Игорь Юрьевич Додонов
Советская микробиология: на страже здоровья народа. История советской микробиологической науки в биографиях некоторых её представителей
«Д.К.Заболотный на своей кафедре был всем: и профессором, и ведущим практические занятия, и приготовляющим материал. Он был очень молод, смущался, как неопытный лектор, хотя за ним была слава крупного эпидемиолога (по чуме) и бесстрашного экспериментатора. Он уже проделал свой знаменитый опыт с проглоченными живыми культурами холерных вибрионов. Д.К. Заболотный являлся энтузиастом своего дела, увлекающимся педагогом и хорошим товарищем. Вскоре бактериология завоевала сердца медичек, и с нею могла соперничать лишь гистология во главе с профессором А.С. Догелем, учёным с мировым именем» [38; 18 – 19].
Действительно, Даниил Кириллович отдавал много сил организации и обеспечению преподавания курса бактериологии в ЖМИ, который вскоре его стараниями превратился в образцовый. Со всех концов России устремились к нему врачи для специализации. Не приходится удивляться и тому, что многие студентки-медички избрали своей специальностью микробиологию, и некоторые из них стали известными учёными, профессорами и докторами наук (например, В. Дембская, О. Подвысоцкая, А. Городкова и ряд других).
Однако всё-таки обратим внимание на «временной разрыв» от момента начала преподавания Д.К. Заболотного в Петербургском женском медицинском институте и организации в нём кафедры бактериологии до момента, когда он стал на этой кафедре хотя бы экстраординарным профессором, – шесть лет. Не говоря уже об его ординарной профессуре, – одиннадцать лет.
Причина подобных длительных сроков была проста: в последние годы XIX века и первые годы ХХ столетия Даниил Кириллович – активнейший участник и организатор многочисленных «чумных» экспедиций, которые имели целью как исследование чумы, так и борьбу с нею (т.е. это были экспедиции в эпидемические очаги). В эти годы Д.К. Заболотный и в стенах ИЭМ, т.е. по месту «основной работы», появлялся довольно редко. Служба в Институте экспериментальной медицины заключалась большей частью именно в участии в экспедициях.
Так, в 1898 году молодой учёный совершает поездки в Монголию и Китай, в 1899 году – в Иран, Аравию и Месопотамию, в 1900 году – в Шотландию (Глазго), Португалию и Марокко. В этом же году работает на чумной вспышке в Поволжье (в селе Владимировка Астраханской губернии). В последующие несколько лет Д.К. Заболотный борется с чумой в городе Кыштым Пермской губернии, в Саратовской, Подольской и Бессарабской губерниях, на Кавказе и в Казахских степях, принимает участие в ликвидации чумы в Одессе в 1902 году.
5 марта 1900 года за активную деятельность по борьбе с чумными эпидемиями Даниила Кирилловича награждают орденом Св. Станислава II степени (это был уже второй орден, полученный учёным).
Быстро рос Д.К. Заболотный и по служебной лестнице: 3 июня 1901 года ему присваивают чин титулярного советника, через три недели (т.е. 24 июня того же года!) – коллежского асессора, спустя год (9 июня 1902 года) – он уже надворный советник, что равнялось званию армейского подполковника.
В общем-то, «награды, почести и звания» были Заболотным вполне заслужены. Но нельзя не отметить, что получал он их, в основном, только благодаря своей работе в привилегированном научно-исследовательском учреждении, находившимся под патронажем императорской фамилии, т.е. в ИИЭМ. Немалое количество русских врачей и учёных-микробиологов героически боролись с многочисленными в Российской империи эпидемиями, не получая от царского правительства вообще ничего – не только «почестей и званий», но даже минимальных средств для своей работы (многие противоэпидемические мероприятия финансировались земствами; нередки были случаи, когда врачи и учёные, будучи людьми отнюдь не богатыми, тратили свои деньги на их проведение).
Но к чести Даниила Кирилловича надо сказать, что на весь этот «официоз» он обращал мало внимания, никогда не придавал никакого значения царским орденам, чиновным должностям, званиям и деньгам. Даже «обласканный» властью, он оставался, прежде всего, порядочным и добрым человеком и настоящим учёным.
В этой связи хотелось бы привести три характеристики Заболотного, данные ему знавшими его людьми.
Одна из них касается внешнего облика Даниила Кирилловича в первые годы ХХ столетия, облика, который никак не вяжется с довольно высокопоставленным чиновником «от медицины». Описание принадлежит Петру Матвеевичу Красавицкому (сотруднику ИИЭМ):
«Жена Данилы Кирилловича, действительно, была эффектная, высокого роста дама. Как теперь её вспоминаю на улице в чёрном нарядном костюме, в чёрной большой шляпе. Рядом с ней Д.К. выглядел каким-то старым замухрышкой. …Высокий, слегка сутулый, рыжеватый, с розовым лицом, серо-голубоватыми небольшими хитрыми глазками, с пыхтящей папиросой в зубах, в военном пальто нараспашку, с придворными вензелями на узких погонах военного врача, без малейших признаков военной выправки, с пружинящей в коленях походкой, покачиванием сзади наперёд…» [38; 16].
Автор второй характеристики – Василий Леонидович Омелянский, известный русский и советский микробиолог, друг Д.К. Заболотного и сослуживец по Императорскому Институту экспериментальной медицины. Описание, данное В.Л. Омелянским, знавшим Даниила Кирилловича много лет, говорит о душевных качествах нашего героя:
«Я научился любить Д.К., любить его целиком, такого, каким он был, со всеми его достоинствами и слабостями, любить за его широкое и благородное сердце, за его на редкость чуткую, самоотверженную и нежную душу. Это был человек порыва, душевной эмоции, а не холодного расчёта, большой энтузиаст, весь преданный служению идее. […]
Крайне беспечный и до последней степени непрактичный, почти беспомощный в денежных делах, он постоянно нуждался в средствах, хотя и получал их достаточно. Еле сводя концы с концами и живя “от 20-го к 20-му”, он умудрялся широко благотворительствовать и, не задумываясь, отдавал нуждающемуся последнюю бумажку, завалявшуюся в его кармане. Не многие знают, что он и его жена дали образование и обеспечили средствами 5 или 6 крестьянских детей из его родного села Чеботарки…» [38; 20].
Душевные «свойства» Даниила Кирилловича характеризует и ещё один сотрудник ИИЭМ, русский и советский врач и учёный-эпидемиолог Александр Александрович Садов:
«Д.К. обладал тайной пленять сердца людей и привязывать их к себе, хотя делал это бессознательно. Собеседник легко забывал, что перед ним находится в полном смысле слова большой человек, и видел очень чуткого человека, угадывавшего трудности и сомнения и спешившего устранить их. За годы своих странствий Д.К. собрал громадное число друзей из самых разнообразных слоёв общества» [38; 38].
Как говорится, комментарии здесь излишни.
В двух из трёх характеристик, данных Даниилу Кирилловичу коллегами, упоминается его жена. Поэтому самое время немного остановиться на личной жизни Заболотного.
Жена, о которой говорят Красавицкий и Омелянский, – это Людмила Владиславовна Радецкая, вторая супруга Заболотного.
Его первой женой была Анастасия Михайловна Турчиновская, дочь священника, уроженка Херсонской губернии. Трудно сказать, насколько успешным, благополучным и счастливым был этот брак, но он дал трещину после того, как Даниил Кириллович встретил Людмилу Радецкую. Вспыхнуло взаимное чувство. «Шикарная, эффектная и высокая дама» очаровала «замухрышку» (что, в общем-то, не удивительно), но и сама была им очарована (а вот это уже более достойно удивления, которое ещё и возрастёт, если учесть, что происходила Радецкая из богатой семьи). Людмила Владиславовна, не задумываясь, променяла куда как более «выгодные партии» на отношения с не блещущим красотой, небогатым, находившимся в самом начале своего «научного восхождения», беспокойным учёным. Да, к тому же, ещё и женатым.
Со стороны обоих это было большое и искреннее чувство, а не какая-то интрижка. Поэтому Даниил Кириллович пошёл на развод с первой женой. Процедура развода тогда представляла собой очень трудное и долгое мероприятие, которое контролировалось церковью (ибо церковью официально освещался брак). Последняя очень неохотно разводила супругов. Никакие аргументы, вроде несходства характеров, взаимного охлаждения и прочей «лирики», не работали. Требовалось что-то «по-настоящему серьёзное», с точки зрения церковников. Таковым являлось, например, доказанное «нарушение святости брачных уз». А поскольку Заболотный и Радецкая отношений своих не скрывали, то в данном случае за доказательствами дело не стало, и 23 июня 1900 года определением Киевской духовной консистории по ведомству православного вероисповедания «брак врача Даниила Кирилловича Заболотного,.. по причине нарушения им святости брака прелюбодеянием», был «расторгнут с осуждением Даниила Заболотного на всегдашнее безбрачие» [38; 16].
Подобным разводом Заболотный и Радецкая обрекались прожить всю жизнь «во грехе». Но выход был найден довольно быстро. Этим же летом Даниил Кириллович отправился в краткосрочную научную командировку в Париж. Людмила Владиславовна поехала с ним. Здесь 15 августа 1900 года в церкви Св. Стефана состоялось их бракосочетание. Свидетелями были профессор Пастеровского института И.И. Мечников и доктор Харьковского Бактериологического института Г. Острянин. Год спустя Д.К. Заболотный представил директору ИИЭМ брачное свидетельство, выданное представительством греческой православной церкви в Париже и засвидетельствованное в Российском посольстве. Данные о втором браке Д.К. Заболотного официально внесли в его послужной список и вид на жительство.
Такими «обходными путями» Даниил Кириллович и Людмила Владиславовна (она стала носить двойную фамилию Радецкая-Заболотная) узаконили свои отношения.
Людмила Владиславовна стала любящей женой и верной спутницей Даниила Кирилловича до конца своей жизни. Единственное (но очень серьёзное) обстоятельство омрачило этот вполне счастливый брак: ещё младенцем умер сын Заболотного Пётр, и больше собственных детей у супружеской четы не было.
Однако вернёмся к научной деятельности Д.К. Заболотного, которая в конце XIX – начале ХХ столетия выражалась, в частности, в многочисленных экспедициях в очаги чумных эпидемий.
Среди этих экспедиций особенно следует отметить одну – в Восточную Монголию и соседние с ней районы Китая, состоявшуюся в 1898 – 1899 годах. Причин выделить эту научную и лечебную миссию из череды подобных ей две. Первая: Даниил Кириллович в ходе её заразился бубонной чумой и чуть не умер (заражение произошло из-за укола иглой шприца, которым учёный извлекал содержимое чумного бубона). Вторая: именно в результате работы этой экспедиции Даниил Кириллович сформулировал свою «тарбаганью» теорию.
Но обо всём по порядку.
Экспедиция была совсем небольшой по составу. Из Петербурга 4 июня 1898 года поездом в Томск выехали всего два человека: сам Д.К. Заболотный и его помощник – студент-медик Василий Андреевич Таранухин (будущий сотрудник ИЭМ, доктор медицины, микробиолог, специализировавшийся в области вирусологии (кстати, он был сторонником вирусной природы гриппа, что было установлено спустя 13 лет после его смерти в 1920 году)). Из Томска до Иркутска добирались на лошадях (дальше Томска поезда тогда не ходили). В Иркутске к экспедиции присоединились ещё два человека: переводчик-бурят Бимбаев, свободно говоривший по-монгольски и по-китайски, и казак Никандр Жилин.
От Иркутска до Кяхты и далее по монгольским степям экспедиция передвигалась также на лошадях.
В монгольских степях, по наблюдениям, явно находился один из эндемических очагов чумы. Из расспросов местных жителей Д.К. Заболотный установил, что обитающие в этих степях сурки-тарбаганы подвержены некой болезни, которая вызывает среди них повальный мор. Народная молва увязывала «тарбаганью» болезнь с чумой, ибо было замечено, что падёж тарбаганов всегда предшествовал вспышкам чумы.
Заболотного заинтересовала данная примеченная людьми закономерность. Уже работа на чумной эпидемии в Индии в 1897 году породила у учёного вопрос, ответа на который наука пока не знала: где «отсиживается» чума в период между своими вспышками?
Версия обитания чумных бактерий в почве к тому моменту уже была исключена. Опытным путём русский микробиолог Шурупов установил, что чумные палочки сохраняют свою вирулентность в почве не более двух-трёх месяцев, а вскоре и вовсе погибают (бактерии почвы «уничтожают» «чужаков», срабатывает явление микробного антагонизма).
Рассказы бурят и монголов о «тарбаганьей» болезни заставили учёного предположить, что природным резервуаром чумы являются дикие грызуны (сурки, тарбаганы, суслики).
«Различные породы грызунов, – писал он в 1899 году, – по всей вероятности, представляют в природе ту среду, в которой сохраняются чумные бактерии. Отсюда явствует, как важно выяснить повальные заболевания водящихся в данной местности грызунов» [38; 15].
Подтверждением сформулированной гипотезы могло послужить только обнаружение грызуна-переносчика чумной бактерии. Однако ни в ходе экспедиции 1898 – 1899 годов, ни почти полтора десятилетия спустя сделать это никому не удавалось. Поэтому, естественно, что у «тарбаганьей» гипотезы нашлось множество противников в научном мире. Хотя и сторонников было немало.
Выше мы упомянули, что в ходе экспедиции в Монгольские степи и граничащие с ними районы Китая Даниил Кириллович заразился бубонной чумой. Произошло это в одной из китайских деревень, в которой маленькая русская научная миссия проводила лечебные и санитарные мероприятия в ходе вспыхнувшей там эпидемии чумы. Для лечения заболевших использовалась противочумная сыворотка. Работая с одним из пациентов, Заболотный случайно укололся заражённым шприцем. Спасли его 60 мл противочумной сыворотки, которую ему тут же ввели. Однако несколько дней жизнь учёного висела на волоске, его состояние было очень тяжёлым. Но всё-таки организм с помощью введённого препарата одолел болезнь.
Экспедиция возвратилась в Петербург спустя восемь месяцев.
После неё Д.К. Заболотный организует систематические исследования диких грызунов (тарбаганов, сурков, сусликов, тушканчиков, мышей и др.) в эндемических районах. Разумеется, ведёт он эти наблюдения не один. У него находится множество помощников – врачей и учёных-микробиологов, которые разделяют его гипотезу.
Накопленный в противочумных экспедициях материал дал учёному возможность провести обширные лабораторные исследования этой страшной болезни. На протяжении 11 лет им был опубликован большой цикл работ по чуме, а в 1907 году вышла монография по данной теме, прекрасно изданная и иллюстрированная.
Впрочем, научная деятельность Д.К. Заболотного не ограничивается только исследованиями чумы. Он ведёт работу над двухтомным курсом лекций «Основы общей микробиологии», который был опубликован уже в 1903 году, а затем над руководством «Общая бактериология», которое увидело свет в 1909 году. В 1903 году учёный участвует в создании Русского микробиологического общества и становится одним из его активнейших членов. В рамках Общества происходили очень плодотворные обсуждения научных проблем, гипотез, поддерживалась и стимулировалась работа начинающих учёных. Всё это, безусловно, содействовало интенсивному развитию русской микробиологической науки.
Д.К. Заболотный продолжает и исследовательские работы в области изучения холеры, в частности принимает участие в создании новой противохолерной вакцины ИЭМ. Эта вакцина, наряду с вакциной, разработанной Н.Ф. Гамалеей, затем широко использовалась для профилактики заболеваний холерой в ходе неоднократных её вспышек.
Но «второй по значимости» инфекцией (разумеется, в исследовательском смысле) становится для Заболотного сифилис.
Ещё в 1899 году он проводит свои первые исследования этой болезни. Напомним, что тогда её возбудитель ещё не был открыт. Несколько лет изучения заболевания (опыты ставились в основном на обезьянах – макаках, бабуинах, шимпанзе) позволили учёному подробно описать характер поражения тканей от «входных ворот» инфекции до центральной нервной системы, а также подробно зафиксировать состояние иммунитета. Более того, за два года до немецких учёных Шаудина и Гофмана, которые открыли бледную спирохету в 1905 году, Даниилу Кирилловичу удалось «выловить» возбудителя сифилиса. Этот факт – несомненный. Он подтверждается как лабораторными записями, так и свидетельствами других учёных.
Вот что писал, например, академик Николай Дмитриевич Стражеско (1876 – 1952):
«Я встретился с Даниилом Кирилловичем лишь в 1903 году в Петербурге, куда я приехал работать по физиологии к И.П. Павлову. В это время Д.К. Заболотный занимался экспериментальным сифилисом на кроликах и обезьянах. Причём, надо отметить, я видел бледную спирохету (в лаборатории Д.К. Заболотного) значительно раньше, чем Шаудин и Гофман открыли её» [38; 25].
Однако научная щепетильность не позволила учёному публиковать не до конца выверенные, с его точки зрения, наблюдения. А проверка их потребовала довольно длительного времени по той простой причине, что Заболотный не прекращал свою «охоту на чуму» и по-прежнему был неизменным участником всех «чумных» экспедиций, по-прежнему вёл активные лабораторные исследования по изучению этой болезни.
Словом, официальный приоритет в открытии бледной спирохеты научная общественность отдала не ему. Когда впоследствии Даниилу Кирилловичу говорили об этом досадном проигрыше «в гонке», он, будучи подлинным учёным, гуманистом и очень скромным человеком, неизменно отвечал в том смысле, что совершенно не важно, кто первый открыл, важно, что это открытие принесёт пользу людям.
И тем не менее именно исследования в области патогенеза сифилиса принесли Д.К. Заболотному докторскую степень. В 1906 году он выступает на Международном конгрессе по сифилису в Берне в качестве основного докладчика от России, в 1907 году – на Международном гигиеническом конгрессе в Берлине, а в 1908 году в стенах Военно-медицинской академии защищает докторскую диссертацию «Сифилис, его патогенез и этиология».
Исследование было выполнено на высочайшем научном уровне. Оно поставило Заболотного в число наиболее авторитетных сифилидологов в мире. Не случайно поэтому, что на Международном съезде гигиенистов в Берлине в 1913 году Даниил Кириллович стал основным докладчиком. Правда, к изучению этой инфекции учёный больше не возвращался, хотя продолжал ею интересоваться до конца жизни (но уже в качестве хобби, если можно так выразиться) и даже принял от Советского Союза участие в Международном серологическом конгрессе в Копенгагене, где обсуждались вопросы серодиагностики сифилиса.
Работоспособность Д.К. Заболотного поражает: напряжённую исследовательскую работу в лаборатории он сочетает с преподаванием, написанием научных работ и, наконец, эпидемиологической деятельностью. Т.е., даже став именитым учёным, Даниил Кириллович продолжает выезжать на вспышки эпидемий, причём не только чумы, но и холеры. На ликвидации холерных эпидемий он работал в 1908, 1909 и 1910 годах.
В 1909 году холера «докатилась» до Петербурга. В городе заболело свыше 10 тысяч человек, более 4 тысяч из них умерло. С самого начала эпидемии Даниил Кириллович включается в активную борьбу с ней. С группой работников Института экспериментальной медицины, Женского медицинского института и своих учеников и учениц он организует бактериологическое исследование воды в городе, широкое обследование больных холерой и лиц, контактировавших с ними (было обследовано 7 530 больных и 9 737 контактных лиц). В ходе этих обследований удалось, в частности, подтвердить возможность выделения холерного вибриона от практически здоровых людей – вибриононосительство. В России столь массовые бактериологические обследования во время холерных эпидемий никогда ранее не проводились. Их результаты имели принципиальное значение для организации противоэпидемических мероприятий, поскольку позволили убедительно подтвердить уже известные данные о путях передачи холеры.
Более же общий вывод, который сделал Д.К. Заболотный из своего опыта работы по ликвидации холеры в Петербурге в 1909 году, заключался в том, что для успешной борьбы с заразными болезнями в масштабах страны необходима широкая постановка бактериологических исследований.
Увы, Даниилу Кирилловичу пришлось не раз убедиться, что в царской России это невозможно.
Несмотря на большую роль в борьбе с холерными эпидемиями в стране, «основной специализацией» Заболотного оставалась чума. «Старый чумагон» никогда не забывал своего главного врага. Вот только сухой перечень «чумных» экспедиций, участником которых был учёный:
– 1907 год – поездка на чумную эпидемию в Астраханскую губернию.
– 1910 год – руководит вместе с В.К.Высоковичем ликвидацией чумной эпидемии в Одессе. В декабре посещает Харбин, где также началась эпидемия.
– 1911 год – экспедиция на эпидемию лёгочной чумы в Маньчжурии.
– 1912 год – поездка в Астраханскую губернию на новую вспышку чумы. Поездка в Туркмению для организации борьбы с чумой.
– 1913 год – руководство исследовательскими отрядами Института экспериментальной медицины для изучения эндемичных очагов чумы на юго-востоке России. Организация первых в истории противочумных лабораторий.
Как видим, экспедиции следуют каждый год (а то и не по одной). Разрыв между 1907 и 1910 годами «заполнен» работой на холерных эпидемиях 1908 и 1909 годов.
Из этого списка хотелось бы остановиться особо на истории Маньчжурской экспедиции 1910 – 1911 годов. Во-первых, потому, что эта экспедиция – ярчайший пример героизма и мужества отечественных микробиологов, пример, которым мы с полным основанием можем гордиться, тем самым воздавая дань памяти людям, совершившим научный и человеческий подвиг.
Во-вторых, именно в этой экспедиции были получены первые доказательства «тарбаганьей» теории Заболотного.
Борьбе русской научной миссии с чумой в Харбине в 1910 – 1911 годах посвятил одну из своих исторических миниатюр известный советский писатель Валентин Пикуль. Называется она «Письмо студента Мамонтова». В ней в уста главному герою Илье Мамонтову12 В. Пикуль вкладывает следующие слова:
«Если чуму не задержать в Харбине, она, как сумасшедшая, со скоростью курьерских поездов проскочит Сибирь и явится здесь, в Европе!»
Конечно, не известно, говорил ли в реальности подобные слова молодой военврач Илья Мамонтов. Но они отражают действительную позицию Д.К. Заболотного, считавшего, что маньчжурская чумная эпидемия должна быть «задавлена на корню», т.е. там же, в Маньчжурии, иначе существует огромный риск её проникновения на территорию России. А чума в Маньчжурии свирепствовала в наиболее тяжёлой своей форме – лёгочной. Лечебных средств от лёгочной чумы тогда не существовало.
Первые известия о вспышке лёгочной чумы в этом граничащим с Россией районе Китая были получены в Петербурге в ноябре 1910 года. Вспышка началась в октябре на самой русско-китайской границе, в районе станции Маньчжурия. Попытки местных властей, а также русской администрации по линии Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) справиться с начавшейся эпидемией своими силами успехом не увенчались. Болезнь стремительно распространялась. Уже в октябре в Харбине было зарегистрировано 58 смертельных случаев.
В начале декабря 1910 года Д.К. Заболотный с небольшой группой сотрудников прибыл в Харбин. Сразу же существенно были дополнены мероприятия, проводимые местными русскими властями (Харбин являлся главным пунктом КВЖД, его «столицей» – здесь помещалось управление дороги; собственно небольшое китайское селение и выросло в город благодаря строительству КВЖД): был налажен строжайший врачебный контроль состояния здоровья жителей не только Харбина, но и всех окрестных селений; ужесточены меры по изоляции заболевших; более широко и решительно стали проводиться дезинфекционные мероприятия; уделено большое внимание дератизации (истреблению крыс и мышей).
Более того, Даниил Кириллович, справедливо полагая, что чума – болезнь, прежде всего, социальная, поражающая в первую очередь беднейшие слои населения, настоял, чтобы местная администрация немедленно занялась улучшением жилищных условий рабочей бедноты, устройством ночлежных домов и бесплатных столовых для безработных.
Поскольку противочумная сыворотка при лёгочной форме болезни была неэффективна, то общесанитарные и указанные социальные мероприятия представляли собой главное средство борьбы с эпидемией.
В декабре в Харбин стали пребывать добровольцы (отдельные люди и группы) для участия в ликвидации чумной вспышки. Именно тогда появился в городе молодой военврач из Петербурга Илья Мамонтов. Из Томска с десятью студентами-добровольцами приехал врач Владимир Михель, прибыла группа студентов-медиков из Иркутска. Присоединилась к экспедиции гостившая в Харбине у родственников Мария Александровна Лебедева, земский врач из подмосковного Дмитровского уезда. Даже из Парижа приехал известный врач-бактериолог Жерар Мени.
Самоотверженно боролись с эпидемией под руководством Д.К. Заболотного и местные врачи – семнадцать железнодорожных и четырнадцать городских. Среди них Хмара-Борщевский, Б.М. Паллон, Ю.В. Аляркритская и другие.
Однако, несмотря на принятые энергичные меры, чума продолжала распространяться с угрожающей скоростью по линии КВЖД, проникла в Мукден, Порт-Артур, были зарегистрированы случаи заболевания в Пекине. Вполне реальной была угроза, что болезнь будет не только продвигаться на юг, но и «рванёт» на север, на собственно российскую территорию.
Д.К. Заболотному стало ясно, что время упущено: чума широко распространилась ещё до начала работы экспедиции. «Прихлопнуть» её в логове не получилось. В подобных условиях небольшая научная миссия уже не могла справиться с эпидемией. Нужна была организация большой экспедиции со значительным количеством людей (причём как младшего и среднего медицинского персонала, врачей, так и опытных учёных-микробиологов). Требовалось большое количество медицинского оборудования, материалов, препаратов.
Организовать всё это, находясь в Харбине, Д.К. Заболотный не мог. В конце декабря 1910 года он отправляется в Петербург.
Находясь в столице, Даниил Кириллович приложил массу усилий для быстрой организации масштабной экспедиции в Маньчжурию. Но даже ему, учёному с мировым именем и работнику привилегированного научно-исследовательского учреждения, находившегося под патронажем императорской фамилии (ИИЭМ), удалось это далеко не сразу. Для того, чтобы «расшевелить» правительство и соответствующие бюрократические структуры, Заболотный вынужден был апеллировать к общественному мнению. В январе 1911 года он организовал получившее широкое освещение в прессе совещание бактериологов в Петербурге, на котором призвал к скорейшей организации масштабной экспедиции в Маньчжурию для борьбы с ширящейся там эпидемией лёгочной чумы. 19 января Даниил Кириллович выступил с речью на эту же тему в Государственной Думе.
Подобный «набат» возымел своё действие: значительные средства на организацию экспедиции были ассигнованы. В кратчайший срок Д.К. Заболотный провёл огромную работу по её снаряжению.
Уже в первой декаде февраля 1911 года экспедиция была в Харбине. В её составе находилось большое количество опытных специалистов: профессор Златогоров, приват-доцент Кулеша, врач-бактериолог Падлевский, микробиологи Л. Степанова, А. Чурилина и многие другие.
Борьба с чумой вступает в новую фазу.
Ещё шире проводятся дезинфекционные и дератизационные мероприятия. Усиливается контроль за состоянием здоровья населения: создаются специальные «летучие» санитарные отряды, которые оперативно реагируют на каждый случай заболевания. Особое внимание уделяется кварталам, населённым китайской беднотой, где случаев заболевания особенно много.
К маю 1911 года с эпидемией удалось справиться. Героические усилия русских микробиологов, врачей, младшего и среднего медицинского персонала дали свои результаты.
Увы, чума собрала обильную жатву. Только в одном Харбине погибло свыше пяти тысяч человек. Но болезнь «гуляла» по всей Маньчжурии и «пробралась» даже в Пекин и южнее. Так что, общее количество её жертв превысило сто тысяч человек.
Существенные потери понесла и русская научно-лечебная миссия. Тридцать девять человек вырвала из её рядов «чёрная смерть». Среди них врачи Мария Лебедева, Илья Мамонтов, Владимир Михель, студент-медик Лев Беляев, медсестра Анна Снежкова и многие другие (четыре фельдшера, двадцать восемь санитаров, две прачки).
Начиная рассказ о возглавляемой Д.К. Заболотным противочумной экспедиции в Маньчжурию, мы упомянули посвящённую подвигу этой экспедиции миниатюру В.С. Пикуля «Письмо студента Мамонтова».
Вот текст этого письма, прощального письма к матери, написанного умиравшим от лёгочной чумы военврачом Ильёй Мамонтовым:
«Дорогая мама, заболел какой-то ерундой, но так как на чуме ничем, кроме чумы, не заболевают, то это, стало быть, чума. Милая мамочка, мне страшно обидно, что это доставит тебе огорчение, но ничего не поделаешь, я не виноват в этом, так как все меры, обещанные дома, я исполнял.
Честное слово, что с моей стороны не было нисколько желания порисоваться и порисковать. Наоборот, мне казалось, что нет ничего лучше жизни. Но из желания сохранить её я не мог бежать от опасности, которой подвержены все, и, стало быть, смерть моя будет лишь обетом исполнения служебного долга. И, как это тебе ни тяжело, нужно же признаться, что жизнь отдельного человека – ничто перед жизнью общественной, а для будущего счастья человечества ведь нужны же жертвы.
Я глубоко верю, что это счастье наступит, и если бы не заболел чумой, уверен, что мог бы жизнь свою прожить честно и сделать всё, на что хватило бы сил, для общественной пользы. Мне жалко, может быть, что я так мало поработал, но я надеюсь и уверен, что теперь будет много работников, которые отдадут всё, что имеют, для общего счастья и, если потребуется, не пожалеют личной жизни. Жалко только, если гибнут даром, без дела. Я надеюсь, что сёстры будут такими работниками.
Я представляю счастье, каким была бы для меня работа с ними, но раз не выходит, что поделаешь… Жизнь теперь – это борьба за будущее… Надо верить, что всё это недаром и люди добьются, хотя бы и путём многих страданий, настоящего человеческого существования на земле, такого прекрасного, что за одно представление о нём можно отдать всё, что есть личного, и самую жизнь.
Ну, мама, прощай… Позаботся о моём Петьке!13
Целую всех. Хочу написать Саше и Маше14, что ещё, конечно, успею.
Твой Иля» [18; 185 –186].
«Когда я много лет назад прочёл это письмо студента Мамонтова, оно меня потрясло. Какое мужество! Какое благородство! Какое богатое гражданское сознание!
