Иван Васильевич Шмелев
История села Мотовилово. Тетрадь 16. 1930-1932
Собрание колхоза
Выполняя директивное указание свыше о сплошной коллективизации и ликвидации кулачества, как класс, Арзамасские руководители прислали в Мотовилово бригаду, которая должна созвать одних единоличников села на собрании и поговорить с ними по душам о том, что настала пора прекращения колебания между колхозом и единоличном хозяйством. «Или сюда, или туда – иного выхода нет». В районном земельном управлении, бригаде дано указание склонить колеблющегося мужика-крестьянина от индивидуализма к коллективизму! Не нарушая конечно принципа добровольности. В этот день, после оповещения жителей села, что в избе-читальне созывается собрание, причём одних только единоличников, народ валом повалил в избу-читальню. К вечеру, в избе-читальне стал стекаться народ, вскоре тут собралась шумливая толпа. Басовито и развязно гудели, пыхая табачным дымом мужики, как стая галок галдели говорливые бабы. Народу собралось так, что не протолкнуться. В избе-читальне полно, и на улице людно. На сцене за столом президиума трое представителей из района (Ведерников, Васляев, Песикин), председатель сельсовета Малкин, председатель колхоза Федосеев, Мишка Грепа, и втёршийся в сельский актив Алёша Крестьянинов. В зале понабилось стольку народу, что не пролезть и не пошелохнуться, теснота и давка, со всех пот течёт, как в парной с потолка. Открыв собрание, со вступительным словом выступил Васляев. Его краткая речь, наряду с общими лозунгами, вроде: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма» призывали, изобиловала конкретными положениями вроде того: «что пришло время оставшихся вне колхоза единоличников, всколыхнуть и встряхнуть так, чтобы они почувствовали, а то застыли под крылышком своего хозяйства и ни туда, и ни сюда, а выход из этого один: привлечь в колхоз, мы пожалуй сегодня так это и сделаем! Одним словом, всем здесь собравшимся мы предлагаем немедленно вступить в колхоз!
– Вы нас силком хотите загнать, или по доброй воле? – кто-то спросил из зала.
– Добровольно, но обязательно! – выкрикнул в зал нетерпеливо сунувшись с языком, Алёша, видимо этим выболтал секрет условный на заседании актива о том, что к мужику надо поступать без гнилого либерализма перед собранием.
Из зала, в адрес выскочки Алёши посыпались неодобрительные выкрики:
– А ты, Алёш, не выпячивайся, ишь какой грамотей нашёлся, мудрец! Слабоумный!
Да и члены президиума ополчились на Алёшу.
– Не суйся, когда тебя не просят, – упрекнул его Федосеев, – что за выходки у тебя соваться не в своё дело.
– Вот тут и разберись в этой самой метифлюстике, – с обидой фигуристо проворчал Алёша.
Василий Самойлович турсуча локтями расталкивая народ, втихомолку, протискался вперёд, а когда он оказался чуть ли не у самой сцены, в адрес президиума запальчиво сказал:
– Я вот что вам скажу, начало-то видать добровольное, а под конец-то кнутом пахнет!
В зале гахнул одобрительный смех.
– Молчать! – властно и грозно рявкнул вскочивший с места в зал Васляев, и подтянув штаны, чтобы они не сглаголились при сидении, он приседши на своё место, потянулся к стакану с водой.
– Попей-ка, попей-ка, на дне-то копейка! – проговорил Василий Самойлович, и продолжал свою речь сказал: – От такого разговору у нас мужиков, пожалуй, скоро на двор захочется. Так что ж, прикажете, мне молчать и своим языком высказывать не свои мысли, а чужие?! За каким дьяволом я в колхоз-то пойду, на кой хрен он мне сдался?!
– На какой бес нам колхоз-то, мы век прожили и без него, до самой панихиды без колхоза проживём! – в поддержку Василия из задних рядов выкрикнул Ананий. – И не притесняйте нас, не насильничайте, а то будем жаловаться в Москву, до самого Михаила Ивановича Калинина дойдём, а управу найдём на вас! – взволнованно разгорячась добавил он.
На эти слова, сидящие в президиуме, ехидно заулыбались. Взаду зала зашушукали, тревожно завозились, парни с девками игриво захихикали. Публика заволновалась, все разом загалдели, лица сидящих с возмущением повернулись в сторону разыгравшейся не у места молодёжи.
– А ну-ка брысь отсюдова. Нашли место, где щупаться! Здесь не келья для вас! – грубо ополчился на молодёжь Санька Лунькин.
Стремительно выбегая на улицу, парни с девками гулко затупотали по полу, в дверях запрыскали, а выбежав на волю, громко гогоча рассмеялись. После водворения расшумевшейся молодёжи, слово взял Ведерников. В своей пространной речи, он говорил о пользе вступления в колхоз, о безвыходном положении крестьянина-единоличника, о благоустроенной жизни в колхозе. Под его монотонную речь, в зале некоторые дремали, а некоторые и совсем храпели.
– Докладчик-то совсем заврался, уж через дугу попёр! – притаённо шептались мужики меж собой.
– Завтраками нас кормит, а мы ещё не поужинали! Пошли по домам ужинать, к бабам поближе.
Слышался чей-то задорный с позевотой говорок. Из зала на сцену в лица членов президиума, сыпались реплики:
– Ты нам зубы не заговаривай! Они у нас не болят! – в полголоса притаённо пробуравил в середних рядов тенорок.
Фёдор Крестьянинов, решив, что настало время выступить, стал пробираться на средину зала, чтоб его было видно, и чтоб слова его были отчётливо слышны во всех углах зала и на сцене:
– Ну-ка дай-ка я пройду! Уйди с проходу-то, да уж и ощипывайся, что встала на самом ходу и не даёшь людям пройти! – с укором он обрушался на Устинью, стоящую на самом проходе между рядов скамеек.
Та, обороняясь от Фёдора, начала скороговоркой что-то невнятно бормотать, обличительно оговаривая потревожившего её Фёдора.
– Ну-ка! – с силой оттолкнул Устинью в сторону и заняв удобное место, Фёдор, обращаясь к президиуму начал речь. – Вот вы нам на словах многое обещаете и ваши обещания приятно слушать, ваше дело говорить, а наше дело только слушать. Но я вам хочу и то сказать, зачем вы нас силком в колхоз загоняете. Обещаете нам привольную жизнь. А мне кажется, свежо предание, но вериться с трудом. Закабалить нас хотите, мягко стелите, да жёстко будет спать! Колхоз для кого заманка, а я лично не завидую и предполагаю, что к весне остальные-то разбегутся, ведь некоторые колхоз-то побросали.
– Они скоро снова в колхозе будут! – отпарировал Фёдору Федосеев.
– Вряд ли. Ведь щуку, сорвавшуюся с удочки вряд ли снова крючок соблазнит. Мышь, побывавшая в зубах кошки и вырвавшаяся, надолго запомнит, где она была. Да и вообще, не насильничайте нас этим колхозом, дайте нас вольготно пожить. Нам и в единоличном хозяйстве не плохо. Так что нет смысла, за питьевой водой ходить через ручей чистой воды! Так что живущие в раю азиатам не завидуют! Будь в колхозе то, что один лозунг: «Было ваше – стало наше». Всяк старается угодить своему брату, свату, свояку и куму. В поле двое пашут, а остальные только руками машут. И полная кутерьма, и неразбериха, а где кутерьма, там жуликам пожива!
– Ты колхоз не игнорируй! – крикнул на Фёдора из президиума Грепа.
– Я не игнорирую, но сказываю вам и спрашиваю вас, загоняя в колхоз вы случайно, нас не собираетесь держать в ежовых рукавицах? Да ещё я боюсь вот чего и опасаюсь. Раньше крестьянство по зимам особенно в посты редьку ели, а вы, случайно, не собираетесь в колхозе-то нас хреном угощать?
Весь зал одобрительно гвахнул весёлым смехом.
– Не хотим колхоз, давай коммуну! – под общий гомон задорно выкрикнул Панька Варганов, пыхая табачным дымом в зал.
Где от скопления народа и без дыма было трудно дышать, и стояла невыносимая жарища. В зале снова поднялся такой гвалт, что не поймёшь.
Санька Лунькин гаркнул, что есть мочи:
– Ти-и-ши-и!
А когда зал несколько успокоился, из-за стола президиума встал Песикин и сказал в адрес Паньки.
– Ты дорогой товарищ, в коммуне-то, видимо не трудиться намерен, а с бабами забавляться, вишь ряшка-то у тебя на такое намерение смахивает!
– Да я и без труда социализму построю! – нисколько не возмущаясь, отпарировал на упрёк Панька.
– А за что вы его пристыдили? – вступился за Паньку Фёдор, – вы же сами решили нас всех загнать в коммуну. Ведь сами же говорите о призраке коммунизма. Ведь был же первобытный коммунизм, где всё было общее и бабы, и ребятишки, вот вы нас и хотите превратить в первобытных людей, – раздражённого речил Фёдор.
– Ты, видать большой начётник, и откуда ты всё это знаешь, или поглядывал из-за угла, как живут первобытные люди, – урезонил Фёдора сидящий за столом президиума Ведерников.
– Он видимо больно грамотный, – вставил своё слово и Песикин.
– Грамотный, не грамотный, а советские законы вроде знаю, – стойко стоял на своём Фёдор.
– Ах, вон оно что? Значит ты законник, мы видим тебя насквозь и знаем, чем ты дышишь, проводишь кулацкую агитацию против колхоза, разлагаешь народ, – ополчился на Фёдора Васляев. – Товарищ Федосеев, чтоб не упустить его из виду, запиши-ка его. С ним, видимо нужно потолковать особо! Он видимо про Соловки не слыхивал! Мы тебя заставим замолчать, и запретить всякую твою кулацкую агитацию, и вместе с кулаками отправим в Соловки, если не образумишься, – с острасткой сказал Васляев, наблюдая за поведением Алёши, который беспокойно ёрзал по скамьям и готов был пролить крокодиловы слёзы.
– Что ж, воля и власть ваша, мы с ваших руках, что хотите то и делайте над нами. Только я ведь плохого не желаю, а призываю вас к благоразумию. А вас видимо не разубедишь и не переспоришь. Сначала видимо надо молебен с акафистом отслужиться, а там уж браться спору с вами. Вы все друг за дружку горой стоите. А я всё же вам скажу: что жизнь в колхозе будет попахивать крепостным правом, которое когда-то пережило русское крестьянство. Вот и вы нам предлагает те же портки, только вывороченные наизнанку. А будешь вам правду говорить, вы страшаете! А от вас милости не жди, Бог не заступиться, лукавый не поможет. Да из-за вас, не пойдёшь же за помощью к дьяволу. С вами, видимо, разговаривать, по правде, бесполезно получается, «Глас вопиющего в пустыне». Воля ваша, мы у ваших ног! Но нас голыми руками не возьмёшь! В колхоз меня будете загонять только через мой труп! – стоически закончил свою речь Фёдор.
Около Фёдора стали гуртоваться мужики, единомышленники молчаливо своим поведением сочувствуя ему.
– Видать, он у них главарь! – послышались перешёптывания в президиуме.
– Да ладно вам воду в ступе толочь, давайте ближе к делу, а то только переливаем из пустого в порожнее!
– Голосовали скорее бы что ли, – встрепенувшись от дремоты высказался Митька Кочеврягин, сидевший в середине зала.
– И на самом деле. Хватит лясы точить и тары-бары растабары разводить, пора и толк знать. А то получается вокруг да около! – поддержал Митька, вскочивший с места видимо дремавший до сего времени Степан Тарасов, и добавил, – По-моему тут долго калякать нечего, товарищи нас жали, жмут и буду жать! Я больше вам сказать ничего не могу, а мою речь, как хотите, так и понимайте! А от себя ещё добавлю, что миром положено, тому и быть так! Затем и щука в море, чтоб карась не дремал. Хотите голосуйте, хотите так, а меня записывайте в колхоз, больше выходу нет. Налогами замучаете! А нам кроме цепей терять нечего! – Степан сел.
Его не совсем грамотная, но взволнованная речь произвела на мужиков большое впечатление, а у некоторых присутствующих здесь баб выжала слёзы. Публика, на некоторое время пришла в замешательство, не поймут о чём сказал Степан, или он яро выступил против, или он безумно стоит за колхоз. Чтоб взять инициативу, на собрании в свои руки, Васляев для резвости слов выпив полстакана воды начал говорить:
– Ну, товарищи-мужички, давайте-ка ближе к делу. Давайте приступим к голосованию. Кто за колхоз, того прошу поднять руки.
Сидящие в зале взомлевшие от жары мужики и бабы разом зашевелились, в углу тревожно закопошились, послышались притаённые язвительные выкрики. Но на передних рядах, около сцены, вверх взметнулось несколько молоткастых рук. Призидиумцы, вскочив с мест, стали считать голоса:
– Почти единогласно! – с довольной улыбкой проговорил Васляев.
– Кто против? – вопросил в зал Малкин.
– Почти никого! – констатировал он.
– А кто воздержался?! – спросил у зала Федосеев.
– А-а-а! Ты один! – смотря в упор на Паньку, голосовавшего за воздержание, удивился Малкин, но твой голос в счёт не принимается и колхоз, видимо, не твоего ума дело! А ты, товарищ Тарасов, раз за колхоз вот иди сюда к столу и распишись, что ты вступаешь в колхоз!
Степан, встав с места и шлёпая лаптями по приступкам поднявшись на сцену спросил:
– Где тут расписаться-то?
– Вот тут! – сказал ему Федосеев.
И Степан вместо отчётливой росписи, поставил в списке против своей фамилии, какую-то замысловатую загогулину.
– А ты бы начинал свою роспись с заглавной буквы! – хотел подучить Степана Федосеев.
– Вступая в ад и этой заковирочки хватит! – отшутился Степан.
В зале дружно засмеялись.
– Уж больно вы забавно нас увещеваете, в колхоз прямиком заманиваете, слушать вас селезёнка от радости трепещет! Только иногда вы немножко забалтываетесь и завираетесь! Забрали всю власть на селе в свои руки, и делаете над нами, что вздумаете! – как бы взамен своей росписи, развязано высказался Степан на сцене.
– Ты вступать так вступай без оговорок, и не вводи народ в заблуждение, вставлять палки в колёса мы никому не позволим, – рассерженно пригрозил Степану Песикин.
– А мы и так заблудились, бога забываем, совести в нас не стало, правду кривда одолевать стала! – пробурчал Степан, сходя со сцены.
Некоторые мужики записались тут же на собрании, некоторые, отговариваясь, что дома посоветуются с бабами и подадут письменные заявления завтра, а Василий Самойлович, от имени закоренелых единоличников сказал:
– Без письменных заявлений нас принимайте, а то только через наши трупы!
За столом президиума пошептавшись посоветовались между собой, объявили:
– Ну ладно, если не хотите писать письменные заявления и ставить под ними свои росписи, то и без заявлений принимаем! Кого из вас писать первым?
– Вот антихристы, навязались на нашу шею! – бормоча выругался Василий и видя, что власти идут на всё, выкрикнул: – Тогда пишите первым-то меня. «Эх, хорошо, – сказал мужик, а сам заплакал» – добавил он, садясь на своё место.
Записали и Анания.
– Ну, всё что ли? Кончайте собрание-то, здесь больно накурено и жарко! Лампа-то того гляди загаснет!
– Пошли мужики на волю! – слышались выкрики из зала в адрес президиума, от мужиков, которые готовясь к выходу, почти все повставали с мест и ожидающе устремили свои, вспотевшие, красные словно подсолнечники, в сторону сцены, ожидая закрытия собрания.
Да и членам президиума изрядно надоело сидеть и томиться в жаре. Федосеев, записывая желающих вступить в колхоз, здесь не выходя с собрания исчёркал целый лист бумаги, второпях он списком этот вёл так небрежно, что и самому было мудрено разобраться кто тут записан и сколько количеством. Мужики, выходя из душного помещения сладко раскуривали, переговаривались меж собой:
– Мужики, а один представитель из раёну-то так и ест всех глазами так и есть. Видно, агент из ГиПиУ! Хотел я ему из зала выкрикнуть, да побоялся, как бы не забрали!
– Вот ещё чего выдумал, нам ерепениться ни к чему, у них не заржавеет.
– Вот ты Василий Самойлович, выходя из избы-читальни сказал: «Пойдёмте на волю!» Нет, уже теперь волюшки нам больше не видывать, раз в колхоз попадём, в кабалу попадём! Помяни моё слово.
О выходе из колхоза
Случайно встретил на улице Матвей Кораблёв Василия Самойловича и сразу к нему с вопросом:
– Слушай-ка, в себе прослышалось, как будто ты в колхоз записался?
– Да! Теперь я вольный казак! А что? – отшутился Василий на вопрос Матвея.
– Налетел с ковшом на брагу, и чего ты в колхозе-то не видывал.
– Да я и сам не рад, что вбукался в эту яму, и от жены дома житья не стало!
– Да уж это верно! За этим правом в колхозе-то будешь только в хомуте ходить, из работы не вылазить. Не возвидишь свету вольного, – постращал его Матвей.
– Да, на собрании-то не я один с ума-то спятил и Анания в колхоз записали!
– Так вот, сегодня вечерком зайдите-ка с Ананием-то ко мне в дом, поговорим о колхозе и о том, какую нам жизнь сулят товарищи. Да прихватите с собой и Фёдора, – не прощаясь наказал Матвей Василию, отходя от него.
– Ладно, зайдём! – пообещался Василий.
Не усело ещё смеркнуться, а Василий уже был у Анания.
– Слушай-ка, Ананий, позавчера я только заявился с собрания домой и тут же спохватился, и как это мы с тобой такого маху дали?!
– Я, как только объявил своей бабе, что в колхоз записался, так она меня ухватом.
– Да и я эти дни себе места не нахожу, обе ночи не спал. В голову прёт какая-то сумятица, – отозвался Ананий. – Да я вовсе и не просил их меня записывать-то, они сами с самовольничали, – встревоженно добавил он.
– Ты вот что, Ананий Петрович, пойдём зайдём за Фёдором и пойдём-ка к Матвею Кораблёву, он что-то велел нам зайти к нему.
На улице совсем стемнело. Ананий, Василий и Фёдор, постучавшись в сенную дверь вошли в просторную избу к Матвею. Хозяин попросил гостей пройти в боковушку, где при скорбном свете лампы коптюшки повели разговор на тему предстоящей неутешительной жизни.
– Ну, что, Ананий Петрович и Василий Самойлович, видимо и вы сладкой жизни захотели? – с насмешкой над единомышленниками начал беседу хозяин. – И на что только позарились, иль захотели попробовать от быка молока? – с издёвкой над Ананием и Василием продолжал он.
– Да мы и сами спохватились уж! – виновато оправдывались озабоченные мужики.
– Ведь они вон как в колхоз-то заманивают, бают, русский мужик, как тридневной телёнок, его в молоко мордой суют, а он брыкается, так и мужик, ему партия новую привольную жизнь преподнести хочет, а он подобно телёнку упирается.
Издалека ведя разговор, Матвей добавил:
– Только если телёнок-то совсем отбивается, то от него отступаются и подпускают под корову, а вот с народом-то товарищи, поступают иначе, хотят силой загнать в колхоз. Да они видимо решили присвоить насильственной лозой, и труд, и собственность, и время земледельца! – начитанно высказался Фёдор.
– Да ваш-то Алёшка, что бают он в совете вес большой имеет? – обратился Василий к Фёдору.
– А я пёс его знает, он отделён и мне не подчиняется, он в партию вошёл и за неё горой стоит! – с негодованием отозвался Фёдор.
– Недаром он перед сельскими-то правителями лебезит, подхалимничает и мелким бисером рассыпается, и из себя какую-то манду Ивановну корчит! – с критикой в адрес Алёши высказался Ананий.
– Вот должность хорошую заимеет, жирок на брюшке наращивать станет, вот он чего, видимо добивается! – заключил Матвей. (85)
– А председатель-то совета бают, вдовец и я слышал ему, будто, и баба-то совсем не нужна, у него, будто, невест – ха! – под общий весёлый смех высказался Василий.
– Ну это конечно, к нашему сегодняшнему делу не относиться, а вы о деле-то байте, – всерьёзничал Матвей. – Ведь добровольно в кабальный хомут лезем! – с негодованием добавил он.
– А я, тем, кто вошёл в колхоз, не завидую, за зиму они все оттуда разбегутся! – мечтательно сказал Фёдор.
– Товарищи-то вон, как стараются, из кожи лезут, долмочут, доказывают, чёрное, чтобы за белое принимали.
– А, по-моему, кроме ещё невиданной кабалы они нам своим колхозом преподнести ничего не могут! И будет так! Раньше крестьяне играли на помещиков, теперь будут играть на колхоз. Всё вверх дном пойдёт И будут люди жить как в аду кромешном.
– Властители превратят народ в собственность Государства, и будут над людьми изощрённо измываться, всячески ущемлять права и свободу человека! – философски с устрашением высказался Матвей.
– «Блаженны жаждущие правды!» – горестно вздохнув проговорил Фёдор. – Да нет уж, тогда правды не жди, когда полностью над селом будут управлять не те, кто благоразумен и честен, а те, кто потерял совесть и стыд, тот и будет сыт!
– В общем, на селе будут властвовать гольтепа и угнетатели! Вот уж попьют нашей честной кровушки! Одно вероломство и беззаконие будет, и с большими начальниками об этих безобразиях побаить не добьёшься, то им не коли, то недосуг.
– А высказаться под горячую руку, когда во всём нутре горит, так хочется, а получается, как в стену горох! – обидчиво заметил Фёдор.
– И заметьте, пожаловаться-то некому, они друг за дружку горой стоят и из любой воды сухими вылезут. На каждом месте не человек, а должность, – поддержал Фёдора Матвей.
– Да видно нам мужичкам придётся влачить жалкое существование, и, видимо, на нашем теле живого места не останется, когда мелкие начальники будут чужими руками жар загребать! Растудыт твою мать! – досадливо выругался Василий.
– А на словах будут провозглашать, что мы свободны. Но собака, шедшая на поводке за хозяином тоже свободная, но собака чуть сверни с дороги, хозяин властно дёрнет за поводок, ошейник больно врежется в собачью шею! – образно высказался Фёдор.
– Ты Фёдор больно усердно высказываешься, наводишь тень на ясный день, как бы за такое-то суждение, в ГПУ не угодить! – шутливо заметил Василий.
– У них это не заржавеет! Огни вероломно вторглись в хозяйство крестьянина, нахально влезли в доверчивую душу мужика, и что хотят над ним, то и делают. И, к примеру, хлеб-то, выращенный в колхозе, спровадят туда, куда им надо, а колхозникам одну мякину отдадут, – нарисовав мрачную картину предстоящей жизни, пророчески высказался Матвей.
– Это выходит, как в сказке: «Нам вершки, а вам корешки!» – улыбаясь заметил Василий.
– Выходит так! – утвердил Матвей. – Это же никак не назовёшь порядком, а одно вероломство, да и только! – возмутился Ананий.
– Ну, вы Ананий и Василий вот что, прямо отсюда же идите на квартиру к Федосееву и Христом богом просите его, чтоб он вас из колхоза вычеркнул, так мол и так. Чёрт попутал! – научал Матвей мужиков, чтобы они немедленно из колхоза выходили.
Выйдя от Матвея, Фёдор направился домой, а Василий с Ананием пошли к Федосееву на квартиру, благо он ещё не спал, в окнах его комнаты виднелся светлый огонь. Как только Василий и Ананий переступили порог, они разом сняли шапки в знак раскаяния символически-демонстративно, бросили их к ногам Федосееву.
– Как хошь Миколай Лексеич, а нас из колхозу выписывай! – требовательно заявили они, – мы тогда на собрании грубую ошибку допустили, не хотим жить в колхозе и баста!
Федосеев, стоя посреди комнаты, с презрением посмотрев на поздних гостей, спокойно проговорил:
– Ну что ж, если вы так требовательно настаиваете. Можем и выписать, только смотрите, как бы вы не спохватились!
