Катерина Черинова
Балетная школа
И Серафима осторожно говорит о нашем танце. И мы прислушивались к ее советам. Может быть, и не была Серафима выдающейся балериной, но глаз у нее острый, знание теории отменное, а строгость суждений всегда справедлива. Ведь именно она посоветовала Катьке нацелиться на характерный танец. Темперамент подруги и ее технические данные в классике не смогли бы проявиться во всю ширь. А в характерном танце ей уже сейчас нет равных!
Ну да я отклонилась от темы. А какая тема? Восхваление Игоря, конечно. Завтра у нас новая репетиция, завтра же мне нужно пересдать свой "хвост" по химии. А когда учить? В голове лишь музыка «Коппелии» да завтрашняя вариация…
***
Эмма была столь погружена в собственные переживания, что не замечала ничего вокруг. Впрочем, Катька была этому рада, ведь и в ее жизни наступал новый этап в отношениях с Дымовым. Учеба одной и работа другого, разница в возрасте и интересах должны были бы развести эту парочку. Однако каждое воскресенье, в свой единственный выходной, они встречались, невзирая на погоду. И это длилось все пять лет. Летние каникулы, которые девочки уже привычно проводили под Псковом у семьи Лили Орловой, лишь подогревали радость встречи Катьки и Дымова после ее возвращения в Москву.
В одно из воскресений, Дымов привычно дожидался Катьку у дверей, опершись спиной на стену под нахмуренным взглядом сторожа.
– Филиппову ждешь опять? Сейчас явится, – пробурчал Сергей Степанович.
– Знаю, – кивнул Дымов.
Как раз в этот момент Катька выбежала из дверей. Ее сердце привычно вздрогнуло при виде ожидавшего ее юноши. В своих мыслях она упорно видела того долговязого нескладного верзилу, которого она когда-то учила буквам на промозглой колокольне. И каждый раз первый взгляд на высокого красивого молодого человека, в которого превратился Дымов за последний год, сбивал Катьку с толку и вызывал смущение. Это чувство проходило в первые же минуты встречи, но это не мешало девушке ловить взгляды других женщин, обращенных на ее спутника. И вызывало некую гордость, что рядом с ней идет такой впечатляющий парень. Или что она идет с ним. По сравнению со изящной красотой Эммы внешность Катьки не была выдающейся. Сама она считала себя обыкновенной, не видя в зеркале ни света своих глаз, ни всеобъемлющего обаяния.
– В кино? – спросил Дымов.
– Не хочу, – отмахнулась Катька, – поехали в Сокольники, погуляем.
Это было уже привычным ритуалом: он предлагал развлечения, требующих финансовых трат, а она отказывалась в пользу прогулок.
– Как концерт? – поинтересовался Дымов.
– Спектакль, – поправила его Катька. – Но спасибо, что спросил! Все прошло волшебно! Я даже танцевала не механически, а с чувством. Серафима меня всегда ругает, что я думаю о технике, а не о своей героине. А сегодня я как раз думала. Хотя, что тут думать? Танцуешь свой венгерский танец и танцуешь. Я же не главная героиня, у меня там нет сюжетной линии. Я просто оформляю сцену, – тараторила она с увлечением. – Хотя Эмма тоже говорит, что я должна думать, как моя героиня. А у нее и имени-то нет. Я в либретто обозначена, как подружка Сванильды №2. И какую актерскую задачу я должна ставить перед собой, спрашивается? Мне Принц говорит: следи за ногами. Это же не актерская задача. Тебе скучно? – вдруг прервала девушка свой монолог, стремящийся, казалось, в бесконечность.
– Да нет, ты смешно говоришь.
Дымов направил девушку в сторону Москва-реки. Катька послушно шагала с ним с ногу, продолжая болтать:
– Знаешь, скоро ведь и в школе экзамены. Я имею ввиду балетную школу. Обыкновенную школу я не боюсь. А музыкальную школы мы закончили в прошлом году. Такое облегчение! Но Лилька продолжает на пианине наигрывать, смешно, да? Ну вот, я больше всего жду и боюсь экзаменов в балете. Потому что в обыкновенной школе мне и "уда" достаточно, лишь бы аттестат выдали. А то в театр не возьмут. Представляешь, Эмму берут в Новый театр прямо сразу. Ей уже сказали, что если она нормально получит диплом, то возьмут сразу. А мне вот так не сказали.
– И что же будет?
– Я пока не знаю. Говорят, на выпускном концерте всегда сидят режиссеры и всякие шишки из разных театров. Будут смотреть и отбирать в свои труппы нас. Может, кто и меня позовет.
– А если нет?
– Серафима говорит, что нас всех распределят по труппам, только это может и не в Москве быть. Тогда уеду, что делать.
– Так, – сказал Дымов, приложив руку к карману заношенного пальто.
– Ну да это еще не скоро решится. Но мы все думаем об этом. И боимся. Ну, кто-то боится, а кто-то нет, – Катька перевела дух. – А у тебя как дела? Что нового?
– А меня старшим мастером хотят назначить, – ответил Дымов.
– Да ну?! – тут же восторженно вскричала Катька и порывисто обняла его. – Это же здорово!
– Здорово, – согласился Дымов.
– Ну а мрачный такой почему? Ты же хотел стать мастером. Ты уже сколько лет на этой свой электрической фабрике работаешь? Надо расти!
– Надо, – скупо согласился юноша.
– Да ну тебя! – внезапно рассердилась Катька. – Вечно из тебя клещами тянуть надо! Оклад повысят. Здорово же.
– Я не из-за оклада, – проговорил Дымов.
– Ясное дело!
– Мне и комнату пообещали. Не в общежитии при заводе, а в квартире.
– Ого! – Катька остановилась. – В коммунальной квартире?
– Да.
Дымов вытащил из кармана пальто большой железный ключ.
– Так пообещали или уже дали? – усмехнулась Катька, взвешивая ключ на ладно. – Ай, холодный.
Дымов забрал у нее ключ и вместе с Катькой ладонью засунул в свой теплый карман, сжав ее пальцы.
– Дали, чтобы я посмотрел.
– И?
– Посмотрел.
– И?
– Нормальная комната, – проговорил наконец.
Катька нетерпеливо потрясла головой.
– И где? Рядом с заводом? У Центрального парка?
– Да, недалеко там. Я в общем-то хотел тебе комнату показать.
– Чудная мысль! – согласилась Катька. – А там тепло?
– Ну, во всяком случае, теплее, чем на улице.
Девушка поежилась.
– Тогда пойдем скорее. Жуть как холодно! Не слишком погуляешь!
И они отправились в сторону Центрального парка имени Горького. Сначала спустились к набережной Москва-реки, и потом бодрым шагом дошли до руин недавно разрушенного храма. Хотя здание взорвали в 1931 году, на разбор останков ушло полтора года, а к строительству запланированного на этом месте Дворца Советов, еще не приступили. Глядя на огороженную строительную площадку, Катька припомнила:
– А нашу колокольню давно снесли. Там уже и следа не осталось.
Дымов не ответил. Ему были чужды ностальгические чувства. Он не любил оглядываться, предпочитая жить сегодняшним днем.
– Я хотел этот ключ тебе отдать. И, это… – чуть замялся он, – хотел предложить расписаться.
Катька остановилась как вкопанная и раскрыла рот, ошарашенная услышанными словами.
– А ты, вон, уезжать собралась, – добавил Дымов и чуть потянул ее дальше, чтобы не стоять на морозе.
– Расписаться? – наконец пробормотала Катька. – Нам?
– Ну а что? Комната своя будет, оклад у меня хороший.
Катька рассмеялась.
– Дурак какой, – нежно проговорила она. – Конечно, распишемся.
– Ты согласна? – внезапно удивился Дымов.
– А ты рассчитывал, что я откажусь? – мгновенно взвилась Катька.
– Да нет. Просто… Ну, я думал… В общем, ты – балерина. А я кто?
– И кто же? – девушка уже успокоилась и снова засмеялась. – Пошли.
– Куда?
– Да комнату смотреть.
– Только учти, там только четыре стены, окно и дверь.
– Что, и мебели нет?
– Нет.
– А жить как?
– Я из общежития свой матрас заберу.
– Роскошно! – улыбнулась Катька. – Пошли, пошли, я замерзаю уже, ног не чувствую.
– Ну а если ты уедешь? – спросил он.
– Во-первых, еще ничего неизвестно, – рассудительно проговорила Катька. – Скажу честно, мои шансы попасть в московский театр весьма высоки.
Она многозначительного поиграла бровями, и Дымов улыбнулся.
– Во-вторых, даже если мне придется поехать куда-нибудь в провинцию, – она сморщила нос, – это только на три года. Мы обязаны отработать, чтобы не оказалось, что страна зря на нас надеялась и учила нас столько лет. А потом я вольна делать все, что угодно. Могу перейти в другой театр.
– В-третьих, – заметил Дымов со взрослой рассудительностью, – я ведь не привязан цепями к заводу. Я могу работать везде. Поеду с тобой и все дела. Только вот комнату можно было и не брать тогда. Поспешил я…
– Это очень мило с твоей стороны, но давай пока не будем торопиться с выводами, – не менее рассудительно ответила Катька. – До конца учебного года еще пять месяцев, да и потом не сразу я уеду. Если уеду. А что тебе в общежитии ютиться, когда можно одному в целой комнате обитать.
Они дошли до узких хамовнических переулков, где среди сугробов, стоявших вперемешку с горами строительного мусора, тоже заваленными снегом, не особенно видны были длинные двухэтажные дома, наскоро возведенные за пару лет силами работников завода «Электросвет». Дымов по натоптанной тропе подвел Катьку к подъездной двери, сияющей свежей краской.
– Дом только осенью достроили, еще много строительного мусора, аккуратнее, Кать.
Она молча перешагнула обломок кирпичной кладки.
– Интересно, а раньше что тут было? – поинтересовалась она.
– А раньше тут были винные склады. Мне рассказывали мужики, что все индивидуальные производители обязаны были сдавать произведённую водку на эти склады, здесь ее разливали и продавали. У нас на здании на фасаде выложены белыми кирпичами цифры – 1899. Вот тогда завод был построен. Знаешь, он красивый. Из красного новенького кирпича, с узкими окнами, с башенками – тебе понравится. А еще есть ненастоящие окна.
– Это как?
– Там стекол нет, только арка, но в форме бутылки.
Катька хихикнула.
– Помню. Мне казалось, что это случайно так сделали, а оказывается – с глубоким смыслом.
– Точно, – согласился Дымов. – Вокруг тут были бараки. Еще когда я начинал работать – кругом бараки, хлипкие – дунь и развалятся. Потом их снесли и стали строить эти вот дома для работников. Нам на второй этаж.
Дом уже заселялся, о чем свидетельствовали запахи готовящейся еды, детские крики и висевшие во дворе простыни, превратившиеся на морозе в жесткие неподвижные прямоугольники. Дымов пошел первым по узкой лестнице на второй этаж, показывая подруге дорогу. На маленькую площадку выходила всего одна дверь. Открыв ее, молодые люди проследовали по длинному коридору с множеством дверей.
– В общем-то, это такая же общага, в которой я сейчас живу, – проговорил юноша, отпирая одну из таких дверей тем самым ключом, что показывал Катьке. – Просто здесь я буду жить один, без компании других работяг.
– Вдвоем, – спокойно поправила его Катька и переступила порог.
Дымов был прав: в комнате ничего не было. На полу еще валялся вездесущий строительный мусор, обрывки тряпок, валики с засохшей краской. Стекла большого окна были заляпаны той же краской. Зато стены сияли свежестью покраски, и потолок буквально светился от белизны. В углу стояла маленькая печка-буржуйка, но сейчас в ней не резвился веселый огонек, а потому в комнате было весьма прохладно.
– Нравится? – спросил Дымов.
Катька повернулась к нему с сияющими глазами.
– Конечно! Сколько места! Как светло! И цвет стен очень красивый.
– Я знаю, что ты любишь желтый, потому его и выбрал.
– Выбрал? – обернулась она. – Так это ты тут все делал?
– Ну да.
Катька рассмеялась, обняла Дымова за шею и привычно чмокнула его в щеку. Он улыбнулся и нерешительно обнял ее. Глаза девушки стали серьезными, но высвобождаться из кольца его рук она не спешила.
– Значит, ты уже давно знал. А почему мне не сказал?
– Удивить хотел.
– Удивил.
– Так ты согласна расписаться?
– Да.
– И будешь жить со мной здесь?
– Да.
– А твой театр?
– Там посмотрим.
И Катька, обхватив ладонями голову Дымова, подняла свое лицо для их первого взрослого поцелуя.
***
Эмма разрывалась между школой и театром. Учебные занятия шли с особой интенсивностью, и никто не собирался делать поблажки ученикам только потому, что они и так уже все знают и все умеют.
– Нет предела совершенству, – вздыхали девушки, поспешно переодеваясь для следующего урока.
У Марковой появилась новая нагрузка: она стала проводить занятия не только в школе, но и в театре. Катька была неприятно удивлена, выяснив, что и после окончания школы уроки продолжаются.
– А что ты хотела? – спокойно сказала Серафима в ответ на негодование ученицы. – Форма не будет поддерживаться волшебным образом сама собой.
– И что же, всю жизнь будем тандюшить у палки? – негодовала Катька.
– Без этого никуда, – прокомментировала Эмма.
– Тебе-то хорошо, ты станок любишь, – проворчала Катька. – А как быть нам, не столь увлеченным?
– Принимать как данность.
Под предлогом своего участия в театральных спектаклях Эмма напросилась в такой «взрослый» класс. Разумеется, первой целью ее было полюбоваться на Игоря, но кому бы она могла в этом признаться? А так ее доводы звучали вполне взросло и убедительно: влиться в коллектив, разделить нагрузку, стать своей… Фурия согласилась. И вот в марте Эмма впервые попала на такое занятие.
Дневник Эммы. 1935, март, 10
Странное чувство испытала сегодня. Сегодня была репетиция в театре. Точнее, сначала был класс, на котором работали и наши солисты, и кордебалет, и мы, школьницы, занятые в постановках наравне с профессионалами. Фурия вела разогрев в своей обычной манере, разве что называя не по фамилии признанных прим театра, а по имени и отчеству. Школьницы такой чести не удостаивались. Я для нее оставалась «Горской».
Слегка размявшись и потянувшись, мы заняли свои места, строго соблюдая субординацию – солисты по центру, кордебалет по краям, неоперившиеся школьницы в виде меня и Катьки – у самого рояля. Фурия всплеснула ладонью: “И… р-раз!”
Класс начался. Плие, аттитюд, плие, наклон. Привычные движения под музыкальные ритмы. Четкие шорохи кончиками подошв по деревянному полу. И краткие комментарии Фурии:
– Плечо, Горская! Локоть поднимите, Анастасия Сергеевна! Игорь Александрович, подберите спину. Матвеевна! Колени!
Это она Катьке. Та своего добилась – абсолютно все, включая страшную Фурию и сурового Принца, называли ее по отчеству.
– На другую ногу. И… р-раз!
Ритм экзерсисов у станка убыстрялся, но никто не сбивал темп. И примы, и новички – мы все работали на равных.
– Ангелина Сергеевна! Подбородок! Выше! Локоть висит! Поясница!
Редко когда Фурия отпускала больше одной короткой реплики в один адрес, а тут из нее горохом сыпались резкие приказы – и все были направлены на Лину. Я пыталась увидеть лицо своей бывшей соратницы, но из моего угла максимум, что открывалось моему взору, был туго закрученный пучок на затылке Лины и локоть отведенной в сторону руки. На мой взгляд, он совершенно не провисал.
– Стоп!
А это уже из ряда вон. Пока не прорабатывались положенные последовательности движений, станок не прерывался. Концертмейстер (ой, надо бы узнать ее имя) извлекла из рояля аккордный всхлип, прервав музыкальную фразу на полуслове.
– Что сегодня с Вами, Ангелина Сергеевна? – в наступившей тишине голос Фурии звучал на редкость пронзительно. – Вы абсолютно не в форме. Если не собираетесь работать, прошу покинуть класс.
Лина молчала. Мы с Катькой переглянулись с немым вопросом в глазах.
– Может быть, не стоит так давить? – чуть ленивый голос Игоря разорвал тишину.
Меня обдало волной жара. Теперь все взгляды переметнулись на него. Конечно, Игорь был знаком с крутым нравом нашей Фурии. И он прошел через весьма суровую муштру Принца. И, подозреваю, что в школе он и помыслить не смел вот так возразить педагогу. А сейчас… Он выглядел таким храбрым, таким отважным! Не побоялся сделать замечание – и кому? Самой Анне Марковой. Фурии!
Тишина в зале стала вязкой. Фурия медленно оглядела нового солиста с ног до головы. И ничего не ответила. Она резко отвернулась и кивнула в сторону рояля:
– На две четверти что-нибудь.
Мы спешно вернулись на исходные позиции. Меня прямо распирало от делания немедленно обсудить эту короткую реплику Игоря с Катькой, но, разумеется, это было невозможно. До конца станка Фурия не сделала Лине ни одного замечания. Может быть, демонстративно, а может быть, уже не нужно было.
После краткого перерыва все мы вышли на середину – на экзерсисы без опоры. Здесь у нас тоже было место в последнем ряду, так что я опять не могла видеть лица Лины. Зато Игорь был недалеко от меня.
Передохнуть после середины Фурия нам не дала, сразу же поставила на диагональ. Сначала прыгали самые молодые – мы с Катькой в том числе. Концертмейстер услужливо добавила акцентов на взлет – очень помогает, когда музыка ведет тебя. Фурия кивнула. Не поймешь, довольна или нет. Потом пошли кордебалетные девочки. К ним спрос строже – необходимо идеальное совпадение всей группы: разом оттолкнулись, разом взлетели, разом приземлились. Обычно в школе Серафима к нам нещадно придиралась в этот момент, что неудивительно – попасть в ногу тяжело. И представляю, что творилось в классах Марковой! Но сегодня она промолчала. Я видела, как переглянулись девочки. Все понимали, что главное будет на прыжках солистов.
Мощные аккорды – взлетели мальчики. Прыгнули так, что аж дух захватило, в воздухе словно зависли на несколько секунд. В другое время их бы приветствовали аплодисментами. Но не сегодня. На диагональ пошли солисты. У них важен каждый нюанс, каждый миллиметр шага, каждое движение пальцев. Лина прыгала первой. Все затаили дыхание.
Но на нее это не повлияло. Лина и в школе отличалась чистотой техники – также изящно и четко прыгнула сейчас. Конечно, при желании Фурия могла бы придраться. Но и концертмействер помогла, сочным музыкальным акцентом поспособствовав воспарению примы.
Фурия ничего не сказал. Просто промолчала. Отвернулась. А Лина опустилась на пол – ее явно не держали ноги. К ней подошли две девочки из кордебалета, но Фурия не дала возможности им произнести ни слова, погнав всех на отработку вариации из «Красного цветка». Я успела заметить, как Игорь подошел к Лине и протянул ей руку, помогая встать.
Конечно, потом мы с Катькой обсудили, но так и не смогли понять, за что же Фурия так на Лину взъелась. И вроде бы не выходит за рамки положенного: не потолстела (бывает такое среди балерин), не заболела, от работы не отлынивает. Да и руки-ноги держит вполне грамотно. В общем, загадка.
***
Подругам было что обсудить вечерами. Лиля уже давно тихонько похрапывала, а Эмма и Катька шепотом строили догадки по поводу Фурии и Лины.
– Ну ты же дружишь с Линой, – говорила Эмма, – так спроси у нее. Вот просто спроси и все.
– Я бы не сказала, что мы были закадычными подружками, – пожала плечами Катька. Правда, жест этот не слишком был заметен из-за одеяла, в которое она закуталась. – Так, приятельствовали, пока она в школе была. Сейчас вот выпустилась, мы и не пересекаемся.
– А в театре?
– А в театре им, взрослым и умным, уже не до нас.
Катька зевнула.
– А у тебя чего с Чериновым?
– Что? – переспросила Эмма, мгновенно краснея. – Что у меня?
– Ну с этим, красавчиком нашим.
– С чего ты взяла, что у меня с ним что-то?
– Подруга, ты можешь хлопать глазками и делать невинное личико. Но, во-первых, в этой кромешной тьме я все равно этого не увижу. И во-вторых, я ж не слепая… Мда, звучит странно сразу после предыдущего «во-первых», ну да ты меня понимаешь. Мальчик кружит тебе голову?
Эмма не могла подобрать слов для ответа, пауза затягивалась.
– Не кружит, – наконец выговорила она.
– А всё так выглядит, как будто у вас роман.
– Тебе-то откуда знать, как выглядят романы? – попыталась перевести разговор Эмма.
– Уж поверь мне, я знаю, – мечтательно протянула Катька.
Эмма приподнялась на локте, пытаясь в темноте комнаты увидеть Катьку. Та тоже села в кровати.
– Ну ладно, скажу. Меня распирает уже давно, – возбужденно проговорила она, на время забыл о Черинове.
Эмма тоже села.
– Мне Дымов предложение сделал.
– Что сделал?
– Предложение. Мы решили расписаться.
– Когда?
– Еще январе.
– Да нет, когда расписаться?
– А, ну это мы еще не обсуждали.
– Тогда как же?
– Ему дали комнату, представляешь. И мы будем там жить. А, вспомнила, почему не обсуждали! – Катька хлопнула себя по лбу. – Я ж не знаю, куда я после школы подамся. Если меня распределять куда-нибудь не в Москву, то расписываться будем после возвращение.
– Ой, да возьмут тебя в наш театр, – отмахнулась Эмма. – Считай, уже взяли. Ты же вполне официально в составе «Красного цветка» числишься. И В «Коппелии».
– Знаешь, мне никто с договором не подходил, стало быть, пока что вилами по воде.
Эмма раздраженно повела плечами.
– И вы теперь жених и невеста? – хихикнула она.
– Считай, да, – отозвалась Катька и улеглась обратно на подушку. – А в некотором смысле – пара.
– Это в каком таком смысле?
– В самом прямом, – многозначительно проговорила девушка.
Эмма внимательно посмотрела на подругу.
– Так вы… это? Ну, любите друг друга?
– О, ты знаешь, какой у него удобный матрас оказался! – хихикнула Катька.
Эмма смущенно кашлянула.
– Вот прямо совсем удобный? – со смешком отозвалась она.
– Да-да. И так вот, – резко сменила тему Катька, – гляжу я на твоего Черинова и вижу, как он вокруг тебя токует.
– Что делает?
– Обхаживает. Уж все обсудили, как он тебя из театра после спектакля провожает. Хотя тут идти-то!
– Ну, он вежливый, – напряженно проговорила Эмма.
– И сумочки твои носит, – хихикнула Катька.
– Он галантный.
– Ага, ага, а еще на репетициях вы так друг на друга глядите!
– Нам по роли положено…
– Но вот что я тебе скажу, подруга, – посерьезнела Катька. – Ты глядишь на него гораздо более нежно, чем он на тебя.
– Что?
– Скажем так. Твой взгляд устремлен исключительно на него, а вот его глаза бегают по сторонам.
– Это ты про Лину сейчас?
– И про нее тоже. Они же были парой, пока учились тут.
– По сцене.
– Пусть по сцене. Но парой.
– Да брось! Мы с Большаковым тоже пара по сцене, но разве…
– Мое дело предупредить. Я лично утирала платочком слезы одной нашей, когда Черинов ее отшил.
– Так это ее проблемы.
– Ох, Эмма, я пытаюсь тебя просто предупредить.
– Не увлекаться?
– Именно.
– Ну, у нас никаких таких дружб, вроде как у тебя с Дымовым, нет. Мы просто друзья.
– Тогда убавь интенсивность сияния своих влюбленных глаз, – пробормотала Катька.
***
К марту вопрос с трудоустройством Эммы был решен, от лица театра Пегов официально предложил девушке место штатной балерины с окладом в 150 рублей и отправил ее после репетиции в отдел кадров. Дрожащей рукой Эмма окунула перо в чернильницу и подписала приказ о зачислении себя в труппу. А потом с таким же дрожащим сердцем увидела свое имя в списках на доске объявлений: Горская – Сванильда, «Коппелия», второй состав. И с таким же трепетом прочитала выше: Черинов – Франц, «Коппелия», второй состав. Там же был указан график репетиций, но туда девушка уже не смотрела.
А на следующий день ту же процедуру прошла и Катька. Она потом рассказывала, что поздравившая ее Серафима намекнула про хорошие оценки в аттестате общеобразовательной школы, на что юное дарование прошипело что-то вроде «да сдалась нам эта школа».
– Я только не понимаю, на кого они меня взяли. Все амплуа разобраны. К тому же я высокая. В театре просто нет кавалера мне под стать.
– Ты будешь непревзойденной подружкой героини, – уверенно сказала я.
– Все подружки в па-де-де или в па-де-труа прыгают. А мне с кем?
– Ну, Лина тоже высокая. И Игорь, – добавила Эмма после крошечной паузы.
– Черинов целится на героя. Ему не с руки танцевать с кордебалетом, – фыркнула Катька.
– А, ты еще можешь быть всякими там соперницами и злодейками. Ну, как в «Баядерке», помнишь?
– Помню, а что толку? В репертуаре нашего театра этого спектакля нет.
– Все впереди!
***
Дневник Эммы. 1935, май, 17
Интересно, заканчивал ли еще кто-нибудь школу так, как закончила ее я? По химии у меня все-таки выходил жирнейший «неуд», и наш химик ни в какую не желал его мне исправлять за красивые глаза. И тогда на сцену выступил наш главреж Пегов. Вячеславович явился к химику и натурально пал перед ним на колени. Он заламывал руки, он умолял, он расписывал мои таланты. А я… нет, чтобы пасть на колени рядом с величайшим хореографом нашего времени! Нет, я стояла скромно в коридоре и подслушивала. Нехорошо. Но я не смогла удержаться. Химик что-то отвечал, а Вячеславович возражал. В итоге он высунулся из кабинета, втащил меня туда за руку и велел ответить на один-единственный вопрос, связанный с химией.
– Как называется пятнадцатый элемент в таблице? – хмуро спросил химик.
– Фосфор, – радостно ответила я, взглянув на висевшую над доской таблицу.
– Молодец, – все также хмуро сказал химик.
– А теперь крути фуэте, – заявил Вячеславович.
– Что? – опешила я.
– Я пообещал, что ты скрутишь фуэте в пятнадцать оборотов, – радостно подмигнул мне наш балетмейстер.
Надо заметить, что пятнашку мы крутим на каждом классе, в качестве разминки. Ну, я и скрутила. Так что, наверное, я оказалась первой в мире ученицей, которая получилась балл «удовлетворительно» по химии за пятнадцать оборотов вокруг своей оси.
А в остальном я была вполне на уровне. Даже где-то на неплохом. Конечно, не в математике, тут уж ничего не попишешь. Зато литература шла прекрасно всю мою школьную жизнь. И сочинение у меня получилось достойным. Про почерк умолчу. Никакие каллиграфические упражнения не в силах его исправить! Зато этот мой дневник никто и никогда не сможет прочитать!
Вот так я и закончила школу. У меня даже не будет выпускных экзаменов, потому что 30 мая я уеду на гастроли вместе с театром. Предстоит большой тур по средней России. В основном Поволжье. Вот карту нарисовала.
А еще я покидаю школу. Ведь жить на нашем третьем этаже могут только ученики балетной школы. Поэтому театр выделяет мне комнату в общежитии. Точнее, мне с Катькой. Никто ведь пока не знает, что она собирается расписаться с Дымовым в конце лета, когда мы приедем в Москву.
***
Подруги окунулись в новую для них жизнь с головой. Выезд театра со своими постановками по городам уже было традицией. Но, как водится, сильно страдала реализация. Артисты переезжали из города в город по разбитым дорогам, наскоро обустраивались в выделенных им комнатах – а это могли быть и бараки, и частные дома, лишь изредка – гостиницы, а вечером уже стояли на сцене, пытаясь на ходу сориентироваться, как же можно сделать высокую поддержку и при этом не удариться головой о потолок сцены дома культуры, явно не рассчитанный ни на грандиозные спектакли городского театра, ни на присутствие на них балетных дуэтов. Порой нет даже возможности просто взглянуть на то, что местные жители называют сценой. А надо бы. Один раз Катька попала каблуком в дыру между досками на сцене прямо в разгар своей тарантеллы. Хорошо, ногу себе не сломала, хотя имела на это полное право!
Пегов разделил труппу, и молодой состав поехал по своему отдельному маршруту. Примы и корифеи не путались под ногами (как неделикатно выразилась Катька), позволяя юным танцовщикам выйти на первый план. В роли примы выступала Лина. Но она очень сильно отличалась от той уверенной в себе девушки, какой Эмма и Катька знали ее по школе. Танцевала она безупречно, даже по мнению Пегова, но каждый раз он распекал ее за равнодушие, за отстраненность. Она лишь опускала глаза.
В пару к ней режиссер поставил Игоря, и Эмма познакомилась с новым для себя чувством: ревностью. В дневнике ее это выразилось попытками описать свои ощущения и нещадной замазкой этих записей, лишь восклицательные знаки остались видны среди тщательно закрашенных черными чернилами строчек.
Дневник Эммы. 1935, июнь, 15
Все изменилось. Изменилось так быстро, так неожиданно, так головокружительно! Игорь… Он признался мне в любви! На сцене. Мы танцевали дуэт из «Коппелии», спектакль уже заканчивался, оставалась одна сцена. И вот он подхватывает меня в верхнюю поддержку, взмахом руки поднимая меня в вышину – и совершенно не понижая голоса говорит: «Эмма, я люблю тебя». Так вот обыденно, спокойно. Только улыбается. Я, конечно, в удивлении. В смущении. В голове туман. Не помню, как дотанцовываю свою партию. Вот и финал. Овации зрителей. Поклоны. Наш дивертисмент на бис. А я все никак не могу поднять глаза на Игоря. Я вижу его руки, я чувствую его движения, но я боюсь взглянуть на него. Понять, что он пошутил. Или вообще – что ничего не было. Но вот занавес окончательно закрывается, мы разбредаемся по гримеркам. И по дороге он берет меня за руку, утягивая в кулису, пропуская вперед всю нашу усталую труппу.
– Эмма, я люблю тебя, – повторяет Игорь.
Я боюсь поверить.
– Я действительно люблю тебя, – в голосе его слышится улыбка.
Я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. И в этот момент он целует меня. Не так, как тогда, в танце, а требовательно и вместе с тем нежно. Сейчас это не мимолетное соприкосновение губ. Я растеряна. Мое сердце колотится в горле. Но я не сопротивляюсь этому поцелую. Ведь я тоже люблю его. Только не могу произнести эти слова вслух. Почему?
Игорь отстраняется от меня. Я вижу его глаза. Он смотрит на меня. Только на меня. У меня кружится голова. Он держит меня за талию. Профессионально уверенный жест.
Слышатся голоса. Он отступает от меня. Меня пошатывает. Я хватаюсь за плотную ткань кулисы. Это не сон?
Этим вопросом я задаюсь до следующего дня. Игорь провожает меня до моего номера в гостинице. Там Катька, поэтому он не заходит. А его нужно позвать? И что нам делать потом? Так все быстро! Как жаль, что Катька живет со мной в одном номере. Какое счастье, что Катька живет со мной в одном номере.
Я сошла с ума? Почему я в сомнениях? Разве были бы эти сомнения, будь я по-настоящему влюблена? Я влюблена? Я люблю? Или я хочу любви? Что мне теперь делать?
Конечно, Катька понимает, что со мной неладно. Но я не хочу делиться с нею. Странное чувство постыдности происходящего. Но разве я что-то у кого-то украла? Разве я делаю что-то запретное? Разве не так должны начинаться отношения между юношей и девушкой? Почему мне так мучительно душно при мысли о происходящем?
Катька видит. Но не говорит ничего. Она не говорит обо мне. Она вдруг говорит об Игоре.
– Какой у тебя любезный провожатый.
Почему она говорит о нем так? Таким тоном? С таким подтекстом? Я чего-то не знаю?
Дневник Эммы. 1935, июнь, 30
Полезно вести дневник. Полезно вчитываться в собственные фразы. И понимать, что иногда они просто выдают царящий в голове сумбур и панику. Я просто запаниковала. Я привыкла к определенности, к четкости, к прозрачности. А сейчас я вступила в область неведомых мне доселе чувств. Вот я и потеряла голову. К тому же любовь настолько сильно ударила мне в голову, что мешает объективному оцениванию реальности.
А реальность такова, что Игорь меня любит, я люблю его, и мы должны быть вместе.