Игорь Сотников
Номенклатор. Книга первая
– Пусть знают наши потомки, какого немалого ума были их предки. Кто не только умел зубоскалить, но и был умственно подтянут и мудр в собирании и облачении своего опыта в слово. – Неожиданно для всех сидящих за столом людей хватаясь за нож, что поначалу сместило в сторону упругости мысли всякое житейское, настоянное на довольстве и остроумии настроение этих людей, громко заявлял о себе и о такой пришедшей мысли один из острословов, Гамлет. Чем он немного успокоил своих соседей по столу, уже руками вцепившихся в табуреты, будучи в полной готовности их применить против этого острослова, Гамлета.
Ну а что Гамлет решил оставить в память о себе не только своим потомкам, но потомкам тех людей, кто знать его не знал, и был бы очень рад и довольным тем, что участь знакомства с Гамлетом их обошла стороной, то, учитывая экспрессию и жажду жизни Гамлета, можно без труда догадаться, чем он стал известен для потомков.
«Мы двое лучших друзей, здесь были. Хотите знать наши имена? Гамлет и Гай», – с просветлением во взгляде прочитав вырезанное на столе, Гамлет посмотрел на своего товарища Гая, затем на тех людей за столом, кто не был им упомянут по естественным причинам – длины края стола не хватило для этих лишних имён, да и рука у него подустала, – а не как кто-то из них надумал, – не уважает нас Гамлет, – и решил на этом всё-таки не успокоиться и написать что-нибудь личное от себя.
«Саксесс, ткач, любит гостиничную рабыню Ирис. Она, однако, его не любит, а он просит её над ним сжалиться. Это написал его соперник. Пока!», – Гамлет ещё раз прочитал про себя написанное, и оставшись довольным, как человек никогда не забывающий о своём товарищеском долге, предложил своим товарищам, страстным игрокам в кости, сыграть.
И уже на самом столе, буквально перед собой, чуть ближе к середине, Публий видит вырезанные буквы под формат игрового поля:
«ABEMUS * INCENA
PULLUM * PISCEM
PERNAM * PAONEM».
Где игрокам оставалось только достать фишки и кости, и начать игру, за которой всё и обо всём всеми забывалось, и оттого не все так благосклонно относились к такому времяпровождению римского гражданина. Кто, по мнению вот таких, возникших из ниоткуда морализаторов, не просто недостойно себя ведёт, а гражданин, таким образом проводя время, с возможностью лёгкого обогащения, начинает ложно мыслить и в такой ложности представлять устроенность этого мира с его установлениями. Где можно без использования на то труда, жить в достатке и притом не малом. А опасность самой игры заключается в том, что она подрывает установленный порядок жизни, где возможность случайного обогащения приводит к потере истинных ориентиров жизни для граждан.
Но кто всех этих моралистов слушает, кроме самих моралистов. И как играли в общественных заведениях, так и продолжали играть. О чём опять же указывают сделанные надписи. И поговаривают даже, что и сам Цезарь не гнушается такого времяпровождения. И не просто не гнушался, а играл так, что доска не остывала, как говорил сам Цезарь, а точнее, за него за его спиной так говорили его … А об этом говорил и до сих пор поговаривает не трудно догадаться кто – первые враги Цезаря и его установлений. Кто и сам нажиться не прочь на азарте граждан, а если с этим делом ничего не выйдет, – Фортуна всегда слишком привередлива к таким завистливым людям, кто по причине своего рождения не под счастливой звездой, никогда ничего и не выигрывает и только завидует, – то можно будет получить свой гешефт распространением вот таких ложных слухов.
Ну а как только фишки расставлены и кости выброшены, то игра под свои знаковые прибаутки потекла своим чередом.
– Злые кости верят умному верить судьбе! – тряся игральные кости в руке перед тем, как их бросить, Гамлет по мнению своих товарищей по столу слишком много на себя берёт, так о себе отзываясь. И его бросок, где все кости показывают единицу, то есть «собаку» на игровом сленге тому доказательство. Фортуна и без его подсказок разберётся и в итоге покажет, кто умный, а кто под него рисуется. О чём тут же закусившему свои губы в злобном оскале Гамлету и говорит его товарищ Гай, кто ему совсем не товарищ, когда идёт игра и в его руках теперь кости.
– Доска цирк. Уходи, проигравший, не умеешь играть. – Прямо оглушает сознание Гамлета своим цинизмом правды Гай, вгоняя Гамлета в бледность лица, а затем и вовсе бросая его в жар и вон из-за стола на улицу, чтобы там перевести дух и успокоиться, бросая камни в развалившихся на солнышке кошек и котов. Кому, видите ли, нет никакого дела ни до всего, а Гамлет им сейчас покажет, что это совсем не так.
А за столом тем временем идёт ожесточённая за внимание Фортуны игра. Где Фортуна повела себя в свойственной ей манере – никому не отдавая предпочтение, каждому давая шанс проявить себя в выигрыше и тут же в проигрыше. Где она зорко наблюдала со своей стороны, как себя поведёт игрок, – броситься ли он при выигрыше всех угощать, или же броситься драться и пререкаться при проигрыше, – и как только по собственному разумению решит, кому что будет для его будущего здраво и полезно, – ты, Гай, как был скромен в лице, так и остался верен себе при выигрыше, и значит тебя не смутит в дальнейшем большая удача в игре, а вот ты, Гамлет, слишком нервно реагируешь и зависим от выпавшей удачи, так что тебе не стоит к ней привыкать, чтобы от неё слишком не зависеть вперёд, – то тот и бросит кости в самой лучшей комбинации, называемой «Венерой», с разными очками на каждой кости.
– Венера! – чуть ли не кричит от радости Гай, глядя сверху на выпавшие кости. И никто за столом не кусает от зависти и злости свои губы и тем более локти своих товарищей, до которых всяко легче дотянуться нежели до своих. А всё потому, что все знают лёгкий и добродушный нрав Гая, кто никогда не загордится перед своими товарищами, и если будет сверху смотреть, то только на свой бросок, а не на них. К тому же он всегда щедр за счёт своего выигрыша и готов его тут же разделить даже с проигравшими, кто и стал наполнителем его выигрыша.
– Латулл! – Кричит на весь зал Гай, взывая к трудолюбию, а больше, конечно, к здравомыслию хозяина заведения. Кому желательно бы поспешить явиться на этот зов его гостей, готовых заказать ещё вина, а если он проявит не бдительность и нерасторопность, то разгорячённые игрой игроки, ждать сильно не любящие, могут начать нервничать с желанием подраться и всё тут поразбивать, особенно головы незнакомым гражданам.
Но этот Латулл, столь всегда осмотрительный и предупредительный к вот таким нервным посетителям, как будто сквозь землю провалился и до него не только не докричаться, но и не досмотреться никак, сколько бы в сторону кухни не смотрели жаждущие ещё вина игроки.
Что начинает и их тревожить, знающих насколько Лакулл ответственный и бдительный хозяин. И всем начинает думаться, что тут из ряда вон выходящее событие случилось, раз его нигде нет. А это заставляет всех игроков из этой компании отвлечься и начать переглядываться в попытке понять, что сейчас тут такое происходит.
Ну а так как сейчас первое слово имеет Гай, как победитель в игре и желающий всех здесь угостить за теперь уже свой счёт, то ему и предоставляется это первое слово – давай, Гай, кричи. И Гай решает нужным ещё раз громко воззвать Латулла к его благоразумию.
– Латулл, этот расхититель могил, откликнись! – Прокричав, Гай, как и все за его столом игроки замирают в одном положении, прислушиваясь к тому, что происходит со стороны кухни. Но оттуда никаких ответных движений не доносится. И это начинает ещё больше тревожить и даже отчасти пугать всех тут собравшихся людей, с надеждой смотрящих почему-то на Гая. Кто, между прочим, никуда от стола не отходил и значит, не может знать, что тут происходит. И вообще с какой это стати все тут единодушно решили, что ему край интересно куда запропастился Латулл (он может и на сухую посидеть за игрой) и он здесь самый храбрый.
А на эти его затруднения на свой собственный счёт имеются вполне резонные соображения и обоснования, единодушно занимающие собой все взгляды его товарищей по столу. – Вот как тебе, Гай, в игре везёт. А это значит, что и в любом другом деле тебе повезёт. Так что нечего здесь упираться на месте, и давай, иди узнавать, где находится сейчас Латулл. А чтобы ты не сомневался сильно в себе, то мы тебя сейчас к этому подтолкнём.
Ну а Гай не приемлет никакого насилия над собой. И теперь уже он приступает к угрозам. – А теперь Латулл, сучий пёс, слушай меня. – Со всей своей грозностью орёт Гай. – Если ты на счёт три не откликнешься и не явишься сюда, то знай, что мы тебя больше ждать не будем, и уйдём отсюда к твоему конкуренту, Сецилию. – Гай на этом месте делает внимательную ко всяким движениям паузу, давая сообразить затаившемуся по его мнению Латуллу, как им объяснить такую свою задержку по времени и не появлению на глаза по их первому зову. – С прискорбием вынужден вам сказать, что я подвержен внезапным извержениям своего внутреннего Везувия, который застаёт меня в самые неподходящие моменты и выводит из себя и отсюда. – Мог вот так себя объяснить Латулл.
Во что, конечно, нисколько не поверит Гай и компания, сразу по заходу сюда, в термополию, заметивших хорошенькую матрону, которая в одно и тоже время вместе с Латуллом куда-то пропала, а из этого сразу напрашиваются далеко ведущие, до ушей супруги Латулла выводы – Латулла, этот развратник и оскорбитель своего супружества, воспользовавшись её затруднениями в деле знания выхода отсюда, – как мне пройти на Аппиеву дорогу? – завлёк эту хорошенькую матрону в одну из дальних комнат своего заведения. И там ей сделал такое заманчивое и предвзятое к её сложному финансовому положению предложение, услышав которое, не всякая матрона готова не потерять свою голову и честь.
– Оскорбитель ты честных имён матрон, Латулл, вот что есть правда и что на самом деле стояло за твоим отсутствием. – Сделает очень верное предположение Гай, и Латулл не будет спорить с ним, когда такая его аргументация для его супруги наиболее очевидна, если Гаю сегодня так везёт и он хочет так же, рассчитывая на благоразумие Латулла, за его счёт угоститься вином.
Но Латулл, что за ехидна такая, даже и не думает прислушиваться к голосу разума, и не идёт на его зов в сторону этого игрового стола, где игроки за ним начинают испытывать большое нетерпение. И оно в итоге у них заканчивается, и Гай, громко выразившись: «Всё! Ждать больше нет сил!», подъёмом на ноги призывает своих товарищей пойди за ним и призвать к ответу этого Латулла, посмевшего так издевательски по отношению к ним себя вести.
И вся эта компания как один здесь не остаётся и со злыми лицами, держа руки наготове в кулаках, направляется на выход из этого заведения почему-то. Где по выходу из термополии, они и натыкаются на тот сюжет из быта гражданина, который вывел изначально Латулла из себя, а затем сюда, во двор, чтобы встать грудью на защиту любимого кота своей супруги, Юпитера, на жизнь которого решил покуситься Гамлет, выпускающий таким образом из себя бешенство.
Ну а когда силы противников, по сути равны, – за каждым из них стоит своя правота, а это как бы уравнивает их силы, – то итог противостояния неочевиден и сразу вызывает сомнения. И поэтому каждая из противостоящих друг другу сторон не сразу бросается в решительный бой, чтобы навязать противнику свою волю. И Латулл, и Гамлет начинают присматриваться друг к другу, выискивая слабые места в противнике. К тому же столь неожиданное появление Латулла перед разгневанным и не в себе лицом Гамлета, да ещё с таким неоднозначным посылом ему: «Брось камень!», сбивающим со всякой разумной мысли, не даёт ему довершить задуманное – броском камня разогнать разлегшихся на солнце котов.
И теперь Гамлет, сбитый с толку таким неоднозначным заявлением Латулла, где его поведение никак не согласуется с им сказанным – он собой перекрыл намеченную им цель, того белого, жирного кота с наглой мордой, не может сообразить, чего Латулл на самом деле хочет и добивается от него. – Неужто хочет, чтобы я его прибил камнем. Мол, всё мне опостылело и нет моих больше сил смотреть и видеть, как все вокруг меня проводят время в радости и веселье, и только я один здесь грущу и тухну с зависти. – Было подумал Гамлет, то сжимая со всей силы камень в руке, в готовности пойти навстречу пожеланиям Латулла, то отпуская это сжатие, разумно рассудив, что ему никто не поверит в то, что он выполнял просьбу Латулла.
– Надо, чтобы его слова ещё кто-нибудь слышал и затем подтвердил. – Решил Гамлет, начав посматривать по сторонам в поиске свидетелей. Но вокруг никого не было, и Гамлет в своих дальнейших действиях вынужден отталкиваться от складывающейся ситуации.
– Ты уверен? – задаётся вопросом Гамлет. А вот по растерянному виду Латулла не скажешь, что он вообще как-то уверен. Но видимо он настолько погряз в обмане посетителей своего заведения, что от него не добьёшься и слова правды. Вот он и продолжает упорствовать на собственной лжи. – Да, я уверен. – Совсем неуверенно заявляет о собственной уверенности Латулл.
А Гамлет видит, что стоит за это уверенностью Латулла, плюс его всё больше озадачивает необходимость найти свидетелей, кто в суде потом оправдает его своими признательными показаниями, – своими глазами видел, как Латулл всё делал для того, чтобы быть рукой Гамлета прибитым, и если бы не Гамлет, этим своим сострадательным поступком принесшим большое благо для Города, то Латулл обязательно бы в будущем напросился на такой исход своей жизни от кого-нибудь другого гражданина, сами же знаете, какие грабительские цены в его заведении, – и он считает для себя не бесполезным, как-то оттянуть всё это дело. И Гамлет идёт на вот такую хитрость. Он удивлён в лице и не понимает, что это взбрело в голову Латуллу защищать этих мерзких котов, являющихся прямыми предвестниками бед.
– Сам знаешь, Латулл, что от них одни беды. А так я их разгоню, и тебе меньше от них неприятностей. – Делает заявление Гамлет, пытаясь перевести взгляд Латулла от себя на этих котов. И видно Латуллу эти доводы Гамлета показались заслуживающими внимания, и он даже бросил наполненный презрением взгляд на этих котов. Где он задержал на них своё внимание, возможно раздумывая над тем, сумеет ли Гамлет справиться со столь сложной задачей и из своего далека не промахнуться камнем прямо в голову вон того жирного кота, после чего с прискорбным выражением лица вернулся к Гамлету. Мрачно так на него посмотрел, тяжело вздохнул и сказал вслух ту жестокую правду жизни, которая заставила его прибегнуть к самоубийственной помощи Гамлета.
– Это Юпитер, любимый кот моей супруги. Лучше брось в меня камень, чем в него. Иначе мне не дадут спокойно жить на этом свете. – Страдальчески проговорил Латулл, опустив в неведение руки Гамлета с камнем в них. И теперь откуда взяться силам у Гамлета, когда вот какая правда жизни перед ним раскрылась. И Гамлет теперь находится в ещё большей в сравнении с Латуллом растерянности и не знает против кого направить свой камень – против Латулла или кота его супруги, Юпитера.
Впрочем, вся эта неуверенность и рассеянность мысли в Гамлете живёт только одно мгновение, и как только он себя осознаёт большим не любителем матрон с их деспотизмом по отношению не только к ним, обычным гражданам, но они позволяют самоуправство и своеволие и в сторону мужей сенаторского сословия, кого они не только не слушаются, а они их всерьёз не принимают у себя в постели, посмеиваясь над их потугами быть достойными их мужами, плюс и на людях с ними мало считаются, бросая до неприличия смелые взгляды в сторону не своих мужей, то он немедленно приходит к решению – быть битым коту Юпитеру.
И только один Латулл, видимо полностью подчинённый своей матроной человек, стоит на пути этого, самого целесообразного решения. И Гамлет пытается вызвать в нём что-нибудь из того, что в нём осталось от мужчины. – Отойди в сторону Латулл. Дай мне совершить правосудие. – Предупредительно обращается к Латуллу Гамлет. Но Латулл настолько слабовольный человек, что он готов до последнего стоять и подвергать себя смертельной опасности, лишь бы потом не получить головомойку от своей матроны.
– Не отойду. Бросай в меня. – Заявляет Латулл, упорно не сводя своего взгляда с руки Гамлета, в котором находится камень. И на этом моменте их застаёт высыпавшая из дверей термополии компания игроков во главе с Гаем.
А вот что дальше случилось, то Публий на это счёт остался в неведении по причине хотя бы того, что он вся эта захватывающая его и дух история ему тут надуматься надумалась, глядя на игровую доску, которая даёт столько поводов для размышлений, а также потому, что он вдруг перед собой вдруг обнаружил чьи-то руки, покручивающие своими пальцами игральные кости.
И только Публий собирается приподнять лицо, чтобы посмотреть на того, кто так дерзновенно смел, заняв сразу оба места за его столом, где буквально недавно на них сидели Кезон и Этоʹт, а сейчас они куда-то запропастились (наверное, вышли на улицу, освободить место в своих желудках для новых порций блюд), как до него со стороны этого столь самостоятельного на свои решения человека доносится обращение. – Правда говорят, что греки выводили законы природы?
А Публий, услышав этот обращённый к себе вопрос, уловил здесь глубокий подтекст, вложенный в этот вопрос этим неизвестным, с подразумеванием его некоторого знания Публия, в частности того, откуда он сюда прибыл. Ну а Публий, хоть и пребывает сейчас не в самом собранном и здравомыслящем состоянии, – что уж тут поделать, начинает он постепенно съезжать со своего твёрдого сидения в одном устойчивом положении (но он пока что есть силы локтями об стол цепляется и держится), – тем не менее, виду не показывает, что его можно смутить даже вот такими знаниями себя – он лица дальше не подымает, и второй аспект, который он решает противопоставить незнакомцу – он знает, что ему ответить на этот выпад.
– Может всё и так, я точно не скажу, а скажу я то, что знаю – римляне вывели из этих законов законы общественной жизни. – Делает бесспорно верное заявление Публий. И хотя эта бесспорность предполагается только самим Публием, его не представившийся до сих пор собеседник с этим не спорит. А то, что он так и не представился, то это его нисколько не красит и может заставить Публия, когда он над этим моментом задумается, начать придерживаться предубеждённого к нему отношения, с подозрением того в самых порицаемых обществом поступках. Он входит в доверие беспечным согражданам, представляясь им тем самым человеком, кого они в нём жаждут увидеть, – так его обаятельность убедительна для них, что они души начинают не чаять в нём, – и вскоре их всех ждёт совсем не то, на что они рассчитывали при знакомстве с ним.
И если, к примеру, на месте завороженного его обаянием оказывается простодушный и всему верующий гражданин, то он начинает видеть в нём для себя друга, для которого ему ничего не жалко, в том числе и тот кошель с деньгами, который он у него попросил подержать для сохранности до греческих календул. А вот если на месте того человека, кто должен будет обмануться на его счёт за собственный счёт окажется благочестивая и доверчивая ко всему матрона, особенно к таким мужественным лицам сограждан, как у этого незнакомого гражданина, то она, присовокупив к пониманию этого мужественного лица невероятно отзывчивого на чувства и словесные призывы быть единым целым гражданина свои сердечные потребности и нужды, то она легко зайдёт за все пределы благоразумия.
И даже страшно себе представить, как она отнесётся к вызовам своей природы, требующим от неё немедленно всему поверить из того, что этот гражданин, поклоняющийся каждому её вздоху, наговорил, и бросив всё, своего мужа, репутацию самой верной супруги, детей в конце концов, и можешь взять с собой лишь все драгоценности на долгую память о прошлом, пойти с ним на край света, – сама понимаешь, здесь нас даже в самый захудалый дом не пустят, – а для начала в одну из дорожных таверн, где он её будет ждать с тройкой лошадей.
Но до этих всех в чём-то неудачных и по большей части пагубных мыслей дело не доходит, а этот незнакомец, очень удачно для себя воспользовавшийся моментом отсутствия товарищей Публия, начинает завоёвывать его симпатии и благосклонность самым первейшим инструментом ловких на слова людей, демагогов – комплиментарным словом.
– Вижу проницательный ум. – Говорит незнакомец. И Публий ловит себя на мысли о том, что ему приятно слышать, когда люди отдают должное тому, что в нём присутствует и имеет место. И он, конечно, не будет спорить со столь очевидными вещами. И здесь Публий хотел было выразить признательность своему собеседнику, с кем его судьба, к обоюдному он думает удовольствию, свела за одним столом, но незнакомец вновь его опережает, проявив следующую инициативу – он перестаёт перекатывать в руке игральные кости и обращает внимание Публия на этот факт своим вопросом: «Как думаете, зачем в моей руке кости?».
Ну а Публий видит перед собой человека открытого и без всякой задней мысли, а это значит, что он под этим своим вопросом ничего сложного для его понимания не подразумевает. А раз так, то и ответ ему Публием будет однозначным. – Чтобы сыграть. – Делает, как сейчас выясняется, очень верное предположение Публий.
– Как смотрите на то, чтобы сыграть со мной? – задаётся вопросом неизвестный гражданин.
– Отчего бы и нет. – Говорит Публий. Здесь он, наконец, поднимает своё лицо, смотрит на сидящего напротив незнакомца, чьё лицо, как оказывается, находится в тени натянутого на его голову капюшона от плаща, и после некоторой заминки на проскочившее в один момент замешательство в виде догадки, – а не тот самый ли это человек, кто на рынке украл плащ? – задался вопросом Публий и ответив, что нет не похож и не он, добавляет. – Только предупреждаю. Я раньше никогда не играл.
– Вот как. – Удивляется незнакомец и как вроде начинает в себе сомневаться, заёрзав носом. Но тут же собравшись со своим мужеством, со словами: «Что ж, я предложил сыграть и давать теперь заднюю я не вправе, и я принимаю твой, новичок, любимец Фортуны, вызов», запускает в своей руке движение костей.
И так всё быстро завертелось в руках этого незнакомца перед глазами Публия, что он и не стал задумываться над правилами этой игры и хотя бы пререкаться насчёт права первого броска, который взял на себя незнакомец, подошедший к этому делу крайне серьёзно и пристрастно. Где он при приведении костей в своё вероятное положение по отношению к пространству, не ограничился одной их тряской в своих руках, а он перед самой их тряской поднёс свои руки, сжатые в кулаки, к своим устам и начал их заговаривать перешептываниями и вполне возможно, что заклинаниями наудачу, – ну смотрите, куски отбросов животных, только попробуйте не так как мне нужно выпасть, в миг затаю на вас злобу, и в мел раскрошу. После чего он начинает трясти свои руки, затем в один момент резко поднимает вверх до предела свои руки, фиксирует момент и с той же резкостью их до предела к столу опускает и в самом низу выпускает на стол кости.
И судя по дёрганию во всём своём виде незнакомца и его зверскому недовольству в вырвавшемся из него восклицании: «Да что б тебя!», то все эти его манипуляции с костями не принесли ему ничего из того, на что он рассчитывал. – Собака! Бить тебя некому! – За этим ещё немного злится на свой бросок незнакомец, затем он замечает за собой такое недостойное поведение, и взяв кости, кладёт их перед Публием.
– Твой бросок. – Говорит незнакомец. Ну а Публий в отличие от него с такой дрожью не подходит к этому делу, своему броску, а он после пару сбрасываний костей в руках выкладывает на стол такую завидную композицию, ещё называемой «Венерой», как уже запомнил Публий из игры предшествующих его здесь сидению игроков, что его противник только руками разводит в восхищении. И при этом он не злится, как от него уже ожидалось Публием, а он рад тому, что он выказал большую проницательность в деле признания Публием опасным для себя соперником.
И он в соответствии с этим своим убеждением и говорит. – А я что говорил. Новички все большие везунчики. – Здесь незнакомец делает небольшую паузу для перехода в другую тональность разговора и своего подхода к Публию, и затем обращается к нему. – Что ж, раз ты такой везунчик, то может тебе повезёт и в том, что я поспособствую решению того, что тебя больше всего волнует. – И только он это сказал, как Публий тут же заявляет. – Я хочу знать. – И больше ничего не говоря и не уточняя из того, что он хочет знать (а это может быть всё что угодно), привередливо так смотрит на незнакомца, кого за язык, в общем-то, не тянули, а раз уж теперь его поймали, то посмотрим, как он выкрутится из этого положения.
А незнакомец понятно, что расстроился слегка и растерялся от такой неожиданной для него расторопности и сноровки на выдумку Публия. Кто только с виду выглядел таким весь из себя малоподвижным на мысли и физику тела. А как только дошло до дела, то он начал по всем фронтам бить незнакомца, кто, всего вероятнее, совсем на другое рассчитывал – на леность и беспечность мысли Публия, из которого он всё до последнего сейчас вытянет, ярко и убедительно его заверив на себя положиться – я вон какой сильный и неприхотливый, и тебя запросто на себе до дома донесу, так что может на меня рассчитывать и до бесчувствия задних ног напиваться.
При этом не сразу понятно и ясно, что больше всего в этом ответе Публия так вогнало в осадок и ступор мысли незнакомца. Сам ответ, так быстро им сообразившийся, или его смысловая направленность, совершенно не сходящейся с планами незнакомца. Где он, видя молодой и беспечный вид Публия, по собственному разумению рассудил, что больше всего и в какую сторону влечёт столь молодого путника – в сторону доступного женского поведения. А тут всё не так как он рассчитывал на этого молодого человека, и это для него такая глубокая загадка. Отчего он решает пересмотреть все свои взгляды не только на этого молодого человека, но и на себя, человека злобного от природы, кто всегда полагался на силу своего разума в своих кулаках и больше, конечно, на слабость чужих голов, и как сейчас он убеждается, то этому приходит конец и нужно для себя искать более существенное применение.
– Что ж, почётно и приветствуется такое слышать в устах только что вставшего на взрослый путь молодого человека, – после некоторой заминки в себе и больше, конечно, в своих мыслях, заговорил незнакомец, – и раз ты желаешь знать, то чем могу, тем помогу. А начну я с самых основ нашего здесь нахождения, на бренной земле – с основ нашего права быть самим собой, права гражданина, на котором и была построена, стоит и властвует наша империя, которая в свою очередь результирует и регулирует нашу гражданскую жизнь. Латулл, принеси кувшин вина, смочить горло! – Орёт незнакомец в сторону кухни, делая такой резкий переход от высокого к сущему.
На что в ответ из другой комнаты раздаётся совсем не голос Латулла, а оттуда раздаётся нисколько Публию не знакомый голос, и он не просто раздаётся, а этот голос возмущается: «Азиний Галл! А нам?!», дающий понять Публию, кто перед ним сидит и как его зовут. А вот Азиний Галл приходит к совсем другому роду понимания, что он в ответ и высказывает тому, кто так на него дерзко рассчитывал. – В греческие календулы выпьешь за мой счёт! – орёт в ответ Азиний Галл, подмигивая Публию.
Публий в свою очередь не может стороной обойти такое проявление дружеского расположения в свою сторону со стороны Азиния, и он отвечает таким же подмигиванием в ответ. И буквально только он отмигнулся, как перед его глазами появился кувшин с вином, мигом доставленный сюда более чем расторопным Латуллом, решившим не тратить время за зря на разговоры, а сразу сообразив доставить к их столу требуемое.
– Вот это другое дело. – Удовлетворённо говорит Азиний, разливая вино по кружкам. После чего Азиний так вдохновенно замахивается в свою сторону кружкой, что у Публий и выхода другого нет, как со своей стороны продемонстрировать такую же резвость хватки, а затем и умение в один заход всё подчистую выпить из того, что в кружке было.
При этом как бы Публий не был сообразителен и умел в подражании Азинию, он всё же всё за ним повторять не успевает делать. И только было Публий перевёл дух после убойного глотка из кружки, как Азиний уже расположился в самом удобном для себя, рассказчика, положении и давай словом располагать к себе Публия.
– Что есть сила закона, на чём она зиждиться и крепится? – задал, скорей всего, риторический вопрос Азиний, чтобы ему было с чего заново начать свой рассказ. – Можешь, да и наверняка думаешь, что на самой силе и суровости поддержания права закона. – А вот такие взгляды на Публия Азинием, предполагающие собой его им некоторое знание, и очень ошибочное по мнению того же Публия, вгоняют его с открытым ртом изумление. А Азиний, явно удовлетворённый такой восприимчивостью своего слушателя к его рассказу и к нему, как великолепному оратору и рассказчику (без чего и самый удивительный и захватывающий рассказ звучал бы как скукота скушная), продолжил восполнять прорехи в знаниях Публия, раз он того сам от него просил.
– А сила закона в том состоит, что он отождествляет собой справедливость. Коя для каждого человека имеет сакральное значение и представление. Но это только одна суть понимания зрелости человека и значения необходимости существования для него законов, регулирующих его общественную жизнь. – Азиний во время своего рассказа не забывает прикладываться к кувшину. – А что есть законы сами по себе? – Вновь Азиний задаётся риторическим вопросом, на этот раз правда глядя не на Публия, а в глубину кувшина, держащегося им перед собой. Что, между прочим, куда как более философски и глубокомысленно выглядит, если бы он своим пронзительным взглядом, размытым большими мыслями и думами о гражданском долге гражданина, смотрел на Публия.
А так он как бы представлен и это отчётливо за ним замечает Публий, человеком с философской целью в жизни, где он смотрит вокруг себя и на вещи рядом с собой, представляющие собой этот мир, не кабы каким поверхностным взглядом, а он буквально зрит в самую суть вещей, в их глубину. А в виду того, что он никогда не забывает о том, что люди рядом с ним находящиеся, не всегда должно могут понять и уразуметь, что он делает, так в упор смотря на них или на вещи неодушевленные, то Азиний, предполагая за Публием такую же недалёкость взглядов на себя (а это подтверждает мысль Публия о том, что он его нисколько не знает) и некоторую предубеждённость против себя (а вот это есть), вот и решил представить свою философию мысли в такой открытости.
