Жанна Лебедева
Зверь придет с рассветом
Глава 20. Брось свой камень
В повозке было душно, трясло. За окнами висели тяжелые сумерки, клубилась взбитая копытами животных пыль.
Полукровки ехали молча, будто воды в рот набрали. После последнего происшествия никому не хотелось вести беседы.
Валари сидел в самом дальнем углу, прислонившись спиной к туго натянутому тенту. Глаза его были плотно сомкнуты, руки перекрещены на груди, как у покойника. При этом он весь подобрался, сжался взведенной пружиной. Мысли лихорадочно бились в его голове, раз за разом откидывали назад, в заповедный волчий лес, к окровавленному телу у ручья.
Никадо, ну, что же ты так?
Почему ты?
За толстой тканевой стенкой звонко пропели подковы скакуна-чистокровки. Валари, не поднимая век, вскинулся на звук и безошибочно определил – мимо проехал Хати-Йоремуне. Аллюр его лошади особый, как именной вензель, оставленный заученным росчерком пера. У него узнаваемое звучание и неповторимый темп.
Валари стиснул в кулаке длинный ворс медвежьей шкуры, укрывающей пол повозки.
«Йоремуне… Все ты…»
Незаменимое качество вожака стаи – точно определять истинного врага…
– Где это место? Ты запомнил? – Послышалась возня, потом грубый удар локтя прилетел в ребра. – Командир, не время спать.
Рядом свирепо засопел Хэйя.
– Наверное, больше не командир, – отозвался Валари. – Во тьму таких командиров, что теряют своих товарищей.
– Да не вини ты себя, – подал голос Роггу. – Ты ни при чем…
– Возможно, – отрезал Валари, закрывая тему. Что толку лить слезы и заниматься самобичеванием? О другом надо думать. О живых, не о мертвых. – А место, где живет проклятый Амаро, я хорошо запомнил, Хэйя. Однажды мы вернемся туда. Вместе.
– И отомстим, – прорычал слепой.
Валари устало кивнул, открыл наконец глаза, проводил взглядом светлый силуэт за окном, прорезанным в ткани меж ребрами тента.
Повторил:
– Однажды.
***
В Эводеоне им покоя не дали, так как там был Йон, и с ним нужно было что-то решать.
Йоремуне, вымотанный и оттого безразличный ко всему, на вопрос Офу, что делать с непокорным беглецом, лишь отмахнулся:
– Сам думай.
Офу позвал Скайскифа, приказал в том же духе, что и главный:
– В общем, накажи его как-нибудь, чтобы остальным неповадно было.
– Хорошо, господин. Просто замечательно!
Заметив полубезумную, кровожадную ухмылку Скайскифа, Офу резво передумал:
– Нет. Постой! Ты там что-нибудь реши, но наказывают пусть сами полукровки.
– Ла-а-адно, – в голосе Скайскифа отчетливо прозвучало разочарование.
Но разочаровывался он недолго. Спустя полчаса пытливых раздумий хенке вновь расплылся в довольной улыбке. Да! Точно! Так он и сделает, и уж никто не сможет обвинить его в неповиновении…
Он специально протянул пару дней, чтобы ученики немного успокоились и потеряли бдительность. На третий день, желая создать иллюзию благополучного исхода, безо всяких объяснений выпустил к ним Йона.
Появление провинившегося ученика произвело настоящий фурор. Полукровки радовались, наивно думая, что заточение в подземелье само по себе явилось для их товарища наказанием.
Как бы не так!
***
Йон появился во время завтрака, и его было трудно узнать.
Худой. Глаза впали в череп.
Грязный. Одежда, вроде, новая, стираная, но смрад сырого, промозглого подземелья впитался даже в кожу. Оставил в прожилках серый осадок. Ноги не держат крепко – походка какая-то шаткая, будто не по камням ступает, а по неровной болотистой почве.
Йон натянуто улыбнулся и опустился на скамью.
Облегченно выдохнул:
– Как же я рад видеть вас. – Он внимательно оглядел присутствующих, нахмурился. – А где Никадо?
– Нет его теперь, – ответил за всех Валари. – Я расскажу…
Йон слушал, молчал, иногда кивал, опуская тяжелые веки с густыми ресницами. Он все понимал, потому что там, в подвале, успел увидеть и осознать то, чего другие еще не осознали.
Когда Валари завершил рассказ, Йон произнес:
– Я буду следующим.
– Нет! С чего бы? – мотнул головой Дарэ. – Ты свое испытание выдержал. Потрепанный, но живой вернулся…
– Тебе Скайскиф чего-то наговорил? – настороженно предположил Валари.
– Ну, его! Не верь! – выпалил Дарэ. – Тебя почти месяц держали в катакомбах. Думаю, ты искупил свою… вину…
– Дело не в вине, – тихо ответил Йон. Его голос прозвучал так безжизненно и жутко, что все товарищи разом притихли. – Дело в непокорности. Йоремуне ждет, что мы будем послушными. Это главное условие. Я раньше думал, что важна лишь наша кровь, но это не так. Хати-Йоремуне нужны не просто полукровки. Ему нужны смиренные и покладистые слуги. Верные псы…
– Да уж, – выдохнул Валари, прокручивая услышанное в голове и не понимая, что делать теперь с этим Йоновым откровением.
Ответ вертелся на языке, но никак не давался.
Йон тяжело поднялся из-за стола. Подволакивая правую ногу, добрел до окна, лег отощавшей грудью на подоконник и задумчиво уставился вниз. Валари, ничего не говоря, встал рядом.
Внизу, на отороченной валунами и можжевельником поляне, в одиночестве развлекался Алкир.
Он подкидывал в воздух зеленое яблоко и дурашливо ловил его клыкастым ртом. Заметив, что полукровки наблюдают за ним, хенке смутился, обронил яблоко себе под ноги и, сделав вид, что ничего особенного не произошло, гордо направился вглубь можжевеловой аллеи.
Валари подумал в тот момент, что Алкир, должно быть, довольно юн – их ровесник, скорее всего. Самый молодой хенке в своре Хати-Йоремуне. Видимо поэтому он и относится к полукровкам почти как к равным.
Жаль, что не он самый главный.
С ним бы было проще, чем со Скайскифом, Клайфом или Офу.
Гораздо проще.
***
Йон все верно предположил – расправы не отменить.
Это случилось утром, сразу после завтрака, когда Пустошь за окнами цитадели утонула в песнях стрижей и жаворонков.
Скайскиф собрал полукровок во дворе, построил кругом. В центре был Йон. Он стоял, преклонив одно колено, как воин, что готовится к посвящению в рыцари.
Пахло вереском. За краем живого кольца высилась куча увесистых камней, натасканная ночью слугами.
– Ну? Доброе утро, что ли? – Клыки хенке тускло сверкнули в лучах бледного солнца. – Чего стоите, как истуканы, такие безрадостные? – Он резко толкнул в грудь Уилтера. Тот еще не оправился от ран, поэтому зашипел болезненно. – Не скулить, щенки! Провинились, так извольте отвечать за проступки. – Скайскиф высокомерно плюнул в сторону затравленного Йона, после чего выхватил из притихшей толпы Валари и за загривок втащил в круг оцепеневших товарищей. – Ты их вожак. Значит, и приказ своим верным ублюдкам будешь отдавать ты. – Палец хенке, облитый глянцевой кожей перчатки, уткнулся в каменную кучу. – Возьми камень и брось его первым. Давай!
Валари стоял неподвижно, казалось, даже не дышал. Его глаза, ставшие вмиг пустыми и мутными, прятали в дымке отрешенности яростную суматоху мыслей. Что делать? Как поступить?
Губы сами собой двинулись, прежде чем скривиться в оскале.
– Не буду.
Упрямство ученика взбесило Скайскфа. Он медленно снял перчатку, пошевелил пальцами, демонстрируя присутствующим острые когти, после чего замахнулся и ударил наотмашь. Валари не успел отследить – почувствовал, как ожгло спину, и с загривка потекло в рукава…
– Брось. Свой. Камень! – громом грянуло над головой.
– Не буду…
Хенке в бешенстве взвыл, снова схватил полукровку за шкирку и тряхнул изо всей силы. Приблизив к лицу Валари оскаленную пасть, прорычал:
– Не смей перечить мне, своему учителю!
– Ты учитель мне, но не хозяин, – донеслось в ответ. – Я не стану бросать камни в своего друга.
– Станешь, – шипел Скайскиф. – Еще как станешь. Все вы станете, если я вам прикажу. А будете упрямиться, начну наказывать по одному. Будет очень больно, обещаю. Может, вы думаете, что господину Йоремуне вы особенно дороги? Ошибаетесь! Незаменимых среди вас нет. Поэтому вам еще придется побороться за честь находиться здесь. Уверен, что у вас ничего не выйдет с таким-то настроем. Вас всех заменят на новых – получше!
Глаза хенке светились алыми огнями, белки выкатились, изошли сетью кровавых прожилок. Полукровки и прежде видели Скайскифа раздраженным, но таким свирепым – еще ни разу.
– Валари, не зли его… – робко донеслось из толпы. – Иначе все пострадаем…
– Не пострадаем. Я обещаю, – тихо, но отчетливо произнес вожак стаи.
– Что ты там вякнул, щенок? – взревел разъяренный до безумия Скайскиф.
– Я согласен бросить свой камень первым, – прозвучал неожиданный ответ. – Я сделаю, как ты просишь.
– Я не прошу, я приказываю! – Хенке довольно потер руки, но поймав взгляд ученика, морозный и бесстрастный, невольно отступил к краю круга. – Ну, кидай же! Давай, глупый пес!
И первый камень полетел.
Йон сжался в центре кольца товарищей по несчастью, зажмурился, готовясь принять всю боль, что ему отмеряна, но рокового удара не последовало. Вместо этого капли чего-то теплого – чужой крови, по всей видимости, – брызнули ему на щеку, после чего раздался оглушительный вой Скайскифа.
Йон приоткрыл один глаз.
Перед ним, мрачный и жуткий, стоял Валари. Его глаза пылали холодным светом, кулаки были сжаты, а на губах блуждала пугающая и в то же время обнадеживающая улыбка.
– Что не так, Скайскиф? Ты велел бросить камень, и я бросил.
– Ты… ты… – только и смог просипеть в ответ пораженный хенке. Из его рассеченного надбровья текла, капая под ноги, темная кровь. – Как ты…
– Я же доходчиво сказал, что не стану закидывать камнями своего друга, что тебе было не ясно? Ты хорошо меня знаешь, давно ведь бок о бок живем. Мог предугадать, чем все закончится, и вовремя остановить все это.
Вожак полукровок поднял руку, потом, не дав хенке опомниться, резко опустил ее вниз.
И остальные камни полетели.
Глава 21. Двуликий
«Моя прапрабабушка была волшебницей, но занималась белой магией…
Но я никогда не буду заниматься грёбаной белой магией!»
(С) Дэд
Каждый день Лили встречала с надеждой под любым предлогом улизнуть от лишнего внимания, но учитель Мун чуял неблагие намерения, как сторожевой пес.
Мать тоже взялась блюсти свое чадо пуще прежнего. Ни одного неверного шага, ни одного лишнего взгляда сквозь марево садов туда…
На Пустошь.
Постоянная слежка.
У Лили почти не осталось надежды на лучшее, зато у нее имелась тайна. Лисья голова в сарае. За последнее время голова увеличилась раза в два, разветвила деревом рога и замолчала, покрывшись густым слоем не пойми откуда взявшейся паутины.
И хорошо. Меньше привлечет внимания…
Каждый день Лили с другими девушками ходила теперь на проповеди к учителю Муну. Занятия он проводил вечерами в новом помещении общины последователей Эвгая. Мельник Урий, отец Фаи, отдал учителю Муну под это дело один из своих амбаров. Во втором амбаре, так же великодушно предоставленном щедрым Урием, расположились братья из Эвгаевых последователей. Их становилось все больше – новые адепты святого учения все приходили и приходили. Утром они молились, днем брали топоры и строили храм, вечером слушали Муна, ночью спали.
На проповеди Лили водила мать.
Брала за запястье цепко, стремительно, не оставляя возможности отдернуть руку и спастись от нудных, давящих поучений учителя. От противного скрипучего голоса, от мутных, бессмысленных повествований, в которых постоянно происходило нечто гадкое, омерзительное – инцесты, детоубийства, жестокие жертвоприношения, войны, убийства целых рас из-за того, что они не такие, не верящие в Эвгая…
Неправильные.
Все это почему-то считалось благом и необходимостью. К женщинам в писании отношение было особенным – самым ненавистным и презрительным. Женщин там отчего-то считали главной причиной мирового зла.
За что конкретно – Лили так и не поняла.
Обычно мать встречала после занятий, но однажды она не пришла – в доме остановились путники, нужно было приготовить им ужин и разместить. Теперь мать часто брала на ночлег постояльцев. За крышу над головой и еду платили хорошо.
Лили шла домой вместе с Фаей, Ирэной и Грэттой. Фая и Грэтта увлеченно спорили о том, будет ли щедрым урожай в этом году, а Ирэна, обычно разговорчивая, молчала. Ее лицо белело маской, под которой назревала буря – глаза готовились прорваться дождем слез.
Но пока что девушка держалась.
– Что-то не так? – рискнула спросить Лили.
Тихо, чтобы не слышали остальные.
– Нормально все… – соврала Ирэна, предательски шмыгнув носом. – Отстань.
– Не отстану, – рыкнула на нее Лили. – Это Мун тебя довел?
– Угу, – Ирэна проглотила собравшиеся в горле слезы и громко икнула. – Ты не представляешь, что он сделал. Даже не представляешь…
Лили действительно не представляла, но вскоре и ей «посчастливилось» узнать, о чем недоговорила Ирэна…
На следующий день мать снова занялась постояльцами и не проводила дочку в общину. Мун отметил это и по завершению поучений отпустил домой всех, кроме Лили. Он завел подопечную в темную каморку, освещенную единственной коптящей свечой, и велел присесть на трехногий табурет в углу. Сам опустился на такой же напротив.
– Я вижу, ты совсем не стараешься внимать моим речам, девочка.
– Внимаю, как могу, – пробурчала Лили себе под нос.
– Что? Я не расслышал, – произнес Мун недовольно. – Ты что-то там проворчала, как вздорная старуха? Хорошие девочки разговаривают нежно и благозвучно. Запомни.
Лили нашла в себе силы ответить смело и холодно:
– Я не хорошая девочка.
– Вот как? – скривился Мун, и его шершавая, неприятная ладонь вдруг легла Лили на колено, сдавила его, скомкала грубую ткань заношенной юбки и поползла вверх по бедру. – Я знаю, милая моя. Знаю, что тебя уже вряд ли получится исправить…
– Что вы делаете? – Лили дернулась, резким толчком скинула с себя мужскую ладонь. – Отстаньте от меня!
– А разве я к тебе пристаю? – с деланной искренностью удивился Мун. – Ты сама притягиваешь, соблазняешь меня. Такова твоя ведьминская суть. Поверь мне, еще много мужчин пострадает от твоих провокаций. Ты грязная. Ты проклятая!
– Да пошли вы! – не выдержала Лили и, отвесив Муну оглушительную пощечину, пулей вылетела из каморки.
До дома она бежала бегом. Там, рыдая в голос, бросилась на шею матери.
– Не посылай меня больше к нему! Слышишь? Не посылай! Он негодяй!
– Кто? – Мать удивленно вскинула запачканные руки. На рукавах отпечаталась белая, мелкая, как пыльца, мука. – Что случилось? Рассказывай. А ну…
В нос ударил аромат растопленной печки и горячей еды, но в душе у Лили не утихала буря. Как такое вообще может утихнуть? Забыться? Как дальше со всем этим жить?
Умиротворяющий запах был совершенно некстати.
– Мама, ты не представляешь…
И Лили рассказала все, как было. И про Ирэну тоже.
Мать высилась перед ней, окруженная мучной дымкой, как туманом. Качала головой. В сочувствии или в злобе – неясно. Бледные губы, совершенно неподходящие к разрумянившемуся лицу, вытягивались тонкой нитью.
– Как ты могла допустить подобное? – прозвучало наконец обрывисто, коротко, словно плевок.
– Я ничего плохого не делала! – возмутилась Лили. – У девчонок спроси. Они подтвердят…
***
Так началась ее война.
Лили думала, что пройдет по этому пути одиночкой, но не вышло. Сперва была рогатая лисья голова в паутине, молчаливо заставлявшая ее вспоминать нечто неведомое своим настойчивым, пронзительным: «Мементо!» Рядом с лисьей головой Лили ощущала себя сильнее и увереннее, даже когда голова молчала.
Потом присоединились другие…
На следующий день, после случившегося в каморке, учитель Мун подозвал к себе Лили и властным тоном приказал ей обо всем забыть.
И молчать.
Лили не знала, как правильно поступить, поэтому сперва и молчала, окоченев от неясных предчувствий. Она пыталась предугадать, что будет дальше при разных раскладах. Вот если она, например, всем расскажет? И что? Будет, скорее всего, как с матерью. Никто не поверит. Засмеют, обвинят, лишь льне затравят. А если не расскажет? Хорошего тоже мало – Мун продолжит делать то, что делает.
И другие девушки будут страдать…
Ярость, пока еще скрытая, тягучая, густая, текла по венам, сужая глаза и заставляя сердце биться тяжелой неровной дробью.
Капкан.
Западня.
Все девы Нерки в ней, и некому за них заступиться. Такое нельзя прощать, немыслимо оставить на самотек.
И все же находилось в этом море безнадеги нечто необъяснимое. Учитель Мун отчего-то начал побаиваться Лили. Она это не сразу поняла, но постепенно распознала… Трепет, с которым священник отдергивался от подопечной, если та стояла слишком близко или говорила неподобающе громко.
Учитель Мун привык сражаться с вымышленными демонами из писания. То, что с неторопливой неумолимостью зарождалось в Нерке, имело совершенно иную, реальную, природу.
Однажды, не выдержав прямого, испепеляющего ненавистью взгляда Лили, священник решил наказать дерзкую девчонку.
Вечером, когда та пришла домой, ей навстречу вышли двое братьев из общины. В руках они несли визжащий и шевелящийся мешок.
Лили не сразу сообразила, а потом было уже поздно. Братьев попробуй, догони. И добычу у них не отнять…
На кухне пахло пригорелым хлебом, дым стоял коромыслом. В этом едком, противном дыму Лили прятала слезы горя и злобы.
– Зачем ты отдала ее им? Нашу кошку? Они ее в жертву Эвгаю принесут?
– Да. – Мать отставила на окно противень с горелками, вытерла руки о передник, сорвала его через голову и сердито зашвырнула в угол. – До кошек ли нам сейчас? Я тебя спрашиваю? – Она встряхнула дочку за плечо и уселась напротив. – Нас бы не…
***
Следующей ночью кошка вернулась.
Мертвая.
Живая. Вернее, ожившая…
Обновленная.
Она скреблась во мраке и надрывно мяукала. Из-под крепко запертой двери в дом летела стружка, сорванная когтями.
Лили схватилась за засов.
– Я впущу ее.
– Не смей! Не вздумай… – Мать, бледная, обмахивалась вышитым полотенцем, сползая спиной по стене. – Не открывай… Пресвятой Эвгай, помилуй нас… Помилуй…
– Мама, хватит! – не выдержала Лили. Сорвав засов, распахнула дверь навстречу томящейся полуночи. Со двора пахнуло металлом и грозой. Закрутилась у ног косматая тень. – Это же наша родная кошка. А пресвятой Эвгай пусть сгорит в огне.
– Мур-мур. Мур-мур, – вдруг отчетливо произнесла кошка с явным одобрением.
И вмиг осипший, испуганный голос матери вторил:
– Не ходи… Я прошу тебя, не ходи. Эвгай с тобой!
Лили встала на пороге, обернулась через плечо. Кошка крутилась у ног, окровавленная, с неестественно завернутой набок головой, с алым языком, криво вываленным из клыкастой пасти…
– Мама, ты серьезно? Ты, правда, веришь в этого злого и несправедливого Эвгая? Он ведь ненавидит таких как мы с тобой. Он считает женщин греховными и нечистыми существами – просто так, ни за что. Просто потому, что ему так нравится. Зачем он тебе, мама? Он ведь и не собирается нам помогать, только наказывать хочет и мучить.
– Мур-мур, – согласилась кошка.
Лили застыла на миг в черной раме дверного проема, а потом решилась окончательно:
– Пойду. Никто не остановит.
– Мур-мур. Мур-мур! – позвала кошка и прыжками умчалась в ночь.
Лили пошла следом. Боясь отстать, побежала, ощущая, как легкие наполнились ледяным воздухом. Серп луны серебрился над верхушками далекого леса, и мерцала у горизонта одинокая звезда.
Свобода.
Она никогда не ощущала себя такой свободной.
Жаль, нет рядом ни Ильзы, ни Табиты, ни Йона. Ни девочек из деревни. Ни мертвых, ни живых…
Одна.
Лили пришла в себя на лугу, что начинался за деревней, у леса. Покошенная трава, еще не убранная, хрустящая и звонкая, нежно шуршала под ногами. По ней, дурашливо подпрыгивая, носилась ожившая кошка с огненными глазами. Там, где она пробегала, сгубленные травы прирастали к корням, расправлялись и выпрямлялись.
Луг купался в призрачном тумане, а со стороны Нерки неслось и рассыпалось эхом насмешливое: «Вис! Вис! Вис!»
Лили смотрела на луну немигающим взглядом и думала о том, что у нее есть. Рогатая лисья голова и воскресшая кошка, оживляющая скошенные травы. Мертвые подруги и друг, что сидит на цепи как пес где-то вдали, на другом краю Пустоши.
Ели жив еще…
Если не убили…
И книги.
Еще есть книги из тайной библиотеки. Много всего дорогого и важного. А еще есть девчонки, которых во что бы то ни стало нужно защитить от подлого священника.
Поводов хватит, чтобы объявить войну учителю Муну и всей Эвгаевой братии.
Чтобы одержать победу, придется быть сильной. Очень сильной. Выносливой. Осторожной. Придется скрывать свои истинные эмоции, притворяться, что ничего не задумала, проявлять унизительную покорность, чтобы отвести врагам глаза, чтобы быть готовой к решающему броску.
Чтобы не промахнуться, нанося сокрушительный удар.
Чтобы выжить и остаться собой.
