Игорь Северянин
Полное собрание стихотворений
ТОСКА НЕБЫТИЯ
Не страшно умереть, а скучно:
Смерть – прекращение всего,
Что было, может быть, созвучно
Глубинам духа твоего.
Не слышать музыки восхода,
Вечерней не узреть воды -
Всего, что может дать природа
Тебе в награду за труды;
Не упиваться лаской милой
Любимой женщины твоей,
Стать смрадной падалью могилы,
Безмозглых жертвою червей,-
Ах, что же может быть скучнее
И безотрадней доли той?
О, жизнь! Уходит вместе с нею
Восторг, повсюду разлитой!
И скука делается страшной,
И так ужасно знать, что впредь
Не повторится день вчерашний
Для тех, кто должен умереть!
Таллинн
3 ноября 1935
МАТЕРИ
Как часто матери причиной
Несчастья ц жизни дочерей
Своей сухой любовью чинной
И деспотичностью своей!
Муж хочет так, а мать иначе,
И вот, мечась меж двух огней,
Несчастная горюче плачет,
Увы, взывая тщетно к ней…
Несовместимы долг дочерний
И долг жены: как обнимать
Без муки мужа в час вечерний,
Когда меж ними в мыслях мать?
Тут охлажденье неизбежно,
И муж бросает ей в укор,
Зачем незаслуженно-нежно
На мать ее направлен взор…
…О, женщина! утишь свой ужас.
В Евангельи благая высь:
“Оставь родителей и к мужу
Душой и телом прилепись…”
Таллинн
3 ноября 1935
НЕЛЕГКИЙ ПУТЬ
Нас двадцать лет связуют – жизни треть,
Но ты мне дорога совсем особо.
Мне при тебе мешает умереть:
Твоя – пускай и праведная – злоба.
Хотя ты о любви не говоришь,
Твое молчанье боле, чем любовно.
Белград, Берлин, София и Париж -
Все это только наше безусловно.
Всегда был благосклонен небосклон
К нам в пору ту, когда мы были вместе:
Пусть в Сербии нас в бездну влек вагон,
Пусть сотрясала почва в Бухаресте,
Пусть угрожала, в ход пустив шантаж,
Убийством истеричка в Кишиневе,-
Всегда светло заканчивался наш
Нелегкий путь, и счастье было внове.
Неизвиняемо я виноват
Перед тобой, талантом налитая.
Твоих стихов отчетлив аромат,
По временам из дали налетая.
Тебя я знал, отвергнувшую ложь,
В веселом вешнем платьице подростка.
Тобой при мне, тобою гордым сплошь,
Ах, не одна уловлена лососка!
А как молитвенно ты любишь стих
С предельной – предусмотренной! – красою.
Твой вкус сверкает на стихах моих -
Лет при тебе – живящею росою.
Тебе природа оказала честь:
Своя ты в ней! Глазами олазоря
Сталь Балтики, как любишь ты присесть
На берегу, мечтаючи, дочь моря!
Таллинн
5 ноября 1935
ГОЛУБИ
Непередаваемая грусть в душе моей
В этом старом городе, полном голубей:
Ничего-то птичьего в этой птице нет,-
Сколько безразличного! Ни мотоциклет,
Ни фигура варварски-грохотных подвод,
Ни почти ступающий на хвост пешеход -
Не пугают голубя: он невозмутим,
Он огорожанился, стал совсем ручным,
И на птицу гордую больше не похож,-
Что-то в нем куриное, чем его проймешь!
Больше не тоскует он о глухих лесах,
Не парит презрительно в вольных небесах.
Как напоминает ой человека мне:
Птица электричество предпочла луне!
Поселилась в-городе, смрадном и гнилом,
Разучилась действовать данным ей крылом…
Оттого-то в городе, полном голубей,
Непередаваемая грусть в душе моей!
Таллинн
6 ноября 1935
СКАНДАЛ В CEMЬE ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ
Из-за окна, забытого открытым,
Произошел скандал в семье дурех,
И подавилась впопыхах бисквитом
Одна из старых теток четырех.
И барышне, ведьмообразной дылде,
Пришлось писать записку на стене,
Что, вот, знакомый доктор запретил-де
Ругаться при распахнутом окне…
А под конец записка возгласила
Проклятье воздуху, слова воздев -
Затем, что в воздухе таится сила,
Невинности лишающая дев…
Таллинн
27 ноября 1935
НА ОЗЕРЕ
1. ДОМИК НА ДИВАНЕ
Дом стоит как будто на диване:
Две горы – под домиком и над.
Озеро в предутреннем тумане,
И разлапанный фруктовый сад.
Хлюпкое и мшистое болотко
В чахлой, сохлой поросли сосны.
Днищем вверх повернутая лодка
В яблочном цвету – снегу весны.
Озеро Uljaste
7 января 1936
2. ЕЛКА В ЛЕСУ
Лошадка, что булана и борза,
Домчала нас в избушку в тихий вечер
Рождественский. В ней елочные свечи -
Растягивающиеся глаза.
Рыбак сидел у старых клавесин
И пел слова наивного хорала.
Изба стояла в рощице осин,
Над озером изба его стояла.
Жена сбирала ласково на стол
Колбасы деревенские и студень.
Махровым цветом мир в избушке цвел,
И Праздник был похож на скромный будень.
А мальчики – восьми и десяти -
Старательно и тонко подпевали.
О, Боже, в эту ночь нас посети,
Хоть зрить Тебя достойны мы едва ли!
Озеро Uljaste
5 января 1936
3. НА ГРУСТНОМ ОЗEPE
В этой местности вечно печально,
Уж когда б я в нее ни попал.
Дремлет озеро первоначально
И луны озыбляет опал.
И поросшие соснами горы
(Берега ведь гора на горе!),
Глазки клюквы в болотном просторе
И морошка в живом янтаре,
И к раките подплывшая тихо
И смотрящая из глубины,
Ключевой и прозрачной, лещиха -
Все печальной полно тишины.
Десять лет я на озере не был,
И опять потянуло к нему
От прогорклого в городе хлеба
В зимних сумерек серую тьму.
Озеро Uljaste
4 января 1936
4. НА ЛЬДУ
Плечо к плечу вдоль озера мы шли,
В воде ища забвенья от земли,
Такой никак не подходящей нам,
Нам, преданным без выполненья снам.
Твои глаза таили жизни жуть,
Ты отдохнуть молила где-нибудь,
Уставшая в бессмысленном труде.
Где? Все равно: раз почвы нет – в воде…
Я так тебя жалел, я так скорбел.
Озерный лед лучисто голубел,
И проруби во льду – то здесь, то там -
Об отдыхе нашептывали нам…
О, девочка, постой, повремени:
Еще настанут радостные дни!
Как озера влекущая вода
Весной освободится ото льда,
Так мы избавимся от наших бед,
И будет нами жизни гимн пропет,
И скорбь уйдет из добрых глаз твоих,
И будет целый мир для нас-двоих!
Озеро Uljaste
5 января 1936
5. КЛАВЕСИНЫ
Твоя душа летит к иным долинам:
Она погружена в цветенье лип.
Ты подошла, мечтая, к клавесинам,
И подошел к мечтам твоим Делиб.
В благочестивый вечер под Крещенье
Мы, притаясь в пролесенной глуши,
С тобой испытывали восхищенье
От всей, лишенной города, души!
Рояль твой в городе стоял закрытым,
Твоя душа молчала, как рояль.
Лишь здесь, соприкоснувшись с новым бытом,
Она позванивает, как хрусталь.
Озеро Uljаste
6 января 1936
ПЕСКАРИ
Скорей, скорей, скорей, скорей
Идем на ловлю пескарей!
При расцветении зари
Клюют так дружно пескари.
Одна есть грустная черта:
У их обиженного рта
Свисают усики-рожки,
Глаза – стеклянные кружки,
И вся в квадратиках спина -
Полусера, получерна.
Не очень важен червячок,-
Лишь бы слегка прикрыть крючок
Кусочком малым червячка:
Вмиг рыбу с ликом старичка
Поймаешь ты в быстринке той,
Что в солнце мнится золотой.
Итак, готовьте сухари:
К обеду будут пескари!
Таллинн
20 ноября 1935
«Ты души своей не растаскивай…»
Ты души своей не растаскивай,
Чтобы бабушек ублажить…
Ты пойми, мой ребенок ласковый,
Что самой тебе надо жить,
Что душа твоя предназначена
Мне, единому, навсегда,
Что не может быть впредь потрачена
Часть души твоей никуда!
Pь hajф gi
3 июля 1935
ПРОМЕЛЬК
Весною осененный ясень
Под синью неба прояснел
И грустненький пейзаж украсил
Своею радостью весне.
Таллинн
27 февраля 1936
ПЕСНЯ О ЦВЕТАХ
О подснежниках синеньких,
Первых вешних цветах,
Песню, сердце, ты выкинь-ка
Чтоб звучала в устах!
О бокальчатых ландышах,
Ожемчуживших мох,
В юность давнюю канувших,
Вновь струящих свой вздох.
О фиалочках северных,
Лиловатых слегка,
Запах чей неуверенный
Пьем на скате леска.
О жасмине, клубникою
Полыхающем нам
В мае ночь светлоликую
По окрестным садам.
И о бархатном ирисе,
Чья окраска чиста,
Песню, сердце, ты выброси
Нам скорей на уста!
Таллинн
6 марта 1936
ЗА ДНЕПР ОБИДНО
За годом год. И с каждым годом
Все неотступней, все сильней
Влечет к себе меня природа
Великой родины моей.
Я не завистлив, нет, но зависть
Святую чувствую порой,
Себе представив, что мерзавец -
Турист какой-нибудь такой,-
Не понимающий России,
Не ценящий моей страны,
Глядит на Днепр в часы ночные
В сияньи киевской луны!..
Таллинн
6 марта 1936
ПОЮЩИЕ ВЕСНЫ
Мы ярко чувствуем весну:
Во всем ее мотив.
Бросает звонче в вышину
Гудки локомотив.
И самый воздух стал ясней,
И стал длиннее день.
Весна! Все мысли снова с ней,
Куда бы их ни день.
При свете радостной зари
В оранжевом соку
Уж вскоре будут глухари
Томиться на току.
И реки вновь взломают лед
И унесут в моря.
В душе сиянье и полет,
Весне благодаря.
Заслышав вешнюю свирель,
Я отдаюсь ей весь.
Весна – единственная цель
Существованья здесь!
Таллинн
2 марта 1936
«Эта пара из двух разных гробов…»
Эта пара из двух разных гробов,
Которые будут зарыты в двух разных странах.
А пока что, она крутит любовь
И вопит о сердечных ранах.
Как глупо, как гнусно-смешно,
Когда будущие покойники любятся!
Женщина бросится в раскрытое окно,
А мужчину переедет авто на улице.
Таллинн
13 ноября 1935
РАЗМЫШЛЕНИЕ ПОСЛЕ ВЕЧЕРА ЛИТЕРАТУРЫ
Возьми ведерко клейстера
И кистью стены мажь.
Из двух гимназий шестеро
Пришли на вечер наш!
Нам пять дала казенная,
Другая – одного.
Ах, это ль не законное
Искусства торжество?
И смеют говорить еще
Про нравственный падеж!
Возьму-ка я да вычищу
Стихами молодежь.
Заслуга в этом явная
Господ учителей,
Дающий столь исправное
Мировоззренье ей.
Как не сказать, что в Азию
Прорубят нам окно
Две русские гимназии…
Вот то-то и оно!
Недаром юнь опризена
За спорт, в чем я профан.
Живи, герой Фонфизина -
Бессмертный Митрофан!
Таллинн
3О марта 1936
БЕЗ НАС
От гордого чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас:
Россия построена заново
Не нами, другими, без нас…
Уж ладно ли, худо ль построена,
Однако построена все ж.
Сильна ты без нашего воина,
Не наши ты песни поешь!
И вот мы остались без родины,
И вид наш и жалок, и пуст,-
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст.
Таллинн
Март 1936
ТЩЕТА НАДЕЖД
Искать Любовь в безлюбьи – верить в чудо.
Но я поэт: я верю в чудеса!
Что ж, тем больней… Я ухожу отсюда,
Где по кусочкам сердце разбросал.
И еле жив, давя в себе рыданья,
Удостоверившись – в который раз?-
В тщете надежд, я ставлю впредь заданье:
Не пополнять Любви иконостас.
И умудрен последнею попыткой -
Повыискать надземное в земном,
Я ухожу, терзаем жгучей пыткой,
В убогий свой, в заброшенный свой дом.
Таллинн
7 апреля 1936
ГРУСТНЫЙ ОПЫТ
Я сделал опыт. Он печален:
Чужой останется чужим.
Пора домой; залив зеркален,
Идет весна к дверям моим.
Еще одна весна. Быть может,
Уже последняя. Ну, что ж,
Она постичь душой поможет,
Чем дом покинутый хорош.
Имея свой, не строй другого.
Всегда довольствуйся одним.
Чужих освоить бестолково:
Чужой останется чужим.
Таллинн
2 апреля 1936
СОНЕТЫ О РЕВЕЛЕ
1
Зеленый исчерна свой шпиль Олай
Возносит высоко неимоверно.
Семисотлетний город дремлет мерно
И молит современность: “Сгинь… Растай…”
Вот памятник… Собачий слышу лай.
Преследуемая охотой серна
Летит с горы. Разбилась насмерть, верно,
И – город полон голубиных стай.
Ах, кто из вас, сознайтесь, не в восторге
От встречи с “ней” в приморском Кадриорге,
Овеселяющем любви печаль?
Тоскует Линда, сидя в волчьей шкуре.
Лучистой льдинкой в северной лазури
Сияет солнце, опрозрачив даль.
Таллинн
11 декабря 1935
2
Здесь побывал датчанин, немец, швед
И русский, звавший город Колыванью.
С военною знавались стены бранью,
Сменялись часто возгласы побед.
На всем почил веков замшелых след.
Все клонит мысль к почтенному преданью.
И, животворному отдав мечтанью
Свой дух, вдруг видишь то, чего уж нет:
По гулким улицам проходит прадед.
Вот на углу галантно он подсадит,
При отблеске туманном фонаря,
Жеманную красавицу в коляску.
А в бухте волны начинают пляску
И корабли встают на якоря.
Таллинн
12 декабря 1935
3
Здесь часто назначают rendez-vous,[62]
У памятника сгинувшей “Русалки”,
Где волны, что рассыпчаты и валки,
Плодотворят прибрежную траву.
Возводят взоры в неба синеву
Вакханизированные весталки.
Потом – уж не повинны ль в этом галки?-
Об этих встречах создают молву.
Молва бежит, охватывая Таллинн.
Не удивительно, что зло оставлен
Взор N., при виде ненавистной Z.,
Которой покупаются у Штуде
Разнообразных марципанов груды
И шьется у портнихи cre pe-georgette.[63]
Таллинн
18 декабря 1935
МЕДАЛЬОНЫ
АЛДАНОВ
Кого бы ни характеризовал,-
Будь то Разумовский иль Бетховен,-
Всегда изображаемый греховен,
И слабостей в нем всяческих завал.
Он ничего ни в ком не прозевал,
Как евнух, желчен и нахмуребровен.
Он людям в душах не простил часовен
Затем, что сам святыни не знавал…
Удушливых и ледяных пустынек
В нем безвоздушный воздух. Скрыт в нем циник,
Развенчивающий любой венец.
Тлетворное его прикосновенье
Губительно. Его грызет сомненье.
Он мудр, как может мудрым быть скопец.
Кишинев. 1 марта 1934
БАЛЬМОНТ
Коростеля владимирских полей
Жизнь обрядила пышностью павлиней.
Но помнить: нет родней грустянки синей
И севера нет ничего милей…
Он в юношеской песенке своей,
Подернутой в легчайший лунный иней,
Очаровательнее был, чем ныне
В разгульно-гулкой радуге огней.
Он тот поэт, который тусклым людям
Лученье дал, сказав: “Как Солнце, будем!”
И рифм душистых бросил вороха,
Кто всю страну стихийными стихами
Поверг к стопам в незримом глазу храме,
Воздвигнутом в честь Русского стиха.
Кишинев. 3 марта 1934
ВЕРТИНСКИЙ
Душистый дух бездушной духоты
Гнилой, фокстротной, пошлой, кокаинной.
Изобретя особый жанр кретинный,
Он смех низвел на степень смехоты.
От смеха надрывают животы
И слезы льют, смотря, как этот длинный
Делец и плут, певец любви перинной,
Жестикулирует из пустоты.
Все в мимике его красноречиво:
В ней глубина бездонного обрыва,
Куда летит Земля на всех парах.
Не знаю, как разнузданной Европе,
Рехнувшейся от крови и утопий,
Но этот клоун мне внушает страх.
Тойла. 1926 г.
А. Н. ИВАНОВ
“Страдание рождает Красоту”:
Перестрадав, стал дух его прекрасным.
Во всем земном – и тщетном и напрасном -
Нельзя считать напрасной лишь мечту.
Мечту и мысль. И я глубоко чту
Его за то, что мудрое со страстным
Он сочетал в себе, оставшись ясным,
И попытался оправдать тщету.
Я не из тех, кто пышными цветами,
Бродя меж полусгнившими крестами,
Бездушный разукрашивает труп.
И, вслушавщись в его живое слово,
Мне радостно почтить его живого,
“Фиалочкой” и – озареньем губ.
Кишинев. 18 февраля 1934 г.
ФЕЛИССА КРУУТ
Ты – женщина из Гамсуна: как в ней,
В тебе все просто и замысловато.
Неуловляемого аромата
Твой полон день, прекраснейший из дней.
Отбрасываемых тобой теней
Касаюсь целомудренно и свято.
Надломленная бурей, ты не смята,
И что твоей глубинности синей?
Ты – синенький и миленький подснежник -
Растешь, где мох, где шишки и валежник,
Цветок, порой поющий соловьем.
И я, ловя форель коротким спуском,
Любуюсь образцовым точным русским
Твоим, иноплеменка, языком.
Кишинев, 7 мая l934 г.
МЕРЕЖКОВСКИЙ
Судьба Европы – страшная судьба,
И суждена ей участь Атлантиды.
Ах, это вовсе не эфемериды,
И что – скептическая похвальба?
Мир не спасут ни книги, ни хлеба.
Все мантии истлеют, как хламиды.
Предрешено. Мертвящие флюиды
От мудрствующего исходят лба.
Философ прав, но как философ скучен.
И вот – я слышу серый скрип уключин
И вижу йодом пахнущий лиман,
Больным, быть может, нужный и полезный.
…А я любуюсь живописной бездной
И славлю обольстительный обман!
Кишинев, 9 марта 1934 г.
ЛЮБОВЬ СТОЛИЦА
Воистину – “Я красками бушую!”
Могла бы о себе она сказать.
Я в пеструю смотрю ее тетрадь
И удаль вижу русскую, большую…
Выискивая сторону смешную,
Старались перлов в ней не замечать
И наложили пошлости печать
На раковину хрупкую ушную…
И обожгли печатью звонкий слух,
А ведь она легка, как яблонь пух,
И красочностью ярче, чем Малявин!
О, если б бережнее отнестись,-
В какую вольный дух вознесся б высь,
И как разгульный стих ее был славен!
Кишинев. 1 марта 1934 г.
ШУЛЬГИН
В нем нечто фантастическое: в нем
Художник, патриот, герой и лирик,
Царизму гимн и воле панегирик,
И, осторожный, шутит он с огнем…
Он у руля – спокойно мы уснем.
Он на весах России та из гирек,
В которой благородство. В книгах вырек
Непререкаемое новым днем.
Его призванье – трудная охота.
От Дон Жуана и от Дон Кихота
В нем что-то есть. Неправедно гоним
Он соотечественниками теми,
Кто, не сумевши разобраться в теме,
Зрит ненависть к народностям иным.
Кишинев. 18 февраля 1934 г.
ХОДАСЕВИЧ
В счастливом домике, мещански мил,
Он резал из лирического ситца
Костюмчики, которые носиться
Могли сезон: дешевый ситец гнил.
За рубежом, однако, возомнил,
И некая в нем появилась прытца:
Венеру выстирать готов в корытце,
Став вожаком критических громил.
Он, видите ли, чистоту наводит
И гоголем – расчванившийся – ходит,
А то, Державиным себя держа,
Откапывает мумии и лику
Их курит фимиам, живущим в пику,
Затем, что зависть жжет его, как ржа.
Кишинев. 9 марта 1934 г.
САВВА ЧУКАЛОВ
Избрал он русский для стихов язык,
Он, сердце чье звенело мандолиной.
Он в Петербурге грезил роз долиной,
Которою прославлен Казанлык.
Он постепенно к северу привык,
Родившийся в тени горы орлиной.
Впоследствии, свершая путь свой длинный,
Не раз душою горестно поник:
О финской целомудренной поляне
Он вспоминал, о северной Светлане,-
О девушке, его согревший май,-
Не все ль равно – о русской иль болгарке?
Дни юности всегда для сердца ярки,
А в дни любви роднее чуждый край.
Тойла. 5 сентября 1934 г.
НИКИФОРОВ-ВОЛГИН
Ему мила мерцающая даль
Эпохи Пушкина и дней Лескова…
Он чувствует Шмелева мастерского,
И сроден духу родниковый Даль.
Деревни ль созерцает, города ль,
В нем нет невыносимо городского:
Он всюду сын природы. В нем морского
Мороза хруст, что хрупок, как миндаль.
В весенне сад, что от дождя заплакан,
Выходит прогуляться старый дьякон
И вместе с ним о горестном всплакнуть,
Такой понятный автору и близкий,
Чтоб, возвратясь домой, слегка чуть-чуть,
Взять водочки и закусить редиской.
Таллинн. 4 марта 1936 г.
ГАНС ЭВЕРС
Его гарем был кладбище, чей зев
Всех поглощал, отдавших небу душу.
В нoчь часто под дичующую грушу
С лопатою прокрадывался Стеф.
Он вынимал покойницу, раздев,
Шепча: “Прости, я твой покой нарушу…”
И на плечи взвалив мечту, – как тушу,-
В каморку нес. И было все – как блеф…
И не одна из юных миловидных,
Еще в напевах тлея панихидных,
Ему не отказала в связи с ним,
Почти обрадованно разделяя ложе.
И смерть была тогда на жизнь похожа:
Невинность, грех – все шло путем одним.
Таллинн. 29 февраля 1936 г.
НИКОЛАЙ ОРЛОВ
Казалось, он молился своему
Мучительно покорному роялю,
К нему припав с восторженной печалью,
В наструненную вслушиваясь тьму.
И понял зал мгновенно, почему
Владеет он недостижимой далью:
Он – Лоэнгрин, стремящийся к Граалю,
Он – чувство, неподвластное уму.
Изысканная судорога кисти
Его руки, – и был ли золотистей
Звук соткан человеческой рукой,
Когда из нот вдруг возникает слово,
Проговоренное р у к о й Орлова
С очаровательностью такой?
Таллинн. 3 октября 1936 г.
СЕЛЬМА ЛАГЕРЛЁВ
“Любовь живет любовью, а не тем,
Что называется благодеяньем”.
О, пусть любовь окончится страданьем:
Так быть должно, тут слова нет: “зачем”.
Пусть сердце будет радостно: не всем
Дано любить и жить хоть миг мечтаньем.
Ты дал любовь – душа полна звучаньем.
Ты отнял дар – дух благодарно нем.
Себя любить заставить – невозможно.
В любви все осторожно, все тревожно.
И изумительно – ее сберечь.
Противодействия она не терпит…
Любовь та, как луна: и на ущербе
Есть прелесть в ней. Дай ей свободно течь.
Таллинн. 15 января 1938 г.
ВИНА НА ВСЕХ
Нам в подлую эпоху жить дано:
В культурную эпоху изверенья.
Какие могут быть стихотворенья,
Когда кровь льется всюду, как вино!
Протухшая мечта людей гнойна,
Наследие веков корыстью смято.
Все, что живет и дышит, виновато.
Культуры нет, раз может быть война!
Нарва-Иесу
11 января 1940
КОГДА Ж?
“Смысл жизни – в смерти”,– говорит война,
Преступника героем называя.
“Ты лжешь!”– я возмущенно отвечаю,
И звонко рукоплещет мне весна.
Но что ж не рукоплещет мой народ,
Бараньим стадом на войну влекомый?
Когда ж мой голос, каждому знакомый,
До разуменья каждого дойдет?
29 января 1940
ВИНОВНЫ ВСЕ
В войне нет правого: виновны все в войне
И нации, и классы поголовно.
Нет оправданья ни одной стране:
Кто взялся за оружье – все виновны.
К завоеванию призывы не должны
Поддерживаться мыслящей страною.
А для взбесившихся правителей страны
Есть наказанье п л о щ а д н о е.
28 января 1940
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ
Ты влилась в мою жизнь, точно струйка Токая
В оскорбляемый водкой хрусталь.
И вздохнул я словами: “Так вот ты какая:
Вся такая, как надо!” В уста ль
Поцелую тебя иль в глаза поцелую,
Точно воздухом южным дышу.
И затем, что тебя повстречал я такую,
Как ты есть, я стихов не пишу.
Пишут лишь ожидая, страдая, мечтая,
Ошибаясь, моля и грози.
Но писать после слов, вроде: “Вот ты какая:
Вся такая, как надо!” – нельзя…
Нарва-Йыесуд
18 апреля 1940
