площадях, снова вошел в прежнюю силу. Этот непристойный обычай проистекал из двух соприкасавшихся явлений в составе низшего духовенства того времени: из чрезмерного количества и крайней бедности его членов. Накладывая руку на одну часть церковного богатства, Петр имел в виду соразмерно уменьшить и число членов, пользовавшихся им. Он принял меры, чтобы в каждом приходе количество священнослужителей отвечало религиозным потребностям, и приложил все старания к тому, чтобы уменьшить и очистить смешанное и слишком густое население монастырей.
В царствование Елизаветы здесь, как и всюду, попустительство восторжествовало, и равновесие было нарушено. Из деревни, где им нечем было кормиться, священники голодными толпами стали стекаться в Москву. Они собирались у Спасского креста и поджидали клиента, набожного купца, который нанял бы их для обедни, молебна или какой-либо другой требы. Они обыкновенно имели в руках по калачу, и когда наниматель не соглашался на требуемую ими цену, подносили его ко рту, делая вид, что собираются его съесть, что лишало их возможности предстать пред алтарем. Когда скандал этот принимал слишком большие размеры, архиереи приказывали хватать этих торгашей божественными таинствами и сечь их; но те начинали снова.
К этой материальной и нравственной нищете присоединялась и умственная скудость. Славяно-греко-латинская академия в Москве, заменявшая семинарию, не удовлетворяла всем требованиям, и уровень знаний оставался в ней на довольно низкой ступени, о чем мне придется впоследствии говорить. Чтобы поднять его, в некоторых епархиях призывались малороссийские монахи и им предоставлялись епископские кафедры. Но духовенство вообще с неприязнью смотрело на этих пришельцев, представителей культуры, запятнанной латинизмом, и в большинстве епархий школу считали лишь обременительной роскошью. Вышеупомянутый архангельский архиерей известен был как своей ненавистью к просвещению, так и жестокостью.
Отсутствие средств, на которое ссылалось большинство его коллег при каждой попытке введения школьной организации, являлось действительно серьезным препятствием. В 1748 и 1759 годах тобольский митрополит тщетно ходатайствовал о выдаче ему денег на учреждение семинарий. Но просьба его пришла совсем некстати: надо было вести войну, требовавшую больших затрат и доставившую России честь сыграть роль среди воюющих наций Западной Европы, не упрочив за ней преимущества участвовать в конгрессе, закончившем войну. Вместе с тем Елизавета меняла фаворитов, что не обходилось без значительных расходов. Семинария была, тем не менее, учреждена на местные средства, но она прекратила свое существование.
Ко всем этим причинам нравственного упадка надо присоединить и политические. Тайная канцелярия пользовалась исповедью для своих полицейских целей и встречала в этом отношении мало противодействия со стороны духовных лиц. Терпимость, которой пользовалось духовенство со стороны административных властей, не шла рука об руку с уважением к ним. Она имела лишь развращающее влияние. Любопытны следующие подробности одного процесса, прогремевшего в 1751 году. Один деревенский священник нес к умирающему Св. Дары. По дороге он заходит в дружеский дом, остается там долгое время и, вероятно, в нетрезвом виде, затевает ссору с одним крестьянином. Сбегаются другие крестьяне, священника бьют и тащат за волосы по всей деревне. Владелец имения – князь спешит на место свалки. Вместо того чтобы положить ей конец, он сам принимает в ней деятельное участие. Служитель алтаря подвергается еще худшему обращению. Св. Дары куда-то исчезают… Производится следствие и суд. Князь Вяземский приговаривается к пожизненному заключению в монастырь; крестьян немилосердно секут; а нерадивый, пьяный и задорный священник остается почти безнаказанным. Его ссылают в монастырь всего на несколько месяцев.
В этой огромной национальной церкви, в этом обширном зараженном теле, которое Петр счел нужным очистить огнем и мечом, состояние главы ее отражалось как на главных, так и на второстепенных ее членах. Главою ее теперь был Синод, а там господствовали беспорядок, беспечность и порочность. В качестве обер-прокурора, долженствовавшего являться в этом собрании по проекту Преобразователя, представителем особы и верховной власти монарха, Елизавета сумела найти только бывшего солдата, прошедшего полицейскую службу. Назначенный на пост обер-прокурора кн. Шаховской не имел ни малейшего представления о своих обязанностях. Дабы осведомиться о них, он хотел навести справки в архиве Синода. Получился ответ: «Такового не имеется». Он потребовал список текущих дел. Никто не понимал, что это значит. Дела слушались и решались, согласно прихоти членов высокого собрания, т. е. настоятелей монастырей и начальников епархий, которые в большинстве случаев совмещали в себе и судей и тяжущиеся стороны. Ввиду того, что управление духовными имениями лежало на обязанности синодальной власти, Шаховской потребовал отчета о состоянии доходов. Он и этого не мог добиться. В течение многих лет собрание Синода не представляло точных бюджетных отчетов. При каждом напоминании об этом оно откладывало ответ до общего собрания всех членов. Такие собрания бывали редки, ни к чему не приводили и обусловливали новую отсрочку. Когда место Шаховского занял Львов, в 1751 году, дела пошли еще хуже. Новый обер-прокурор был занят только собиранием взяток, расточаемых ему щедрой рукой.
«Ничего нет более презираемого и достойного презрения, чем духовенство в России», писал барон де-Бретейль в 1760 г. Но он присоединил к этому утверждению поправку, освещавшую отношения падшего духовенства к своей пастве и обнаруживающую, почему это падение не влекло в общем за собою соответствующего ослабления религиозного чувства в народных слоях. Это один из знаменательных фактов в религиозной истории России.
«Тем не менее, прибавляет Бретейль, начиная с самой императрицы, все целуют руку у монахов и священников при встрече с ними, или при входе их в дом. Этот знак глубочайшего почтения не мешает, однако, при первом случае избивать их палками и, – лишь бы их не били по голове и относились с уважением к их бороде, – они не имеют права приносить жалобы. При этих условиях бьют их много, но убивают мало».
Это явление еще и теперь поражает иностранных исследователей характера русского народа. Оно встречается в истории всех народов в известные эпохи их существования и соответствует большой интенсивности религиозного чувства, торжествующего в своей внутренней мощи над причинами внешних недочетов, поражающих лишь выражения этого чувства, но бессильных пошатнуть его основы. Если вера вынуждена опираться на внешний престиж культа, то это уже является доказательством того, что она сама по себе глубоко поколеблена.
Материальные и в особенности нравственные условия жизни духовенства не могут, однако, не влиять до известной степени на представляемые им духовные интересы. Поэтому девятнадцатое столетие и было свидетелем неоднократных усилий русского правительства исправить в этом отношении то, что сделано было в восемнадцатом. Но эти попытки должны были бы находиться в тесной связи с общим делом общественного обновления, так глубоко изменившего в наши дни, с точки зрения материальной и нравственной, облик страны. Социальный состав русского духовенства имел и имеет до сих пор значительное влияние на его положение в обществе. Упомянутый мною дипломатический документ содержит в себе указание хотя и преувеличенное по форме, но верное по существу. Говоря о поведении русского духовенства, стоящем, по его мнению, в связи с его происхождением, Бретейль пишет: «Оно состоит из подонков народа». По многочисленным причинам, – и главнейшую из них следует искать в способах пополнения духовной иерархии, – русская церковь всегда черпала личный состав из низших классов населения. Высшие духовные должности предоставлялись только холостым священникам, т. е. одним монахам; таким образом, вступление на духовное поприще не обещало блестящей карьеры, и вследствие этого аристократический элемент к нему не стремился. Что же касается монастырей, то их восточное происхождение, не стоявшее в связи с нравственным развитием страны, и их историческая роль, проявлявшаяся скорее в сфере политических и социальных фактов в жизни народа, чем в сфере умственных, способствовали превращению их скорее в убежища, чем в очаги духовной жизни. «Почему поступил ты в монастырь?» спрашивал Флетчер, посол королевы Елизаветы, одного вологодского монаха. Монах отвечал: «Для того чтобы спокойно жить». Запретив членам черного духовенства, под угрозой телесных наказаний, писать книги или делать из них выдержки, иметь в кельях чернила и бумагу без разрешения начальства, Петр Великий способствовал развитию этого направления. В большинстве монастырей имелась только одна общая чернильница, прикрепленная цепью к одному из столов в трапезной, и монастырская жизнь, доведенная до нелепого формализма и подчиненная бюрократической регламентации, не привлекала более тонких и просвещенных натур. Дочь Преобразователя внесла в нее немного более вольности, но не освободила чернильницы. И в наше время контингент правящих классов, дворянства, либеральных профессий, представлен в монастырях весьма слабо. Бросим теперь беглый взгляд на состояние и отношение сословий в обществе, современном царствованию Елизаветы.
