У вдавленного в лес оврага,
Стремясь всем головы вскружить,
Живет неведная поврага,
Живет, чтобы живя, вражить.
То шлет автомобильной шине
Пустобутыльное стекло,
То ночь, подвластную вражине,
Нажить снежино наголо.
То заблуждает сердце девье
И – заблужденная – блудит.
То валит вялые деревья,
И – ворожбовая – вражит…
Сраженная вражиней Драга
Вздорожала дрогло в дряблой мгле…
Пока бежит, вража, поврага,
Не будет дружно на земле…
1916. Январь
Петроград
Девятьсот пятнадцатого года
Восемнадцатого февраля
Днем была пригожая погода,
К вечеру овьюжилась земля.
Я сидел в ликеровой истоме,
И была истома так пошла…
Ты вошла, как женщина, в мой номер,
Как виденье, в душу мне вошла…
Тихий стук, и вот – я знаю, знаю,
Кто войдет! – входи же поскорей!
Жду, зову, люблю и принимаю!
О, мечта в раскрытии дверей!..
О, Любовь! Тебе моя свобода
И тебе величье короля
С восемнадцатого февраля
Девятьсот пятнадцатого года!..
1916. Февраль
Москва
Ты вся на море! ты вся на юге! и даже южно
Глаза сияют. Ты вся чужая. Ты вся – полет.
О, горе сердцу! – мы неразлучны с тобою год.
Как это странно! как это больно! и как ненужно!
Ты побледнела, ты исхудала: в изнеможеньи
Ты вся на море, ты вся на юге! ты вся вдали.
О, горе сердцу! – мы год, как хворост, шутя, сожгли,
И расстаемся: я – с нежной скорбью, ты -
в раздраженьи.
Ты осудила меня за мягкость и за сердечность,-
За состраданье к той неудачной, забытой мной,-
О, горе сердцу! – кого я наспех назвал родной…
Но кто виною? – Моя неровность! моя беспечность.
Моя порывность! моя беспечность! да, вы виною,
Как ты, о юность, ты, опьяненность! ты, звон в крови!
И жажда женской чаруйной ласки! И зов любви!
О, горе сердцу! – ведь так смеялись весна весною…
Сирень сиренью… И с новым маем, и с новой листью
Все весенело; сверкало, пело в душе опять.
Я верил в счастье, я верил в женщин – четыре, пять,
Семь и двенадцать встречая весен, весь -
бескорыстье.
О, бескорыстье весенней веры в такую встречу,
Чтоб расставаться не надо было, – в тебе ль не зло?
О, горе сердцу! – двенадцать женщин судьбой
смело!
Я так растерян, я так измучен, так искалечен.
Но боль за болью и за утратой еще утрата:
Тебя теряю, свою волшебку, свою мечту…
Ты вся на море, ты вся на юге, вся на лету…
О, горе сердцу! И за ошибки ему расплата…
17 февраля l916
Петроград
Авг. Дм. Барановой
Встречаются, чтобы разлучаться…
Влюбляются, чтобы разлюбить…
Мне хочется расхохотаться
И разрыдаться – и не жить!
Клянутся, чтоб нарушить клятвы…
Мечтают, чтоб клянуть мечты…
О, скорбь тому, кому понятны
Все наслаждения Тщеты!..
В деревне хочется столицы…
В столице хочется глуши…
И всюду человечьи лица
Без человеческой души…
Как часто красота уродна,
И есть в уродстве красота…
Как часто низость благородна,
И злы невинные уста.
Так как же не расхохотаться,
Не разрыдаться, как же жить,
Когда возможно расставаться,
Когда возможно разлюбить?!.
1916. Февраль
Москва
Бывают такие мгновения,
Когда тишины и забвения,-
Да, лишь тишины и забвения,-
И просит, и молит душа…
Когда все людские тревоги,
Когда все земные дороги
И Бог, и волненья о Боге
Душе безразлично-чужды…
Не знаю, быть может, усталость,
Быть может, к прошедшему жалость,-
Не знаю – но, зяблое, сжалось
Печальное сердце мое…
И то, что вчера волновало,
Томило, влекло, чаровало,
Сегодня так жалко, так мало
В пустыне цветущей души…
Но только упьешься мгновенной
Усладой, такою забвенной,
Откуда-то веет вервэной,
Излученной и моревой…
И снова свежо и солено,
И снова в деревьях зелено,
И снова легко и влюбленно
В познавшей забвенье душе!..
l9 апреля 1916
Гатчина
Твоя сиреневая мордочка
Заулыбалась мне остро.
Как по тебе тоскует жердочка,
Куренок, рябчатый пестро!..
Как васильковы и люнелевы
Твои лошадии глаза!
Как щеки девственно-апрелевы!
Тебя Ифрит мне указал!..
И вся ты, вся, такая зыбкая,
Такая хрупкая, – о, вся!-
Мне говоришь своей улыбкою,
Что есть сирень, а в ней – оса…
4 мая 1916
Харьков
В двенадцати верстах от Луги,
В лесу сосновом, на песке,
В любимом обществе подруги
Живу в чарующей тоске.
Среди озер, берез и елок
И сосен мачтовых среди
Бежит извилистый проселок,
Шум оставляя позади.
Я не люблю дорог шоссейных:
На них – харчевни и обоз.
Я жить привык в сквозных, в кисейных
Лесах, у колыбели грез.
В просторном доме, в десять комнат,
Простой, мещанистый уют,
Среди которого укромно
Дни северлетние текут.
Дом на горе, а в котловине,
Как грандиозное яйцо,
Блистает озеро сталь-сине,
И в нем – любимое лицо!
С ольховой удочкой, в дырявой
И утлой лодке, на корме,
Ты – нежный отдых мой от славы,
Который я найти сумел…
То в аметистовом, то в белом,
То в бронзовом, то в голубом,
Ты бродишь в парке запустелом
И песней оживляешь дом.
На дне озерном бродят раки
И плоскотелые лещи.
Но берегись: в зеленом мраке
Медведи, змеи и клещи.
А вечерами крыломыши
Лавируют среди берез,
И барабанит дождь по крыше,
Как громоносный Берлиоз.
Да, много в жизни деревенской
Несносных и противных “но”,
Но то, о чем твердит Каменский,
Решительно исключено…
Здесь некому плести интриги,
И некому копать здесь ям…
Ни до Вердена, ни до Риги
Нет дела никакого нам…
Здесь царство в некотором роде,
И от того, что я – поэт,
Я кровью чужд людской породе
И свято чту нейтралитет.
Конец июля l916
Им. Бельск
Не вечно мне гореть. Не вечно мне пылать.
И я могу стареть. И я могу устать.
Чем больше пламени в моем давно бывалом,
Тем меньше впереди огня во мне усталом.
Но все-таки, пока во мне играет кровь,
Хоть изредка, могу надеяться я вновь
Зажечься, засиять и устремиться к маю…
Я все еще живу. Я все еще пылаю…
8 декабря 1916
Гатчина
О милый тихий городок,
Мой старый, верный друг,
Я изменить тебе не мог
И, убежав от всех тревог,
В тебя въезжаю вдруг!
Ах, не в тебе ль цвела сирень,
Сирень весны моей?
Не твой ли – ах! – весенний день
Взбурлил во мне “Весенний день”,
Чей стих – весны ясней?
И не окрестности твои ль,
Что спят в березняке,
И солнцесвет, и лунопыль
Моих стихов сковали стиль,
Гремящих вдалеке?
И не в тебе ли в первый раз
Моя вспылала кровь?
Не предназначенных мне глаз,-
Ах, не в тебе ль, – я пил экстаз
И думал: “Вот любовь!”
О первый мой самообман,
Мне причинивший боль,
Ты испарился, как туман,
Но ты недаром мне был дан:
В тебе была эоль!
И только много лет спустя,
Ошибок ряд познав,
Я встретил женщину-дитя
С таким неотразимым “я”,
Что полюбить был прав.
Да, не заехать я не мог
Теперь, когда ясны
Мои улыбки, в твой шатрок,
Мой милый, тихий городок,
Музей моей весны!..
l9 апреля 1916
Гатчина
Я перечитываю снова
Твои стихи, – и в ореол
Давно угасшего Былого
Взлетел “Тоскующий Орел”!
Ах, чувствам нет определенья…
Чего до слез, до муки жаль?
Какое странное волненье!
Какая странная печаль!
Твои стихи! – они мне милы!
На редкость дороги они!
Моя известность не затмила
Того, что помним мы одни!
И если не совсем умелы
Твои смущенные стихи,
Что мне до этого за дело,
Раз сердцу моему близки?!..
Ведь в них и Фофанов, и Пудость,
Твоей застенчивости “аль”,
И внешних лет святая скудость,
Которую-то мне и жаль…
Пусть мой порыв нелеп и вздорен,-
Я не стыжусь его; я рад,
Что где-то жив мой грустный Дорин,
Меня волнующий собрат.
9 ноября 1916
Гатчина
Лукулл, Октавий, Поллион,
Апиций, Клавдий – гастрономы!
Ваш гурманический закон:
Устроить пир, вспенить ритон
И уедаться до истомы.
Прославленный архимагир,
Одетый чуть не в латиклаву,
Причудами еды весь мир
Дивил, и рокотанье лир
Отметило его по праву.
Не раз в шелках имплувиат,
Закутав головы кукулем,
К Лукуллу толпы шли мэнад
Пить выгрозденный виноград,
Соперничающий с июлем.
Из терм Агриппы сам Нерон,
Искавший упоенья в литре,
Шел к гастрономам спить свой сон,
И не Нероном ли пронзен
Прощающий его Димитрий?
И не на этих ли пирах
Тот, кто рожден с душой орлиной,-
Пизон, Петроний, – пал во прах,
Сраженный той, чье имя – страх:
Статилиею – Мессалиной?
15 октября 1916
Гатчина
Вдали, в долине, играют Грига.
В игранье Грига такая нега.
Вуалит негой фиордов сага.
Мир хочет мира, мир ищет бога.
О, сталь поляра! о, рыхлость юга!
Пук белых молний взметнула вьюга,
Со снежным полем слилась дорога.
Я слышу поступь мороза-мага;
Он весь из вьюги, он весь из снега.
В мотивах Грига – бессмертье мига.
1916. Ноябрь
Гатчина
О, мечта бархатисто-фиолевая,
Ты, фиалка моя,
Расцветаешь, меня окороливая,
Аромат свой лия…
Нежно теплится в сердце эолевая
Синих вздохов струя,
О, мечта бархатисто-фиолевая,
Ты, фиалка моя!
8 декабря 1916
Гатчина
Когда вы едете к деревне
Из сквозь пропыленной Москвы,
Уподобаетесь царевне
Веков минувших тотчас Вы.
К фиалкам белым злая ревность,
Берете страстно их букет,
Оправдываете царевность
Отлеченных когда-то лет.
И, может быть, – кто смеет спорить?-
Способна, нежно-хороша,
Злой папоротник разузорить
Фиалки белая душа?
Ни шоколадных, ни лиловых,-
Лишь белые берете вы…
Не в поезде, не на почтовых,-
На крыльях надо из Москвы…
26 декабря 1916
Гатчина
Уже деревья скелетеют…
Балькис Сивская
Уже деревья скелетеют
И румянеют, и желтеют;
Уж лето бросило поля,
Их зелень златом опаля.
Уж ветки стали как дубины,
Уже заежились рябины,
И поморозили грибы
В сухой листве свои горбы.
Уже затинились озера,
И мирового фантазера
Мечты отусклены уже,
Уже печаль в земной душе.
7 сентября 1916
Им. Бельск
Как в сказке… Как в сказке… Луна голубеет.
Луна серебреет…
Прозрачная тишь…
Как в сказке… Как в сказке… Луна голубеет.
И лес скелетеет…
Зачем ты молчишь?
Как в сказке… Как в сказке… Луна голубеет.
Не дышит, не веет
Озерный камыш…
Kак в сказке… Как в сказке… Луна голубеет.
Поля осенеют…
О чем ты грустишь?
Как в сказке… Как в сказке… Луна голубеет.
И в луни светлеет
Изгорбленность крыш…
Как в сказке… Как в сказке… Луна голубеет.
И лик твой бледнеет…
Что в сердце таишь?
Как в сказке… Как в сказке… Луна голубеет.
Подняться не смеет
Летучая мышь…
Как в сказке… Как в сказке… Луна голубеет.
Мне хочется ласки!..
Откликнись! Пойми ж!
3 сентября l916
Им. Бельск
С крыш падая, тают бриллиантики,
И солнце осталило стекла,
Сирень еще держит листву…
Мороз закрутил ее в бантики,
Но к полдню, – двенадцати около,-
Разъ жась, глядит в синеву.
Подстрижены к маю акации,
И коврики тлеют листовые,
Их тоны темнеют, увяв…
Ветшают к зиме декорации
Природы, чтоб в дни лепестковые
Облечься в фантазную явь…
15 октября 1916
Гатчина
Куда вы отдаете силы?
Вы только вдумайтесь – куда!
И разве вам уже не милы
И лес, и поле, и вода?
И разве вам уже не любы
Восторги кисти и стиха?
И целовать любимых в губы -
Да разве это от греха?
И разве ничего не нужно
Для вашей юности, друзья?
Как слабы вы! Как мало дружны!
Над Вами властвует Н е л ь з я.
И вам не больно? Не обидно?
Вы покоряетесь? Чему?
Своей же робости постыдной
И малодушью своему!
Вы в заблужденьи! Пусть исправить
Ошибки сердце повелит.
Одна лишь молодость! Одна ведь!
И лишь ее стыдиться – стыд!
Ноябрь 1916
Что в мыслях не таи,
Сомненьями терзаемый,
Хозяева мои -
Предобрые хозяева:
Горячим молоком
Животик мне распарили -
И знаете? – при том
Ни разу не зажарили!..
15 сентября 1916.
Им. Бельск
– “Похож ты на ежа
И чуточку на вальдшнепа”,-
Сказала, вся дрожа,
Собака генеральшина:
– “Случалось мне тайком
Вам, зайцам, хвост обгрызывать…”
И наглым языком
Рот стала свой облизывать…
1916. Сентябрь
Им. Бельск
Вчера сибирский кот
Его высокородия
Вдруг стибрил антрекот
(Такое уж отродие!..)
Сказал хозяйский сын:
“Бери примеры с заиньки”,-
И дал мне апельсин
Мой покровитель маленький.
1916. Сентябрь
Им. Бельск
Зачем-то нас зовут
Всегда каким-то трусиком,
А сами нас жуют,
Смешно виляя усиком…
Ужели храбрость в том,
Чтоб вдруг на нас обрушиться
С собакой и с ружьем,
Зажарить и накушаться?
1916. Сентябрь
Им. Бельск
Я впивала аромат
В молодых сиренях.
Заяц кушал виноград
На моих коленях.
Я подшеила ему
Золотой бубенчик.
Стал мой заяц потому
Вылитый оленчик.
1916. Сентябрь
Им. Бельск
Наш заяц, точно Передонов,-
Перед отъездом рвет обои.
Смеясь, решили мы с тобою:
Наш заяц – точно Передонов!
В них поруганье роковое
Цивилизации законов…
Наш заяц, – точно Передонов,
С остервененьем рвет обои…
8 сентября 1916
Им. Бельск
Ликует тело заячье:
По горло молока!
Свобода далека,
Но сыто тело заячье.
Живет он припеваючи
И смотрит свысока.
В неволе тело заячье,
Но вволю молока!
8 сентября 1916
Им. Бельск
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Подумать только – все былое:
Печальное и голубое.
Я в прошлое свое влюблен,
Когда все было молодое…
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Ах, вам мой грезовый поклон!
Тебе, сирень, ледок во зное,
Тебе, жасмин, душистый сон,-
Тебе, мой грезовый поклон!
Тебе, бывалое, иное,
Тебе, весенний унисон,
Тебе мой грезовый поклон!
Моя сирень, ледок во зное!
Моя сирень, ледок во зное,
И ты, гусинолапый клен:
Покойтесь мирно! Спи в покое,
Моя сирень, ледок во зное!
Я равнодушно утомлен,
Тревожим смутною тоскою:
Была сирень – ледок во зное…
Был он – румянолапый клен…
Печальное и голубое
Хранит гусинолистый клен:
Скрывает он своей листвою
Печальное и голубое.
Тайн никому не выдаст он:
Ведь в нем молчание благое
Печальное и голубое
Таит румянолистый клен.
Таит гусинолистый клен
Вам чуждое, нам с ним родное.
Охраной тайны опален,
Зардел гусинолистый клен.
Молчание его святое.
И, даже под бурана стон,
Таит – ладонь в пять пальцев, – клен
Вам чуждое, нам с ним – родное.
Вам чуждое, нам с ним – родное.
Постигнет кто? лишь небосклон
Губерний северных. Мечтою
Вам чуждою, нам с ним родною,
Из нас с ним каждый упоен,
И в этом что-то роковое…
Вам чуждое, нам с ним родное…
Постигнет кто? Лишь небосклон.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
О, ласковое ты и злое,
Печальное и голубое!
И я на севере рожден
С печально-голубой душою.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Ах, вам мой грезовый поклон,
Печальное и голубое.
Вас обвивающий змеею,
Ах, вам мой грезовый поклон!
На миг минувший осенен,
Я знаю: в нем все пустое,
Но вам мой грезовый поклон,
Печальное и голубое!
Печальное и голубое!
Ах, вам мой грезовый поклон!
Моя сирень – ледок во зное -
Печальное и голубое.
Хранит гусинолапый клен
Вам чуждое, нам с ним родное.
Печальное и голубое,
Ах, вам мой грезовый поклон!
Декабрь l916
Гатчина
Как мало поэтесс! как много стихотворок!
О, где дни Жадовской! где дни Ростопчиной?
Дни Мирры Лохвицкой, чей образ сердцу дорог,
Стих гармонический и веющий весной?
О, сколько пламени, о, сколько вдохновенья
В их светлых творчествах вы жадно обрели!
Какие дивные вы ведали волненья!
Как окрылялись вы, бескрылые земли!
С какою нежностью читая их поэзы
(Иль как говаривали прадеды: стихи…),
Вы на свиданья шли, и грезового Грэза
Головки отражал озерный малахит…
Вы были женственны и женски-героичны,
Царица делалась рабынею любви.
Да, были женственны и значит – поэтичны,
И вашу память я готов благословить…
А вся беспомощность, святая деликатность,
Готовность жертвовать для мужа, для детей!
Не в том ли, милые, вся ваша беззакатность?
Не в том ли, нежные, вся прелесть ваших дней?
Я сам за равенство, я сам за равноправье,-
Но… дама-инженер? но… дама-адвокат?
Здесь в слове женщины – неясное бесславье
И скорбь отчаянья: Наивному закат…
Во имя прошлого, во имя Сказки Дома,
Во имя Музыки, и Кисти, и Стиха,
Не все, о женщины, цепляйтесь за дипломы,-
Хоть сотню “глупеньких”: от “умных” жизнь суха!
Мелькает крупное. Кто – прошлому соперник?
Где просто женщина? где женщина-поэт?
Да, только Гиппиус и Щепкина-Куперник:
Поэт лишь первая; вторая мир и свет…
Есть… есть Ахматова, Моравская, Столица…
Но не довольно ли? Как “нет” звучит здесь “есть”,
Какая мелочность! И как безлики лица!
И модно их иметь, но нужно их прочесть.
Их много пишущих: их дюжина, иль сорок!
Их сотни, тысячи! Но кто из них поэт?
Как мало поэтесс! Как много стихотворок!
И Мирры Лохвицкой среди живущих – нет!
23 августа 1916
Им. Бельск
Вновь, Бельгия, невинностью твоей
Играет ритм чудовищного танца:
Лишилась и великого фламандца,
Лишенная свободы и полей.
И что тебе, страдалице, милей:
Твоя ли участь жертвенного агнца?
Иль розы возмущенного румянца?
Иль он, поэт, как некий солнцелей?
Все дорого: и почва, и Верхарен.
Твой скорбный взор страданьем светозарен,
Твой гордый дух насильем уязвлен.
Но вот что для меня непостижимо:
Зачем же он, Культура кем любима,
Ее певец – Культурой умерщвлен?!
16 ноября 1916
Гатчина
Алексею Масаинову
Койт, зажигатель солнца, и Эмарик, гасунья,
Встретились перед ночью в небе, весной золотом,
Встречею чаровались. Койт запылал: “Чарунья”…
А Эмарик сказала: “Счастье в тебе – молодом…”
И позабыла махнуть рукавом,
И не подула на солнце июнье,
И осенило оно новолунье
Победоносным лучом.
Бог, Вседержитель неба, Солнечный Вседержитель,
Сам себя сотворивши, Койта и с ним Эмарик,
Бог разразился гневом: “Дерзостные, дрожите,-
План мой разрушить смели, оцепенившие миг”.
В небе раздался испуганный крик:
То растерялись и Койт-небожитель,
И Эмарик, распустившая нити
Льняных волос на свой лик.
Но пережив мгновенье, пламенным чувством смелы,
Правы своей любовью, искренностью осмелев,
Койт и Эмарик вскричали: “Мы пред тобою белы!
Мы пред тобой невинны! Твой непонятен гнев”.
И Эмарик, от тоски побледнев,
Облако в руки взяла и запела,
Пела о чувстве своем и бледнела
Бледностью девственных дев…
Он справедлив, Премудрый! Бог остается Богом!
Светлое возмущенье может судью восхитить!
Месть пробуждает правда только в одном убогом.
Бог же всегда был Богом, пламя готовым простить!
И даровал он им право – любить,
В вешние ночи встречаться дорогам,
Разным путям их, и в этом немногом
Счастье уметь находить!
19 апреля 1916
Гатчина
Назад два года наша встреча
Не принесла любви твоей:
Ты отвечала мне, переча
Чужому из чужих людей…
Я полюбил тебя поэтно:
Самозабвенно, в первый миг.
Пусть не была любовь ответна,
Я не поблек, я не поник!
Но выдержкою и терпеньем,
Но верою в любовь свою,
Но пламенным тебя воспеньем
Достиг, что говоришь: “Люблю”.
И в каждом слове, в каждом жесте,
И в каждом взгляде на меня
Читаю: “Мы два года вместе” -
Из часа в час, в день изо дня.
О, я уверен был, что это
Когда-нибудь произойдет,
Что чувство чистое поэта
В тебе ответное найдет!
Но отчего ж не торжествую
Своей победы над тобой?
Тебя я больше не ревную
И не молю: “Живи со мной!”
Не потому, чтоб разлюбилось;
Не потому, чтоб я остыл; -
Но сердце слишком быстро билось,-
И я усталость ощутил!..
Восторг – в безумстве! счастье – в бреде!
В лиловой лжи весенних дней!..
Бесстрастно радуюсь победе,
Не зная, что мне делать с ней!..
2 января 1917
Гатчина
Мне плакать хочется о том, чего не будет,
Но что, казалось бы, свободно быть могло…
Мне плакать хочется о невозможном чуде,
В твои, Несбывная, глаза смотря светло…
Мне плакать хочется о празднике вселенском,
Где справедливость облачается в виссон…
Мне плакать хочется о чем-то деревенском,
Таком болезненном, как белый майский сон.
Мне плакать хочется о чем-то многом, многом
Неудержимо, безнадежно, горячо
О нелюбимом, о бесправном, о безногом,
Но большей частью – ни о ком и ни о чем…
13 января 1917…
Гатчина
Январский воздух на Кавказе
Повеял северным апрелем.
Моя любимая, разделим
Свою любовь, как розы – в вазе…
Ты чувствуешь, как в этой фразе
Насыщены все звуки хмелем?
Январский воздух на Кавказе
Повеял северным апрелем.
Весеннее! весеннее! как много в этом слове!
Вы, одуванчики, жасмины и сирень!
Глаза твои! глаза! они как бы лиловей
Они сиреневей в весенний этот день!
Любимая! любимая! как много в этом звуке!
Уста улыбные и синева ресниц…
Уста твои, уста! и что же в них из муки.
Святая из святых! блудница из блудниц!
Люблю тебя, люблю тебя! и буду вечно-вечно
Любить тебя, моя! все вылилось в моей…
О, как же ты добра, прекрасна и сердечна,
Мой Южик! мой бокал! поэзосоловей!
27 января 1917
Тифлис
Белой ночью в белые сирени,
Призраком возникшие, приди!
И целуй, и нежь, и на груди
Дай упиться сонмом упоений,
И целуй, и нежь, и утруди…
Белой ночью белые приветы,
Ласк больных, весенних полусны,
И любовь, и веянье весны,
И полутемени, и полусветы,
И любовь, и чувства так лесны!..
Эта ночь совсем, совсем живая!
В эту ночь приди ко мне, приди!
И судьбу свою впереди!
А сирень цветет, слегка кивая!
А любовь растет, легка, в груди!
1917. Июнь
Гатчина