bannerbannerbanner
полная версияРусская община и коммунизм

Жак Каматт
Русская община и коммунизм

Полная версия

"Тем не менее, очевидно, что дорога к полноценным формам капитализма в России была тяжёлой и трудной и ей снова придётся столкнуть лбами крупный капитал с мелкой собственностью, которую крупный капитал не мог не поддерживать и не укреплять. Так он похоронил героические и широкомасштабные усилия большевистского авангарда, предвидевшего, что единственной возможностью для сопротивления в ожидании пролетарской мировой революции станет выжидание в осаждённой крепости государственного капитализма, контролируемого пролетарской диктатурой, отодвигая скачок к экономическому социализму в будущее, ко времени революционной волны в индустриализированных странах Запада".

К сожалению, этот диагноз использовался в прямой и полемической манере для того, чтобы показать, что в отличие от всего, что провозглашал Хрущёв, СССР не мог догнать США. Следовало задаться вопросом: существуют ли гео-социальные регионы, в которых КСП не мог развиться, а если бы и мог, не стоило ли бы это громадных трудностей, до такой степени, что даже положительные эффекты, существовавшие на Западе, были бы уничтожены в этих регионах? Но это подразумевало бы критическое отношение к действиям большевиков. Бордига не собирался поднимать этот вопрос. Он всегда поддерживал ленинистские установки и следовал им в своих выводах. Можно сказать, что, неким образом, русская революция осталась для него политическим феноменом, который должен был овладеть экономическими силами для того, чтобы выйти на дорогу к социализму.

Для того чтобы понять позиции Бордиги по отношению к России полезно знать другие его работы. Мы дадим их краткое изложение. Бордига был фундаментально антидемократическим и анти-инновационным человеком, т.е. он боролся с теми, кто считал, что было возможно и необходимо создать новую теорию или что можно актуализировать марксизм, пользуясь следующим определением:

"Мы используем слово 'марксизм' не для того, чтобы обозначить доктрину открытую и представленную индивидом Карлом Марксом, но для того, чтобы обозначить доктрину, возникающую с современным индустриальным пролетариатом и 'сопровождающим' его в течение всего хода социальной революции – и мы сохраняем название 'марксизм' несмотря на все спекуляции и эксплуатацию его целой серией контрреволюционных движений".   («Историческая инвариантность марксизма», 1952)

Важна связь с классом, определяемым способом производства, который он стремится создать. Метод, которым он должен реализовать это создание является его программой. Фундаментальные линии программы пролетарского класса были установлены в 1848-м. Они таковы: пролетариат должен сформироваться как класс, а значит как партия. Затем он должен стать государством для того, чтобы уничтожить все классы, а значит и себя самого, для того, чтобы стало возможным развитие коммунизма (ср. «Основы революционного коммунизма», 1957). Партия таким образом рассматривается с одной стороны как часть класса, предвосхищение коммунистического общества, "проекция в настоящее социального человека завтрашнего дня" (ср. «Теория первичной функции партии», 1959), с другой как орган сопротивления в тот момент, когда пролетарский класс был разбит и находился под влиянием правящей идеологии, поэтому партия должна сохранять 'классовую линию'. Марксизм, если его рассматривать не только как теорию революции, но и как теорию контрреволюции, способен к сопротивлению, которой заключается в поддержании им программы целого класса. Поэтому формальная партия, к которой принадлежал Бордига, могла рассматривать себя как связующее звено между предыдущим этапом, когда пролетариат складывался как класс, и будущим, когда должна была впыхнуть анонимная революция, приводя в движение весь класс. Бордига признавал, что формальная партия может исчезать, то есть, что может произойти так, что больше не будет революционеров, защищающих классовую программу в течение какого-то периода, но, что партия возродится в "далёком, но светлом будущем", следуя за динамикой присущей капиталистическому обществу и за фактом абсолютной потребности человеческого вида в коммунизме.

Во время периода отлива (т.е. сильной контрреволюции, которая заставляет класс отходить на прежние позиции), основной ролью обладает описание коммунизма, таким было поведение самих Маркса и Энгельса, посвятивших, по словам Бордиги, всю свою жизнь его описанию. Так можно поддерживать линию будущего в достойном презрения настоящем, сопротивляясь контрреволюции отвергая все демократические формулы и все ошибочные импульсы к инновации. Это подразумевает структурный анти-активизм потому что совершать вмешательства можно только в 'зрелые периоды истории' человечества. Тогда следует бросаться в битву очертя голову и не сдаваться при первом же шоке, не уходить из партии, как только враг начинает обретать преимущество. Таково было значение размышлений над дебатами 1926-го. Надо было сопротивляться, мировой пролетариат, организованный Коммунистическим Интернационалом, должен был сопротивляться капитализму в ожидании новой революционной войны. Но как только начинался её отлив, надо было проходить через чистилище и ждать пока контрреволюция не выполнит все свои задачи. Бордига считал, что это было реализовано в 1956-м. Отсюда предсказание новой революционной волны с кульминацией в 1975-м.

Надо было снова восстановить марксизм, от которого отказались сталинисты, в течение периода ожидания, не теряя из виду непосредственные движения класса, для того, чтобы осознавать насколько они способны сотрясти диктатуру капитала. Но это следует делать без иллюзий. Поэтому он говорил, что после Второй Мировой войны не будет революции (фашистские страны проиграли войну, но фашизм победил), что Третья Мировая война не была неизбежной, а холодная война была формой мира. Поэтому не могло быть революции после краткого созревания как думали те, кто считал, что неотвратимый третий конфликт даст начало революции после него. Берлинское движение (1953-го года) не стало началом нового революционного цикла. Не стало им и венгерское восстание 1956-го, потому что оба были межклассовыми движениями, в то время как пролетариат мог победить только через автономную организацию, в борьбе за собственные цели.

Тем не менее, очевидно, что всё это принадлежит прошлому, и многие спрашивают, какое эти события имеют значение? Какое значение в отказе от лести Югославии как новой социалистической стране? В том же отказе по отношению к Кубе, Китаю и в отрицании того, что центр революции находится в странах третьего мира? Фактически, какая в этом польза, когда весь мир убеждён в противоположном?

Именно потому, что, фактически, у Бордиги было предвидение определённого будущего, он смог вести себя определённым образом и избежать революционного маскарада послевоенного периода, которым дирижировали троцкистские и схожие группы. Здесь заключалась его последовательность, в теории нет пользы, если она не предлагает предвидения. Но никто не может предвидеть без какой-то уверенности.

Бордига несколько раз расходился с большевиками по вопросу о демократии. Он был абстенционистом, отвергавшим любое участие в парламенте, любые демократические механизмы. Надо было чётко определять тактику по отношению к условиям чётко определённой борьбы на исторических этапах, когда действовал пролетариат. Схожим образом он отвергал теорию государственного капитализма и считал теорию империализма совершенно недостаточной и т.д. Несмотря на это, как мы уже повторяли, он так никогда и не порвал с Лениным, потому что для Бордиги он был теоретиком диктатуры пролетариата (последовательным продолжателем Маркса), оказавшимся способным применить её в огромной стране. С другой стороны, всё развитие антиколониальных революций усиливало для него правоту ленинистских позиций. Отсюда некритическая апология большевиков, но, при этом, также защита итальянских левых коммунистов и самого себя от обвинений в анархизме, ультралевачестве, пассивности и т.д., что привело его к ложным обвинениям KAPD, Паннекука и т.д., особенно в тех вопросах, в которых они были очевидно близки к нему.

Но это лишь частный аспект работы Бордиги. Самое важное, что характеризовало его, благодаря чему он остаётся таким захватывающим и живым, это то, что указано в книге «Bordiga: la passion du communisme»: его уверенность в революции, в коммунизме, выраженная пророчески. Человечество революционными скачками продвигается к коммунизму по его словам. Эта эволюция является работой миллионов, нащупывающих свой путь и, иногда, совершающих просветлённые скачки путём крупных революционных взрывов. Он сравнивал всю человеческую историю с огромной рекой огороженной двумя дамбами, справа социальным консерватизмом, по которому марширует распевающая гимны официальной классовой лжи толпа священников и жандармов, слева парад реформизма людей посвятивших себя народу, бизнесменов оппортунизма, прогрессистов. Обе банды оскорбляют друг друга с разных берегов, в то же время полностью соглашаясь, что река должна оставаться в русле. Но необъятный поток человеческой истории также чреват безудержным и грозным разбуханием и, иногда, переполняя извилины, он затапливает обе дамбы с их несчастными бандами в импульсивном и неодолимом паводке революции, сбрасывающей все старые формы и придающей новое лицо обществу.

***

Несмотря на все работы о русской революции и о советском обществе, мы считаем, что изучение этих феноменов не просто не закончено, но что оно даже не начиналось, потому что от общего внимания ушли два основных вопроса: об общине и о разделении КСП на периоды формального и реального господства капитала. Множество других вопросов берёт начало из этих двух вопросов, поэтому мы просто отметим, что наша цель не в том, чтобы рассмотреть русский вопрос в деталях, а в том, чтобы возобновить дебаты о нём путём интеграции работы Бордиги.

Русская революция могла и должна была стать прологом к последней революции нашего вида, в соответствии с взглядами тех, кого мы называем исторической партией. Вот почему она захватывает и призывает к изучению, не сама по себе, но как долгожданный момент, который должен был произойти (Бордига). Коммунистическая революция нашла конкретное воплощение, когда произошла в регионе, где был всё ещё жив коммунитарный феномен, показав этим, что коммунистическая революция не является решением лишь для классового общества. Она расширила горизонты западных революционеров, которые считали, что истинное будущее должно было произойти в их странах и думали о человеческом будущем как о функции движения в их области, в их цивилизации. До русской революции было сосуществование двух миров. В одном частная собственность, индивид, классы и меновая стоимость стали самостоятельными; в другом человек всё ещё был целью производства, а прогресс ещё только должен был прийти. Как могли объединиться эти два человечества? – одно, проходящее через ад классового общества, а другое всё ещё находящееся в рамках своей общинности. Маркс задавал этот вопрос в 1858-м и всё ещё не имел на него ответа:

 

"Трудный вопрос для нас следующий: на континенте надвигается революция, и она сразу же примет социалистический характер. Разве она не обречена на поражение в этом маленьком уголке, если учесть, что есть ещё большая территория, где буржуазное движение только начинает подниматься?"  (K. Маркс Ф.Энгельсу, 08.10.1858)

Он всё ещё считал, что все народы должны пройти через буржуазную и капиталистическую стадию. Он не думал о возможности скачка. Именно во время изучения России он обнаружил, благодаря русским революционерам, решение, которое должно было повлиять на необходимое и жизненно важное обобщение нашей общей судьбы, подразумевающее также примирение народов на разных стадиях их развития, которое вовсе не должно было быть аксиоматическим.

Он мог понять проблему революции в России, потому что он уже размышлял над вопросом общины. Он столкнулся с ним на основе классистского подхода, потому что, хотя на Западе во времена Маркса и оставались живые осколки общин (около Трира в Германии, на Корсике и в Испании), это исследование не должно было основываться на них. А это был центральный вопрос коммунизма, Маркс уже упоминал об этом в работе «К критике гегелевской философии права», где он утверждал, что истинным преодолением государства может быть только общность (Gemeinwesen12), что чётко прозвучало также в работе «К еврейскому вопросу». В «Рукописях 1844 года», он писал, что общность нельзя противопоставлять индивиду, а в статье «Против Короля Пруссии и социальной реформы Руге», он писал, что человеческое бытие является истинным Gemeinwesen человека. Однако, возможно самое замечательное указание на Gemeinwesen и коммунизм, при котором индивиды являются социальными людьми, а их человеческое бытие – это их Gemeinwesen находится в комментариях к книге Джеймса Милля (1844). Маркс не был бы способен признать революцию против государства в Парижской Коммуне 1871-го, которая реализовала очертания Gemeinwesen-человеческого бытия, если бы она не стала теоретическим преодолением, связанным с пробуждением пролетариата, класса, который должен упразднить все классы на исторической сцене. Это также объясняет, почему Энгельс говорил, что коммуну следует переводить старым немецким словом Gemeinwesen. Наконец, мы должны настаивать на том факте, что коммунизм нельзя определять как анархию по Марксу; подобно тому как "атеизм является окончательным признанием теизма, негативным признанием Бога", анархия является негативным признанием государства, последней стадией государства.

Однако анализ Gemeinwesen обрёл гораздо большую глубину в 1850-х, когда Маркс пытался осуществить работу о движении меновой стоимости и её преобразовании в капитал. Здесь ключевыми текстами были Urtext и часть Grundrisse под названием «Формы, предшествующие капиталистическому производству»:

"Если свободный труд и обмен этого свободного труда на деньги с целью воспроизведения этих денег и увеличения их стоимости, т. е. с той целью, чтобы свободный труд был использован деньгами в качестве потребительной стоимости не для личного потребления, а в качестве потребительной стоимости для денег, – если все это является предпосылкой наемного труда и одним из исторических условий капитала, то другой предпосылкой является здесь отделение свободного труда от объективных условий его осуществления – от средства труда и материала труда. Следовательно, прежде всего – отделение работника от земли как его природной лаборатории и в силу этого разложение как мелкой свободной земельной собственности, так и общей земельной собственности (gemeinschaftlichen), покоящейся на восточной общине (Kommune)".

Здесь становится ясно, что изучению подлежит деятельность человека с момента его отчуждения от природы, причём надо понимать, как эта деятельность становится внешней, автономной, превращаясь в угнетающую силу, разъедающую общность. Тогда философия, политика и религия предстают как толкования глубокого феномена: экспроприации человека. Так же, отталкиваясь от этого анализа, можно избавиться от жёсткости и ограниченности формулы Манифеста коммунистической партии, что "История общества является историей классовой борьбы", формула, которую не упраздняет даже примечание Энгельса. Жёсткую схему 1859-го следует корректировать поздними работами Маркса. Классы могут развиваться только с уничтожением общности. Они подавляются в той мере, в какой существует общность. Без классового общества может быть разделение труда. Кастовое общество выражает лишь неспособность данного общества породить классы, что вовсе не означает, что класс был необходимостью, и что каста была его предшественником. Это два вида человеческой организации в двух очень различных социальных формах.

Мы можем, как это сделал Маркс, провести следующую периодизацию, принимая в расчёт движение стоимости и её предпосылки. Первичная формация, включавшая все формы, при которых общинная собственность на землю была основой общества, его фундаментом. То, что называют примитивным коммунизмом, является очень старой первой формой, которая возможно была продуктом эволюции человека от стадии Australanthropos (свыше миллиона лет назад) к Homo sapiens. Это подразумевает идею биологической эволюции, параллельной социально-технической эволюции. Так примитивный коммунизм был поведением человеческого вида, когда существовал непосредственный союз между компонентами общины и их естественным окружением. Это социальная форма, при которой движение стоимости только должно начаться, при которой разделение труда, труд, система обмена (состоящая из серии взаимных даров, более или менее дифференцированных и т.о. гарантирующих обращение продуктов и мешающих процессу, ведущему к неравенству), являются всё ещё нефрагментированной тотальностью. В частности, как говорил Маркс, индивид ещё не был работником.

Позже движение меновой стоимости прививается к предыдущим структурам и автономизируется. Отсюда мы получаем формы, которые Маркс называл азиатскими, потому что он обнаружил их, или, по крайней мере, их признаки, на этом огромном континенте. В «Формах, предшествующих капиталистическому производству» он отмечает, что:

"Раз люди, в конце концов, становятся оседлыми, то уже от различных внешних (климатических, географических, физических и т. д.) условий, а также от природных задатков людей (от их племенного характера) будет зависеть, в какой степени эта первоначальная общность (Gemeinschaft) будет видоизменена".

Очень важно, что Маркс говорил об азиатских формах, а не об азиатской форме. Можно предпринять изучение коммунитарных форм всё ещё существующих в Африке, обладающих определённым сходством с азиатскими формами, на данной основе. Это бы также показало их оригинальный характер, т.о. завершая труд Маркса, который не предпринимал работы над Африкой, кроме нескольких записей об Алжире, сделанных в 1882-м. Как бы то ни было, здесь для нас важно показать, что у наибольшей части человечества не было истории классовой борьбы, хотя это не означает, что в них не было борьбы между человеческими группами. Маркс говорит, что война была основной производительной деятельностью общин. С другой стороны, общины существовали долгое время даже в обществах, уже ставших классовыми и, возможно, сдерживали классовую борьбу.

Маркс рассматривал определённое количество форм внутри первичной формации, но азиатский способ производства не мог быть включен сюда. Это особенная азиатская форма, которая, следуя за очень специфическими географическими условиями, правильно указанными Виттфогелем (он называл общество, обусловленное этими условиями гидравлическим обществом), получила своё, уникальное развитие. С другой стороны, знаменитый азиатский застой вовсе не означает, что этот континент не мог породить важные технологии, науку и искусство. Определённое развитие производительных сил было возможно; однако, оно всегда достигало бы предела: неспособности обретения самостоятельности индивидами и классами, т.е. меновая стоимость не могла автономизироваться, и этих двух фундаментальных для рождения капитала условий не существовало. Не был реализован скачок производительных сил. Азия пережила великие периоды расцвета, когда она достигала точек, с которых мог быть сделан этот скачок. Складывались все основные условия для возникновения КСП как на Западе, кроме одного: перерезания пуповины общности (Маркс).

Вторичная формация перегруппировала все формы, основанные на частной собственности, подразумевавшей существование индивидов (человек, подчинённый обмену, как Маркс говорит в Urtext) а значит и классов. Так мы получили рабство или античный способ производства (древняя форма), феодальную форму, или феодальный способ производства, азиатский способ производства, при котором частная собственность, если она существовала, не позволяла индивидам стать самостоятельными, поскольку люди зависели от высшего единства: всеобщего рабства. Фактически, реальная частная собственность существовала только на уровне всеобъемлющего единства (zusammenfassende Einheit).

Третичная формация – это капиталистическая форма или капиталистический способ производства. Он основан уже не на собственности трудящегося человека, но на чужом труде (ср. инверсию, о которой говорится в Манифесте коммунистической партии, Grundrisse, и I томе Капитале, 24 глава). На уровне капитала объединяются два движения: экспроприация человека, появление пролетариата и автономизация стоимости. Капитал занял место денежных обменов в уничтожении старой общности, и с этой новой основы установился в качестве материальной общности, а затем и фиктивной, при реальном господстве капитала. Так капитал разрешает старые противоречия, по-своему появившиеся во время зарождения стоимости в архаичных общинах. Вот почему он устанавливается в качестве вечной структуры, как позитивно, так и в качестве спекулятивного субъекта, что позволяет ему превращать все движения отрицания в его собственное утверждение.

Коммунистическая революция уже не может действовать на прежней почве, на почве, полностью занятой и развиваемой капиталом, т.е. на территории роста производительных сил. Речь идёт о новом Gemeinwesen, которое стало бы человеческим бытием. Отсюда, очевидная необходимость для самого радикального разрыва с любой деятельностью или поведением, обладающим связью с прежними революциями, особенно с русской революцией. Кроме того, здесь мы видим, как два разных исследования Маркса пересекаются в одном утверждении, хотя они осуществлялись в разные периоды его жизни.

Маркс так характеризовал общины (в первую очередь в славянском регионе) в «Формах предшествующих капиталистическому производству»:

"…мелккие общины (Gemeinden) влачат жалкое существование независимо друг около друга, а в самой общине отдельный человек трудится со своей семьей независимо от других на отведенном для него наделе", и это отличает их от азиатского способа производства, при котором над самодостаточными общинами, как в предыдущем случае, доминирует, надо подчеркнуть это, высшее единство, как реальный землевладелец. Мелкие общины являются лишь держателями.

Маркс даёт некоторые пояснения в черновиках своего письма к Засулич:

"Все другие общины покоятся на отношениях кровного родства между их членами. В них допускаются лишь кровные или усыновленные родственники. Их структура есть структура генеалогического древа. «Земледельческая община» была первым социальным объединением людей свободных, не связанных кровными узами".

Ещё одной её характеристикой является дуализм. Там присутствует коллективный элемент и индивидуальный элемент, так что индивидуальность может развиваться (индивид может обретать самостоятельность).

"Понятно, что дуализм, свойственный строю земледельческой общины, может служить для неё источником большой жизненной силы. Освобождённая от крепких, но тесных уз кровного родства, она получает прочную основу в общей собственности на землю и в общественных отношениях, из неё вытекающих, и в то же время дом и двор, являющиеся исключительным владением индивидуальной семьи, парцеллярное хозяйство и частное присвоение его плодов способствуют развитию личности, несовместимому с организмом более древних общин".

 

Теперь мы видим, что для Маркса, перемена к коммунизму могла быть реализована, только если человек был освобождён как в общности, так и в индивидуальности. Сведение коммунизма к обществу, в котором освобождено общество, а индивид живёт только в нём, т.е. не освобождается, происходит из видения казарменного коммунизма, о котором писал Энгельс в своей полемике с Ткачёвым. С другой стороны, Чернышевский хотел спасти общину, потому что через неё можно было достичь этих двух тесно связанных освобождений. Маркс нашёл решение для вопроса, который он ставил в 1858-м, в Чернышевском и русских народниках.

Дуализм сделал возможными два вида эволюции, надо подчеркнуть, что разложение общины не было фатальной предопределённостью:

"Её врождённый дуализм допускает альтернативу: либо собственническое начало одержит в ней верх над началом коллективным, либо же последнее одержит верх над первым. Всё зависит от исторической среды, в которой она находится".

В любом случае:

"Чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция".

Вопрос о славянском государстве не был проанализирован ни в этом тексте, ни в «Формах, предшествовавших капиталистическому производству». Однако, в последней работе Маркс указывал на отношения между Gemeinwesen и государством. Во вторичной формации, с частной собственностью, присутствует разделение между государственной и общинной собственностью, и именно государство становится представителем Gemeinwesen. Так в Афинах была рождена политика, чьей сущностью было представительство. Но государство могло равным образом зародиться и без классов, например, у инков, как это показывал Маркс. В этом случае складывалась иерархическая община. Государство, плод преобразования Gemeinwesen, обладало фундаментальной ролью в защите последнего, гарантируя ему продолжительность на всех уровнях. Существовало биологическое разделение труда: государство играло роль социального мозга. Общество, ставшее результатом подобной организации, было больше животного, чем человеческого типа, это было общество, в котором вид стал деспотом и уничтожил все человеческие индивидуальные частицы. В этом человеку не удалось полностью порвать связь с природой и создать разрыв в целостности: он был поглощён ей.

Не таким был случай в России, хотя государство здесь властвовало над мелкими общинами, чему помогала их изоляция, из-за которой они были уязвимыми. С другой стороны:

"Объединение северных русских республик доказывает, что эта изоляция, которая первоначально вызвана была, по-видимому, обширным протяжением территории, была в значительной степени закреплена политическими судьбами, пережитыми Россией со времён монгольского нашествия".

Маркс долго настаивал на этом вопросе (он также упоминал разрушение Новгорода москвичами в «Тайной дипломатической истории восемнадцатого века», сборнике статей о России и поддерживавшей её английской дипломатии). Государство в России в первую очередь оправдывало себя ролью защиты против других общин и, позже, против других государств: защитником был царь. Огромное значение военного вопроса в судьбе России было прямо связано с её социальной структурой: для того, чтобы поддерживать своё существование, государство требовало, чтобы аграрные общины не росли. Отсюда деспотизм над обществом: государство оправдывало своё существование территориальной экспансией, эта русская экспансия была постоянной на протяжении шестнадцатого века, с тех пор Россия продолжала расти, и этот дух экспансии не уменьшался вплоть до нашего времени. Характер защитника также создал огромную инерцию в крестьянских массах, и некоторые народники отмечали, что крупные крестьянские восстания могли происходить только через узурпацию (нечто вроде оправдания), что также заставляло их вести себя как узурпаторов.

В любом случае определяющим фактором было внешнее происхождение государства, и то, что внешние условия явно способствовали его прививанию к социальному телу. Отсюда замечание Маркса:

"Жизни русской общины угрожает не историческая неизбежность, не теория, а угнетение государством и эксплуатация проникшими в неё капиталистами, взращёнными за счёт крестьян тем же государством".

Это, повторим, отлично понимали народники. Но перед тем, как затронуть отношение государства к общине, выведем некоторые предыдущие обстоятельства. Для того чтобы спасти общину и избежать мерзостей КСП в России, требовалась революция. Ясно, что в стране, населённой в основном крестьянами, они должны были сыграть огромную революционную роль. Поэтому нельзя использовать тексты Маркса о французских крестьянах для того, чтобы понять русский феномен. Это не означает, что русские крестьяне были реальным классом, сравнимым с пролетариатом. Их единство было основано на том факте, что они сохраняли свою прошлую форму, необходимую для будущего развития, для возрождения общечеловеческой коммуны. Они сильно отличались, в этом смысле, от пролетариев, как носителей будущего, порвавших с прошлым, которое было фактически экспроприировано у них. Таков был случай революции с внеклассовыми измерениями в России. Классовые характеристики были применимы к ней из-за международного контекста, когда стало ясно, что после 1880-го, русская революция могла победить только, если бы её поддержала пролетарская революция на Западе. Но Маркс не отрицал чётко и прямо возможности, что Россия сама могла совершить революцию, используя технические достижения Запада. Это ещё одна существенная характеристика черновиков письма к Засулич:

"(…) одновременное существование западного производства, господствующего на мировом рынке, позволяет России ввести в общину все положительные достижения, добытые капиталистическим строем, не проходя сквозь его кавдинские ущелья".

Такова была перспектива Чернышевского.

С другой стороны, в случае общей победы революции в России и на Западе, можно было бы говорить о диктатуре пролетариата. Но хорошо ли этот термин был  бы приспособлен к реальной России, особенно если революция должна была победить только там, и запаздывала бы на Западе? Можно ли было бы говорить о диктатуре пролетариата во время этой задержки? Эти вопросы также зависели от исторических обстоятельств (формула Ленина; демократическая диктатура пролетариата и крестьянства вполне совпадала с формулами Маркса и народников). Но эти вопросы не были полностью изучены в отношении аграрной коммуны и не обладали значением для марксистов конца девятнадцатого века.

В отношении государства (государство сильнее, чем общество, как говорил Виттфогель), народники понимали его особенности, как это показывают цитаты Плеханова в Наших различиях:

"(Государство) не воплощает интересов какого-либо сословия (…) В нашей стране (…) напротив, наша социальная форма обязана своим существованием государству, висящему, так сказать, в воздухе, государству, которое не имеет ничего общего с существующим социальным порядком, чьи корни находятся в прошлом, а не в настоящем".

Это из Ткачёва, который, даже не будучи народником – его считали якобинцем, так же как они13, оценивал общину и государство. Но народники отмечали, что власть государства не просто висела в воздухе, потому что, помимо прочего, она покоилась на культе царя, глубоко укоренённом в крестьянстве. Ткачёв был прав в другом. Крепостное право было введено царём, и наёмный труд был введён им же. Милюков был также неправ, когда отмечал, что если классы порождают государство на Западе, в России государство производит классы. Отсюда постоянная озабоченность народников: уничтожение государства. Вот почему они всегда хотели уничтожить царя:

Рейтинг@Mail.ru