Жак Каматт
Русская община и коммунизм
Точно так же, когда Бордига определял Россию, как государство колхозных крестьян и мирового капитала, это объясняло продолжительную хрупкость КСП в СССР. Можно сказать, что колхозники сыграли роль ростовщиков в другой форме!
Это не исчерпывает нашего анализа судьбы российской общины. Оставалась ли она или не оставалась живой после 1917-го? Это сильно влияет на нашу оценку позиций большевиков. Сделаем небольшой крюк в нашем ответе, чтобы напомнить, что во всех революционных процессах присутствует два важных феномена, противоположных друг другу в определённой мере: феномен избыточного роста, к которому мы вернёмся, и повторное проявление противоречий, потрясений и конфликтов, забытых оттого, что их считали разрешёнными. Как показал Маркс, развитие меновой стоимости не разрешает, а интегрирует противоречия. Капитал продолжает функционировать схожим образом. Так, вслед за кризисом, нарушением равновесия или разрушением правящей системы, все противоречия могут возвращаться, просто в интегрированной манере. Вполне возможно, что старые человеческие типы поведения вернутся, особенно там, где приручение капиталом не приобрело исторического измерения. Это означает, что даже если статистика указывает на исчезновение общины в 1917-м, это не уменьшает проблему её оживления из-за самого революционного взрыва.
Ленин частично понимал это в 1918-м и 1919-м (ср. Восьмой съезд российской коммунистической партии). Он настаивал на возвращении старых форм. Однако он анализировал феномен лишь с точки зрения развития капитала, а не общины (притом, что это не взаимоисключающие понятия). Разве не могла последняя ожить, когда огромный царский аппарат (который препятствовал всему развитию общин) был покалечен из-за ликвидации царя, а затем полностью разрушен началом борьбы на селе? Русские утратили свою старую общность после 1861-го, это было подтверждено многими писателями, но она не сменилась стабильной формой организации, и капитал развился лишь формально в некоторых регионах.
То, что эти общины могли ожить наиболее интересно для понимания того, как русская революция могла продолжиться и вынесения полного суждения о ней. Центральная царская власть, как мы это видели, была привита мелким общинам. Когда она исчезла, общность мирового пролетариата (диктатура пролетариата) смогла бы помочь коммунизму утвердиться гармоничным, т.е. ненасильственным путём, по сравнению с нынешними пытками в СССР. Оживление общин – это не просто гипотеза. Энгельс писал следующее о Польше:
"В Польше, в частности, в Гродненской губернии, где аристократия была большей частью уничтожена в бунтах 1865-го, крестьяне теперь часто покупают или снимают в аренду земли у аристократов и обрабатывают их, не разделяя на части, за свой коллективный счёт. Причём у этих крестьян не было векового коммунального земледелия, это не великороссы, а поляки, литовцы и белорусы".
В общем, можно сказать, что поскольку капиталу не удаётся преобразовать человека и породить новый вид, существуют некие человеческие инварианты, которые очевидно остаются скрытыми, особенно с учетом того, что господство капитала старше. Более того, эти инварианты подвержены географическим влияниям, так, существует инвариантная тенденция возвращения к общине, которая сильнее и жизнеспособнее в зонах, в которых преобладающие условия затрудняют автономизацию индивида. Вот почему мужчины и женщины могут предпринять реконкисту и начать сами творить свою жизнь на мировом уровне, с того момента, когда материальная и фиктивная общность капитала будет уничтожена. Тенденция к формированию общечеловеческой коммуны наверняка будет очень сильной в СССР именно из-за того, что мы говорили об истории этой страны.
Стойкость и даже оживление аграрной общины в России отмечались специалистом по славянским вопросам, П. Паскалем:
"Община не умерла после революции".
Он пишет, что она всё ещё была живой в 1966-м.
Ясно, что нельзя делать основательные выводы из нескольких замечаний автора в его книге. Однако существуют прямые и косвенные свидетельства, доказывающие факты оживления общины. Волин приводит их в «Неизвестной революции», но это просто аллюзии, на основе которых нельзя ничего выстроить.
Свидетельство Троцкого особенно интересно из-за его чисто марксистской позиции. Он пишет в «Истории русской революции»:
"Одновременно начинается движение общинников против отрубников, т. е. крепких крестьян, выделившихся на самостоятельные участки на основании столыпинского закона 9 ноября 1906 года".
Это ясно свидетельствует о желании крестьян возродить общину, о котором Троцкий ничего не говорит: он удивлён тем, что бедные крестьяне искали кулаков, чтобы те шли вместе с ними грабить поместья дворян. Кулаки всё ещё были частью общины. Её власть впечатляла его.
"В Курской губернии начались преследования отрубников, отказывавшихся вернуться в общину. Перед великим земельным переворотом, перед черным переделом, крестьянство хочет выступать как одно целое. Внутренние перегородки могут стать помехой. Мир должен выступать как один человек. Борьба за помещичью землю сопровождается поэтому насилиями над хуторянами, т. е. земельными индивидуалистами".
Реформа Столыпина была важной только для того, чтобы КСП внедрился в сельское хозяйство через государственное вмешательство вместо того, чтобы позволять действовать механизмам стихийной экономии. Текст Троцкого показывает волю общины к восстановлению своей целостности и своего самоопределения в целостности. Объяснение Троцкого абсолютно поверхностно, это попытка оправдать его чисто классовую теорию. Бордига поддержал Ленина в «России и революции в марксистской теории», сказав, что аграрная коммуна была полностью уничтожена до 1917-го, но в «Социально-экономической структуре России сегодня» он написал:
"Самой смелой реформе Столыпина 1906-го не удалось даже установить режим частных наделов на всей сельскохозяйственной земле (…) Но, считается, что только четверть коллективной формы управления была ликвидирована накануне мировой войны".
Это довольно близко к тому, что написал историк Кармайкл.
Это замечание Бордиги также объясняет, почему Ленин всегда говорил о начале классовой борьбы на селе (тема, поднятая Сталиным в 1923-м), для того, чтобы с одной стороны поднять производительные силы, с другой, уничтожить власть кулаков. Когда Ленин написал:
" Для того, чтобы расколоть крестьянство и некулацкие элементы привлечь на свою сторону, потребуется много времени" (там же, т.40) не означало ли это, что община сохранялась, несмотря на то, что статистика не показывала этого? Позже он впервые отметил, что с крестьянами существовал альянс на экономическом уровне в 1921-м. Эволюция Ленина в отношении крестьянства выказывает себя в формуле "демократическая диктатура пролетариата и крестьянства", которая стала "демократической диктатурой пролетариата и бедного крестьянства", затем "диктатурой пролетариата… при поддержке бедного крестьянства или полупролетариев".
Это не решающий фактор, но его достаточно для того, чтобы предпринять новый анализ этого вопроса. Это также следует сделать со знаменитой мерой эсеровской программы, которую они не смогли применить и которую реализовали напрямую крестьяне с согласия и даже с помощью большевиков; земля – крестьянам. Таково было требование крестьян к царю, освободившему их от крепостничества, но наложившего на них выплату выкупов. Крестьяне считали, что земля принадлежит им, как вспоминал Плеханов:
«'Мы принадлежим вам, а земля принадлежит нам', говорили крестьяне помещикам».
Нельзя с точностью утверждать, что это доказывает мелкобуржуазный характер крестьян: их собственнический инстинкт. Царь ушёл, они вернули себе своё. Понятно, что многое за это время изменилось. Аристократам и буржуазии удалось монополизировать землю, создав множество второстепенных антагонизмов. Но в основном произошло то же, что и с Коммуной:
" Коммуна – это обратное поглощение государственной власти обществом, когда на место сил, подчиняющих и порабощающих общество, становятся его собственные живые силы…".
Рабочие вновь ввели республику, отнятую у них Второй Империей. Русские крестьяне вернули себе землю и свою общность, отнятые у них царизмом. Это могло стать началом реформирования общин на более высоком уровне, при условии, что крестьян поддерживало бы новое государство, которое должно было устранить элементы, пагубные для развития общин, как Маркс писал в своих черновиках писем к Засулич. Победа марксизма стала препятствием для реализации этого решения. Государство считалось создателем организационных форм (и действовало как таковое, ср. создание комитетов крестьянской бедноты в 1918-м), а не живительной координационной силой для связей различных общин между собой и с городами. Это стало выражением не органического централизма, а деспотического централизма.
Наконец, вполне возможно, что коммунитарный феномен не проявлялся с одинаковой интенсивностью (документы не проясняют этого обстоятельно), но существовали регионы, где это происходило, без малейшей степени сомнения – на Украине.
Махновщина была бы невозможна без сопротивления крестьян на их общинной основе, и Троцкий не отрицает данных, приводимых Аршиновым. Троцкий лишь негативно подтверждает основные характеристики, описанные выше в своей полемике (Военные записи). Движение обвиняется в анархизме, и в нем, конечно, участвовали анархисты (только они защищали его и аплодировали ему), но это было лишь частью истины, потому что означало бы забвение того факта, что всё народническое движение, как выражение общины, было анти-государственническим. Но мы видели, что русский марксизм утратил своё народническое измерение в своём желании способствовать развитию капитала. Позиция Маркса в черновике письма к Засулич не была таковой:
" Ныне этот недостаток (изолированность общин, благоприятная для прививания деспотизма – ред.) весьма легко устраним. Следовало бы просто заменить волость [Это слово написано Марксом по-русски. ред.], учреждение правительственное, собранием выборных от крестьянских общин, которое служило бы экономическим административным органом, защищающим их интересы".
Именно это пытались реализовать украинцы, как объясняет Аршинов в своей книге «Махновское движение».
Ещё один случай, который гораздо труднее анализировать – это Кронштадт и намного менее известное восстание в Тамбовской губернии. Так, заняв позицию по народникам и из-за своего непонимания позиций Маркса по России, большевики не могли понять сам феномен, или принять его; более того марксизм на мировом уровне видел в капитализме прогрессивный элемент и защищал его. В то же время, даже противостоя капитализму, марксисты всё равно превозносили его роль, всё по той же причине: из-за развития производительных сил. Фактически, именно пролетарский класс как целое не смог найти окончательного решения по русскому вопросу.
Мы хотели бы отметить последнее крупное историческое движение, более или менее выказавшее черты коммунитарности в своём поведении: насильственную коллективизацию 1929-го, которую Дойчер считал второй революцией "даже более радикальной, чем первая". (Staline, изд-во Gallimard, Livres de poche, стр. 362) Если Дойчер и обличал насильственный характер коллективизации, он в то же время отмечал энтузиазм этого движения вначале:
"Начало коллективизации стало бесспорным успехом". (там же)
что также отмечал Бруэ:
"Коллективизация действовала гораздо менее схематично и фактически в менее прямолинейной манере. Она пробуждала бесспорный энтузиазм среди беднейших слоёв крестьянства, которые были тогда призваны к вековой борьбе за землю, в новой форме, против тех, кого считали эксплуататорами (кулаки – ред.). В этом смысле можно было говорить о самом настоящем крестьянском 'Октябре'.". (« Le parti bolchevik », изд-во Minuit, стр. 316)
Следует отметить, однако, что борьба бедных крестьян против кулаков вскоре превратилась в борьбу против государства. Следует также отметить, что зачастую целые деревни были связаны с кулаками. Непоследовательность мужиков происходила из более глубоких причин, это могла быть защита собственных общин.
Комитеты крестьянской бедноты, основанные в 1918-м, были неудачным начинанием. Крестьяне откликнулись с апатией (без желания сотрудничать на экономическом уровне) на разрушение их старых общинных отношений. Вот почему они могли обманываться насчёт природы коллективизации вначале, и взбунтоваться против неё позже. Но после того, как Сталин сбросил балласт, и колхозы относительно стабилизировались, он осознал опасность общинного возрождения:
"Он напугал партию, сказав, что колхозы могут стать даже опаснее для режима, чем частные фермы. В старину крестьянство было разобщено и тяжело на подъём: ему не хватало способности к политической организации. С начала коллективизации крестьяне организовались в компактные органы, которые могли поддерживать советы, но могли также обернуться против них с большей эффективностью, чем индивидуальные фермеры. Для того чтобы сохранить контроль партии над ними, были основаны сельские политотделы". (I. Deutscher, « Staline », стр. 406-407)
Сталин хотел бы превратить крестьян в наёмных работников, находящихся в прямой зависимости от государства, не больше и не меньше, и полностью уничтожить их старую общинную организацию. Они, и старое народническое движение, отказывались подчиниться этому, начиная с 1861-го. Поэтому Сталин мог разрешить эту трудность, всё больше превращая колхозников в ростовщических кулаков, распространяя тот же принцип не только на крестьянство, но и на городские слои рабочего класса19.
Однако, согласно некоторым авторам общинные достижения не полностью исчезли даже сегодня, согласно некоторым авторам. Как мы уже отмечали, это говорил П. Паскаль, и Б.Г. Керблей пишет об этом в своей статье «Перемены в советском сельском хозяйстве»:
"Недавние дебаты показывают коммунальную и семейную традицию, которая, в некоторых случаях, явно выступает против потока решений по модернизации аграрной структуры". (Problèmes économiques, № 1162, 1970)20.
Избавимся сразу от возможного недопонимания. Мы абсолютно не хотим сказать, что КСП не мог или не может укорениться в России. Вопрос сложнее. Мы хотим показать, что КСП не может развиться в определённых регионах, на различных стадиях истории. Так, в Германии, капитализм в своей первобытной, меркантильной, коммерческой форме (свободная торговля на либеральной стадии) встречал очень большие препятствия. Казалось, что 'характеристики' немцев и природа страны были полным подтверждением принципов капитализма. Сам Маркс с иронией говорил о немецкой патриархальности и деревенской жизни немецкого филистера… Однако, когда капитал достиг определённого измерения, в форме постоянного капитала, а значит, нужны были наука и организация, немецкий 'характер' стал соответствовать капиталу. Мы знаем когда, в конце прошлого и начале нынешнего, рационализм пережил прогресс в этой стране и предвосхитил всё будущее движение капитала в 20-х, которое расцвело в США после Второй Мировой войны.
Плеханов часто использовал немецкий пример в борьбе против народников. Он цитировал всех авторов, кто утверждал до этого, что КСП не мог развиться в Германии для того, чтобы поставить их в контраст с реальностью Германии его времени, и, делая это, он говорил народникам, что в России также ничто не препятствовало КСП.
Это правда, что анализ Плеханова недостаточен. КСП конечно мог развиться в России с того момента, когда он утвердился на Западе в качестве материальной общности способной заменить царское государство (в Китае он сменит высшее, всепоглощающее единство). Именно это и произошло. Одновременно это помогло установлению реального господства капитала в самых развитых регионах. Сталинизм и нацизм нельзя сравнивать, но между ними было нечто общее. Нацистский тоталитаризм мог быть текучим и переходным, потому что реальный деспотизм капитала уже действовал там, тогда, как в России он только должен был только начать утверждаться. Поэтому можно задаться вопросом, не должен ли был капитал сначала утвердить своё господство для того, чтобы потом установиться в СССР. Не должен ли он достичь производства не просто нового типа человека, но нового вида, реализуя в плохом смысле магическую утопию, как у Замятина в романе «Мы»?
Некоторые ученые в США, как показал Маркузе, стремятся к вмешательству в наследственные феномены, для того чтобы совершить переворот в человеческой биологии и полностью адаптировать человека к капиталу (старая мечта капитала, ср. у Гэлбрейта!). Прогресс, достигнутый в США и других странах вместе с прогрессом, достигнутым адептами манипуляций человеком в СССР (где произошла эволюция от трудовых концлагерей к психиатрическим концлагерям), позволяет производить человека без земных потребностей; от зависимости от сельского хозяйства можно избавиться. Тем временем, производство деменции также является средством приручения человека. На Западе, капитал производит её самим своим жизненным курсом, подчиняющим себе человека, в СССР, из-за отставания, свсё ещё требуются заведения, специализирующиеся на безумии… Однако в тоже время очевидны и точки соприкосновения. Преступность и безумие являются основными современными характеристиками капитализма.
Принимая это во внимание, можно видеть, что дебаты 1906-го на Стокгольмской конференции о национализации земли и опасность, подразумеваемая их восстановлением, выказывает недостаток знаний о создании материальной общности капитала и отход от всех перспектив использования общинных аграрных структур во время перехода к коммунизму.
"… Плеханов, защищал Маслова и пытался уверить съезд, что ленинская национализация – эсеровщина и народовольчество ". (Ленин В.И., Доклад об Объединительном съезде РСДРП).
"Поскольку в московской Руси была (или: если в московской Руси была) национализация земли, постольку экономической основой ее был азиатский способ производства. Между тем, в России со второй половины XIX века укрепился, а в XX веке стал уже безусловно преобладающим капиталистический способ производства". (там же)
Но там никогда не было Азиатского способа производства, и, с другой стороны утверждение о полном доминировании КСП так же противоречит фактам. Почему же тогда, как мы отмечали, революция, которая должна была только установить диктатуру рабочих и крестьян, почему эта революция была по сути своей буржуазной, согласно самому Ленину?
Почему Ленин стремился к национализации? Для того чтобы перескочить через последовательные этапы, сделать возможным развитие самых передовых капиталистических форм. В этом контексте можно лишь согласиться с ним. Но, для достижения полной последовательности, ему пришлось отвергнуть все предпосылки аргументации Плеханова. Здесь у Плеханова обнаруживаются элементы старой народнической теории, например, в отношении значения государства.
" У нас дело сложилось так, что земля вместе с земледельцами была закрепощена государством, и на основании этого закрепощения развился русский деспотизм. Чтобы разбить деспотизм, необходимо устранить его экономическую основу. Поэтому я против национализации теперь ". (там же, т.16)
Другой социал-демократ сделал следующее замечание:
"Если бы революция… привела к попытке национализировать крестьянские надельные земли или национализировать конфискованные помещичьи земли, как предлагает т. Ленин, то такая мера повела бы к контрреволюционному движению не только на окраинах, но и в центре. Мы имели бы не одну Вандею, а всеобщее восстание крестьянства против попытки вмешательства государства в распоряжение собственными (курсив Джона) крестьянскими надельными землями, против попытки их национализировать". (там же)
Меньшевики приняли искусственное решение и чтобы доказать его эффективность против самодержавия, она приводили примеры автономистских движений армян, казаков и т.д. Аграрная община обладала всё ещё сильным присутствием в начале двадцатого века, в первую очередь в этом последнем случае. Реальным было решение Маркса и народников: дать землю общинам и преобразовать государство, чтобы оно стало их союзником. Отсюда государство уже не могло возвышаться над общиной как деспот, но становилось связью между городом и деревней (напр. для поставок сельскохозяйственного оборудования) и защитником против кулаков, с тем, чтобы вернуть их в общины, а не уничтожить их. Так должно было реализоваться государство-коммуна.
Подобная мера не означала передачу земли одному классу производителей, потому что как сказал Маркс в «Национализации земли», это не позволило бы нам продвинуться к коммунизму.
Земельная собственность может принадлежать только виду. Это означало бы оживление общин, вовлечение технического прогресса и избежание развития капитала. Это означало бы, вкратце, применение фундаментального пункта тогдашней коммунистической программы: упразднение разделения и противостояния между городом и деревней. Капитал добился этого своим путём и к своей выгоде. Отношения между человеком и природой стоят иначе.
В отсутствие этой перспективы, Ленин мог дать лишь следующую гарантию против реставрации в России:
" Мы не в состоянии по своему желанию вызвать социалистический переворот на Западе, – эту единственную абсолютную гарантию от реставрации в России ". (там же)
Он был прав, но он сместил проблему. Он не видел, что опасность реставрации заключалась не в возвращении к иному виду производства (реставрация во Франции не восстановила феодализм, монархия была буржуазной, она должна была стоять во главе общества, становясь буржуазной сама, она могла лишь сдерживать движение), но в утверждении предыдущей формы политического господства, которую следовало подавить. Надо было понять развитие капитала, как материальной общности, достигнутой на Западе на основе обобществления производства и людей. Этого не могло произойти в России, потому что капитал был недостаточно развит для приручения человека, для навязывания ему жизни капитала, количественного времени, времени капитала. Здесь была реальная деспотическая власть, правившая всеми аспектами жизни, а отсюда реставрация деспотизма. Поэтому в том, что Сталина называют Красным Царём присутствует большая доля правды. Этот деспотизм мог быть не обскурантистским, а просветительским, и здесь мы опять обнаруживаем важность марксизма. Вмешательство государства подразумевает определённую волю, определённую сознательность. Исторический материализм подходит для этих целей, объясняя фундаментальные механизмы способа производства различными представлениями для различных классов или элементов, вмешивающихся в процесс. Поскольку государству пришлось развивать КСП, с перспективой уменьшения продолжительности существования капитала, что означало, что социальное целое было неспособно породить или преодолеть его. Таким образом, не общество порождало собственное адекватное представление и сознательность во время своего движения. Ему надо было дать сознание чего-то, что оно должно было сделать. Эта обязанность была ещё более ограничительной, поскольку между менталитетом мужика и целями развития капитала существовала пропасть. Не случайно Ленин говорил, что нужно было учиться работать!
Наконец, государство усилилось (как после каждой революции во Франции), и только после поражения революции на Западе сбылся меньшевистский прогноз. Бюрократия была лишь вторичной. Бюрократы должны были выполнять решения государства. Они не могли сформировать автономный класс (как при царизме, так и в советский период). Они были не единственными, кто вдохнул жизнь в КСП, они просто жили за его счёт, так же как все капиталисты стали функционерами капитала (ср. Маркс о деперсонализации капиталиста). Но даже в России, господствующим слоем были не бюрократы, как говорил Бордига, а спекулянты, бизнесмены, бандиты и т.д., которые расцветали на основе материальной общности, находившейся в построении (на промышленной арене). Просто в СССР это приняло более государственническую форму и они, как говорил Бордига, сосали пенис у государства. Этот анализ соответствует анализу Маркса, когда тот говорил, о "капиталистических торговцах, обретающих власть за счёт того же государства".
Капитал без капиталистического класса: это могло быть реализовано самим КСП, как писали Рикардо, Маркс и Бордига21. Это было возможно только на Западе, где капитал установил материальную общность и сверг старые государственнические предпосылки. Сглаживание противоречий капиталистического класса произошло посредством реставрации деспотизма в СССР (тенденция была идентичной в Азии), чтобы капитал не господствовал там в соответствии со своей сущностью. Но всевозрастающее вмешательство мирового капиталистического сообщества, особенно, через посредничество США, продолжит насаждать всё более жёсткое соответствие между капиталом и господствующей над обществом властью.
Общей заботой царя, народников и большевиков было использование производительных сил капитала без существования капиталистического класса. Для царей это был вопрос использования этих сил для совершенствования своего господства над русским народом и борьбы против других государств. Для народников необходимо было перескочить через КСП, для большевиков сократить его продолжительность. Но марксисты должны были действовать как провидцы, как говорил Бордига, и выполнить романтическую задачу, они неизбежно должны были выполнить и задачу контрреволюции в отношении пролетариата, когда им пришлось самим управлять капиталом после отлива революции на Западе. Это дало толчок теории, что массы были неспособны понять свои собственные интересы. Только у партии и государства были наука и знания об их потребностях. Поэтому были востребованы репрессии, они считались гуманными, потому что людей убивали ради их же блага. Государство было настоящим благодетелем! Народники также понимали эти задачи:
"Иными словами, мы должны делать то, что давно уже делают в Европе, не социалистические партии, а буржуазия". (Кибальчич, 1881, цит.по F. Venturi, o.c., стр. 1079)
Они также понимали необходимость существования революционного государства, но для них гарантией полного революционного развития социальных преобразований оставалась община.
Наконец, косвенное подтверждение ужасной ловушки власти и государства: процветание художественной и интеллектуальной деятельности во время падения царизма (за несколько лет Россия достигла лидирующих позиций), а также процветание человеческих взаимоотношений, освобождённая сексуальность, как это показывает работа Веры Шмидт. Но с другой стороны, произошло обновление деспотизма, экзальтация концепции моногамной семьи, жёсткой и глупой морали, культа труда и советского реализма. Этот реализм ставил деспотические требования. Представление должно было стать двойником реальности. Выхода не было: воображение было сковано.
Наконец, надо проанализировать конечные последствия этой периодизации на реальное и формальное господство. Вспомним один из компонентов позиции Маркса и Энгельса по России: аграрную общину. Остаётся ещё их отношение к царизму. Как показывал Бордига, Маркс думал только об одном: об уничтожении царизма (знаменитая русофобия, приписываемая Марксу), словно бы именно царизм был препятствием сначала для буржуазной, а затем для коммунистической революции. Следовало предотвратить помехи или уничтожение царизмом восходящего КСП в Германии, потому что там существовал сильный пролетариат, а значит, был близок социализм. Анализ Маркса и, особенно, Энгельса оказался непоследовательным в какой-то момент. Антироссийская позиция была правильной, пока КСП был слабым в Германии (он мог развиться только на основе территориального расширения, национальный вопрос был центральным в стране) и пока в самой России не развилось революционное движение. Но когда Маркс заявил, что русская революция должна была стать прелюдией к европейской, когда он начал рассматривать возможность активной революции в России, в то время как в Западной Европе правила и господствовала буржуазия, старая стратегия с соответствующей тактикой оказалась неправильной. Кроме того, когда формальное господство над обществом было реализовано в Германии, с аспектами реального господства, царизм явно уже не мог угрожать подъёму немецкого капитализма. Царизм должен был измениться, чтобы победить. Мы считаем, что КСП явно показал своё превосходство после 1871-го.
Момент разрыва в конце прошлого века ощущался, но не был понят. Его не признавали, как таковой. Это было время, когда капитал только что интегрировал пролетариат, гарантируя себе господство над непосредственным процессом производства, и стремился к его реализации как на глобальном уровне производственного процесса, так и над всем обществом. Только к этому вели две мировые войны и различные движения, вроде фашизма, нацизма, Новой Сделки, при помощи франкизма, перонизма и т.д. со всеми их разнообразными историческими характеристиками. Этот момент разрыва подразумевал конец возможностей использования демократии, применения прямой тактики, потому что когда капитал одерживает окончательный триумф больше не остаётся возможностей конкуренции для захвата власти над управлением производительными силами. Это движение уже было реализовано в 1871-м в Западной Европе и США, как писал сам Маркс:
"Высший героический подъем, на который еще способно было старое общество, есть национальная война, и она оказывается теперь чистейшим мошенничеством правительства; единственной целью этого мошенничества оказывается—отодвинуть на более позднее время классовую борьбу, и когда классовая борьба вспыхивает пламенем гражданской войны, мошенничество разлетается в прах. Классовое господство уже не может больше прикрываться национальным мундиром; против пролетариата национальные правительства едины суть!". («Гражданская война во Франции», Ed. sociales, стр. 62)
Царизм не мог больше мешать эволюции КСП в Германии в данном контексте, потому что сам стал его субъектом. Конфликт с Германией потребовал бы индустриализации России для модернизации её армии. Это спровоцировало бы социальные противоречия в стране, которые сделали бы её ещё более уязвимой.
Другим аспектом движения разрыва было усиливавшееся с 1861-го года российское революционное движение, основными представителями которого были народники. В начале двадцатого века их опередили марксисты. Фундаментальные темы их деятельности были одинаковыми, кроме общины.