Иван Васильевич Шмелев
История села Мотовилово. Тетрадь 16. 1930-1932
Делегация в колхоз «Привольная жизнь»
Яков Комаров, совместно с другими членами делегации, побывал в «старом» колхозе «Привольная жизнь», куда эту делегацию мотовиловцев посылали для ознакомления с жизнью колхозников с агитационной целью, с тем расчётом, чтобы делегация, прибывши в своё село пропагандировал достоинства колхозной жизни, как говориться: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Лично у Якова, от посещения колхоза «Привольная жизнь», впечатления остались самые отрицательные. И чтобы поделиться суждениями, поэтому поводу, он решил сходить к своему старому товарищу, знающему обстановку настоящего положения мужика, Крестьянинову Фёдору.
Идя по улице, Яков заинтересовался разговором Устиньи Демьяновой с её сыном Васькой.
– Васьк, ты не брал у меня серп? Мне надо на усадьбу идти ботву жать, а серп никак не найду! – спросила мать Ваську.
– А я его, мам, взял, вон я его вместе с молотком к углу избы приколотил!
– Ах ты окаянный, ведь он мне надо, чем же я литвинь-то жать буду? Сейчас же подай мне серп!
Васька, сконфузившись полез по углу избы и оторвав серп подал его матери. Яков подумал про себя: «Вот пионерия беспорточная растёт, с малых лет, а в политику вдался!» Фёдора Яков нашёл на озере, где тот занимался рыбной ловлей мередами, вместо лодки приспособил сбитый из жердей плот с устроенным сиденьем.
–Здорово Фёдор Васильевич! – поздоровался Яков с подплывающим к берегу Фёдором.
– Доброго здоровья, – отозвался Фёдор.
– Рыбкой занимаешься?
– Да, только рыбы-то в озере стало совсем мало, раньше её было до пропасти, а эт, что-то повывелась! – с недовольством высказался Фёдор, держа в руке ведёрко с уловом карасей.
– Я к тебе на беседу пришёл, надо с тобой по секрету потолковать о житье-бытье, – известил Яков причину прихода к Фёдору.
– Ну, тогда пойдём ко мне на дом, на улице-то о секретах не разговаривают.
Доро́гой Яков как-бы, между прочим, поинтересовался:
– Ну, как твой сосед Савельев поживает?
– А мы с ним повздорили, и теперь мы с ним встреч избегаем, он стал колхозником, а я туда ни за что не пойду.
Раздор, между шабрами произошёл из-за того, что они друг на друга обижались, что налоги платили разные, хозяйство, вроде бы, одинаковые, а налоги с них брали разные, вот из-за этого-то они и раздружились.
– Ты, Яков Иванович, я слышал, в посторонний колхоз ездил, ну как там живут?
– Ездил вот по этому поводу я и пришёл к тебе, чтоб побеседовать. А насчёт того, как там колхозники живут, я тебе прямо скажу, не живут, а ревмя ревут!
– Что так?
– То, что сами колхозники, с которыми я в одиночку беседовал прямо заявляют, в единоличном хозяйстве жилось лучше. Я там спросил одну бабу-колхозницу: «правда, что у вас в колхозе жизнь-то привольная?» А она мне в ответ: «Что ты ревмя ревём! Работаем в колхозе не покладая рук, мужик мой из хомута не вылазит, за работу платят трудоднями, а в лавке без денег-то ведь ничего не купишь! Да и хлебом-то в лавке-то не торгуют. А в колхозе-то всё под замком. Хлеб выдают по спискам. А эти самые списки то ещё не составлены, то правлением не утверждены, то председателем не подписаны. А то на складе муки нет. А ведь ребятишки-то об этой бюрократии и знать не хотят, им дай в руки кусок папы́. А не дам, так с голодухи плачут». «А муж-то что?» спросил я её, «Что муж, он активист, за мировую революцию готов и меня предать». Вот каковы дела в «Привольной жизни».
– Да, дела неважные! – подтвердил Фёдор.
– Загонят крестьянина, как вольную птичку в золотую клетку и на поди! – сокрушённо сказал Фёдор.
– Да всякая власть есть насилие! Есть притеснители, есть и жертвы! – отозвался и Яков.
– А что ваш-то Алёшка, больно выступает за колхоз? – спросил Яков Фёдора.
– Он себя социалистом ставит, а я его упрекнул: «Вы вот такие-то не социалисты, а квакеры!» С Алёшкой-то у меня одна склока, хоть он и сын мне.
– Да, вздумали русского доверчивого крестьянина загнать в колхоз. Власть в колхозе, по-моему, будет находиться в руках малограмотных, невежественных людей. Они же, возомнив себя руководителями народа, по своему произволу из корыстных целей будут измываться над тружениками? Кого хочу помилую, кого хочу казню! – так философски и предугадательно высказался Яков.
– Не даром, из кожи лезут, стараются всех загнать в колхоз, как овец в стойло, – отозвался Фёдор. – Это что ж, выходит снова наступает военный коммунизм? – добавил он.
– Выходит так, у них есть лозунг: «Мир хижинам, война дворцам!» – а с таким лозунгом. Частной торговли с благополучием народа пришёл конец!
Анисья и Дунька Захаровы. Смирнов
От скуки ради, Анисья подружилась с Дунькой Захаровой. А та, узнав, что Анисья перешла жить в свой дом, решила навестить молодую, одинокую вдову, заиметь с ней дружбу. Пришла познакомились и подружились.
– А всё же плохо жить во вдовах, да в молости-то! – сокрушённо призналась Анисья Дуньке.
– А почему так? – спросила её новая подруга.
– А так, что нельзя мне стало на люди выйти, мужики так и хватают, так и хватают, словно я для их дверная ручка, а помощи ни от кого нету, в хозяйстве поправить и о дровах похлопотать некому! – жаловалась подруге Анисья. – Это ещё мало, что мужики пристают, а на днях мы с бабами сидим на завалине, беседуем, а около меня Панька Крестьянинов сидел. Сидел, сидел, да так пригрелся, что чую, втихомолку ко мне к грудям рукой проберётся. «Эт ты куда лезешь?» Стала совестить его я, а он в ответ: «А ты не кричи, не булгарь народ-то, погоди, я только руку погреть». «Мне нечего годить, мне не родить, ведь я тебе не ровня, а ты вон что выдумал, а по тебе кнут соскучатся. Молокосос, давно ли ты соску из кадыка-то выпустил, молоко-то материно ещё на губах не обсохло, а ты вон чего надумал. Ах ты бесстыдник!» Уж я ево, уж я ево так пристыдила, расчихвостила, что он раскраснелся, как рак, задом, задом и со стыда домой побежал, а я ему взапятки кричу: «Я вот матери твоей скажу, чтобы она тебя женила, берёзовой палкой вдоль спины-то! – рассмеялась Анисья.
– А ты бы пинула ему под яйцы-то, он и узнал бы как лезть туда, куда его не просишь, – порекомендовала Дунька.
– Хоть бы какой присватался я и то бы пошла, одной-то жить скушновато, да и боязно!
– А ты давай всем, кому ни попади, – наивно отрекомендовала ей Дунька.
– Да-а-а-а ты что, этого никогда не будет! – закругляя беседу с Дунькой утвердила Анисья.
Охваченная заботами по хозяйству, Анисья пришла к Савельевым, спросила:
– У вас Сенька-то где?
– Вон в сенях спит, а что? – поинтересовавшись о причине прихода Анисьи, спросила её Любовь Михайловна.
– Да он вчера обещался мне заявление в совет на дрова написать, так вот мне и грептится узнать, он дома или нет.
Мать Саньку разбудила и от себя попросила его, чтоб написал заявление, уважил просьбу одинокой вдовицы. Санька, встав, тут же взял бумагу и перо и без всяких проволочек заявление написал: та, получив в руки документ, без которого дров не приобретёшь, поблагодарив Саньку ушла. Не только дрова обеспокоивали Анисью, и вопрос о запасе продуктов питания не в меньшей степени озадачивали её. Собрались бабы в лес за грибами и Анисья присоединилась к ним, тоже пошла в лес. Идя из лесу с грибами, которых она набрала полное с верхом лукошко, Анисья несколько по-отстала от бабьей артели. Ей отягощало лукошко и болезненно беспокоила натёртая за хождение по лесу нога. Присев на пенёк, на выходе из лесу, Анисья решила немножко отдохнуть, переобуть натёртую ногу. Только она разула ногу, а лесник Николай Смирнов тут, как тут.
– Вот ты где мне попалась! – За грибы тебе придётся ответ держать, ведь ты их в лесу набрала, а я в нём хозяин! – шутливо попугал Николай перепугавшую Анисью.
Видя, что Анисья от такого нечаянного нашествия лесника не на шутку растерялась, он стал её успокаивать, стараясь завести с ней разговор на любовные темы. Оправившись от перепуга, Анисья решила использовать встречу с лесником, на дело разрешения дровяного вопроса, заявление на дрова, подписанное сельсоветом, кстати оказалось у неё при себе. Анисья робко подавая заявление в руки Николаю, сказала:
– Вот мне бы дров, где бы в лесу ты указал? – с робостью проговорила она.
– А где муж-то у тебя? – спросил Николай, для полного осведомления, хотя он и слышал о погибшем её муже, но он точно об этом не знал, ведь он жил в лесу на кордоне.
– Погиб! – вот уж два месяца, как его нету! – грустно вздохнув проговорила Анисья. – Вот без мужика-то и приходится самой хлопотать о дровах-то, а их ведь придётся выкупать, а у меня и денег-то нету! – высказывая свою нужду перед Николаем, она как-то униженно склонила голову, её слова были печальными и она их выдавляла из себя, словно в чём-то провинилась.
– А сколько тебе денег-то надобно? – спросил её Николай, решив сделать зацепку на этом деле.
– Да так-бы рубликов десять, на всякий случай, на перевёрт!
– Я твою просьбу могу уважить, хоть сейчас, я их тебе выдам!
– Так давай их скорее, мне не ждётся! – без малейшего намёка на любезность обрадованно встрепенулась Анисья.
– Это зависит от тебя, и мне не терпится, ты мне не дала договорить. Деньги ты от меня получишь, если согласишься пойти со мной на любовные дела!
– Ах, вон оно что! – недоумённо протянула Анисья.
– Да, да, если согласишься, я тебя не только дровами обеспечу, а всю озолочу! Да и вообще, я может быть пригожусь в твоём вдовьем хозяйстве.
– Не знаю, что тебе и ответить, надо мне об этом подумать, всё же это дело рискованно, как бы не оказаться у разбитого корыта, да у тебя и своя баба есть! – с тревогой и нерешительностью отвлечённо сказала она.
– Ну, на счёт своей бабы ты не беспокойся, она на кордоне живёт. На вот деньги, и, если не прогонишь, я к тебе как-нибудь зайду на дом. Побеседуем, поговорим на эту тему.
Не долго раздумывала в этот момент Анисья, наимавшись вдовьей нужды и заботы, и сознавая, что её пожалеть и заступиться за неё некому, она взять деньги не отказалась, и на приход в дом Николая, ничего не ответила.
– Ну, мне надо скорее к дому пробираться, – забеспокоилась Анисья. – Бабы-то вон уж к селу подходят, а я тут с тобой разбалякалась.
Николай помог ей поднять лукошко на спину, и она медленно в перекачку пошла к селу, а он направился по окрайку леса.
Прельщённый Анисьей, Николай, не долго раздумывая, вечером же этого дня нагрянул в дом к Анисье. Для первости, он так потаённо пробирался к её дому, что вряд ли кто заметил его, благо вечера стояли по-осеннему темно-мрачные. Наружная сенная дверь оказалась не запертой, он пробирался вкрадчиво, беззвучно, применяя свою ловкость, сноровку и находчивость.
– Ах, как у тебя предательски дверь-то скрипит! – перво-наперво сказал он, войдя в избу и поздоровавшись с изумлённой Анисьей. – А в сенях-то я чуть не заплутался, темнотища, как у негра в ж…, а спичек не захватил! – для первости, не зная с чего начать разговор, начал балагурить Николай.
– А я тебя вовсе не ждала! – растерянно проговорила Анисья, видя перед собой небывалого гостя, и как бы продолжая разговор, начатый Николаем о двери, она проговорила, – Ково бы нанять, дверь-то починить бы! – без всякого намёка, что эта просьба относится именно к Николаю.
– Гляжу я на тебя Анисья и думаю, ты молодая, баба хорошая, а призрить тебя некому, если не отвергнешь, я готов тебе всячески помогать в твоём хозяйстве и прочее. Дровами я тебя снабжу бесплатно и за починку двери не дорого возьму!
– А всё-таки сколько? – наивно спросила его Анисья.
– Совсем нисколько, если пригласишь сегодня ночевать у тебя!
– Нет, бери цену, я ничем не торгую, если бы торговала, то на углу у моего дома висела бы вывеска, ведь сам видел, что на моей избе никакой вывески нет! – твёрдо и с большой находчивостью отрезала Анисья Николаю.
– Да, что верно, то верно, никакой вывески я не видел! – разочарованно проговорил Николай. – Тогда я с тебя за ремонт двери возьму втридорога! – свернув на шуточный тон разговор, чтобы не обидеть Анисью, сказал Николай.
– Сколько стоит работа столь и бери!
– А на счёт ночеванья и не заводи, ко мне многие напрашивались, да я их от себя отшихиривала, разве я допущу такого.
– Но ведь без этого жить – только небо коптить! – гнул своё Николай.
– Нет, ты и думки не думай, чтоб я поддалась, и перестань передо мной клянчить, – и чтобы не поддаться искушению, она поспешно поднялась с места, где она сидела против его, и отошла в сторону, не зная, что делать. – Что ты на меня уставился и глаза свои на меня так пронзительно пялишь?
– Да я не в первый раз на тебя гляжу, и не впервой тобой любуюсь. Восейка, шёл я по берегу озера, ты на мостиках бельё полоскала и увлёкшись работой меня не замечала. Я, наблюдая за тобой, так очаровался и так сладостно заиграла во мне кровь, что подумал про себя: «Вот если бы с этой женщиной заиметь тесную дружбу, то ничего на свете не пожалел бы. Так что не проявляй своё коварство!
Николаю и сейчас припомнилось, как он залюбовался ей, когда она полоская бельё на озере, зажав подол между колен, с мостиков, полусвесившись над водой, буйно работав руками в воде, полоскала бельё. Она его не видела, была обращена к нему задом. Сзади у неё вздёрнулось платье, обнажив розовые упругие ляжки, приведшие его к искушению вожделения.
– Неужели я такая соблазнительная?!
– А кабы не так, я бы не стал тебя донимать!
– Да ты, Анисьюшк и то подумай, ведь я ни только о себе думаю, а о тебе больше беспокоюсь, как бы тебе в хозяйстве помочь и лично тебе, как молодой вдове угодить, ведь ты ещё так молода, и сама собой так красива!
– Вот ты какой навязчивый! Искуситель и соблазнитель мой! Я гляжу на тебя и вижу, что и ты не плох собой, и какой-то вроде завлекательный! – не зная о чём говорить, в смятении души вырвались роковые слова у Анисьи.
– А хошь, я тебя совсем завлеку! – дрожа всем телом и давясь сухой спазмой проговорил Николай.
– Да ты меня и так завлёк, я уж и не радёхонька! – сладостно потягиваясь и в знак согласия елейно прищуренными глазами посмотрела на постель.
– Ведь знаешь, любовь не шутка, милая Анисьюшка! – горячо дыша ей в ухо, прошептал он в порыве подойдя к ней вплотную, не обману, сама не согласишься, насильничать не стану! – затаив дыхание она прильнула к нему. – Уж если влюбляться, то до всего надо добираться! – в ярости схватив её за груди и норовя поцеловать её.
– Постой, я постель разберу. А вдруг я забрюхачу! – вырвалось у Анисьи слова сомненья и тревоги, хотя уже вдовье молодое сердце не устояло перед соблазном, она, раздевшись быстро юркнула на постель, укрылась одеялом.
– Огонь-то загасить, что ли? – задыхаясь сказал он.
– Задувай, я легла! – взволнованно сказала она.
Фыкнув на лампу, он стал разуваться, раздевшись он направился к кровати, шлёпая голыми ногами по голому полу.
– А мне с тобой ложиться что ли? – скромничая спросил он.
– Ложись, только не щекоти меня!
Он, впрыгнув на кровать, мигом очутился под одеялом, впился губами ей в пахнувшими женственностью нежные губы, и всем телом своим ощутил её трепещущие в возбуждении мягкое пышущее женским теплом тело.
– Вот это не дело! – досадливо проговорил он. – Легла в постель, а амуницию с себя не сняла, – упрекнул он её.
– Надо, так сам снимешь! – выдохнула она.
Он резким рывком рванул за резинку, сдёрнув с её ног располосованный надвое панталоны. Под одеялом, их ноги сплелись воедино, тела свились клубком…
– Ну и зачем я с тобой испоганилась? И все трусы на мне изорвал! – упрекнула она его. – Купи мне новые трусы и резинки на ноги, о то чулки съезжают.
– Буду в городе, непременно куплю!
– Ну, ступай скорее, пока за́темно, а то люди увидют, тогда мне хоть не выходи на улицу!
Пятилетка. Индустриализация. Автозавод. Торгсин
Ещё в 1928 году объявив пятилетку на индустриализацию страны, построить 518 фабрик и заводов и 10 МТС, партия объявила боевой лозунг: «Наступление по всему фронту!» Начато строительство «Днепростроя» и Нижегородского автозавода. Все средства и продовольствия в стране взяты под контроль партии. «Сразу вдруг всё куда-то подевалось, словно сквозь землю провалилось» – говорили в народе. В 1939 году, в городах введены карточки на хлеб, для снабжения продовольственными товарами ИТР, открыты закрытые распределители «Торгсин» (торговля с иностранцами – обручение с капиталистами), в котором на золото, можно было купить всё, что угодно, обыкновенная же торговля свёрнута до минимума, магазины закрывались. Из населения через «Торгсин» выкачивалось золото (в монетах, и в вещах, серьги, кольца и проч.), которое нужно было государству для покупки машин и станков за границей. Взяв курс на реконструкцию всего народного хозяйства страны, партия объявила лозунг: «Догнать и перегнать Америку» – изобразив два паровоза мчавшихся, в перегонки. С неимоверной лёгкостью было вдолблено в сознание большинства доверчивых людей, что жизнь, при которой изобилие дешёвых товаров доступных для каждого человека – это абсурд, эксплуатация народа, которая мол производится кучкой кулаков и нэпманов. А получение людьми продуктов в виде пайка по карточкам стало считаться чуть ли не за счастье, достигнутое в борьбе за Социализм. «Мы отстали от капиталистических стран на 50-100 лет», заявляла партия и это расстояние мы должны пробежать за 10 лет. Самой же главной задачей у партии было осуществить сплошную коллективизацию, тем самым производство товарного зерна взять в свои руки. Полученную разрезанную пачку махорки (на двоих) на суроватихинском приёмном пункте заготзерно, хлебосдатчик умилённо расцеловали стимул, и с весёлой улыбкой на лице сладостно закурили. Партия дала указание, немедленно завершить коллективизацию во всей стране и ликвидировать кулачество как класс. Нарушая принцип добровольности. Почти повсеместно стали силой загонять крестьянство в колхоз. Объединяли ни только основные средства сельскохозяйственного производства, лошадей, и машины, а стали отбирать и коров, и даже кур, и коз, тем создали недовольством среди крестьян, как у единоличников, а также и у колхозников, некоторые стали «выписываться» из колхозов. Восторг перед работой трактора в поле, у мужика-крестьянина сменился недовольством и враждой к колхозу. Крестьяне начали массовый убой скота, уничтожение молодняка, и вообще стало наблюдаться отвращение к колхозу. Центральное руководство партии издало статью: «Головокружение от успехов» в которой было признано о вреде перегибов в строительстве колхозов, свалив эту вину на руководителей низов. Не хватало техники, не хватало грамотных людей, в результате дело в колхозах не клеилось, доходы в колхозах делились не по вложенному труду, а по едокам. Уборка урожая затягивалась, до снега, потеря зерна стала обычным явлением. Все эти неполадки были свалены на кулацкую агитацию, кулаки якобы «тихой сапой» старались развалить колхоз, агитировали за выход из колхозов. Партия дала указание: «Ликвидировать кулачество, как класс, на базе сплошной коллективизации». Под наплывом репрессий в колхозы стали вступать ни только отдельными семьями, но и целыми селениями, ломая на своём пути все устои деревенской жизни, которые создавались и держались целыми веками. Это была в буквальном смысле слова «революция в деревне». В деревне, жизнь перестала протекать обычным своим чередом, она потекла по-новому, ещё неизведанному, и не слыханному, в истории человечество пути. Партия дала лозунг: «Сделать колхозы большевистскими, а колхозников зажиточными». Кулаков выселяли на Соловки, а предусмотрительные люди, которых могла постичь та же судьба разъехались на стройки, в данном случае на строительство Нижегородского Автозавода.
