Игорь Северянин
Полное собрание стихотворений
ПОЭЗА ВЛИЯНИЙ
CRЙ ME D'EPINNE VINETE
Соловьи поют сиреньи мотивы
Из бокалов зеленых весны,
И гудящие локомотивы
На ажуре весны так грузны…
Вся весна соловьится, пьянея,
Как и я, как и ты, как и все.
И у жертвенника Гименея
Мир, брачуясь, приникнул к росе…
На душе так светло соловьисто,-
Вся она – аромат, звон и свист!
И от этого вешнего свиста
Соловьится сирень – аметист…
Jв rve
ВЕЧЕРОВАЯ
Серебряно – зелено – голубою
Луною
Освещен ноябрьский снег.
В тиши, в глуши заброшен я с тобою.
Со мною
Ты, чарунья нежных нег.
Ночь так тиха, как тихи ночи моря
Без бури.
Лунно-лучезарен лед.
Мир бьется в политической уморе,
Понурив
Свой когда-то гордый лет.
Нам дела нет до чуждого нам мира -
Кошмара
Зла враждующих людей.
Лишь лунные лучи поют, как лира.
В них – чара,
Символ в них любви моей.
TUU И JUKKU
TÜ U И JUKKU
Ть u ночью внемлет стуку:
Тук-тук-тук.
– “Это ты, мой милый Jukku,
Верный друг?
Это ты, невоплотимый?
Дон ли, Ганг
Ты покинул для любимой?
Иль ты – Ванг?
Vang и Jukku! вас ведь двое…
Общий лик…
В нем единство роковое:
Вечный миг”.-
Протянула Ть u руку
И окно
Распахнула настежь: Jukku
Нет давно.
Да и был ли? Сыро. Бело.
Стынет сон.
Где-то тьма и мирабелла.
Где-то он.
Существует все же Jukku
Где-то там.
Vang к окну приносит муку
По ночам.
И рыдает без слезинок:
“Я – не он”.
Помысл Tь u в глушь тропинок
Устремлен.
И целуя Vang'a в губы
Чрез окно,
Ть u шепчет: “Пьют инкубы
Кровь давно”…
– “Не инкубы, – отвечает
Vang, – мечты”…
Вместе с Tь u упадает
На цветы.
И берет ее, умело
Претворя
В явь виденье, чтоб не смела
Встать заря.
И не внемлет Tь u стуку…
Посмотри:
Воплотился в Vang'e Jukku
…До зари.
II. ЧТО ЗНАЧИТ – ВРЕМЯ?
МИРРЕ ЛОХВИЦКОЙ
(1905 – 27 августа – 1920)
Что значит время? Что значат годы?
Любовь и верность сильнее их!
Пятнадцать весен слагает оды
И славословит Ее мой стих.
Пятнадцать весен – пятнадцать маев!
Сирень раскрылась пятнадцать раз!
И лед, пятнадцатый раз растаяв,
Открыл для глаз голубой атлас…
Пятнадцать весен – романов главы,
Успехов пламя, цветы удач…
А сколько счастья! а сколько славы!
Блестяще вырешенных задач!
Так что мне годы! Обезвопросен
Их тайный облик. Ее слова
Всегда бессмертны. Пятнадцать весен
В могиле лежа, Она жива!
НА СМЕРТЬ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
Мгновенья высокой красы!
Совсем незнакомый, чужой
В одиннадцатом году
Прислал мне “Ночные часы”.
Я надпись его приведу:
“Поэту с открытой душой”.
Десятый кончается год
С тех пор. Мы не сблизились с ним.
Встречаясь, друг к другу не шли:
Не стужа ль безгранных высот
Смущала поэта земли?…
Но дух его свято храним
Раздвоенным духом моим.
Теперь пережить мне дано
Кончину еще одного
Собрата – гиганта. О Русь
Согбенная! горбь, еще горбь
Болящую спину. Кого
Теряешь ты ныне? Боюсь,
Не слишком ли многое? Но
Удел твой – победная скорбь.
Пусть варваром Запад зовет
Ему непосильный Восток!
Пусть смотрит с презреньем в лорнет
На русскую душу: глубок
Страданья очищенный взлет,
Какого у Запада нет.
Вселенную, знайте, спасет
Наш варварский русский Восток!
СОНЕТ БАЛЬМОНТУ
(9 – 11 июля в Ревеле)
В гирляндах из ронделей и квинтин,
Опьянены друг другом и собою
В столице Eesti, брат мой Константин,
На три восхода встретились с тобою.
Капризничало сизо-голубою
Своей волною море. Серпантин
Поэз опутал нас. Твой “карантин”
Мы развлекли веселою гульбою…
Так ты воскрес. Так ты покинул склеп,
Чтоб пить вино, курить табак, есть хлеб,
Чтоб петь, творить и мыслить бесконтрольно.
Ты снова весь пылаешь, весь паришь
И едешь, как на родину, в Париж,
Забыв свой плен, опять зажить корольно.
Toila. 11 сентября 1920 г.
СОНЕТ ОЛЬГЕ ГЗОВСКОЙ
Ее раздольный голос так стихиен,
Крылат, правдив и солнечно-звенящ.
Он убедителен, он настоящ,
Насыщен Русью весь, – он ороссиен.
При голосе таком глаза какие,-
Нежней лазори и прохладней чащ,
Которые проглазятся сквозь плащ,-
Какие, как не только голубые?…
Необходим закон – при том, что в двух
Строфах рассказано, иметь и дух
Денно-светильный, голубой, крылатый.
А раз душа небесна, то и дар
Не-может быть иным. В святой пожар
Иду калить побед своих булаты!
Таllinn, 21 янв. 1921 г.
РОНДО
Борису Правдину
Я тронут: Ваша лира мне близка,
И строфы Ваши праведны. Корону,
Дар неба, смяла выродка рука,-
…Я тронут!
Приял уклон к утонченному тону
Строф аромат, приплыв издалека.
В сочувствии – от зла зрю оборону.
Так “у моря погоды” жду. Река,
Поля и лес со мною вместе стонут
Надеждою моею. А пока -
Я тронут.
ОТЗНАК
Анатолию Кайгородову
Благоухала матиола
Семь лет назад в пресветлой Эстии,
И значит – жил здесь Сологуб…
И голос некий, как виола,
Потусторонние известия
Вещал из женских алогуб…
Увы. Вы этого не помните -
Затем, что Вы тогда не жили,
И это, право, очень жаль:
Духовней были дни и скромней те,
Мы больше дух, чем тело, нежили,-
И чтилась некая скрижаль…
ПОЭЗА ПРИНЦУ СИРЕНИ
Там, где моря влага синяя
Острошхерною косой
С прибережной полосой
Разграничена, сфинкс-Финния
Взор дарит своей красой.
Вы, пробравшийся в Финляндию
И попавший в Гельсингфорс,
Вы, отвергший “красный форс”,
Получаете гарантию,
Что из Вашей крови морс
Сатане не будет выделан,
С чем и поздравляю Вас
И целую много раз.
Бедный принц! как много видел он!
Сколько слышал страшных фраз!
Исцелитесь от уныния
На лужайках финских скал.
Помню ныне я бокал
За твое величье, Финния!
За полярный твой закал!
ПОЭЗА ПРИНЦУ ЛИЛИИ
Пользуясь любезным разрешеньем
Вашим – посещать Ваш дом без Вас,
Мы пришли со скромным подношеньем
Более для слуха, чем для глаз…
Я – поэт, и мне доступны страсти,
Алый притягательный графин:
Разделил его я на две части,-
Я повинен в этом не один…
Ведь моя возлюбленная тоже
Поэтесса, знающая страсть…
Ах, и ей, как мне, вино пригоже!
Ах, и ей его желанна сласть!
За здоровье Принца – Лильевзора
Пили бесподобный “Барбарис”.
В результате: нет у Вас ликера,
Но – одна из ярких импровиз!
Ж. ОФФЕНБАХ
СОНЕТ
Трагические сказки! Их лишь три.
Во всех мечта и колдовство фантазий,
Во всех любовь, во всех душа в экстазе,
И всюду смерть, куда ни посмотри.
О, сказочные звуки, где внутри
Тщета любви и нежность в каждой фразе…
Какая скорбь почти в святом рассказе!
О, Время! Ты глаз Памяти не три:
Пусть сон мотивов сказочно-тревожных,
Мне сердца чуть не рвущих, невозможных
В уловленной возможности своей,
Пусть этот сон всю жизнь мою мне снится,
Дабы иным ему не замениться,-
Сон музыки, которой нет больней!
III. ПОДАРКИ ПО СРЕДСТВАМ
ПОДАРОК ПО СРЕДСТВАМ
Она противостатна мне. Она
Совсем не то, чего ищу я в деве.
Но лишь при ней душе поют деревья
И только с ней мне жизнь моя нужна.
Ей не понять стилистики изыскной
Лианно-обольстительных секстин,
Ни Врубеля внеразумных картин,-
Ей не понять – убоженке мне близкой…
Ее мирок – не космос чувств моих,
А просто – буржуазная улыбка.
Она – моя любимая ошибка,
Сознательно мной вложенная в стих…
Она мила своею простотою,
Душевною опрятностью мила.
Пусть я велик, пускай она мала,
Но я, – признаться ль вам? – ее не стою!..
“МЕДУЗА”
Глаза зеленые с коричневыми искрами.
Смуглянка с бронзовым загаром на щеках.
Идет высокая, смеющаяся искренно,
С вишневым пламенем улыбок на губах.
Такая стройная. Она такая стройная!
Она призывная и емкая. Она
Так создана уже, уж так она устроена,
Что льнуть к огнистому всегда принуждена…
Вся пророкфорена, и вместе с тем не тронута…
О, в этом самчестве ты девность улови!
И как медуза, что присосана к дредноуту,
Пригвождена она трагически к любви…
ПОЭЗА ЧЕРЕЗ ЗАЛИВ
Кн. В. Н. М – ой
С той стороны Финляндского залива,
Из города-страны озер и скал,
Вы пишете, – и в грезах зреет слива,
Находишь вдруг, чего и не искал…
Капризно расстоянье укоротив,
Десятки верст считая за вершок,
С той стороны, из города напротив,
Вы пишете, что я для Вас – божок!..
Я, Вашему покорствуя желанью,
Слегка коснусь податливой струны,
Послав в ответ “ с той стороны посланью”
Свою поэзу с этой стороны…
СОНЕТ Т
Ваш дом среди заводских пустырей,
От города приморского в трехверстьи,
Ваш дом, куда охотно ездят гости,
Дом широко распахнутых дверей.
Куда попасть, чем выбраться, скорей,
И где поэт в своем заздравном тосте
(Хотя вокруг и злобствовал Борей…)
Приветствовал хозяев, чуждых злости,
Ваш дом, где неизменен тонкий вкус
В литературе, мебели, гравюрах,
Где фея настроенья – в абажурах,
И где не редкость – встречи знатных муз,
Где культ наипрекраснейшей богини,
Ваш дом – оазис в городской пустыне.
Ревель
21 янв. 1921 г.
ФЕЛИССЕ КРУТ
НАДПИСЬ НА “МЕНЕСТРЕЛЕ”
Моя Фелиссочка! Моя красавица!
Тебе, Любимая, мой “Менестрель”.
Всему изыскному должна ты нравиться,
Моя Фелиссочка – моя свирель!
Пускай для грубого ты только “выскочка”,-
Что мне до зтого: ты мне люба!
Моя Таланточка! Моя Фелиссочка!
Моя Исканная! Моя Судьба!
Тебе лишь сладко мне сказать: “Невесточка”,-
Здесь браконенависть – браколюбовь…
О, символ Эстии, ребенок-Эсточка,
С тобою молодость познал я вновь!
РАЗВЕНЧАНИЕ
Да разве это жизнь – в кцартете взоров гневных,
В улыбках, дергаемых болью и тоской,
И в столкновениях, и в стычках ежедневных
Из-за искусства, угнетенного тобой?
Да разве это жизнь – в болоте дрязг житейских,
В заботах мелочных о платье и куске,
В интригах, в сплетнях, в сальностях лакейских
С физиологией гнусней, чем в кабаке?
Да разве это жизнь, достоиная поэта,
Избранника сердец, любимца Божества,
Да разве это жизнь – существованье это?
И если это жизнь, то чем она жива?
Она жива тобой, цветком махровым прозы,
Бескрылой женщиной, от ревности слепой,
Тупою к красоте и к окрыленьям грезы.
Тобой рожденная, она жива тобой!
Она жива тобой, мертвящею поврагой
Природы, лирики, любви и Божества,
Тобой, ничтожною, залившей черной влагой
Мои горячие и мысли, и слова.
Разбитою мечтой, причиной катастрофы
Поэта творчества вовеки ты пребудь.
Ты – бездна мрачная! ты – крест моей Голгофы!
Ты – смерть моя! ты – месть! в тебе сплошная жуть.
Я так тебя любил, как никого на свете!
Я так тебя будил, но не проснулась ты!
Да не пребудешь ты пред Господом в ответе
За поругание невинной красоты!
27 окт. 1919 г.
Toila
IV. ЗЕМЛЕ – ЗЕМНОЕ
ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ
Дорогая ты моя мамочка,
Поправься ради меня,
Ради твоего сына блудного -
Поэта светозарней дня.
Мамочка моя ненаглядная,
Побудь еще немного жива:
Ведь мною еще недосказаны
Все нежные тебе слова.
О, единственно-единственная,
Незаменимая здесь никем!
Перед жизнью твоей драгоценною
Так ничтожно величье поэм.
Пусть ты чуждая всем, ненужная,
Пусть ты лишняя на земле,-
Для меня ты – моя мамочка,
Избави бог видеть тебя на столе…
Боже! Господи! Великий и Милостливый!
Дай пожить ей и смерть отсрочь!
Не отнимай у меня моей матери,-
Не превращай моего дня в ночь…
13 нонбря 1921 г.
10 ч. веч.
Toila
ПОЭЗА К СМЕРТИ
Именем Божьим тебе запрещаю войти
В дом, где Господь повелел жизни жить и цвести,
Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!
Мало ли места тебе на обширной земле -
В стали кинжальной и пушечном емком жерле?
Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!
Эй, проходи, проститутка! не стой у дверей!
Льдяным дыханьем своим дом поэта не грей!
Именем Божьим тебе запрещаю я, смерть!
С УТЕСОВ ЭСТИИ
Риторнель
1
Который день?… Не день, а третий год,-
А через месяц – даже и четвертый,-
Я в Эстии живу, как в норке крот.
Головокружный берег моря крут,
И море влажной сталью распростертой
Ласкается к стране, где – мир и труд.
Я шлю привет с эстийских берегов
Тому, в ком обо мне воспоминанье,
Как о ловце поэзожемчугов.
Лишь стоило мне вспомнить жемчуга,
В душе возникло звуков колыханье:
Prelude Бизе, – иные берега…
2
В мечтах плыву на красочный восток:
Там, где Надир целует знойно Лейлу,
Растет священный сказочный цветок.
Он – мира мир, желанная мечта.
И не она ль мою чарует Тойлу
И оживляет здешние места?
Но север мне и ближе, и родней:
Здесь по ночам мне напевает Сканда.
Люблю ее и счастлив только с ней!
Пусть бьется мир, как некий Громобой,-
Тиха моя тенистая веранда.
О, Балтика! о, Сканда! я с тобой!
3
По вечерам вернувшись в свой шатрок,-
Я целый день обычно рыбу ужу,-
Я говорю себе: исходит срок,
Когда скажу я Эстии: “Прости,-
Весенний луч высушивает лужу:
Пора домой. Сестра моя, расти!
Спасибо, благородная страна,
Любимая и любящая братски,-
В гостеприимстве ты была нежна…”
До полночи я пью Crй me de prunelles
И, позабыв бич современья адский,
Плести, как сеть, кончаю риторнель.
ПИСЬМО ИЗ ЭСТОНИИ
Когда в оранжевом часу
На водопой идут коровы
И перелай собак в лесу
Смолкает под пастушьи зовы;
Когда над речкою в листве
Лучится солнце апельсинно
И тень колышется недлинно
В речной зеленой синеве;
Когда в воде отражены
Ногами вверх проходят козы
И изумрудные стрекозы
В ажурный сон погружены;
Когда тигровых окуней
За стаей стая входит в заводь,
Чтобы кругами в ней поплавать
Вблизи пасущихся коней;
Когда проходят голавли
Голубо-серебристо-ало,-
Я говорю: “Пора настала
Идти к реке”. Уже вдали
Туман, лицо земли вуаля,
Меняет абрис, что ни миг,
И солнце, свет свой окораля,
Ложится до утра в тростник.
Светлы зеркальные изгибы
Реки дремотной и сырой,
И только всплески крупной рыбы,
Да крики уток за горой.
Ты, край святого примитива,
Благословенная страна.
Пусть варварские времена
Тебя минуют. Лейтмотива
Твоей души не заглушит
Бэдлам всемирных какофоний.
Ты светлое пятно на фоне
Хаосных ужасов. Твой вид -
Вид девочки в публичном доме.
Мир – этот дом. Все грязны, кроме
Тебя и нескольких сестер,-
Республик малых, трудолюбных,
Невинных, кротких. Звуков трубных
Тебе не нужно. Твой шатер
В тени. И путь держав великих
С политикою вепрей диких
Тебе отвратен, дик и чужд:
Ведь ты исполнен скромных нужд…
Но вечерело. С ловли рыбы
Я возвращаюсь. Окуньки
На прутике. Теперь икры бы
Под рюмку водки! Огоньки
Сквозь зелень теплятся уютно,
И в ясной жизни что-то смутно…
ХВАЛА ПОЛЯМ
Поля мои, волнистые поля:
Кирпичные мониста щавеля
И вереск, и ромашка, и лопух.
Как много слышит глаз и видит слух!
Я прохожу по берегу реки.
Сапфирами лучатся васильки,
В оправе золотой хлебов склонясь,
Я слышу, как в реке плеснулся язь,
И музыкой звучит мне этот плеск.
А моря синий штиль? а солнца блеск?
А небные барашки-облака?
Жизнь простотой своею глубока.
Пока я ощущать могу ее,
Да славится дыхание Твое!
А там землею станет пусть земля…
Поля! Животворящие поля!
СОНЕТ
Вселенная – театр. Россия – это сцена.
Европа – ярусы. Прибалтика – партер.
Америка – “раек”. Трагедия – “Гангрена”.
Актеры – мертвецы, Антихрист – их премьер.
Но сцена им мала: обширная арена -
Стремленье их. Они хотят безгранных сфер,
Чтоб на губах быков окровенела пена,
Чтоб в муках исходил извечный Агасфер!
О, зритель, трепещи! От бешеных животных,
Ужасных в ярости, от мертвецов бесплотных
И смертью веющих – преградой лишь барьер.
Вот-вот не выдержит их дикого напора,-
И в чем тогда твоя последняя опора?
– Строй перед цирком храм объединенных вер!
ПОЭЗА ОТЧАЯНЬЯ
Я ничего не знаю, я ни во что не верю,
Больше не вижу в жизни светлых ее сторон.
Я подхожу сторожко к ближнему, точно к зверю.
Мне ничего не нужно. Скучно. Я утомлен.
Кто-то кого-то режет, кто-то кого-то душит.
Всюду одна нажива, жульничество и ложь.
Ах, не смотрели б очи! ах, не слыхали б уши!
Лермонтов! ты ль не прав был: “Чем этот мир хорош?”
Мысль, даже мысль продажна. Даже любовь
корыстна.
Нет воплотимой грезы. Все мишура, все прах.
В жизни не вижу счастья, в жизни не вижу смысла.
Я ощущаю ужас. Я постигаю страх.
Апрель 1920 г.
Toila
БЛЕСТЯЩАЯ ПОЭЗА
Carl Sarap'ile
Я жить хочу совсем не так, как все,
Живущие, как белка в колесе,
Ведущие свой рабий хоровод,
Боящиеся в бурях хора вод.
Я жить хочу крылато, как орел,
Я жить хочу надменно, как креол,
Разя, грозя помехам и скользя
Меж двух соединившихся нельзя.
Я жить хочу, как умный человек,
Опередивший на столетье век,
Но кое в чем вернувшийся назад,
По крайней мере, лет на пятьдесят.
Я жить хочу, как подобает жить
Тому, кто в мире может ворожить
Сплетеньем новым вечно старых нот,-
Я жить хочу, как жизнь сама живет!
ПОЭЗА “VILLA MON REPOS”
Мясо наелось мяса, мясо наелось спаржи,
Мясо наелось рыбы и налилось вином.
И расплатившись с мясом, в полумясном экипаже
Вдруг покатило к мясу в шляпе с большим пером.
Мясо ласкало мясо и отдавалось мясу,
И сотворяло мясо по прописям земным.
Мясо болело, гнило и превращалось в массу
Смрадного разложенья, свойственного мясным.
Ревель
ТОЛЬКО О ДЕТЯХ
Альтруизм:
О, дети, дети всеблагие!-
Вздох по весне…
Игорь-Северянин
Эгоизм:
Но раз во мне живут другие,
Нет места мне!
Фелисса Крут
Ревель
сент. 1921 г.
V. ПИСЬМА ИЗ ПАРИЖА
ПЕРВОЕ ПИСЬМО
Живет по-прежнему Париж,
Грассирующий и нарядный,
Где если и не “угоришь”,
То, против воли, воспаришь
Душою, даже безотрадной.
Буквально все как до войны,
И charme все тот же в эксцессере;
На карточках запретных серий,
Как прежде, женщины стройны,-
Стройней “натур”, по крайней мере…
И в “Призраках”” его разнес
Тургенев все-таки напрасно:
Здесь некрасивое прекрасно,
И ценны бриллианты слез,
И на Монмартре Аполлон -
Абориген и завсегдатай.
Жив “Современный Вавилон”,
Чуть не разрушенный когда-то…
Там к Наслажденью семафор
Показывает свет зеленый,
И лириков король, Поль Фор,
Мечтает о волне соленой,
Усевшись в цепком кабаке,
Тонущем в крепком табаке,
Где аргентинское танго
Танцует родина Пого.
Столица мира! Город-царь!
Душа, исполненная транса!
Ты положила на алтарь
Гражданство Анатоля Франса.
Вчера в Jardin des Tuileries
Я пробродил до повечерья:
С ума сводящая esprits,
И paradis, и просто перья…
Кабриолеты, тильбюри,
“Бери авто и тюль бери,
И то, что в тюле”… Я пари
Держу: так все живут в Paris.
Однако бросим каламбур,
Хотя он здесь вполне уместен.
О, как пьянительно-прелестен
Язык маркизы Помпадур!
Люблю бродить по Lauriston
(Поблизости от Трокадэро),
Вдоль Сены, лентящейся серо,
К Согласья площади. Тритон
И нимфы там взнесли дельфинов,
Что мечут за струей струю.
Египет знойный свой покинув,
Спит обелиск в чужом краю.
Чаруен Тюльерийский сад,
Где солнце плещется по лицам,
Где все Людовиком-Филиппом
До сей поры полно. Грустят
Там нифы темные, и фавны
Полустрашны, палузабавны.
Деревья в кадках, как шары
Зеленокудрые. Боскеты
Геометричны. И ракеты
Фраз, смеха и “в любовь игры”!
О, флирт, забава парижанок,
Ты жив, куда ни посмотри!
В соединении с causerie -
Ты лишь мечта для иностранок…
Стою часами у витрин.
Чего здесь нет! – и ананасы,
И персики, и литры вин,
Сыры, духи, табак. Для кассы
Большой соблазн и явный вред,
Но неизвестен здесь запрет.
Притом, заметьте, скромность цен:
Дороже лишь в четыре раза,
Чем до войны. И эта фраза
Мне мелодична, как “Кармен”.
Здесь, кстати, все, что ни спроси
Из музыки, к твоим услугам,
И снова музыкальным плугом
Вспахал мне сердце Дебюсси…
А “Клеопатра”, Жюль Масснэ?
“Манон”, “Таис”, “Иродиада”?
По этим партитурам рада
Душа проделать petite tournee
(Тут мне припомнился Кюи,
Масснэ “расслабленным Чайковским”
Назвавший. С мнением “таковским”
Понятья борются мои).
На всем незримое клеймо:
“Здесь жизнь – как пламя, а не жижа”.
– Я лишь пересказал письмо,
Полученное из Парижа.
BTOPOE ПИСЬМО
На ваш вопрос: “Какие здесь
Заметны новые теченья?”,
Отвечу: как и прежде, смесь
Ума с налетом поглупенья.
Apollinaire, Salmon, Sendras -
Вот три светила футуризма!
Второе имя – слов игра! -
Нас вводит в стадию “рыбизма”,
Иначе – просто немоты:
Для уха нашего беззвучно
Их “нео-творчество”; докучно
Оно, как символ тошноты.
А “дадаизм”, последний крик
Литературной ложной моды.
Дегенератные уроды
Изображают крайний сдвиг
В театрике “Ambassa deurs”
Актер, игравший дадаиста,
Кричал: “Да-да!” – по-русски чисто -
Дадаистический пример!..
От пышного “Folies-bergeres”
До “Noctambules”, мирка студентов,
Их пародируют. Одни
Они – объект экспериментов
Неисчерпаемый. Они -
Великовозрастные дурни.
В салоне, в парковой тени
И в подозрительной “амурне”
Они завязли на зубах…
Ошеломляющая “слава”
Дегенератов (тлен и прах!)
Плывет, как восковая пава…
Исканье – вечный идеал
Художника. Но эти “томы” -
Весьма плачевные симптомы.
Теперь, когда весь мир устал
От шестилетней гнусной бойни,
От глупых деяний и слов,
Пора искусству стать достойней
И побросать “хвосты ослов!”
Уже в прославленном кафе
Среди Латинского квартала
Моя знакомая встречала
Тонущего в своей строфе,
(А может статься – и в софе,
Как в алькермессе!..) солнцепевца,
Решившего покушать хлебца
Французского. Итак, Бальмонт
Вошел под кровлю ““La Rotonde”,
Где не бывал шесть лет. За эти
Лета немало перемен,
Но он все так же вдохновен
И непосредственен, как дети.
Литературно обрусел
Париж достаточно. На кейфе
Живет в Contrexevi11'e Тэффи,
И Бунин прочно здесь осел.
Сменил на вкус бордоских вин
“Денатуратный дух Расеи”,
Вотще свой огород посеяв,
Туземец Гатчины – Куприн,
Маяк “Последних новостей”!..
И, как ее ни ороси я,
Суха грядущая Россия
Для офранцуженных гостей…
В Париже – полу-Петербург,
Полу-Москва. И наша “грыжа”,
Болезнь России, для Парижа,-
Заметил друг словесных пург,
Который брови вдруг насупил,-
Как для купчих московских – жупел.
Весь мир похлебкою такой
Наш русский человек “осупил”,
Что льется изо ртов рекой
Она обратно… Для француза
Эстета до мозга костей,
Приезд непрошеных гостей,
Избегших “грыжи”,– вроде груза
На модном галстуке. Но он,
Француз, любезен и лощен:
Ведь узы прежнего союза
Обязывают до сих пор…
А потому – умолкни спор!
1920
